Текст книги "История Средневекового мира. От Константина до первых Крестовых походов"

Глава двадцать вторая
Византия

Между 471 и 518 годами персы противятся социальным реформам, появляются славяне и булгары, а в Константинополе дерутся между собой синие и зеленые

Персия переживала тяжелое время, и её проблемы только усугубились в 471 году когда персидский царь повёл империю на войну Иездигерд II скончался в 457 году, и его старший сын Пероз после недолгого конфликта с братьями захватил трон. 27-летнее правление Пероза было сложным периодом. Персия страдала от голода – и, в соответствии с записью восточного монаха-очевидца Иешуа Стилита, от саранчи, землетрясений, чумы и солнечного затмения.¹ Вместе с голодом пришла война с эфталитами – тем же народом, который перешел через горы Гиндукуш и напал на владения династии Гуптов в Индии. Эфталиты осели на восточном краю Персидской империи и создали свое государство, но Пероз часто конфликтовал с царём эфталитов из-за границ между ними.

В 471 году Пероз отправил войска на территорию эфталитов. Те отступили перед персидскими войсками, а затем искусно обошли их и загнали персов в ловушку. Пероз был вынужден сдаться, поклясться, что больше никогда не нападёт на эфталитов, и отступить. Он также согласился заплатить грандиозную дань. Сумма была настолько крупной, что у него ушло два года на то, чтобы собрать её со своего народа. Это время его сын Кавад провёл при дворе эфталитов как заложник, гарант того, что дань (по Иешуа Стилиту – тридцать мулов, гружённых серебром) будет уплачена.²

Перозу удалось собрать дань, и Кавад вернулся на родину. Однако мысли о поражении не покидали персидского царя до тех пор, пока его терпение не лопнуло. В 484 году он собрал ещё большую армию и вновь вторгся в земли эфталитов.

И вновь Пероз был обманут. Прокопий пишет, что эфталиты вырыли ров и замаскировали его камышом, присыпанным землёй, и когда они отступили за ров, чтобы упорядочить войска, по словам ат-Табари, царь эфталитов наколол на острие копья договор о ненападении, подписанный Перозом. Ринувшиеся в битву персы упали в ров вместе с конями и копьями, сам Пероз погиб, «и вся персидская армия вместе с ним». Это было сокрушительное поражение, возможно, худшее в истории Сасанидской Персии. Эфталиты, до той поры остававшиеся на восточном берегу Амударьи, вторглись в Хорасан (персидскую провинцию на западном берегу), и персы были вынуждены подчиниться и уплатить им дань. Тело Пероза, задавленное массой людей и коней во рву, так и не было найдено.³

В персидской столице Ктесифоне Кавад, сын и наследник Пероза, был изгнан братом Пероза Балашем. Последовавшая короткая гражданская война осложнялась тем, что казна персидского государства пустовала. Балаш отправил послов в Константинополь с просьбой о помощи, но помощь не прибыла. Будучи не в состоянии сражаться на несколько фронтов, он сделал уступку Армении, подписав договор, признающий её независимость.[56]56
  Речь идет о Нварсакском договоре. Благодаря ему народ Армении обрел национальное самосознание. (Прим. авт.)
  Самосознание армян как отдельного народа сложилось намного раньше. На протяжении почти 85 лет после Нварсакского договора страна могла жить мирно, восстанавливались разрушенные во время войны села и города; развивалось сельское хозяйство, ремесла и торговля, однако полученная независимость была лишь частичной. (Прим. ред.)


[Закрыть]

Это ещё более осложнило персам восстановление после неудачных войн с эфталитами. Кавад I исповедовал не зороастрийское учение, а еретический культ, главой которого являлся пророк

Тем временем Кавад, как и Аэций до него, воспользовался преимуществом связей, возникших, пока он был заложником, и отправился к эфталитам. Он потратил несколько лет на то, чтобы уговорить царя эфталитов оказать помощь, но в 488 году наконец смог занять персидский трон.⁴

Персия и эфталиты

Маздак. Зороастризм, как и христианство, основывался на том, что добро в конце концов восторжествует – христианский спаситель вернётся на Землю для того, чтобы уничтожить зло и восстановить порядок, а зороастрийский бог Ахурамазда уничтожит своего противника Аримана, обновит землю и воскресит мёртвых, чтобы они могли в радости ходить по ней.⁵

Однако Маздак, как и христианские гностики, учил, что высшей силой во Вселенной обладает отстранённое божество, не принимающее прямого участия в жизни людей, а за контроль над миром сражаются два меньших, но равных между собой божественных начала, доброе и злое. Люди должны стремиться к добру и отвергать зло, предпочитая свет, а не тьму. Разные гностические религии предлагали разные способы поддержания праведного пути. Маздак верил, что главный и наиболее верный способ следования свету – уравнение в правах всех мужчин и, до определённой степени, женщин. Он проповедовал, что люди должны делиться своим имуществом, не утаивая ничего друг от друга, чтобы соперничество было вытеснено равенством, а вражда – братской любовью. Маздакизм, в отличие от христианства, прямо позиционировал своей целью социальную справедливость.⁶

Кавад начал менять свою страну в соответствии с принципами маздакизма. Законы, которые он издал, сильно озадачили его современников, да и нам без дополнительной интерпретации трудно понять, что он имел в виду. Ат-Табари утверждает, будто Кавад планировал «забрать у богатых в пользу бедных и раздать малоимущим, отняв у зажиточных», в то время, как Прокопий пишет, будто Кавад желал, чтобы у персов были свободные отношения с женщинами. Маловероятно, чтобы Кавад собирался ввести в Персии примитивный коммунизм. Но весьма похоже, что он планировал уменьшить состояние многих персидских аристократов (это ослабило бы их власть и влияние, весьма кстати для Кавада), и устранить ряд ограничений, предписывавших женщинам выходить замуж только за мужчин своего класса и сидеть взаперти в гаремах аристократов.⁷

Конечно, аристократы были недовольны ограничением их власти, и социальные реформы Кавада окончились в 496 году, когда придворные аристократы свергли его и сделали новым царем его брата Замасба.

Замасб отказался убивать родственника, поэтому Кавад был сослан на юг Персии, в темницу, которую звали «крепостью Забвения». Прокопий пишет, что «она называлась так потому, что под страхом смерти запрещалось упоминать любого, кто находился в ней».⁸

Когда Замасб окончательно отменил реформы брата, Кавад томился в темнице уже около двух лет. Наконец ему удалось сбежать. Ат-Табари утверждает, что сестра Кавада выпросила свидание, переспав с надзирателем, завернула брата в ковёр и приказала вынести его. По словам Прокопия, с надзирателем переспала жена Кавада, получив возможность встретиться, обменялась с мужем одеждой, и он бежал в женском платье.⁹

В любом случае Кавад добрался до страны эфталитов, где вновь попросил о помощи в возвращении трона. Правитель эфталитов не только согласился, но и отдал Каваду в жёны свою дочь для закрепления договора. Кавад отправился обратно в Ктесифон во главе армии эфталитов. Персидские солдаты бежали, когда увидели противника, Кавад ворвался во дворец, ослепил брата раскалённой железной иглой и посадил в темницу.

Второй срок его правления длился более тридцати лет, но Кавад более не заигрывал с идеями социальной справедливости. Он мог править только с поддержкой аристократов и их войск, и это ограничивало его власть. Однако он мог сражаться с римлянами Восточной империи, и в 502 году объявил войну императору Анастасию.

Зенон Исавр скончался, не оставив сына, в 491 году. Через месяц после его смерти вдова его вышла замуж за Анастасия – незначительного, но благочестивого придворного, ставшего новым императором восточных римлян. Он был незначителен и в мирное, и в военное время, и наиболее заметной его чертой были неодинаковые глаза – один чёрный, второй синий, за что Анастасий получил прозвище «Двуглазый».¹⁰

Его попытки отразить нападение Кавада были неловки и тщетны. Персы ограбили римскую часть Армении и осадили пограничный город Амиду. Осада продолжалась восемьдесят дней, в то время как арабские союзники Кавада под предводительством Намана из Аль-Хираха отправились дальше на юг и разграбили территорию вокруг Харрана и Эдессы. Наконец персы захватили Амиду Прокопий утверждает, что они ворвались, когда у монахов, охранявших одну из башен, был религиозный праздник. Монахи слишком много съели и выпили, и в итоге заснули. Попав в город, персы перерезали население – если верить Иешуа Стилиту, восемьдесят тысяч человек; хронист также добавляет, что тела складывали в две больших кучи за городом, чтобы запах разложения не задушил персидских захватчиков.¹¹

За захватом Амиды могло последовать много персидских триумфов, если бы Каваду не пришлось разбираться с очередным вторжением эфталитов. Союз, подкреплённый браком, не стал гарантом постоянного мира с бывшими врагами. Каваду пришлось сражаться на два фронта, и хотя персидская армия продолжала разорять земли у границы восточных римлян, к 506 году обе империи были готовы заключить перемирие.

Война была окончена. Обе стороны добились немногого, но римляне все же потеряли больше, чем достигли. Перемирие дало шанс Амиде вернуться во владения римлян, но персы продолжали контролировать завоёванный город. До того, как начались мирные переговоры, они взяли под контроль узкий путь через горы Кавказа, издавна известный как «Каспийские Врата». Тот, кто владел этими вратами, мог открывать или закрывать путь на юг для вторжений с севера.¹²

Персидское вторжение было только одной из бед Анастасия. Новые народы появлялись на западной границе его империи и создавали бесконечные проблемы.

Изначальная угроза проистекала от славян, племён, продвигавшихся на юг и запад к восточной римской границе. Славяне прибыли с севера, из-за Дуная, но они не были «германцами» – так римляне называли всех, пришельцев с севера. Хотя этот термин и был неточным, германские племена все же говорили на языках, имевших общий источник, который лингвисты реконструировали как «протогерманский» – гипотетический язык предков. Это обстоятельство указывает на общее происхождение, слишком давнее, чтобы быть определённым с точностью, однако более чем вероятно, что германские народы произошли от североевропейских. Славянские же племена пришли из дальних восточных областей между реками Днепр и Висла, и принадлежали к другой языковой семье.[57]57
  Современные римские историки называли славян «гетами», поскольку те впервые появились на территориях, где прежде обитал народ гетов. (Прим. авт.) Автор путает понятие «языковой семьи» и «языковой группы»: и славянские, и германские языки принадлежат к одной и той же семье – индоевропейской, но к двум разным её ветвям, или группам. Современные лингвистические исследования показали также наличие изначальной общности между протославянским и протогерманским языками. (Прим. ред.)


[Закрыть]

Не всегда легко определить с точностью, какие племена из описываемых историками принадлежали к той или иной языковой группе, однако и Иордан, и Прокопий описывают народы, которые могли быть славянами, спустившимися с Карпат, к северу от Дуная. Они осели в долине реки Дунай и угрожали напасть на старые римские провинции Фракию и Иллирик.[58]58
  «Изначальная родина славян» – академический вопрос, который, как и многие другие этнические вопросы, заключает в себе политический подтекст. (Прим. авт.)


[Закрыть]

Анастасий справился с проблемой, выселив исавров, которые так часто восставали, с их исторической родины и переместив их во Фракию. Этим он добился сразу двух эффектов – ослабил их чувство национальной обособленности и создал барьер, защищавший его от славян. Чтобы выжить в новой стране, исавры должны были отбивать нападения славян.

К вторжению славян присоединилась другая напасть – булгары. Они происходили из Центральной Азии, из той же области, что и гунны, и ими управляли ханы. Основная масса булгарских племён, ещё не объединившихся в какое-либо подобие государства, пока находилась к востоку от славян, но шла за ними к западу. В «Хронике Временных Лет» сказано, что они следовали за славянами на их территорию и там нападали на них. Они пересекли Дунай в 499 году, сражались и грабили, а затем вернулись за реку, «гордясь нанесённым ущербом, увенчанные славой победы над римской армией». В 502 году они вторглись вновь, грабя и убивая.¹³

Восточное Римское государство уменьшалось не быстро и не сразу но понемногу и постепенно. Персы отхватили кусок у восточной границы. На западе вторжения булгар и славян во Фракию стали более частыми, поэтому в 512 году Анастасий решил построить против них стену.

Строительство стены против варваров было старым и традиционным решением. Адрианов вал в Британии был лишь одним из многих, призванных защитить государство от вторжения. Однако строительство вала также являлось признаком поражения. Этот шаг разделял землю на цивилизованную и нецивилизованную, римскую и варварскую, контролируемую и бесконтрольную, и стена Анастасия, Долгий Вал, отделила от империи Фракию. В длину он был пятьдесят миль, и находился в тридцати милях к западу от столицы. Историк VI века Эвагрий писал: «Он простирается от одного берега к другому, как пролив, превращая город (Константинополь) в остров вместо полуострова».¹⁴

Долгий Вал спас Константинополь, но временно уменьшил римские владения к западу от Малой Азии до столицы и окружающих её земель. Несмотря на сохранившуюся угрозу персидского вторжения, это переориентировало всю империю на восток. С того момента, когда Италия оказалась в руках Теодориха и его остготов, остатки Западной империи канули в небытие без возможности восстановления, а враждебность между епископами Рима и Константинополя все возрастала – и Восточная Римская империя начала трансформироваться в нечто совершенно новое: в Византию, империю, бывшую менее римской, чем восточной, менее латинской, чем греческой, и значительно менее кафолической в глазах епископа Римского.[59]59
  Мною избран термин «Византия», а не «Византийская империя» по отношению к восточной части старой римской империи. Насколько нам известно, термин «Византийская империя» является более поздним названием, которое жителями Византии не использовалось. (Прим. авт.)


[Закрыть]

По иронии судьбы, хотя Анастасий и построил стену для защиты от варваров снаружи, внутри страны варвары набирали силу.

Со времён Константина традиционный римский спорт, гладиаторские сражения, все более сменялся гонками колесниц, которые не так тесно ассоциировались с поклонением римским богам. В крупнейших городах Восточной империи гонки колесниц доминировали в сфере развлечений. Как в наше время «Формула-1» или хоккей, это был общеизвестный феномен, часть жизни даже тех горожан, которые в нём напрямую не участвовали. В таком городе, как Константинополь, все знали, как зовут лучших колесничих, все хоть немного интересовались результатами очередной гонки, и большая часть горожан ассоциировала себя, хоть и весьма условно, с какой-либо из команд.

Эти команды не группировались вокруг определенных возниц или их коней. Разные группы и отдельные лица в городе спонсировали гонки, платили за коней и снаряжение, и каждый из этих спонсоров использовал в качестве символа цвет – красный, белый, синий, зелёный. Например, под синим стягом могли участвовать в состязаниях несколько разных возниц, и зрители становились болельщиками не какого-либо конкретного человека, а синей команды. Синие имели одну группу поклонников, Белые – другую, и, так же как и в современном мире, эти поклонники (в основном молодые люди) были фанатичны в своей преданности их цвету.¹⁵

Они также ненавидели друг друга, чему исследователи позднейшего времени пытались найти рациональное объяснение. Возможно, Красные были аристократами, а Белые – торговцами, быть может, Зелёные исповедовали халкидонское христианство, а Синие предпочитали монофизитскую ересь. Увы, эти объяснения не выдерживают критики. Ненависть поклонников гонок была иррациональной, как и ненависть футбольных фанатов, готовых избить фаната команды-соперника до потери чувств.

К тому времени, как Анастасий скончался от старости в 518 году, спортивные фанаты разделились на две противоборствующие фракции – Синие, поглотившие Красных, и Зелёные, покорившие Белых. Их жестокость росла, они использовали любые поводы, чтобы убивать поклонников команды-соперника. Три тысячи Синих были убиты в Константинополе в мятеже 501 года, случившемся после объявления результатов гонки колесниц, и мятежи в 507 и 515 были почти настолько же кровавыми.¹⁶

Анастасий не оставил сына, но у него были племянники, мечтавшие заполучить власть. Однако вместо них императорская гвардия выбрала правителя из своих рядов, семидесятилетнего Юстина, который стал новым императором.

Юстин обладал опытом и поддержкой Синих, а также племянника Юстиниана, который в свои тридцать с небольшим лет уже продемонстрировал недюжинные способности на военном поприще. В 521 году Юстин назначил племянника на должность консула – наивысшую в официальной иерархии Константинополя после императора, и Юстиниан начал принимать всё большее и большее участие в управлении империей.

Он был талантливым правителем и опытным полководцем. Однако он также был ярым поклонником Синих и не предпринимал ничего, чтобы унять беспорядки в городе. Стычки становились всё более жестокими. По словам Прокопия, «они ночью в открытую носили оружие, а днём прикрывали короткие обоюдоострые мечи на бёдрах плащами. По ночам собирались в шайки и грабили знатных людей на форуме или в узких переулках». Жители Константинополя перестали носить золотые пояса и украшения, так как это практически неизбежно делало их жертвами ограбления поклонниками Зелёных или Синих. На закате они торопились по домам, чтобы не оказаться на улицах после захода солнца. Такое положение продолжалось в течение следующих пятнадцати лет, прежде чем вылиться в очередной конфликт.¹⁷

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 22

Глава двадцать третья
Ожидания

Между 471 и 527 годами Северная В эй расширяется к югу, Когуре продолжает завоевания, а Сияла постепенно приобретает самосознание

Северная Вэй была сильна и воинственна, а Лю Сун на юге угасала. Несмотря на такое нарушение баланса, они заключили временное перемирие. Они провели больше времени в сражениях за границы, чем в попытках узнать, как можно укрепить собственные державы, и оба правителя были вынуждены обратить внимание на домашние проблемы, которыми ранее пренебрегали. Император Северной Вэй, Вэй Сяо-вэнь, сказал: «Наши предки-правители тяжело трудились, чтобы удержаться у власти – но установление внутреннего порядка оказалось для них слишком сложной задачей».¹

Вэй Сяо-вэнь был праправнуком даосского императора Вэй Тай-У, скончавшегося всего за двадцать лет до коронации Сяо-Вэня – странность, которую объясняет тот факт, что все потомки Тай-У становились отцами в возрасте тринадцати-четырнадцати лет. Сам Вэй Сяо-вэнь был коронован в 471 году – четырёхлетним. Изначально им руководила бабушка, она же регентша, вдовствующая императрица Фэн, находившаяся у власти исключительно из-за того, что ей удалось нарушить традиции Северной Вэй. Древний обычай кочевого клана Тоба, не таких уж дальних предков семьи Вэй, предписывал казнить женщин, родивших сыновей вождю, чтобы они не могли повлиять на политику при дворе. Фэн, будучи китаянкой по крови, смогла обойти этот обычай, после чего применила всю свою энергию и находчивость, чтобы добиться наивысшей власти – тем самым доказав, что в кровавой традиции был смысл.

Когда внук вырос, они сумели договориться, создав союз, превративший их в соправителей. Вместе они принялись превращать двор Северной Вэй в нечто, всё более близкое к китайскому наследию императрицы Фэн и всё дальше уходящее от традиций кочевников сянбэй, создавших страну Китайские чиновники заняли высокие посты в правительстве, всем запретили носить традиционную одежду кочевников. Соправители даже объявили вне закона любое использование языка сянбэй, постановив, что можно говорить только на китайском, и заставили знатные семьи принять китайские фамилии вместо старых клановых имён.²

Даосизм оставался важной частью религии в северных областях Китая. По сути, та более мистическая форма даосизма, которую исповедовал прапрадед Вэй Сяо-Вэня, сосредотачивалась на изготовлении эликсиров (у Вэй Сяо-Вэня был придворный алхимик, много лет пытавшийся изготовить для него эликсир бессмертия) и была основой, на которой начали развиваться фармацевтика и химия средневекового Китая.³

Однако конфуцианство и буддизм давали трону Северной Вэй значительно более удобные способы удержать власть. Столетиями конфуцианство поддерживало в Китае модель государственной иерархии, обеспечивая картину мира, в которой тщательно упорядоченное правительство являлось важной частью упорядоченной и высокоморальной Вселенной.

Буддизм предлагал нечто совершенно иное: образец для государей.

В северном Китае практиковали буддизм Махаяны, который признавал существование многих божеств, обладавших той или иной властью. Эти божества не составляли пантеон, скорее, они все являлись Буддой в разных ипостасях – бодхисатвами. Просветлённые, достигшие нирваны и «освобождения из цикла перерождения и страдания», они избрали возвращение в мир, чтобы оставаться здесь до тех пор, пока все не будут спасены.⁴

Эти идеи были далеки от буддизма Тхеравады, распространенного в Индии и южной части Азии, в фокусе которого находилась индивидуальность. Вместо простого почитания тех, кто выбирал для себя отшельничество, буддизм Махаяны прославлял тех верующих, которые, приобретя больший опыт и поднявшись выше, трудились на благо менее сильных. Бодхисатвы были прообразами благих властителей, и буддизм Северной Вэй снабдил императора силой идеологии, санкцией цельной доктрины для того, чтобы подкрепить его намерение распространить мудрую и доброжелательную власть над народом. Вэй Сяо-вэнь и его бабушка строили великолепные буддийские храмы, обеспечивали их землёй и деньгами и подчеркивали свою склонность к религии тем, что заказывали огромные буддийские скульптуры, которые вырубались прямо в отвесных утесах вблизи от столицы Северной Вэй, города Пинчэн.⁵

Под их покровительством тысячи буддийских монахов прибыли с юга и запада в Северную Вэй, и буддийские монастыри начали появляться по всей стране. Один из наиболее известных, Ша-олинь на священной горе Соншан, был основан индийским монахом Бато. По условиям договора монахи были обязаны молиться за императора и за мир для всего народа Вэй. В систему молитв и медитаций входили определённые физические упражнения, служащие для концентрации разума. Согласно легенде, военачальники Северной Вэй, посетившие монастырь, увидев монахов, занимавшихся своими упражнениями, признали пользу этих движений для воинов и переняли их. Эти движения стали источником боевого искусства кун-фу.⁶

В 490 году вдовствующая императрица скончалась, оставив Вэй Сяо-Вэня в возрасте двадцати трёх лет единственным правителем. Он соблюдал три полных года траура, что по традиции полагалось для оплакивания матери, а не бабушки (для этого отводилось двадцать семь дней).⁷

Восток в эпоху короля Чансухо

Когда период траура окончился, император созвал предводителей кланов Северной Вэй, ставших придворными аристократами с китайскими именами, и отправился вместе с ними, по его словам, на рекогносцировку в Южный Китай. Но вместо этого он привел их руинам Лояна, старой столицы Цзинь, которую в 311 году силой и измором заставили сдаться. Он сказал: «Пинчэн – это место, откуда можно вести войну, но цивилизованно править оттуда не получится». Лоян, находившийся пятью сотнями миль южнее, был основным пунктом его плана по превращению Северной Вэй в могущзественную китайскую державу Он собирался восстановить Лоян, переместить туда правительство из старой столицы в Пинчэне, и также вырубить здесь две огромные статуи Будды на утесах у реки, протекавшей через Лоян, чтобы божественные глаза продолжали следить и за новой столицей.⁸

Строительство заняло девять лет, и Вэй Сяо-вэнь не дожил до его окончания. Он скончался от болезни в 499 году в возрасте тридцати двух лет; наследником стал его шестнадцатилетний сын Вэй Сян-У. Отстроенный город, со стенами толщиной в восемьдесят футов и пятью сотнями буддийских монастырей внутри, в годы наивысшего расцвета стал местом жительства более полумиллиона человек. В городе разговаривали только на китайском языке, в богатой городской библиотеке была собрана китайская классическая литература для обучения будущих чиновников Северной Вэй. Бывшие варвары приближались к тому, чтобы затмить славу Цзинь.⁹

Тем временем на востоке небольшое корейское королевство Пэкче, обеспокоенное тем, что к северу от него наращивало силы Когу-рё, отправило ко двору Северной Вэй просьбу о защите и союзе.¹⁰

За великим королём Когурё Квангэтхо Расширителем последовал его сын Чансухо, правивший семьдесят девять лет и заработавший прозвище «Долгожитель». В течение десятилетий Чансухо постепенно превращал Когурё из набора завоёванных территорий в единое государство.

Пробыв на престоле двадцать лет, он перенес свою столицу на другое место. Его отец правил из древней столицы Кванмисон на реке Ялуцзян. Это было хорошо защищённое место для постройки крепости, но с расширением территории Когурё на юг полуострова оно оказалось расположено слишком далеко на севере, чтобы быть центром владений. Чансухо решил править из Пхеньяна, расположенного дальше на юге, в долине реки Тэдонган.

Это предполагало повышенный интерес к югу – и тревожило южные королевства Пэкче и Силлу. Их правители понимали, что ждать помощи можно только от Северной Вэй – Лю Сун более не была настолько могущественной, чтобы повлиять на соотношение сил.¹¹

На подмогу Пэкче были направлены войска Северной Вэй, и Силла[60]60
  В специальной литературе наименование «Силла» обычно не склоняется, но мы для большего удобства чтения нарушаем это правило. (Прим. перев.)


[Закрыть] объединилась с соседом. Однако даже этой тройной защиты оказалось недостаточно. В 475 году Чансухо, король Когурё, отправил свои войска против столицы Пэкче. Он захватил короля Пэкче в бою и обезглавил его, а оставшиеся члены правительства были вынуждены бежать на юг, в город Онджин.

Пэкче было практически уничтожено этой войной, а Когурё расширило свои границы, покрыв территории на севере и даже на западе.

Однако королевство Силла, несмотря на разорение соседа и союзника, уцелело – отчасти из-за того, что Когурё расценивало Пэкче как главную угрозу, а Силла была на втором месте. Силла отставала от двух остальных государств. В 500 году, когда к власти в Силле пришёл Чиджын, здесь были слабо развиты ремесла, практически отсутствовала торговля с другими странами, а система управления была рудиментарной. Чувство единства народа еще настолько не сформировалось, что у страны даже не было единого общепринятого названия.

Чиджын стал искрой, пробудившей Силлу, заставившей ее осознать себя как единый народ. Правитель Силлы впервые взял китайский титул ван (правитель, князь) вместо традиционного титула марипкан (высокородный вождь). Он объявил вне закона некоторые древние и неприятные традиции Силлы – такие, как обычай хоронить рабов вместе с хозяином. Он пригласил китайских специалистов, чтобы обучить народ Силлы пахать на волах (раньше они этого не делали) и строить подземные ледники для сохранения пищи в жаркие летние месяцы.¹²

Как и правитель Северной Вэй, монарх Силлы видел в китайских методах управления, в технологиях, даже в одежде и именах ключ к процветанию. С помощью китайских традиций он превратил Силлу в настоящую нацию. Его мифологизированная роль «отца Силлы» нашла отражение в легендах, типа той, которая объясняет, почему Чиджыну было сложно найти жену: ведь его половой орган был семнадцать дюймов в длину!¹³

Наследник Чиджына, король Попхын, пришёл к власти в 514 году. Под его управлением Силла стала централизованным государством со своим сводом законов, изданным в 520 году, и государственной религией. Кроме того, именно во время правления Поп-хына в Силлу пришёл буддизм.

Пэкче и Когурё стали буддийскими государствами на сто лет раньше, но Силла в 527 году всё ещё оставалась необращённой. В тот год в столицу прибыл индийский монах Адо – как раз вовремя, чтобы помочь королю Силлы решить раздражающую дилемму. Согласно записям хроники «Хэдон косын чон» правитель Лю Сун (из Южного Китая) прислал в дар королю Силлы благовония – но ни сам король, ни его придворные не знали, что это такое и как расценивать подарок. Адо, присутствовавший при дворе, объяснил, что благовония надлежит сжигать, после чего китайский посол поклонился ему и сказал: «Значит, монахи всё-таки не чужды этой стране».

Если верить летописи, сразу после этого Попхын издал указ о разрешении пропаганды буддизма. Вскоре Попхын продвинулся дальше и объявил буддизм государственной религией. Хроника с неожиданной честностью рисует нам варварский двор, осознавший свое бескультурье и спасённый от унижения перед более цивилизованным китайским послом.¹⁴

Чтобы избежать дальнейших унижений, оставалось одно – стать совершеннее китайцев. Вскоре народ Силлы разработал собственную версию прошлого – да, буддизм пришёл в Силлу поздно, но король Попхын провозгласил, будто королевские строители, копая землю для сооружения нового фундамента, нашли буддийские ступы давних времён, более того, «основания колонн, каменные ниши и ступени» остатки древнего буддийского монастыря. Он изменил историю Силлы, представив, что буддизм был известен здесь в течение веков, даже больше, чем у соседних государств. Подкрепляемая мифическим прошлым, Силла была готова соперничать с Когурё за власть над полуостровом.¹⁵

СРАВНИТЕЛЬНАЯ ХРОНОЛОГИЯ К ГЛАВЕ 23