Текст книги "Сын бога войны"

Глава 2. Победители и побежденные

Когда Амизак повел свое маленькое войско на лагерь склавинов, Октамис впервые в жизни подумал, что не возражал бы, если бы его повелитель в бою сложил голову. Эта мысль была злой, холодной и очень короткой, как полет стрелы, пущенной из лука. Других не было. Вернее, сознание не успевало фиксировать их. Мозг действовал стремительнее, отдавая приказы телу.

Октамис, вызвавшийся уложить обоих верховых охранников, попал стрелой с первого раза, привесил лук на седло, а меч выхватил из ножен. В эти мгновения он удерживался на спине коня лишь силою стиснутых ног, но ему этого было достаточно.

Враг за лук схватиться не успел. Оценив обстановку, он тоже поднял меч и погнал коня навстречу Октамису. Рот его казался черной дырой в зарослях дремучей бороды. Он что-то орал на скаку, надеясь, наверное, ошеломить Октамиса воинственным кличем. Если так, то напрасно: Октамис его не слушал и не слышал. Свесившись с седла, он пропустил над собой сверкнувший клинок, а потом круто развернул Ястреба, нагнал дозорного и вонзил ему меч в поясницу.

Пока он выполнял свою задачу, его соратники уже вовсю бились внутри стойбища. Октамис поспешил им на помощь. В голове его было пусто и ясно, когда Ястреб сшиб грудью склавина, стоявшего у него на пути, и тотчас врезался в столпотворение, бурлившее среди костров и шатров. Прижав противника к повозке, Октамис разрубил ему ключицу, развернул коня и успел отразить удар копья, которым его попытались поддеть снизу.

Движения были точными, уверенными, не требующими специальной подготовки. Октамис полосовал, колол, сминал, топтал и при этом не забывал прикрывать Амизака справа, там, где тот не имел возможности заслоняться щитом. Он забыл обиды и помыслы. Шел бой, и нужно было полностью сосредоточиться на нем, чтобы не погибнуть до того, как осуществятся смелые планы и мечты.

Лязгала сталь, гудели головни, швыряемые из костров, летели искры и метались тени. Шла пляска смерти, в которой сколоты знали толк. Это было то, что они умели лучше всего на свете.

Устроив стоянку, склавины стреножили коней и пустили пастись, поэтому не успели вскочить в седла и оказать достойное сопротивление конным сколотам. Свои возы они, как водится, поставили в круг, чтобы обороняться внутри в случае набега. Однако туда сумели отступить лишь немногие воины, поскольку десятка три полегло убитыми и ранеными в первые же минуты смятения, а остальных нерасторопных сейчас добивали копьями и мечами, гоняя по равнине.

Обозный люд, вместо того чтобы объединиться и помогать своим воинам, надеялся отсидеться под возами. Однако улизнуть в степь им было не суждено. Носясь по стойбищу, кони разбросали повсюду жаркие угли костров, так что вокруг было слишком светло для побега. Стоило кому-нибудь кинуться в спасительную темноту, как его тут же настигала стрела или разящая сталь.

Сколоты были опытными воинами и, нападая, брали не числом и даже не умением, а сплоченностью и согласованностью действий. Они действовали сообща, тогда как склавины оказались не способны объединиться для отражения налета. Каждый бился в одиночку, защищая свою жизнь, а потому жизни эти обрывались одна за другой.

Был кратковременный период боя, когда могло показаться, что осажденным удастся отбиться. Отступившие за повозки принялись метать оттуда стрелы и копья, которыми сразили двоих или троих всадников, но обстрел прекратился, как только Амизак на своем скакуне перемахнул через подводу и принялся крушить всех, до кого мог дотянуться мечом. Боевой конь его знал свое дело и беспрестанно кружил внутри огражденного кольца, сбивая с ног и давя каждого, кто оказывался рядом. Кончилось тем, что склавины полезли прятаться под возы, где сделались ничуть не опаснее забившихся туда баб и работников.

К этому моменту подоспели воины Амизака, и участь захваченных была предрешена. В ночи метались тени всадников и пеших, звучали торжествующие возгласы и вопли, полные отчаяния. Безоружных не убивали, а сгоняли обратно, стегая плетьми и ведя на арканах. Укрывшихся под повозками выдавили остриями копий и пылающими факелами. Всех собрали в толпу и усадили на землю, приставив к пленникам стражу. После этого началось разграбление.

Под присмотром Амизака с повозок сдергивали покрывала, и содержимое вываливалось на землю. Была там и дорогая чеканная посуда, и мешки драгоценной морской соли, и диковинные раковины, в которые можно было дудеть, как в боевые рога. Порадовали вождя свертки крашеной ткани и россыпи самоцветов, которые его соплеменники добывать и обрабатывать не умели. Были еще запечатанные кувшины с вином и маслом, сладкие сушеные плоды, орехи, предметы домашнего обихода тонкой ковки, золотые и бронзовые украшения – много чего сложили и ссы`пали к ногам Амизака. Но наибольшее любопытство его вызвала человеческая фигура, вытесанная из такого гладкого и белоснежного камня, что хотелось водить ладонью по поверхности бесконечно.

– Что это? – спросил Амизак, стараясь не выдать своего восхищения и потрясения.

Каменная статуя была высотой в полтора человеческого роста и, будучи поднятой и установленной вертикально по приказу вождя, нависла над сколотами грозным божеством. Кроме шлема и ременных сандалий, на ней ничего не было, и сколоты с живым интересом рассматривали подробности сложения каменного истукана и его детородного органа.

– Необрезанный, – высказал общее мнение Сагил, как следует осмотревший и ощупавший отросток. – Позорно мужчине ходить с такой штукой. Он как ребенок малый.

– Посмотри на его тело, на его руки! – вступился за каменного человека Октамис. – Это сложение не просто мужчины. Это великий воин!

Сколоты загудели, обсуждая статую.

– Ты заступаешься за него, потому что вы схожи! – выкрикнул Палий. – Безбородый и с детской свистулькой между ног.

Сравнение вызвало общий хохот. Не засмеялись только пленники, тоскливо ожидающие своей участи, и тот, от кого их будущее зависело, – сколотский вождь Амизак. Его неприятно взволновало открытие, сделанное Палием. Сходство Октамиса и белого истукана не ограничивалось мелкими деталями. У них было одно лицо, одно телосложение. Это представлялось Амизаку дурным предзнаменованием. Он подумал, что каменного гиганта нужно раскрошить на куски, а Октамиса все же пора казнить, несмотря на все его достоинства.

Растолкав воинов, он подошел к молчаливому скопищу пленников, сидящих или лежащих на земле.

– Кто понимает наш язык, отзовись, – произнес он, переводя взгляд с одного лица на другое. – Такого я обещаю отпустить на свободу, как только он ответит на мои вопросы. Боги и люди тому свидетели.

Амизак картинно раскинул руки и обратил лицо к ночному небу, потом снова посмотрел на пленных. Один из них нерешительно поднялся и произнес слова приветствия. Речь его звучала несколько непривычно, но была понятна. Он назвался Барадасом и, как выяснилось после расспросов, принадлежал к родственному племени Амизака.

– Почему же ты не убил себя, собака? – грозно загомонили сколоты. – Зачем согласился быть рабом у никчемных склавинов?

Вождь оборвал их нетерпеливым взмахом руки и приступил к расспросам. Барадас отвечал с подчеркнутой готовностью, часто кивая и прикладывая руки к груди. Его угодливость раздражала, но вещи он рассказывал любопытные, поэтому Амизак слушал его, не перебивая…

Итак, обоз следовал от приморских греков, куда склавины возили на обмен мед, меха и горючую смолу. Вырученный товар предназначался для их вождя Яра, правящего страной из Высокого городища. Туда было еще полдня пути, поэтому склавины решили сделать передышку. Теперь они жалели об этом. Спокойствие родных краев оказалось обманчивым. Мало кто надеялся попасть домой и обнять родных.

Амизака не интересовали мысли и чувства пленников.

– Что это? – спросил он, указывая на белокаменного истукана.

– Греческий бог войны, – ответил Барадас. – Арес его зовут. Греки очень его чтят. Яр о нем прослышал и решил установить у себя. Чтобы не знать поражений в сражениях. Мы выменяли Ареса по его повелению.

– Но не довезли, – отчеканил Амизак, после чего повернулся к своему воинству и распорядился: – Привяжите греческого бога к лошадям, оттащите к реке и там утопите. Туда ему и дорога.

– Остановись, вождь, – встрепенулся Октамис. – Нельзя так с богами обращаться, даже если они чужие.

– Пошел вон.

Голос Амизака был преисполнен равнодушия, но лучше бы он накричал на юношу, чем обошелся с ним столь холодно и презрительно. Это было равнозначно тому, что бросить его на растерзание остальным воинам, которые все это время ревновали Октамиса и завидовали его возвышению. Настало время сведения счетов. Многие подумали так, хотя решили отложить месть на потом. Сперва сколотам предстояли иные, более увлекательные забавы: расправа над пленными и дележ добычи.

Что касается Октамиса, то он утратил интерес к обычным развлечениям – настолько его взволновал вид статуи. Незнакомый греческий бог не представлялся ему чужим, вовсе нет. Усмотрев в нем сходство с собой, в глубине души Октамис лелеял крамольную мысль о том, что он на самом деле является сыном Ареса. Почему нет? Разве не ходили среди сколотов сказания о богах, спускавшихся на землю, чтобы зачать детей от какой-нибудь красивой, здоровой и сильной женщины, достойной такой чести? Может, с Октамисом случилась подобная история? Не случайно же он так не похож на остальных мужчин своего племени! И родичей у него почему-то нет, хотя все прочие связаны кровными узами. Выходит…

Октамис мрачно уставился на воинов, обматывающих Ареса ремнями и веревками. Когда они, нахлестывая коней, поволокли его прочь, юноша отправился за ними, избегая ступать на полосу взрыхленной земли. Отчего-то это представлялось ему кощунством.

Черная река приняла белое изваяние с жадностью, в мгновение ока сомкнув над ним взбаламученные воды. Но когда пену снесло течением, Октамис отчетливо увидел белый лик Ареса, обращенный к нему из глубины. Колышущиеся отражения звезд и луны придавали зрелищу вид таинственный и грозный.

– Прости их, бог войны, – прошептал Октамис. – Нет! Лучше не прощай их! А прости только меня – за то, что не заступился, не остановил твоих обидчиков. Но вождя я покараю, вот увидишь. Клянусь тебе в этом, Арес, отец мой. Отныне я твой сын и буду служить тебе одному. Никаких других богов не стану чтить, кроме тебя.

Всадники, утопившие изваяние, давно ускакали, и у реки было совершенно тихо и безлюдно. Прислушиваясь к воплям и взрывам хохота, доносящимся из разгромленного стойбища, Октамис вышел из реки, где до того стоял по пояс в воде. Оглядываясь, он побрел на свет костров и горящей травы. Некоторое время юноша слепо переставлял ноги, видя перед собой не степь, а каменное лицо, погруженное в глубокую темноту, но вскоре какие-то посторонние звуки вывели его из задумчивости.

Хрум-хрум-хрум. Это был звук травы, рвущейся и перемалывающейся лошадиными зубами. Услышал Октамис и звяканье сбруи. Он потом и сам не мог объяснить, что именно его насторожило. Ведь по степи теперь бродило много коней, потерявших хозяев, ничего необычного в этом не было. И все же Октамис бесшумно вытащил меч из ножен. Возможно, бог войны Арес предостерег и надоумил его.

До ушей Октамиса донеслось треньканье спущенной тетивы, но он упал на землю еще за мгновение до этого. Стрела разочарованно просвистела, уносясь в ночь. Пригнувшись, Октамис кинулся в ту сторону, откуда она прилетела. Навстречу ему выдвинулась мужская фигура. Это был Корсак, который топил греческую статую вместе с остальными, но не возвратился в стойбище, а устроил засаду, зная, что Октамис остался у реки. Не имея возможности снова воспользоваться луком, Корсак отбросил его и тоже выхватил меч.

Некоторое время они расхаживали по кругу, зорко следя за каждым движением соперника, точно два задиристых петуха, готовых к драке за самку. Ночного света и отблесков далекого пожарища хватало, чтобы отчетливо видеть друг друга. Оба знали, что поблизости больше никого нет, так что вождь не узнает о поединке. И оба давно намеревались выяснить отношения.

Для Октамиса стало полной неожиданностью, когда враг атаковал его не только мечом, но и копьем, которое держал левой рукой под мышкой. Это делало их силы неравными. Обладая дополнительным оружием, Корсак удерживал Октамиса на расстоянии, а когда хотел, опускал наконечник и разил клинком. Лишенный языка, он бормотал что-то невнятное, и тон его был злораден и угрожающ.

Октамис понял, что долго ему не продержаться. В отличие от меча, сверкающего в лунном свете, копье было почти неразличимо во мраке. Пуская его в ход, Корсак уже дважды нанес довольно ощутимые удары в грудь Октамиса. Пока что юношу спасали бронзовые пластины, нашитые поверх рубахи, но и такие попадания были достаточно болезненными и сбивали дыхание. Октамис постепенно утрачивал силу и точность, без которых не одержать победы в поединке на мечах. Следя за копьем, он едва успевал отбиваться от меча, но, парируя выпады, каждое мгновение рисковал подставиться под коварное острие.

Ему представился вдруг Арес, который, конечно же, легко расправился бы с сотней таких Корсаков, будь они не только вооружены до зубов, но еще и прикрыты броней и щитами. «Отец мой, – взмолился Октамис. – Подскажи уловку, направь мой меч. Рано мне помирать. Я еще много должен совершить во имя твое, отец мой и повелитель».

Едва слова мысленной молитвы отзвучали в мозгу, как Корсак перешел в решительное наступление. Но на этот раз Октамис испытал не парализующий страх, а удивительное спокойствие и даже незнакомую ему прежде веселость. Если прежде он всегда горячился и терял голову в бою, то на этот раз почувствовал себя совершенно другим человеком. Корсак со своим копьем был для него все равно что безрассудный мальчишка, справиться с которым не составляло ни малейшего труда.

Рука Октамиса вытянулась вперед. Пальцы поймали древко, сжали, рванули на себя. Увлекаемый своим же копьем, Корсак сделал непроизвольный шаг вперед и напоролся животом на острие меча, выставленного ему навстречу. Открыв рот от боли, он попытался закричать, но оказался способен издавать лишь однообразные жалобные звуки. Октамис слушал их недолго. Он вытащил меч и вогнал его снова, чуть ниже, потом поднатужился и повернул клинок. Нельзя было допустить, чтобы Корсак выжил.

Всхлипы прекратились. Октамис за ногу оттащил тело к пасущемуся коню и вставил сапог в стремя, так чтобы Корсак волочился по степи, как будто свалился с седла, сраженный в конном бою. В его котомках могло найтись много полезных вещей, но Октамис на них не позарился. Присваивать чужое добро было противно его натуре, к тому же воровство в племени каралось и могло выдать Октамиса с головой. Он просто как следует огрел коня по крупу, заставив его убежать в темноту вместе с мертвым хозяином. Затем юноша сделал несколько шагов по направлению к стойбищу, но, спохватившись, повернул к реке.

Нельзя было уйти, даже не поблагодарив Ареса за то, что тот подсказал прием и направил руку.

– Если придашь мне сил, отец мой, я вытащу тебя из воды, – пообещал он, спускаясь по пологому берегу. – Негоже тебе, бог, в реке киснуть подобно коряге. Подсоби только немного.

Просьба оказалась напрасной. Сколько ни бродил Октамис по отмели, найти статую ему не удалось. Уже и небо посветлело, позволяя видеть собственные ноги, переступающие в теплой воде, а только ил и водоросли были под ними. Арес исчез. На всякий случай Октамис выбрался на берег и, отыскав следы копыт, удостоверился в том, что не ошибся местом. Тогда он повернулся к реке с новым священным трепетом, охватившим его при мысли о том, что он стал свидетелем самого настоящего чуда. Разве могло вялое течение унести столь тяжелый груз, увязший в иле? И не рыбы его съели. Нет на свете такой рыбы, чтобы проглотить Ареса.

Выбравшись на берег, Октамис сбросил с себя все и принялся бегать туда-сюда, стуча зубами и пытаясь согреться. Потом отжал одежду, натянул на себя и побежал в стойбище, шумно вдыхая и выдыхая прохладный утренний воздух. Когда он добрался до проплешин выгоревшей травы, пар валил от него, как от коня, проделавшего немалый путь.

Несколько раз ему пришлось переступать через растерзанные, полураздетые тела. Многие мертвецы были босые. Попадались безглазые и безносые – это развлекались воины, добивавшие раненых. Были и такие, при взгляде на которых воротило даже привычного ко всему Октамиса. Он старался не смотреть на убитых. Они больше не были людьми. Окровавленные туши, сохранявшие пока человеческий облик. Очень скоро все это сгниет и обратится в прах, годный лишь на то, чтобы удобрить и без того благодатную степную почву.

Среди перевернутых повозок и поваленных шатров было еще больше лежащих тел, но многие из них принадлежали сколотам, вполне живым и здоровым, правда, напившимся до бесчувствия. Пленники сидели посреди этого беспорядка молчаливой серой массой. Часовые, которые стерегли их, уже получили все, что хотели, и больше не проявляли к ним интереса. Большинство тупо дремали, не задумываясь о том, что их ждет дальше. Но проходивший мимо Октамис успел уловить в толпе блеск чьих-то глаз, взглянувших на него внимательно и настороженно, как будто он был зверем, крадущимся мимо тайника, где нашло себе укрытие какое-то животное. Он быстро повернул голову, но веки смотревшего уже опустились, и юноша не сумел определить, кто за ним наблюдал. Тогда Октамис решил схитрить. По непонятной причине ему казалось очень важным узнать, кто именно бодрствует в толпе пленников.

Отвернувшись, он лег прямо на землю, еще теплую от огня, и накрылся плащом, но в последнее мгновение быстро перевернулся и оказался в положении, позволяющем следить за происходящим снаружи сквозь щелку.

Ждать пришлось довольно долго. Потом среди поникших голов поднялась одна, прикрытая накидкой. Лицо было явно женским и молодым, но возраст определить не удавалось из-за предутренних сумерек и расстояния. Не удержавшись, Октамис приподнялся. Девушка моментально нырнула в гущу тел. Уже не таясь, он встал, приблизился к пленникам и заговорил, стараясь, чтобы в его голосе звучали успокаивающие, миролюбивые нотки. Он догадывался, что она не понимает слов, поэтому повторял на разные лады одну и ту же просьбу:

– Не бойся, не прячься, покажись, я не причиню тебе вреда.

Девушка оставалась сидеть с низко опущенной головой. Ее звали Яниной, она была дочерью того самого склавинского вождя Яра, к которому следовал ограбленный обоз. Жен и детей у него было предостаточно, поэтому Яниной он никогда особо не интересовался, тем более что мать ее давно умерла от лихорадки и не оставила ни малейшего следа в его судьбе. Дочь и дочь, мало ли их Яру женщины понарожали и еще родят!

В обоз Янина попала по той причине, что возглавлял его ее молодой муж, обезглавленное тело которого валялось сейчас неподалеку, готовое стать пищей для птиц и зверей. Она жалела его, хотя никогда не любила – не успела полюбить. Замуж ее выдал отец, искавший союза с южным соседом. Не получилось ни союза, ни брака. Судьба девушки драматически переменилась в течение одной ночи, и это было лишь начало. Попав в плен, она утратила все свои прежние права и привилегии. Накануне ей посчастливилось избежать изнасилования только потому, что сколоты, опьяненные победой и винами из амфор, были не слишком изобретательны в поисках воинских потех. Им хватило рабынь, которых они изловили. Янине повезло, но она понимала, что такое везение не может длиться вечно. Как только пленных начнут отбирать и связывать, чтобы гнать в рабство, с ней сделают все то, что делают победители с чужеземными женщинами.

Она была красива. Она была молода. У нее не оставалось ни малейших шансов. Вчера на глазах Янины одну служанку убили, вогнав в нее кол от шатра, а другая истекала теперь кровью и медленно умирала после того, как с ней позабавились десятка два кочевников. Сейчас они отдыхали, насытившись, но солнце неумолимо поднималось над землей.

Как же быть? У Янины не было никакого оружия, но, даже если бы ей удалось раздобыть нож, она все равно не сумела бы перерезать себе вены или проткнуть сердце. Ей хотелось жить – жить любой ценой. И это было самое страшное. Неужели ради того, чтобы выжить, она готова перенести все те унижения, которые уготованы рабыням?

Когда к Янине обратился молодой сколот с гладким, совсем еще мальчишеским лицом, она на мгновение воспрянула духом. Что, если он собирается ее спасти? Но как? Судя по облику, юноша не принадлежал к знати. У него не было подчиненных, он спал на голой земле. Тогда как он проведет Янину мимо соплеменников и позволит ей уйти? Это невозможно. Наверное, он просто подманивает ее, чтобы она добровольно дала ему то, что старшие воины берут силой. Хочет воспользоваться ее доверчивостью.

И Янина не придумала ничего лучше, чем зарыться поглубже в мешанину человеческих тел. Это был детский, бесполезный поступок. Впрочем, она еще и не была взрослой женщиной. В свои неполные шестнадцать лет Янина могла быть отдана замуж и рожать, она вполне сложилась физически, но все еще оставалась девочкой по своей сути, по своей натуре, по состоянию ума и психики.

Пока солнце поднималось все выше и вокруг просыпались страшные, безжалостные кочевники, во власти которых находились ее соплеменники, Янина задавалась вопросом, а способна ли она если не убить себя, то хотя бы изуродовать так, чтобы никто не положил на нее глаз. Она даже отыскала в пыли острый глиняный черепок и провела им по своей нежной щеке, но на большее ее не хватило. Сколько ни царапай себя, а толку от этого не будет. Разодрать кожу так, чтобы кровь хлынула по-настоящему, да еще проделать это несколько раз, рука не поднималась.

Янина бросила бесполезный осколок, осторожно вытянула шею и осмотрелась. Юноша, подававший ей знаки, уснул, не дождавшись от нее ответной реакции. А вот лагерь сколотов помаленьку просыпался. Воины справляли нужду, собирали разбросанные вещи, жадно хлебали воду, ловили лошадей, переговаривались, точили затупленные клинки, перевязывали раны, зашивали порванную одежду. Волосатые, заросшие бородами по самые глаза, они походили на странных зверей, принявших человеческий облик. Пожалуй, Янина чувствовала бы себя в большей безопасности, находись она посреди стада туров или в львиной стае.

Ей хотелось плакать. Она посмотрела в небо, представляя себе, как замечательно было бы обернуться птицей и взмыть туда, сделавшись недоступной для чужих грязных рук с запекшейся под ногтями кровью сородичей. Однако это было невозможно. Ну конечно, ведь люди всегда мечтают о несбыточном.