Текст книги "Башня у моря"

Глава 6

1

Мы наконец-то добрались до Кашельмары, до этой неземной красоты, смешанной с воспоминаниями о смерти и разложении, до дикой неземной твердыни Джойс-кантри, где родился Эдвард. Стоял май. Сочная трава зеленела после зимних дождей, от земли исходил чистый, свежий запах, полный обещания. После темных зимних месяцев в Лондоне я почувствовала, как улучшается мое настроение, и, как только мы устроились, я принялась готовиться к семейному приему по случаю годовщины нашей свадьбы.

Первым приехал Патрик. Я не видела его больше года, потому что для него Вудхаммер был закрыт, а я до и после рождения Нелл безвыездно сидела в Лондоне. К моему облегчению, Эдвард отказался от мысли о военной карьере для него, но по-прежнему не хотел наделять сына какой-либо ответственностью. Патрик был вынужден занимать себя целиком и полностью своими художественными делами. Это, естественно, вполне его устраивало, и он время от времени писал мне, сообщая, как счастлив. Я подозревала, что он ничуть не хотел ехать в Кашельмару, но покорно появился неделю спустя после нашего прибытия, и Томас с Дэвидом с радостью набросились на него. Видя, как Патрик рад снова встретиться с ними, я вспомнила о моем проекте женить его. Когда же от Фрэнсиса пришло письмо с фотографией моей племянницы Сары, я не смогла противиться и погрузилась в самые приятные размышления.

Сара… Ей теперь было семнадцать, и, если ее фотография не обманывала, она обещала стать царицей всех будущих балов. Я прежде не видела ее со взрослой прической – со взбитыми волосами, вид у нее был чрезвычайно изысканный. Ее сходство с Фрэнсисом дразнило меня. Она унаследовала его необыкновенную красоту, и я, глядя на фотографию, изнемогала от желания заново открыть племянницу, оставленную в Нью-Йорке семь лет назад. Мое желание увидеть Сару было тем острее, что она напоминала не только Фрэнсиса, но и Бланш, а сестры, к моему горю, больше не было в живых. Прошлым летом я получила весточку с извещением о том, что она умерла во время родов. Это известие повергло меня в скорбь, в особенности еще и потому, что я в то время сама пребывала в панике в связи с моими родами, но Эдвард был так добр – обещал при ближайшей возможности свозить меня в Америку. Впрочем, такая возможность никогда не представится – теперь я это знала. Артрит не позволял ему совершать долгие путешествия, и, как бы я ни хотела увидеть Фрэнсиса и Сару, я понимала, что никогда не смогу оставить Эдварда, даже если он разрешит мне поехать одной.

– Невероятно! – воскликнул Патрик с самым отрадным энтузиазмом, когда я показала ему фотографию Сары. – Какая красавица! Маргарет, ты можешь пригласить ее к нам в Англию?

– Она пока еще слишком молода, – ответила я. – Но через год-другой – возможно…

Мои мысли резво устремились вперед, я представила себе, как Сара упрашивает Фрэнсиса отвезти ее в Европу, а тот не в силах противиться ее просьбам, потому что обожает. Сара и Фрэнсис приезжают в Англию, останавливаются у нас на Сент-Джеймс-сквер. Мои мысли перестали скакать с одного на другое, пошли в ногу вместе с моим романтическим воображением. Патрик и Сара встречаются, влюбляются без памяти, женятся. Сара остается со мной в Англии, Фрэнсис, конечно, не сможет противиться желанию часто приезжать в Европу, чтобы повидаться с нами обеими, Патрик будет великолепно устроен и недосягаем для меня, с моими необъяснимыми пристрастиями…

– Она довольно привлекательная, правда, – согласилась я обыденным тоном Патрику. Проведя семь лет в Англии, я вполне освоила лукавое использование преуменьшения. – Подумала, тебе будет интересно увидеть последнюю фотографию кузины, а мы с ней часто переписываемся.

После этого я бросила эту тему, как горячий пирог, прежде чем один из нас не обжегся о нее.

2

Собрались все. Приехала Катерин с мужем, горничной, чемоданом и в бриллиантах. Маделин приехала одна, облаченная в костюм темно-синего цвета, с потрепанной черной сумкой. Аннабель появилась на великолепной гнедой кобыле вместе с неуловимым Альфредом на поводке. Аннабель была счастлива увидеть наконец своих дочерей. Их дед, с которым они жили в Нортумберленде, не позволил им оставаться в Клонах-корте, но Аннабель тут же приехала в Кашельмару, чтобы повидаться с ними. Эта встреча стала для нее потрясением. Она думала о них как о маленьких девочках из детской, но Кларе уже исполнилось пятнадцать, а Эдит была на год моложе, обе они достигли такого возраста, чтобы холодно встретить мать, а на ее мужа поглядывать с видом истинных аристократок сверху вниз. Бедняга Альфред! Он оказался хорошим парнем и в Кашельмаре чувствовал себя не в своей тарелке. Я бы тоже чувствовала себя не в своей тарелке на его месте и в итоге не смогла воспротивиться моему неизменному порыву вмешиваться в чужие дела.

– Вы очень жестоки, – выговаривала я девочкам. – Разве мистер Смит бьет вашу мать? Разве он ее угнетает, делает ее жизнь невыносимой? Вы должны быть благодарны, что у нее добрый, заботливый муж, что она с ним счастлива, а что касается самой вашей матери, то, думаю, ваше отношение к ней неоправданно. Я знаю, она нехорошо поступила, оставив вас, но теперь жалеет об этом, и я убеждена, вы, как минимум, могли бы попытаться быть добры с нею, если еще не можете простить за то, что она сделала. В любом случае это совершенно не по-христиански – таить злобу и держаться от нее подальше. Разве бабушка и дедушка в Нортумберленде не ходят с вами в церковь? Ваше поведение бросает тень на их старания воспитать вас добродетельными девочками.

Я, как и предполагала, пристыдила девочек, и, к моему удовлетворению, они и в самом деле попытались загладить свою вину. Они не были плохими, но мне оставалось только пожалеть, что Клара и Эдит не пошли в мать, которую я находила все более и более приятной в общении. Клара была очень миленькой, хотя чуточку медлительной, а Эдит – бедняжка Эдит! – оказалась неуклюжей дурнушкой и едва могла поддержать беседу. Но мне известно, что такое страдать в тени хорошенькой старшей сестры, а четырнадцать лет – трудный возраст.

Я тем временем продолжала с успехом вмешиваться в чужие дела и считала свое вмешательство в высшей степени успешным.

– Эдвард, пожалуйста, ты мне обещал, что не будешь говорить с Маделин о замужестве! – умоляла я его, и муж заверил меня со смехом: он уже смирился с тем, что Маделин останется старой девой. – И о ее работе сестрой милосердия? – не отставала я.

– Что ж, если я должен простить ее, пригласив в мой дом, то, видимо, и с этим мне придется смириться, – неохотно согласился он, но на деле вел себя с Маделин очень пристойно.

Поскольку сама она была, как всегда, безмятежна, несмотря на свое жуткое существование в лондонском Ист-Энде, им удалось не поссориться друг с другом. Маделин получала теперь небольшое жалованье, так что не жила в абсолютной нищете, но руки у нее огрубели от тяжелой работы, и я часто спрашивала себя, как она выносит такую жизнь, в особенности еще и потому, что могла бы жить в роскоши, как и Катерин.

– Эдвард, ты ведь будешь мил с Катерин, правда? – допытывалась я.

О, я вмешивалась во все. Совала свой длинный нос в дела всех и каждого и уже не помню, когда в последний раз получала такое удовольствие. Но Эдварду не требовались указания насчет Катерин. Едва дочь появилась, он тепло поцеловал ее и с восхищением сказал, что никогда не видел ее такой красивой.

– Папа изменился, – задумчиво заметила Катерин. – Уверена, он вполне смирился со своим возрастом.

– Как старый лев, – добавил Патрик, и я уже видела, как он мысленно набрасывает льва на бумаге. – Лев, который устал охотиться и хочет полежать в тени и вздремнуть.

– Эдвард, – заговорила я чуть позднее, – что касается будущего Патрика…

– Я уже все устроил, – перебил он, улыбаясь мне. – Терпение!

Я с трудом сдержалась, чтобы не вмешиваться дальше, и всю свою энергию направила на устройство семейного обеда, который должен был состояться вечером в годовщину нашей свадьбы, двадцатого июня.

Случай был такой особый, что Томасу и Дэвиду позволили лечь попозже, и они обедали с нами, но поскольку при этом число сидевших за столом оказалось равным тринадцати, то эта поблажка создала трудности.

– Если бы Джорджа не приглашать, – пробормотала я, но Эдвард напомнил, что Джордж – его единственный племянник и имеет право присутствовать.

Наконец я решила проблему, пригласив двух замужних дочерей лорда Дьюнедена с мужьями. Мы были в особых дружеских отношениях, а к тому же они приходились приемными дочерьми Катерин, и Эдвард знал их с рождения. Количество хозяев и гостей составило, таким образом, семнадцать человек – неловкое число, но в последний момент Альфред Смит сослался на начинающийся жар, и в результате мы пришли к замечательной цифре – шестнадцать человек.

Чутье говорило мне, что вечер удастся, – так оно и случилось. Я до сего дня помню, как мы вошли в столовый зал Кашельмары, увидели георгианское серебро, сверкающее в мягком свете канделябров, и длинные красные бархатные занавесы, горящие, как роскошный задник богато украшенной сцены. Помню перевозбужденного Хейса, который открывал бутылки шампанского и тихо обходил стол, наполняя бокалы. Помню, как встал Патрик, чтобы сказать тост. Я так им гордилась, потому что он, не запинаясь, произнес речь так, словно долго готовил ее, а еще дольше заучивал наизусть каждый слог.

– …и я уверен, папа не будет возражать, – закончил он, – если я попрошу вас всех выпить за Маргарет, которая собрала нас всех на… – Он впервые запнулся, помолчал, но сказал не «…на этот семейный праздник», а просто повторил: – Которая собрала нас всех.

В этот момент Аннабель крикнула вполне на свой манер:

– Верно! Верно!

Маделин дружелюбно улыбнулась мне, а Катерин убрала с лица высокомерное выражение и посмотрела на меня с детской любовью.

Чувства переполняли меня.

– Так давайте же выпьем за папу и Маргарет в седьмую годовщину их свадьбы! – закончил Патрик.

И когда все подняли бокалы, раздалось мягкое контральто Дэвида:

– У мамочки лицо такого же цвета, как томат, и ничуть не подходит к цвету ее волос.

Все рассмеялись. Томас разозлился, что не он сделал это замечание, но в следующий момент его тщеславие было удовлетворено, когда Патрик позвал его вручить семейный подарок. Это был серебряный поднос с гравировкой в честь сегодняшнего события. Эдвард с восторгом прочитал надпись и поднялся, чтобы произнести ответный тост.

Он поблагодарил детей за то, что они приехали в Кашельмару, и за подарок. Он поблагодарил меня за то, «что невозможно передать словами», а когда Дэвид вновь устремил заинтересованный взгляд на мое лицо, опять приобретшее томатный цвет, Эдвард сказал своему старшему сыну:

– И я бы хотел выпить за тебя, Патрик, с опозданием поздравить с совершеннолетием. Теперь, когда ты вырос, я с нетерпением поспешу передать тебе твою часть наследства, чтобы ты управлял ею так, как считаешь нужным. В мои годы большое утешение знать, что у меня есть сын, на которого я могу опереться.

Патрик разволновался еще сильнее меня. Я увидела слезы в его глазах, взмолилась, чтобы Эдвард, не дай бог, не заметил их, но он, к счастью, уже смотрел на других, поднимая бокал.

– Я сделаю все, что в моих силах, чтобы быть тебе опорой, папа, – заверил его Патрик, когда пришел в себя. – Какую часть Вудхаммера ты собираешься дать мне в управление?

– Вудхаммера? – удивленно переспросил Эдвард. – Я думал не о Вудхаммере. Ты его знаешь достаточно хорошо. Полагаю, пришло время, когда ты должен побольше узнать о Кашельмаре.

Я увидела выражение лица Патрика, и сердце мое упало. Я постаралась лягнуть его, остеречь от возражений, но попала по ноге Аннабель.

– Господи боже! – охнула Аннабель. – Тут под столом жеребенок!

– Ах, Аннабель! – возбужденно вскрикнула я. – Расскажи Эдварду о жеребце, которого вы купили на днях на ярмарке в Леттертурке. Такая занятная история!

Упрашивать Аннабель не пришлось. Ситуация временно была спасена, но позднее, когда джентльмены присоединились к дамам в гостиной, я потихоньку сказала Эдварду:

– Дорогой, не могу тебе передать, как я счастлива, что ты настолько решил доверить Патрику. Он наверняка чувствует себя очень польщенным и довольным. Конечно, ему будет немного одиноко в Кашельмаре, в особенности когда мы уедем в Англию, но если у него какое-то время будет товарищ, то, я уверена, эта перспектива не покажется ему такой уж унылой. Может быть, ты позволишь Дерри погостить здесь недельку-другую? Дерри так хорошо преуспевает в Дублине, а ты никогда по-настоящему не винил его в той несчастной истории с Катерин, в которой я только одна и виновата. А теперь, когда Патрик вырос… ситуация стала совсем иная, он уже не тот мальчишка, который легко вовлекается в любое озорство. Думаю, и Дерри уже утихомирился, он ведь теперь в коллегии адвокатов. Наверняка не будет вреда, если он поживет в Кашельмаре.

Муж, конечно, согласился. В этот вечер Эдвард был готов во всем соглашаться со мной, и я опять гордилась своим успешным вмешательством и думала, как же умно я улаживаю мои семейные дела.

3

Дерри приехал утром две недели спустя после отъезда Катерин и Дьюнедена. Маделин почти сразу же вернулась в свою больницу, а поскольку Эдвард непременно хотел присутствовать на заключительной сессии парламента, мы сами собирались вернуться в Лондон на следующей неделе. Однако я сомневалась, что супруг будет в состоянии ехать, потому что после приема у него так разыгрался артрит, что он даже не мог объехать имение. Патрик был вынужден объезжать имение только с Макгоуаном, а Эдвард расстроился, что не смог провести время с сыном, – ему так хотелось дать тому ценные указания.

Расстроило его и еще одно дело. Когда мы оставались одни, а боль становилась невыносимой, единственное, что он мог, так это принимать большие дозы настойки опия и ждать, когда боль стихнет.

– Ты на мой счет не беспокойся, – сказала я как-то раз, когда он пребывал в расстроенном состоянии.

– Но что мы будем делать? Как мы будем жить? Что произойдет с нашим браком?

Боль так ослабила его, что он уже не мог бороться с отчаянием.

– Пока ты полагаешься на меня, все будет хорошо, – ответила я. – Если ты любишь меня и готов довериться мне, я буду любить тебя так сильно, что переживу все сложности.

Он посмотрел на меня. Я видела циничное выражение в его глазах и борьбу его прагматизма с огромным желанием поверить мне, и вдруг я исполнилась ярости, какой не чувствовала со времени самых моих несчастных дней в Нью-Йорке, – ярости против судьбы, которая несправедливо отмерила нам так мало радости жизни. Будь Эдварду за семьдесят, я, возможно, смирилась бы с его состоянием, но ему до семидесяти было еще далеко, и разум у него оставался активным и молодым.

– Обещай мне… – требовательно сказала я ему, стараясь не думать о бесконечной череде сумеречных лет, ожидающих нас. – Обещай, что ты будешь полагаться на меня!

– Обещаю, – ответил он; настойка опия приглушила его голос до шепота, и он уснул, обхватив слегка мою руку.

На следующий же день прибыл Дерри Странахан. Обе дочери Аннабель чуть не упали в обморок при его появлении – ведь они вели уединенный образ жизни с бабушкой и дедушкой в Нортумберленде и никогда прежде не видели такого привлекательного молодого человека. Но Дерри хорошо выучил урок. Даже самый заклятый его враг не смог бы обвинить его в том, что он заигрывает с Кларой, чью красоту молодой человек явно заметил, но стоило ему перешагнуть порог дома, как его поведение стало безупречным.

Томас и Дэвид пришли в негодование, потому что Патрик теперь больше времени проводил в обществе Дерри, но я не могла сетовать на это, поскольку именно я своими руками и привела Дерри в Кашельмару, чтобы Патрику не было скучно. Я не жалела, что у Патрика на братьев даже получаса в день не остается, и, возможно, считала его привязанность к мальчикам обычной благодарностью. Естественно, ему было интереснее с Дерри, и я решила придержать язык на сей счет, пока тот две недели остается у нас.

Дни шли. Наша жизнь в Кашельмаре проходила без происшествий, пока как-то раз утром в начале июля на ведущей к дому дорожке в повозке, запряженной ослом, не появился Максвелл Драммонд и не свел на нет все мои мучительные старания привести семью к спокойной жизни.

4

Максвелл Драммонд, грубый и дерзкий, вошел в дом, нагло топая сапогами по мраморному полу. Я стояла наверху на галерее и оттуда услышала, как он просит встречи с Эдвардом. Я, глядя на него, вспомнила, что он не оправдал надежд Эдварда, отказавшись от возможностей, которые предоставлял ему Сельскохозяйственный колледж, и убежал из Дублина с дочерью учителя.

– Милорд неважно себя чувствует, – сдержанно ответил Хейс. – Он сегодня не принимает посетителей.

Я не напишу того слова, которое использовал Драммонд для описания сообщения Хейса. Сказать, что оно было грубым, было бы несправедливо по отношению к его непристойной вульгарности.

– Это правда, хочешь верь, хочешь нет! – возмущенно ответил Хейс.

– …эту правду, – сказал Драммонд. – Я останусь здесь, пока лорд де Салис не примет меня, Роберт Хейс, и ты лучше скажи ему, что я здесь, прежде чем этот ублюдок Дерри Странахан пройдет по этому залу, иначе тут совершится убийство, и да простит меня Господь, если я вру.

Я вдруг поняла, что стою на верхней площадке лестницы. Хейс посмотрел в мою сторону, и я увидела облегчение в его глазах.

– Миледи…

– Я поговорю с мистером Драммондом, Хейс.

Драммонд смерил Хейса самодовольным взглядом и низко поклонился мне:

– Храни вас Господь, миледи.

– Доброе утро, мистер Драммонд, – проговорила я ледяным тоном и пошла впереди него в маленькую голубую столовую, которая использовалась для приема людей низкого положения.

В комнате было влажно и прохладно. Снаружи в долину с гор сползал туман, тянулся липкими пальцами к озеру.

– Мистер Драммонд, мой муж неважно себя чувствует, – объяснила я, когда мы остались одни. – Но возможно, я могу вам помочь. Насколько я поняла, вы жалуетесь на мистера Странахана.

– Его самого, миледи, – ответил Драммонд. – Я мирный человек, миледи, я имею образование и могу принять любую ситуацию, если она справедливая и обоснованная, и лорд де Салис, несомненно, самый справедливый землевладелец к западу от Шаннона, вот почему я думаю, что на сей раз произошла какая-то ошибка. Я многое могу вынести от Иэна Макгоуана, этого подлого шотландского ублюдка, потому что в душе он честный человек и только старается как можно лучше делать свою работу, но чтобы этот сукин сын Родерик Странахан помыкал мной – этого я не потерплю. Вот мое последнее слово.

– Мистер Драммонд, если вы будете так любезны и объясните мне, в чем дело, я вам буду крайне благодарна…

– Напускает на себя – боже мой! Делает вид, что он такой джентльмен, а все помнят, как он тут бегал босиком перед лачугой дальше по дороге от моего дома… и все знают отсюда и до самого Клонарина, что его папочка был худший пьяница и игрок…

– Мистер Драммонд…

– Миледи, это правда, что лорд де Салис отдал мистеру Патрику всю землю на северном берегу и сказал: делай с ней что хочешь?

Я смотрела на него и не отвечала.

– Это правда, что Дерри Странахан не вернется в Дублин, потому что мистер Патрик передал землю ему в полное управление?

Я услышала какой-то шум и повернулась. Никто из нас не слышал, что дверь открылась, но, когда скрипнула половица, я увидела, что мы не одни. На пороге, тяжело опираясь на трость, стоял Эдвард, и мне одного взгляда на его лицо хватило, чтобы понять: он вне себя от ярости.

5

– Оставь нас, Маргарет, – проговорил Эдвард, и я вышла.

Я побежала по коридору, увидела Хейса, который выходил из столовой:

– Хейс, вы не знаете, где мистер Патрик?

– Знаю, миледи, он только что скакал по дорожке к конюшне.

Я бросилась к боковой двери, побежала под дождем к конюшне. Патрика там не оказалось, но когда я собралась было бежать назад, то увидела его – он въезжал во двор вместе с Дерри. Они помахали, заметив меня, но, когда подъехали поближе, выражение их лиц изменилось.

Патрик быстро выпрыгнул из седла:

– Маргарет! Бога ради, что случилось?

Меня переполняла злость, к тому же и сердце слишком сильно болело, чтобы выбирать слова.

– Ты дурак! – прокричала я ему дрожащим голосом. – Непроходимый дурак! Как ты смеешь перекладывать свои новые обязанности на Дерри! Твой отец щедрым жестом отдал эту землю тебе, демонстрируя свое доверие. Как ты смеешь умывать руки и швырять эту землю назад ему в лицо!

– Леди де Салис, – ровным голосом сказал Дерри, пока Патрик в оцепенении смотрел на меня, – у вас в Америке, вероятно, примитивное правосудие, если вы обвиняете человека, даже не дав ему шанса высказаться.

– Я слышала достаточно, чтобы понять, что это ваша вина! – крикнула я ему, взбешенная его спокойствием и критиканством.

– Значит, вы слышали недостаточно, – возразил Дерри, по-прежнему совершенно спокойный, – потому что это ваша вина, а не моя.

– Как вы смеете говорить…

– Вашими стараниями я оказался здесь. Вы дали мне понять, что я нужен для помощи Патрику.

– Ничего я вам не давала понять! Я просто хотела, чтобы у Патрика была компания, потому что…

– Как это трогательно, что вы всегда озабочены благополучием Патрика! – сказал Дерри, и я, увидев злобный огонек в его глазах, была потрясена… я словно подняла драгоценный камень и увидела, как из-под него выползает гадюка. – Хорошо, что ваш муж слишком стар и не видит ваших самых тайных филантропических наклонностей, не правда ли, леди де Салис?

Я уставилась на него. На мгновение передо мной мелькнула истина, которая лежала далеко за границами его наглости, а потом она исчезла, прежде чем я успела понять ее, и гнев снова обуял меня.

– Мистер Странахан, – сумела произнести я, – ниже моего достоинства разговаривать с человеком… не могу сказать – с джентльменом… который позволил себе обращаться ко мне таким образом. Я нахожу ваше поведение грубым, дерзким и абсолютно неприемлемым, и я, безусловно, сообщу моему мужу, что считаю ваше дальнейшее пребывание в Кашельмаре нежелательным. До свидания.

Я повернулась к ним спиной и пошла по грязи к дому, а туман во дворе сгущался, пронизывая меня до костей.

6

За этим последовала ужасающая ссора.

Я пыталась не слушать, но выбора у меня не было. Ссора заполнила весь дом.

Драммонда отпустили, и я из окна галереи видела, как тот неторопливо направился к своей повозке. Он насвистывал, и его развязность была для меня как нож острый. По прошествии нескольких часов ушел и Дерри. К тому времени я перешла в свою комнату, но поскольку ее окна выходили на дорожку, то наблюдала, как он со своим багажом дождался повозки из конюшни. Уходя, он ни разу не оглянулся, так что я не видела выражения его лица.

А Эдвард тем временем занялся Патриком. Я была не в силах слышать их крики, ушла в самую дальнюю часть западного крыла, отводившуюся для гостей. В последней спальне закрыла дверь, опустилась на стул у окна и принялась смотреть на влажную темень леса за огородом.

Наконец набралась мужества и вернулась в свою комнату, намереваясь оставаться в одиночестве, но как только я открыла дверь, то, потрясенная, увидела Эдварда. Страх настолько обуял меня, что я могла впасть в панику, броситься прочь, едва увидев его, если бы не поняла, что его мучит боль. Он сидел на краю кровати и отливал себе настойку опиума.

– Ах вот ты, – сказал он совершенно спокойным голосом. – А я уже собирался попросить твою горничную поискать тебя. Маргарет, в Уэстпорте есть доктор. Я забыл его имя. Но он время от времени пользует лорда Слиго в Уэстпорт-хаусе. Ты бы не могла написать несколько слов и отправить ему? Мне так нехорошо, что, я думаю, причиной тому не может быть ни артрит, ни глупость Патрика.

– Конечно. – Я в потрясении забыла обо всех моих дурных предчувствиях. – Я немедленно пошлю за ним. У тебя жар?

– Не думаю, но в животе ужасная боль. Моя пищеварительная система в последнее время по какой-то причине играет со мной шутки. – А потом с ужасающей страстностью он добавил: – Господи, как я ненавижу старость!

Он закрыл лицо руками.

Я поцеловала его.

– Извини, что тебе пришлось так волноваться, когда ты чувствуешь себя плохо, – неуверенно пробормотала я. – Это я виновата, я знаю. Упросила тебя наделить Патрика большей ответственностью.

Он отрицательно покачал головой, уронил руки:

– Нет, твое предложение было правильным. Виноват я. Я слишком долго закрывал глаза – не хотел видеть, что собой представляет Дерри Странахан.

– Если бы только Патрик не отказался от своих обязанностей в такой манере…

– Он объяснил, что всего лишь жаждал угодить мне. Сказал, боялся не справиться с управлением, а потому попросил Дерри помочь ему. Якобы не хотел, чтобы я знал, как он боится новых обязанностей.

– А у Дерри не было иных мотивов, кроме доброты?

Я не могла скрыть скептицизма, и, конечно, в голосе Эдварда слышалась горечь.

– Дерри был рад предложению из корысти и желания отомстить тем, кто стал причиной его изгнания из долины три года назад. Он пытался вымогать деньги у Драммонда и О’Мэлли.

– Признаю, он и меня ввел в заблуждение, – повинилась я после паузы. – Странахан очень хорошо умеет скрывать свои чувства.

Эдвард только и смог выдавить:

– Дерри никудышный человек, черт его побери.

Он уставился в пол, сжимая руками кромки матраса.

– Эдвард, пожалуйста, не теряй веру в Патрика. Я знаю, что прошу слишком о многом после всего, что случилось, но…

– Патрик хороший мальчик, – неожиданно проговорил он, так удивив меня, что поначалу я подумала – ослышалась. Да и голос его я едва узнавала. Он звучал напряженно, необычайно тихо. – Он похож на моего отца, – добавил он. – Отец у меня был занятным человеком, жаль, что ты его не знала. Они с матерью были так преданы друг другу. Он как-то раз сказал мне: «У меня не хватит слов, чтобы описать тебе, какая это благодать – супружество». Я отчетливо помню эти его слова.

Я не вполне могла следовать за его рассуждениями, думала, что от опия мысли его скачут. Но я не упустила возможности сказать:

– Я уверена, Патрик скажет тебе то же самое, когда женится и угомонится.

– Женится… угомонится… да. – (Теперь я не сомневалась: опий воздействует на него, потому что он начал глотать слова.) – Лучше всего для него… хороший мальчик, ни один мой сын не мог быть… другим.

– Я сейчас же пошлю за доктором, – опомнилась я и дернула за шнурок, вызывая его слугу.

Четверть часа спустя, когда человек с запиской к доктору был уже в пути, я принялась рыскать по дому в поисках Патрика.

7

Нашла я его наконец в одной из неиспользуемых оранжерей. Он сидел на перевернутом ящике в углу среди сорняков, уперев локти в колени, уткнув подбородок в ладони. Он поднял голову, когда я открыла дверь, и отвернулся, словно не мог встретиться со мной взглядом.

– Нам лучше не говорить, – сразу же сказал он. – Я знаю, ты невысокого мнения обо мне.

– Ах, Патрик! – воскликнула я, чувствуя себя опустошенной. И вдруг весь мой гнев исчез, и мне пришлось подавлять в себе желание слишком уж щедро утешить его. – Извини, я вспылила, – поспешила добавить я. – Наговорила то, чего не следовало, и Дерри, конечно, был абсолютно прав, когда обвинял меня в том, что я не дала тебе возможности защитить себя. Эдвард объяснил мне, что ты действовал из одного лишь желания угодить ему.

– Я думаю, он меня никогда не простит, но…

– Простит! Патрик, уверена, что простит. Ты знаешь, чем его можно порадовать сильнее всего? Если бы ты женился и угомонился, устроился… в Вудхаммере, конечно. Убеждена, что могу поспособствовать этому.

– Но, Маргарет, я не знаю ни одной девицы, на которой я хотел бы жениться! Тебе хорошо говорить о браке, но девицы, с которыми я знаком, либо застенчивые – а это меня не устраивает, потому что я и сам застенчивый, – либо же они влюбляются в меня, потому что во мне шесть футов, я неплохо выгляжу в седле, имею титул и состояние, которые получу когда-нибудь. Но это меня тоже не устраивает, потому что я знаю: им ни чуточки не интересно, какой я на самом деле.

– Ах эти английские девицы! – страстно воскликнула я. – Либо покрываются румянцем, как беспомощные розы, либо прикидывают твой размер, словно ты модная новинка из Парижа! Если бы ты мог познакомиться с американкой! Американских девиц не обведешь вокруг пальца, они так свежи, так… интересуются своим поклонником! Я бы так хотела, чтобы ты познакомился с моей племянницей Сарой. Если бы я могла убедить Фрэнсиса привезти Сару в Англию… Конечно, Патрик, какая прекрасная мысль! Почему бы тебе не написать Саре? Моя племянница все о тебе знает, потому что я часто упоминаю о тебе в своих письмах. Знаю, она будет рада получить письмо от тебя самого. Если бы между вами завязалась переписка, она бы наверняка вскоре захотела пересечь Атлантику.

– Но прилично ли мне писать ей – ведь мы незнакомы?

– Я напишу Фрэнсису, что дала тебе разрешение написать ей.

– Но что я ей скажу?

– Ну, для начала ты мог бы сказать, как тебе понравилась ее фотография и что гораздо приятнее тебе было бы увидеть ее воочию.

Он восхищенно посмотрел на меня.

– Маргарет, ты чертовски умна! – воскликнул он, улыбаясь мне сквозь пелену своих неприятностей. – Ты самая изобретательная девица, каких я встречал!

Сказать «вмешивающаяся в чужие дела» было бы более точным описанием моих махинаций, но я, конечно, предпочитала думать о себе как об изобретательнице. Покраснев от удовольствия, улыбнулась ему.

Некоторые люди никогда не учатся.