Текст книги "Переживание чувств. О силе грусти и внутренней свободе"

Но главным, по его словам, было недоумение: «Что, черт побери, со мной произошло? И с тех пор я все задаю себе этот вопрос»[179]179
  Интервью автора с Дэвидом Яденом 10 декабря 2019 года.


[Закрыть].

Яден посвятил оставшиеся годы в колледже – а также всю свою карьеру в области психологии, нейробиологии и психофармакологии – поиску ответа на этот вопрос. Он начал взахлеб читать все, что можно, по философии, религии, психологии. Он испробовал разнообразные переживания, схожие с ритуалами, от дзен-медитации до занятий в Школе кандидатов в офицеры морской пехоты США (и оказался одним из немногих, кто сумел пройти весь тренировочный курс). Он писал выпускную работу об обрядах посвящения, так как подозревал, что именно переходные состояния и переживания, особенно краткие, имеют прямое отношение к его поискам. В начале карьеры он вместе с влиятельным психологом Джонатаном Хайдтом исследовал состояния, подобные тому, что он сам пережил.

Прежние поколения психологов-фрейдистов считали, что так называемое «океаническое» чувство[180]180
  The Healing Power of Spirituality: How Faith Helps Humans Thrive / J. H. Ellens; ed. Santa Barbara, Calif.: Praeger, 2010. P. 45.


[Закрыть] – то, что сам Яден называет самотрансцендентным опытом, а французский писатель Ромен Роллан в письме Фрейду описывал как «ощущение вечности» и чувство «единства со всем миром», – является признаком невроза. Однако Хайдт и Яден пришли к совершенно противоположному выводу: подобные состояния и переживания связаны с высокой самооценкой, готовностью открыто взаимодействовать с окружающими, глубокой осмысленностью, низкой склонностью к депрессии, более высокой удовлетворенностью жизнью, пониженным страхом смерти и хорошим физическим здоровьем. Исследователи выяснили, что подобные переживания оказываются «наиболее значимыми и позитивными в жизни» и, как предполагал за сто лет до этого Уильям Джеймс, становятся источником «глубочайшей внутренней умиротворенности»[181]181
  Varieties of Self-Transcendent Experience.


[Закрыть].

В общем, Яден имел немало соображений насчет моих переживаний на том концерте на стадионе «Белл-центр». Прежде всего, как он мне сообщил, люди ходят на концерты в надежде получить именно такие переживания. Все мы ищем чего-то подобного, хотя и не все описывают искомое в религиозных категориях; всем нам важно найти свой идеальный и прекрасный мир. Кроме того, по словам Ядена, некоторые из личностных характеристик, обусловливающих любовь к печальной музыке, – от «открытости к переживаниям» (восприимчивость к новым идеям и эстетическим впечатлениям) до «погруженности в себя» (склонность воображать и фантазировать) – указывают на готовность к творческой деятельности и трансцендентному опыту.

Яден считает, что мой «океанический» эпизод случился совершенно не случайно на фоне переживаний горько-сладкого спектра и общего ощущения недолговечности: на концерте, посвященном памяти дорогого для меня человека, во время песни об окончании отношений, которая описывает события, происходящие во время зимнего солнцестояния прямо перед восходом.

Яден обнаружил, что именно в такие моменты (когда приходится радикально менять карьеру, во время развода, вблизи смерти) мы чаще всего осознаем смысл и единство и поднимаемся над повседневностью. Это случается не только с теми, у кого умирает кто-то близкий, но и с самими умирающими. Невероятно много людей, как рассказывает Яден, «переживают самые важные моменты собственной жизни в самом ее конце»[182]182
  Yaden D. B., Newberg A. B. The Varieties of Spiritual Experience: A Twenty-First Century Update. New York: Oxford University Press.


[Закрыть].

В рамках психометрических исследований Яден с коллегами просили участников вспомнить наиболее яркие духовные переживания и написать о них, а потом ответить на несколько вопросов. Так исследователи смогли классифицировать подобные переживания. Насколько ярким в эти моменты было ощущение единства? Бога? Восторга? Синхроничности? Слышали ли участники голос или было ли какое-то необычное видение? Разделив описанные переживания на категории, исследователи стали разбираться, что именно их вызвало. Из очень длинного списка всевозможных раздражителей удалось выделить всего два, которые чаще других оказывались основными триггерами: «переходный период в жизни» и «близость к смерти». Иначе говоря, яркое ощущение быстротечности времени – это и есть главная отличительная черта переживаний горько-сладкого спектра.

Исследования Ядена объясняют, почему «печальная» музыка вроде песен Леонарда Коэна на самом деле вовсе не печальная, почему в ее основе лежит нечто разбитое и разрушенное, однако восходит она к возвышенному и трансцендентному.

Схожими вопросами занимался знаменитый Дин Кит Саймонтон, заслуженный профессор психологии и исследователь творческих процессов Калифорнийского университета в Дэвисе. Он обнаружил, что у людей зрелого и пожилого возраста творчество часто приобретает уклон в духовное: художник подходит к границе жизни и смерти. Саймонтон исследовал 81 пьесу Шекспира и античных авторов и пришел к выводу, что с возрастом все эти авторы всё чаще затрагивали темы религии, духовного и мистического[183]183
  Simonton D. K. Dramatic Greatness and Content: A Quantitative Study of 81 Athenian and Shakespearean Plays // Empirical Studies of the Arts. 1983. Vol. 1, № 2. P. 109–123. URL: https://doi.org/10.2190/0AGV-D8A9-HVDF-PL95; Simonton D. K. Greatness: Who Makes History and Why. New York: Guilford Press, 1994. См. также: Wong P. The Deep-and-Wide Hypothesis in Giftedness and Creativity. 2017. May 17. URL: http://www.drpaulwong.com/the-deep-and-wide-hypothesis-in-giftedness-and-creativity/.


[Закрыть]. Он также изучил работы классических композиторов и сделал вывод, что музыковеды чаще называют более поздние произведения более глубокими.

Абрахам Маслоу, великий психолог середины прошлого века, основатель гуманистической психологии, заметил схожий феномен на собственном опыте: он отмечал, что стал чаще испытывать пиковые переживания, когда узнал, что у него неизлечимое сердечное заболевание[184]184
  Cleary T. S., Shapiro S. I. The Plateau Experience and the Post-Mortem Life: Abraham H. Maslow’s Unfinished Theory // Journal of Transpersonal Psychology. 1995. Vol. 27, № 1. URL: https://www.atpweb.org/jtparchive/trps-27-95-01-001.pdf.


[Закрыть]. В 2017 году группа исследователей под руководством Амелии Горансон, психолога из Университета Северной Каролины, предложила участникам одного из экспериментов вообразить, какими могут быть ощущения в момент смерти, и большинство говорило о грусти, страхе, тревожности. Однако в ходе работы с неизлечимо больными пациентами и заключенными, приговоренными к смерти, оказалось, что те, кто на самом деле близок к смерти, чаще говорят о смысле, связи, любви. Исследователи сделали вывод: «Встреча с Мрачной Старухой, возможно, не такая мрачная, как кажется»[185]185
  Dying Is Unexpectedly Positive / Amelia Goranson et al. // Psychological Science. 2017. June 1. URL: https://doi.org/10.1177%2F0956797617701186.


[Закрыть].

По мнению Ядена, мы по-прежнему не знаем «научных» причин – то есть психологических и нейробиологических механизмов – того, почему страшные и болезненные на первый взгляд переживания вроде смерти создают настолько преобразующий эффект. Его исследования не противоречат сложившимся сотни лет назад во многих культурах представлениям о том, что в конце жизни человек оказывается у порога духовного и творческого пробуждения. Эстель Франкель в своей прекрасной книге Sacred Therapy («Сакральная терапия») показывает, что именно поэтому во многих обществах считаются важными всевозможные ритуалы, связанные со взрослением (первое причастие, бар-мицва и так далее), причем в первую очередь в религиозном контексте, и именно поэтому многие из этих ритуалов предполагают символическую смерть ребенка и рождение взрослого[186]186
  Frankel E. Sacred Therapy: Jewish Spiritual Teachings on Emotional Healing and Inner Wholeness. Boulder, Colo.: Shambhala, 2004.


[Закрыть]. В некоторых культурах ребенка на самом деле (на время!) закапывают в землю, и оттуда он возвращается уже в статусе взрослого; иногда ему наносят татуировки или даже увечья, иногда проводят еще какие-то ритуалы, символизирующие конец детства и появление нового, взрослого человека. Бывает, что подобные ритуалы проводят в особом месте, например в специальной хижине, водоеме, церкви или синагоге. В любом случае суть ритуалов в том, что Х уступает место Y, и весь этот процесс, предполагающий жертвоприношение и возрождение (творчество в его предельном проявлении), требует возвышения духа. Собственно, в основе христианского учения лежит схожая история: рождение Иисуса, жертва на кресте, вознесение. (Английское слово sacrifice – «приносить жертву» – произошло от латинского sacer-ficere, что означает «делать священным».)

Вот почему переход от одного времени года к другому (дни равноденствия и солнцестояния) всегда отмечался религиозными церемониями: еврейская и христианская Пасха в районе весеннего равноденствия, языческий Йоль и Рождество в дни зимнего солнцестояния, китайский Лунный праздник и буддийский японский Хиган, которые отмечаются во время осеннего равноденствия. В иудаизме даже переход от дня к ночи считают священным: религиозные праздники начинаются на закате и длятся до рассвета, как будто показывая, что в наступлении темноты нет никакой трагедии – это лишь прелюдия к свету.

В современной западной культуре принято считать, что все истории развиваются по прямой, от начала к концу, что конец всегда предопределен началом и обязательно печален. Как бы вы описывали историю собственной жизни? Все начинается с рождения, а заканчивается смертью, то есть от исходного радостного события все идет к печальному финалу. Вы поете «С днем рождения» в до мажоре, а похоронный марш исполняется в до миноре[187]187
  Williamson V. The Science of Music – Why Do Songs in a Minor Key Sound So Sad? // NME. 2013. February 14. URL: https://www.nme.com/blogs/nme-blogs/the-science-of-music-why-do-songs-in-a-minor-key-sound-sad-760215.


[Закрыть]. Однако все эти переживания с горько-сладким оттенком, а также последние открытия Ядена указывают на то, что существует особое состояние ума, в котором мы ждем, что жизнь будет бросать нас во всё новые трансформирующие переживания. Иногда эти перемены будут приятными (как, скажем, рождение ребенка); иногда радостными с оттенком горечи (когда мы ведем этого же ребенка к алтарю); иногда они оказываются жуткими катаклизмами, полностью ломающими всю вашу жизнь (подставьте сами то, чего больше всего боитесь). Окончание одного этапа будет началом другого – и каждое начало будет сменяться окончанием. Закончилась жизнь кого-то из ваших предков – началась ваша. Со временем закончится и ваша жизнь, а ваш ребенок продолжит путь. Даже в течение вашей жизни что-то будет отмирать: потерянная работа, завершившиеся отношения. И если вы будете готовы, то появятся другие занятия, отношения, увлечения. Новое не обязательно будет «лучше» прежнего. Наша задача – не просто освобождаться от прошлого, а превращать боль от непостоянства мира в творческую работу и трансцендентный опыт.

Разумеется, Леонард Коэн все это хорошо понимал, как и Марианна Ихлен. После разрыва они не виделись ни разу, пока не пришло время последней встречи. В июле 2016 года, за четыре месяца до смерти Коэна от лейкемии, он узнал от друга Марианны, что она умирает от той же болезни. Он написал ей прощальное письмо.

«Дражайшая Марианна, – писал он, – я сейчас совсем рядом, так близко, что готов взять тебя за руку. Мое старое тело сдалось, как и твое, и уведомление о выселении уже в пути и вот-вот придет. Я не забыл ни твоей любви, ни твоей красоты. Да ты и так это знаешь. Больше мне нечего сказать. Хорошего тебе пути, старый друг. Увидимся там, дальше. С любовью и благодарностью, Леонард»[188]188
  URL: https://theconversation.com/mythmaking-social-media-and-the-truth-about-leonard-cohens-last-letter-to-marianne-ihlen-108082.


[Закрыть].

Друг Марианны прочел ей письмо Леонарда. По его словам, она улыбнулась и протянула руку.

В июле 2019 года, через два года после того концерта памяти Леонарда Коэна, я снова оказалась в концертном зале, на этот раз в Шотландии, в Международном конференц-центре Эдинбурга. Теперь я была на сцене (хотя очень этого не люблю), мое выступление в рамках конференции TED было посвящено тоске, горько-сладким переживаниям и духовной работе. Вместе со мной на сцене была Мин Ким, скрипачка и моя дорогая подруга. Тема выступления была ей прекрасно знакома: всю жизнь она старается превратить боль в творчество.

Мин начала играть на скрипке в шесть лет, училась легко и с удовольствием, умудряясь за неделю освоить гаммы или сонаты, на которые у других уходили годы. В семь лет она стала самой молодой ученицей престижной лондонской Школы для молодых музыкантов имени Пёрселла. Когда Мин исполнилось восемь, оказалось, что своего учителя она переросла. В тринадцать она дебютировала с Берлинским симфоническим оркестром; когда Мин было шестнадцать, легендарный Руджеро Риччи назвал ее самой талантливой скрипачкой из всех, кого ему довелось учить. Позже он стал заниматься с ней бесплатно, так как считал, что учится у нее не меньше, чем она у него, а в такой ситуации брать деньги за занятия неправильно.

Ценой фантастического таланта стали обычные для детей-вундеркиндов проблемы: ее холили и лелеяли, ею восхищались, однако она жила в золоченой клетке, окруженная требовательными и нередко жесткими учителями, со строгим распорядком занятий и заоблачными ожиданиями. Ей казалось, что она несет ответственность перед семьей, которая страшно пострадала во время Корейской войны, а затем отказалась от вековых традиций и переехала в Лондон, чтобы Мин, младшая из дочерей, могла заниматься музыкой.

Гениальность Мин граничила с волшебством. В 21 год на нее свалился еще один дар, не менее фантастический: трехсотлетняя скрипка работы Страдивари. Продавец музыкальных инструментов предложил ей купить скрипку за 450 тысяч фунтов. Мин сразу же поняла, что это ее «родственная душа», «тот самый» инструмент[189]189
  Kym M. Gone: A Girl, a Violin, a Life Unstrung. New York: Crown Publishers, 2017.


[Закрыть]. Без долгих раздумий она заложила свою квартиру и взяла кредит на покупку скрипки.

С первого же прикосновения Страд, как она стала называть чудесный инструмент, стал для нее самым важным в жизни: в нем был залог успеха и ключ к исполнению обещания, данного семье; эта скрипка стала ее любовником, ребенком, близнецом, частью ее самой. Это было то самое чувство завершенности и полной гармонии, которого мы все ищем, – как будто хрустальная туфелька наконец подошла.

«Как только я впервые провела по струнам смычком, я все поняла, – писала Мин о первой встрече со своей новой скрипкой. – Я была Золушкой, которой пришлась впору хрустальная туфелька. Идеальная, такая изящная, естественная… Как будто сам Страдивари протянул мне руку через три сотни лет, как будто он сделал эту скрипку именно для меня, как будто все эти годы инструмент ждал именно меня, а я ждала и искала его… Это была любовь с первого взгляда, любовь и много еще всего: честь, покорность, доверие, всё…

Мне тогда стало ясно, что именно к этому моменту вела меня жизнь… Вся жизнь была подготовкой: все эти учителя, разочарования, одиночество, приступы радости – все вело меня к этому моменту, когда я встречу наконец свою скрипку и мы начнем творить…

Это как брак навсегда – пока смерть не разлучит нас, – заключенный на небесах и на земле. Наконец-то все сложилось»[190]190
  Kym M. Gone: A Girl, a Violin, a Life Unstrung. New York: Crown Publishers, 2017. P. 85.


[Закрыть].

Скрипки – существа капризные, требующие постоянного ухода и даже ремонта, их приходится подстраивать под предпочтения музыканта. Страд, который достался Мин, за прошедшие столетия получил некоторые повреждения. Она потратила годы, чтобы настроить звуковой столб и струны, найти идеальное положение мостика; три года понадобилось, чтобы подобрать смычок. Мин тратила все деньги на Страда и жила в крошечной квартирке; никаких дорогих машин или нарядов она себе не позволяла. При этом Мин была уверена, что ценой всех этих жертв добьется настоящего чуда.

С точки зрения психодинамики мы можем интерпретировать поведение Мин как одержимость, свойственную молодым женщинам, тем более что ее семье пришлось пережить тяжелые годы войны и многое потерять, а сама она в детстве была вынуждена подчиняться авторитарным и жестким взрослым. Мин наверняка не стала бы спорить с такой интерпретацией, но добавила бы, что это еще не вся история. Попробуйте сейчас осознать, какую колоссальную ценность имел Страд для Мин, чтобы лучше понять, что случилось потом.

Для тех, кто попал под подобное колдовское обаяние, старинная скрипка становится символом человеческого творческого гения и божественной милости. Как говорит сама Мин, это «единственный инструмент, голос которого долетает до рая» («Только не передавайте виолончелистам, что я так сказала»)[191]191
  Из бесед, которые вела я с Мин Ким на протяжении всей нашей дружбы.


[Закрыть]. Скрипка тонка и красива, полированное дерево сдержанно сияет. Вокруг инструмента сложилось множество мифов. Самыми ценными и почитаемыми являются скрипки, сделанные тремя итальянцами три столетия назад: Страдивари, Амати и Гварнери. Считается, что все скрипки Страдивари выполнены из особого дерева, добытого в так называемом музыкальном лесу в Доломитах, куда, согласно легендам, Страдивари приезжал каждое полнолуние и слушал звучание старых стволов, пытаясь уловить особый звук. Никому с тех пор не удавалось сделать такую же скрипку, хотя многие пытались.

Сейчас эти скрипки стоят миллионы, их покупают олигархи, и инструменты лежат в роскошных домах в стеклянных ящиках, в тишине. Черный рынок украденных инструментов процветает; в интернете можно найти немало горестных текстов, написанных безутешными бывшими владельцами. Попробуйте погуглить «украдена скрипка» – и получите десятки страниц с текстами вроде таких: «Этот инструмент был моим голосом с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, и я просто в отчаянии», «Вся жизнь превратилась в боль и тоску… Все рухнуло», «Мою прекрасную скрипку украли!»

Именно это случилось и с Мин. Она охраняла свою скрипку в режиме 24/7, не спускала с нее глаз, но в один отнюдь не прекрасный день в кафе Pret a Manger на станции «Юстон» в центре Лондона она отвернулась буквально на мгновение – и всё, Страд исчез. Как будто духи криминального мира унесли бесценную скрипку с собой.

Новость о краже попала в международные новости; Скотленд-Ярд, разумеется, взялся за дело. После трех лет упорной работы полиции удалось найти инструмент, который все это время кочевал по криминальным группировкам. Мин тем временем получила страховую выплату и купила другую скрипку, не такую великую и знаменитую. Теперь за ее Страда предлагали миллионы, но у нее таких денег не было. Скрипка была куплена инвестором, который хранит ее в своем доме.

Мин погрузилась в депрессию и вовсе перестала играть. Скрипка была похищена, когда Мин готовилась выпустить новый альбом, важный для ее карьеры, и планировала мировое турне, чтобы мир познакомился наконец с самой талантливой скрипачкой своего времени. Вместо этого Мин теперь просто лежала в кровати совершенно разбитая. Так прошло несколько лет; в новостях лишь иногда мелькали сообщения о похищенной скрипке, но почти ничего о самой Мин Ким.

Всю боль, от которой вам не удается избавиться, делайте источником своего творчества. Всю жизнь Мин следовала именно этому принципу. Источником ее творчества была готовность терпеть любые трудности, чтобы пройти этот путь и стать настоящим виртуозом. Но теперь, после такой страшной утраты, начала вырисовываться новая история ее личного прошлого и будущего. Мин постепенно осознавала, что действительно обожала свою скрипку, но было в ее жизни и другое: мучительный перфекционизм; ощущение, что ей не позволено быть просто человеком; осознание, что в ее жизни ничего нет и не было, кроме таланта. Она поняла, что может заниматься творчеством и по-другому. Мин решила написать книгу о собственной жизни.

Вначале она решила, что это будет история о похищении скрипки Страдивари, и даже придумала название для книги: Gone («Исчезнувшая»)[192]192
  Baker L., Singh L. Her Violin Stolen, a Prodigy’s World Became ‘Unstrung’ // NPR. 2017. May 7. URL: https://www.npr.org/2017/05/07/526924474/her-violin-stolen-a-prodigys-world-became-unstrung.


[Закрыть]. Но потом Мин стала писать и о том, как тяжело жила ее семья в годы войны, и о своей готовности подчиняться, и о депрессии, и о медленном возвращении к жизни. И получился текст невероятной красоты.

Мы с Мин не были тогда знакомы, но так получилось, что у нас оказался общий редактор, которая и прислала мне вариант текста Мин за несколько месяцев до публикации просто по электронной почте, без обложки и без восторженных отзывов знаменитых читателей. Обычный текстовый документ. Я тогда была в командировке, не помню даже, где именно, – но помню, что всю ночь сидела в гостиничном номере и читала, очарованная стилем, лиричным, как музыка. Когда я дочитала, то вначале ощутила обычное после хорошей книги послевкусие, а потом вдруг представила, что книга Мин станет мировым бестселлером и читатели захотят скинуться и выкупить скрипку у того коллекционера. Если бы у меня были деньги, я бы прямо в ту минуту выписала чек и отправила ей.

Вскоре я посетила Лондон в рамках турне в поддержку собственной книги, и мы с Мин договорились поужинать в Ivy Kensington Brasserie, кафе-бистро в парижском стиле на Кенсингтон-Хай. В жизни Мин почти ничем не напоминала убитую горем героиню своей книги. Она оказалась отличным собеседником, остроумной и разговорчивой; ее темные блестящие волосы красиво обрамляли лицо. Мы так долго говорили, что вышли из кафе последними. Я рассказала тогда Мин о своей фантазии насчет возможного развития событий и думала, что она тут же ухватится за эту идею. Но этого не произошло. Ее ответ меня потряс: она сказала, что Страд не должен к ней возвращаться.

Это уже не та скрипка, и сама она уже не тот человек. Она владела скрипкой Страдивари, когда была тихой, послушной Мин-вундеркиндом, и скрипка, получившая за прошедшие столетия немало повреждений, точно соответствовала ее неуверенности в себе. Теперь Мин превращалась в музыканта, который обрел новую творческую силу. Она стала понимать, что такое выгода от утраты.

«Я всегда буду ее любить, – говорит Мин об утраченной скрипке. – Я страшно рада, что теперь знаю, где она. Я рада, что она нашлась и с ней все в порядке. Но у скрипки свой путь, а у меня свой».

С тех пор у Мин было несколько романтических увлечений: мужчины, которых она любила, отвечали ей взаимностью. Она занимается сразу несколькими творческими проектами, собирается выпустить альбом, сотрудничает с композиторами и музыкантами. Прожив много лет без собственного инструмента, Мин заказала копию скрипки Джузеппе Гварнери, оригиналом которой владеет Руджеро Риччи, ее бывший учитель.

«Когда мою скрипку украли, – объясняет Мин, – внутри меня как будто что-то умерло. Я долго считала, что рано или поздно все восстановится, и даже совсем недавно еще на это надеялась. Но этого не произошло. Мне придется принять, что того человека, каким я была прежде, – в столь полном единстве со своей скрипкой, какого у меня не было ни с одним человеком, – так вот, того человека больше нет, и мне понадобилось немало времени, чтобы это осознать. Но я возродилась. Когда одна дверь закрывается, открывается другая: все эти клише о возрождении оказались верными. Мне теперь есть куда расти. Сама бы я не нашла и не выбрала этот путь. Я бы спокойно жила себе дальше вместе со своей скрипкой, и так прошла бы вся моя жизнь. Но когда переживешь потерю и придешь в себя, когда раны затянутся, когда душа начнет оправляться от шока, в тебе как будто появляется что-то новое, и именно это сейчас происходит со мной. Думаю, что я больше никогда не буду играть соло. Но я смогу использовать эту утрату и создать из нее нечто новое».

Спустя некоторое время мы с Мин встретились в Кремоне, где когда-то жил и работал Страдивари; об этом городе многие любители скрипичной музыки отзываются с особым трепетом. В музее скрипки, который находится на площади Маркони, мы взяли аудиогид, отправились по залам и дошли до главного, где в темноте за стеклянными дверьми хранятся несколько самых лучших в мире скрипок. Все они выглядят величественно и производят сильное впечатление, но Мин казалась озадаченной. «Скрипки висят на стенде, как будто их пытают, – шепнула она. – Мне кажется, их как будто нарочно заставили замолчать».

Мы быстро вышли из музея на ослепительное солнце. Звонили колокола, жители Кремоны ездили туда-сюда на велосипедах. «Я сейчас поглядела на эти инструменты, – сказала Мин, – и как будто марафон пробежала. Воздуха не хватает».

Прошло несколько секунд. Мин снова стала улыбаться. Я подумала (уже в десятый раз за этот день), что Мин – отличная компания для любой поездки: всегда открытая, любезная, в хорошем настроении. Та боль, которую она описала в своей книге, и сейчас с ней, но со стороны ни за что не догадаешься. Даже мне приходилось напоминать себе об этом. И тут стало ясно, что на свете полно таких вот тихо страдающих людей, как Мин.

В тот вечер на сцене TED я рассказала о виолончелисте из Сараева – с этой истории начинается книга, – а Мин сыграла адажио Альбинони. Она играла на скрипке, которую взяла на время у друга. Это скрипка Страдивари, принадлежащая Фонду герцога Эдинбургского, – идеальный инструмент для такого выступления. Она стояла рядом со мной и играла это адажио так эмоционально, что в зале все затаили дыхание. Может, она и правда больше не классический скрипач; может, она больше не будет выступать. Мин сильно изменилась и повзрослела. В ее музыке слышны и ее утраты, и ее любовь – и вы начинаете ощущать яснее свои собственные переживания. Вы чувствуете ее боль, и что-то начинает меняться в вас самих. Вы чувствуете, как каждый сидящий в зале поднимается над собственной реальностью, и каждый старается удержаться и не дать своему сердцу разбиться – и все сердца готовы раскрыться[193]193
  Конец этого предложения, как и многие фрагменты этой книги, написан под влиянием поэзии Руми.


[Закрыть].