Текст книги "Башня у моря"

Свадьба тоже предполагалась разорительная, но это, казалось, никого не волновало. Список гостей превысил пятьсот персон, но конца ему еще не было видно, а в дом приходило столько свадебных подарков, что я думал, мне придется нанять флотилию, чтобы перевезти их через Атлантику.

– Я люблю свадьбы, – сообщил мой маленький брат Дэвид, который никогда не бывал на свадьбе, но уже стал неизлечимо романтичным. – Люди красиво одеваются, играет органная музыка, поют песни. Мне Нэнни рассказывала.

Томас сочувственно посмотрел на него, потом дернул Маргарет за рукав. Он постоянно дергал ее за рукав, а особенно часто, когда она улыбалась Дэвиду.

– Мама…

– Да, дорогой?

– Когда мы вернемся в Англию?

– После свадьбы.

После свадьбы. Этот день казался таким далеким, что я думал, никогда до него не доживу. А Маргарет тем временем организовала мне несколько визитов, и я вдруг отправился поездом сначала в Бостон, потом в Филадельфию и наконец в Вашингтон. Больше всего мне понравилась Филадельфия; долина реки Скулкилл так прекрасна, а река, протекающая через город, похожа на английскую – неторопливая, петляющая и не очень широкая. Гудзон мне не нравился, а Сара им восхищалась, потому что он такой неанглийский своей шириной и окружающими его скалистыми вершинами. Он напоминал мне поездку на Рейн во время моего большого путешествия, а я после изгнания Дерри во Франкфурт всегда без особого энтузиазма относился ко всему немецкому.

Вашингтон мне не понравился – в этом городе есть что-то гнетущее, он методично выстраивается по плану, ему не позволяется расти естественно. Его атмосфера приводила в такое же уныние, как и бесконечные незаконченные улицы, уходящие в болотные топи. А вот Бостон оказался куда как более приятным, и еще мне понравились деревеньки Новой Англии, с их деревянными домами, зелеными ставнями и белыми стенами.

– Правда, Америка замечательная? – восторженно спросила Сара, когда я вернулся из моей последней поездки и докладывал о своих впечатлениях.

– Необыкновенная, – сразу же подтвердил я, уже зная: американцев нужно постоянно заверять, что они живут в прекрасной стране, но, откровенно говоря, увиденное мною не шло ни в какое сравнение с тем, что я видел в Англии или Европе.

– А как по-твоему, Новая Англия похожа на Старую Англию? – поинтересовалась Сара, жаждущая услышать детали.

– Вообще-то, нет, – сказал я, – хотя, конечно, Новая Англия замечательная.

– А чем она не похожа?

– Знаешь, Англия – Старая Англия – более обжитая, если ты меня понимаешь.

Она понятия не имела, что я имею в виду, и пришлось оставить попытки объяснить ей разницу.

– Вскоре ты сама все увидишь. После свадьбы.

Но до свадьбы было еще далеко.

А потом вдруг оказалось, что уже и не так далеко. В следующем месяце, на следующей неделе, завтра, и наконец я, все еще не веря своей счастливой судьбе, иду вместе с Сарой по проходу церкви Святого Томаса, мы выходим под яркое солнце июньского дня. Толпа радостно кричит, осыпает нас рисом. В особняке Мариоттов на Пятой авеню шампанское лилось рекой, пожелать нам счастья собралось семьсот пятьдесят гостей.

Ни у одного брака не было еще такого многообещающего начала.

5

Признаю, что я слегка побаивался медового месяца. Не по причине моей неопытности, хотя, если говорить откровенно, мне всегда казалось, что соитие – весьма переоцененное занятие. Удовольствия оно доставляет гораздо меньше, чем резьба по дереву, или рисование, или малевание акварельной кистью по манящей белизной странице альбома. Однако мужчина не может сказать – даже своему лучшему другу, – что он предпочел бы ковырять стамеской кусок дерева, чем соединяться своим телом с телом женщины, и, Господь свидетель, я не хотел быть белой вороной. Я и без того уже отличался от многих своими преимуществами и потому, когда представлялась такая возможность, вел себя как любой другой обыкновенный мужчина.

Да и вообще, не так уж это было и трудно. Я даже часто думаю, что любил женщин сильнее, чем Дерри, потому что он всегда проклинал их по какой-то причине или стенал, что ему так часто нужно ложиться с ними в постель. Как-то раз я даже спросил у него: «Почему ты так гоняешься за женщинами, если ты их так не любишь?» Но он только взбесился, услышав мой вопрос, и сказал, что никто так не пристрастен к юбкам, как он, и вообще, что за чушь я несу. «Я ведь мужчина, верно?» – вспыльчиво добавил он, а когда я рассмеялся и заметил, что с этим никто и не спорит, он немного оттаял и ответил, что очень любит женщин, но они чертовски его раздражают, после того как все сказано и сделано, и что касается его, то женщины годятся только для одного, и ничего более.

– Ну, ты, конечно, живешь по этим принципам, – поспешил согласиться я. – В этом нет сомнений.

Дерри не повезло родиться в стране, где целомудрие ценится очень высоко, но даже в строго нравственном католическом климате Коннахта всегда находилась горячая девица, которую можно было уговорить не дожидаться дня свадьбы, или одинокая вдова, которая тайно искала утешения. Дерри обладал такой чувствительностью, что с пятидесяти шагов ощущал готовность женщины, даже если она прятала лицо под вуалью, и, хотя я когда-то приходил в ужас от опасностей, которым он подвергается, мое восхищение его присутствием духа пересиливало мой страх.

Поначалу я был слишком мал, чтобы участвовать в его приключениях (я был моложе его на три года), но Дерри отличался щедростью и обычно позволял мне смотреть. Первое соблазнение, которому я был свидетелем, повергло меня в трепет, но, когда Дерри заверил меня, что женщина получила удовольствие, я перестал быть столь брезгливым. Да я был готов бесконечно долго выступать в роли наблюдателя, но в конце концов понял, что Дерри сочтет странным, если я и дальше буду получать наслаждение от женщин через вторые руки, и, когда в один прекрасный день он пригласил меня присоединиться к нему, мне не хватило духу отказаться. К моему облегчению, я вскоре понял, что нет правды в максиме «третий лишний», и позднее у меня были одно или два собственных приключения. Но для моих нервов они оказались просто сокрушительными, если я перед этим не принимал порцию потина – без этого мог поджать хвост и броситься куда глаза глядят. Понимаете, вообще-то, я очень застенчивый, хотя никто этому не верит, потому что все считают, если во мне шесть футов два дюйма роста, то я должен быть смел как лев. Я забывал о своей робости только вместе с Дерри. Он придавал мне такую уверенность и… ну, это трудно объяснить, но с Дерри Странаханом я становился совсем другим человеком.

Но на медовый месяц Дерри ждать не приходилось.

На свадебном завтраке я не собирался столько пить, но шампанское такое чертовски опасное питье, а лакеи тебе тут же подливают, если видят, что твой бокал опустел, и получилось так, что я глазом не успел моргнуть, как мне захотелось улечься где-нибудь в уголке и уснуть. Однако мне удалось держать глаза открытыми. Наконец после многочисленных задержек мы оставили дом и нас повезли по городу к Гудзону. Мы сели на яхту кузена Фрэнсиса, а потом поплыли по реке до самого его дома, где собирались провести две недели нашего медового месяца. Когда вошли в дом, уже наступила темнота, и я принес клятву больше никогда не прикасаться к шампанскому. Пробормотав извинения Саре, я свалился на одну из кушеток в гардеробной и погрузился в благодатное забытье.

Когда продрал глаза, было семь часов утра, голова у меня раскалывалась, а Сары поблизости не просматривалось.

Я сполз с кушетки. Слуга не осмелился меня потревожить – я был полностью одет. Едва соображая, огляделся. За окном ковром стелился аккуратный газон, доходивший до зеркальной воды Гудзона, а за рекой мрачно устремлялись к небу поросшие густым лесом холмы. Уже было слишком жарко, и на мгновения я испытал бессмысленную ностальгическую тоску по Вудхаммеру.

Можно ли пить воду из кувшина для мытья рук? Язык у меня словно расползался по швам; оглядевшись в поисках шнурка для вызова слуги, я решил, что если прожду еще минуту, не утоляя жажды, то язык у меня точно отсохнет, поэтому зачерпнул немного воды и попил. Почувствовал себя лучше. Сделал еще глоток, а потом, набравшись смелости, на цыпочках подошел к двери в большую спальню, прислушался к тишине по другую сторону и потянулся пальцами к ручке.

Но дверь открылась, прежде чем я прикоснулся к ней. Секунду спустя я увидел Сару – она стояла передо мной по другую сторону порога.

На ней была длинная ночная рубаха, застегнутая до шеи, а под глазами фиолетовые тени.

Мы виновато посмотрели друг на друга. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Сара чувствует себя такой же виноватой, как и я.

– Патрик… – Она бросилась ко мне, обхватила меня руками за шею и расплакалась. – Ах, Патрик, прости меня. Я не хотела. Думала выпить один маленький бокал шампанского, но…

И тут меня осенило. Я вдруг увидел эту ситуацию со смешной стороны и начал смеяться.

– Нет, в самом деле! – обиженно воскликнула Сара, когда ее страстные извинения не вызвали не менее страстного заверения с моей стороны в том, что все в порядке. – Я не понимаю, что тут смешного!

– Не сердись, Сара… пожалуйста.

Я все еще хохотал и мог говорить только отдельными словами.

К счастью, мой смех оказался заразителен. Ситуация была спасена, когда Сара тоже начала хихикать, а как она была хороша в своей целомудренной белой ночной рубахе – я поцеловал ее и повлек к кровати.

Она сразу же отпрянула.

– Не при свете же дня! – оскорбленным тоном запротестовала она, словно я предложил ей какое-то невообразимое извращение.

– Нет, конечно, – горячо согласился я, ощущая боль в голове и шампанское во всех жилах. – Но я так хочу полежать немного, обнимая тебя, подремать, поговорить, вместе прийти в себя. О завтраке думать пока еще рано, так что мы можем не спешить вставать.

Сару пробрала дрожь.

– Уверяю тебя – если увижу поднос с завтраком, меня тут же стошнит!

Мы снова принялись смеяться, как дети, и, хотя оба страдали похмельем, я знал: она счастлива, как и я. Я частично разделся, оставив на себе брюки и рубашку, чтобы не смущать ее, и вскоре мы тихо лежали, обнимая друг друга, и вспоминали вчерашний день, насколько нам удавалось его вспомнить.

– Какая была чудная свадьба! – восхищалась Сара. – Мне все понравилось.

Мы согласились, что ни один из нас не видел таких прекрасных свадеб, а потом задремали, а когда снова проснулись, уже шел двенадцатый час, и мысли о завтраке не вызывали у нас тошноты.

– Я так счастлива! – воскликнула Сара, когда мы завтракали на террасе, наблюдая за павлинами, важно расхаживающими по газону. – Как это здорово – быть одним вместе, когда никто не говорит тебе, что ты должна делать! Я обожаю медовые месяцы!

Пить за обедом у меня не было желания, но я немного выпил – знал, что это необходимо. Потом, не желая околачиваться в гостиной, я предложил пораньше лечь спать, и Сара не стала возражать. Мы поднялись к себе, разделись каждый в своей комнате и отпустили слуг. Пока все шло хорошо. Я вошел к Саре в большую спальню, похвалил ее лимонного цвета ночную рубашку, улегся рядом с ней и задул свечу. И опять пока все шло хорошо. К несчастью, когда я задул свечу, оказалось, что мы легли слишком рано, – в комнате было светло.

– Давай не целоваться до темноты, – предложила Сара.

Но я знал, что любая задержка может обернуться для меня катастрофой. Действие вечернего вина не длится вечно.

– А почему нельзя целоваться при дневном свете? – настойчиво спросил я.

– Это не романтично.

– Кто говорит, что это не романтично?

– Я говорю!

В приглушенном свете я увидел, как упрямо натянулись ее губы.

– Ты привыкла всегда получать то, что хочешь? – спросил я; паника настолько переполняла меня, что я чуть не терял самообладание. – Так вот, сейчас для тебя неподходящий момент ожидать получения того, что тебе хочется, потому что теперь для разнообразия я получу то, что хочу я, поэтому не пытайся меня остановить и не говори больше ни слова, иначе я отправлю тебя назад к твоему чертову папочке.

– Патрик!

– И поверь мне, он вовсе не будет счастлив увидеть тебя!

– Как ты смеешь! – в ярости воскликнула она. – Как ты смеешь мне такое говорить!

Но я видел возбуждение в ее глазах и вдруг понял, что мое агрессивное поведение, обычно так несвойственное моей натуре, нашло в ней отклик. Я быстро притянул ее к себе, и, хотя она протестовала, ее сопротивление не продолжалось долго. Мы страстно поцеловались. Мое тело со всей силой прижалось к ее, и я почувствовал не только насущность моего желания, но и мою маленькую тайную горошинку страха. Я знал, что должен поторопиться, иначе один Господь знает, что может произойти, но мои пальцы одеревенели, на моих конечностях словно повисли тяжелые гири, и все простыни мешали, опутывали меня.

– Патрик, не делай этого.

– Прекрати говорить мне, что я должен делать! – прикрикнул я, вспомнил предположение Дерри, что все американки готовы раздавать мужчинам инструкции, и неожиданно мысль о Дерри, как и всегда, придала мне уверенность, и я понял, что в безопасности.

Все закончилось. Я каждым мускулом своего тела почувствовал необыкновенное облегчение. Откатившись от нее, обессиленно упал на спину, пот ослеплял мои глаза, сердце колотилось в груди, и я был настолько погружен в отзвуки пережитого, что поначалу даже не услышал плача Сары.

Я никогда в жизни не чувствовал себя таким виноватым. Мне невыносимо причинять боль людям или видеть, как кто-то мучится.

– Сара, прости меня. – Я попытался обнять ее, но она оттолкнула меня. – Сара, я не хотел… я был так взволнован…

Она поднялась с кровати. Теперь Сара не сдерживала рыданий, а ее глаза распухли от слез.

– Извини, – каялся я без всякого результата. – Прости меня.

Я поднялся следом за ней с кровати, но она повернулась и снова оттолкнула меня, ее пальцы, сжатые в кулаки, больно ударили мне в грудь. Мне от огорчения стало совсем не по себе. Я мог только тупо смотреть на нее, но наконец она сказала дрожащим голосом:

– Я хочу побыть какое-то время одна.

– Конечно, если ты хочешь. – Я направился к двери гардеробной. – Мне можно прийти позднее?

Она не ответила, и я, не видя альтернативы, вышел.

Я долго лежал без сна в гардеробной, наконец уснул. Хотел подняться пораньше, чтобы улечься в кровать с Сарой, прежде чем она проснется и вспомнит, что сердится на меня, но я спал, пока слуга не вошел ко мне и не раздвинул занавесы.

Едва открыл глаза, как воспоминания стали возвращаться ко мне густыми, удушающими волнами.

Я долго ждал, прежде чем войти в спальню, но, когда услышал, что Сара отпустила горничную, глубоко вздохнул, тихонько постучал и снова перешагнул порог с повинной головой.

Но Сара не дала мне возможности открыть рот. Я неловко остановился, а она вскочила на ноги, побежала ко мне по комнате, обвила руками мою шею:

– Ах, Патрик, ты ужасно сердишься на меня?

– Я?! – Язык ворочался с трудом. – Сержусь?! Нет, конечно. Я думал, может, ты…

– Я в полном порядке, – оборвала она меня, мимолетно улыбнувшись. – Правда в полном. Пойдем вниз?

– Сара, вчерашний вечер…

– Давай не будем это обсуждать, – сказала она четким и ровным голосом еще с одной мимолетной улыбкой.

– Но…

– Патрик, я просто не хочу говорить об этом.

Я уставился на нее. Улыбка сошла с ее лица. Она отвернулась, прежде чем выражение выдало ее, и я услышал приглушенный голос:

– И это должно происходить часто?

Вина еще слишком переполняла меня, чтобы я мог четко осознавать реальность.

– Нет, если ты не хочешь.

– Хорошо, – сказала она и добавила спокойным, рассудительным голосом: – Я, конечно, все понимаю, это должно происходить время от времени, и ты можешь не беспокоиться: я всегда буду исполнять мой долг, Патрик, потому что очень люблю тебя. Правда люблю. – Она уже опять плакала, а я так расстроился, что мог только взять ее за руку и бормотать какие-то общие фразы, уж не помню, что именно, – но наконец она сморгнула слезы и набралась достаточно мужества, чтобы спросить, когда будет необходимо повторить то, что произошло вчера.

– Ну, не раньше чем через месяц, – пробормотал я, имея только одно желание: быть с нею добрым; потому я не предпринимал попыток прикоснуться к ней, пока мы не оказались за три тысячи миль от Нью-Йорка, под черной крышей Кашельмары.

6

В Кашельмару мы прибыли в июле. Изгородь из дикой фуксии за огородом вошла в полный цвет, а за всклокоченным газоном на грядках прорезались ростки картофеля. В Кашельмаре земля использовалась в абсолютно утилитарных целях. Мой отец с безразличием относился к цветам и думал о земле только в терминах севооборота, навоза и исследований в целях предотвращения неурожаев.

Поначалу я собирался продлить медовый месяц, совершив неторопливую поездку в Европу, а потом уже вернуться поздней осенью и осесть в Вудхаммере, но после годичного отсутствия у меня не возникло желания несколько месяцев бездельничать на Континенте. Я разочаровал Сару, когда предложил отложить нашу поездку, но ей слишком хотелось посмотреть Англию, потому долго она не протестовала.

– Мы побудем в Лондоне, прежде чем ехать в Вудхаммер? – спросила она, но я ей объяснил, что в августе все, напротив, уезжают из Лондона.

– Но мы приедем в июле!

– Понимаешь, я, вообще-то, думал, что мы побудем в Кашельмаре, перед тем как ехать в Англию, – сказал я. – Лайнеры останавливаются в Куинстауне, и мы можем добраться до Голуэя поездом.

– Но я думала, ты ненавидишь Кашельмару!

– Да, там скучновато, но отец сказал бы, что мой долг – раз в год приезжать в Кашельмару убедиться, что все в порядке, чтобы я был спокоен, прежде чем мы обоснуемся в Вудхаммере. И к тому же я очень хочу познакомить тебя с моим другом Дерри Странаханом.

– Уверена, мне это понравится, – ответила Сара, согласившись на поездку в Ирландию с большей легкостью, чем я имел смелость надеяться. – Наверное, мне будет полезно в образовательном плане познакомиться с Ирландией.

Да уж, в образовательном, подумал я, вспоминая Кашельмару и едва подавляя дрожь. Однако даже Кашельмара становилась соблазнительна, когда там нас ждал Дерри, поэтому я наскоро написал ему, что мы едем. Кроме того, я отправил письмо моей любимой сестре Аннабель, но не видел оснований оповещать о моем приезде кого-либо еще. Я редко общался с Катерин или кузеном Джорджем, а что касается Маргарет, которая к этому времени прибыла в Лондон, то я знал: кузен Фрэнсис уже написал ей о наших планах.

Отец оставил лондонский дом Маргарет пожизненно с последующим переходом собственности сыновьям; он хорошо обеспечил свою вторую семью, завещав ей различные финансовые вложения, но оба имения оставил мне. Он наверняка завещал бы Кашельмару кому-нибудь другому, если бы это было возможно, но, к моему большому несчастью, Кашельмара по закону подлежала передаче старшему сыну. Чтобы преодолеть эту юридическую закавыку, нужно было пройти через немалые трудности, сути которых я никогда не понимал. Мне предстояло узнать об этих трудностях позднее, но, когда умер отец, для меня имело значение только то, что я становлюсь владельцем Вудхаммер-холла. Отец знал, что нет другого места на земле, которое я бы любил так, как Вудхаммер, и он был слишком добр и слишком справедлив, чтобы лишить меня этого имения только потому, что из какого-то идиотского законодательного крючкотворства мне по праву должны были достаться в наследство эти жуткие акры в Ирландии.

По прибытии в Ирландию я часто вспоминал отца, а еще больше думал о нем, когда мы ехали на север в ту дикую глушь, которую он называл своим домом.

– И что – вся Европа такая? – спросила в ужасе Сара, зная, что ответ будет отрицательный, но улицы Куинстауна настолько испугали ее, что ей потребовалось подтверждение.

– Нет, конечно! – твердо пообещал я. – Ирландия считается одной из самых отсталых стран Европы, поэтому тут так. Постарайся не замечать нищих, дорогая.

– Но запах! – воскликнула Сара, побледнев как смерть, и приказала своей горничной найти ей пузырек одеколона.

– Худшие нищие всегда в Куинстауне. – Я понятия не имел, так оно или нет, но должен был как-то взбодрить ее. – Здесь собираются все подонки общества, намеренные эмигрировать.

– Но если они одеваются в рванье, как они могут эмигрировать?

– Землевладельцы нередко оплачивают плавание. Это дешевый способ освободить землю и избавиться от них, – объяснил я, вспоминая истории о пароходах-гробах с голодающими; я не знал, доставляли ли они на самом деле свой человеческий груз на ту сторону Атлантики.

Правда же состояла в том, что я очень мало знал об Ирландии, кроме того факта, что большинство ирландцев – ленивые пьяницы, а чем чаще я посещал Кашельмару, тем меньше мне хотелось узнавать об Ирландии что-то еще. Нет, я вовсе не ненавидел ирландцев. Напротив, я им сочувствовал, поскольку был уверен: будь я обречен жить в такой стране, как Ирландия, не имея других занятий, кроме как наблюдать за дождем, который хлещет по картофельным грядкам, тоже быстро бы стал ленивым пьяницей.

– Погода! – ужасалась Сара. – Грязь!

– Да, знаю, – грустно согласился я. – Извини, дорогая, за такое жуткое путешествие, но в Голуэе будет лучше, я тебе обещаю. Там у вокзала есть довольно неплохой отель.

Да, отель был неплохой по ирландским стандартам, но по нью-йоркским он оставлял желать лучшего.

– Еда! – простонала Сара после первой ложки за обедом, а потом спросила: – Патрик, это у вас называется кофе?

– Я могу заказать чай.

– Я не выношу чай, – отрезала Сара, которая уже начала горько жалеть себя, и я знал: ей бы хотелось вернуться в Нью-Йорк.

Отвратительное путешествие понемногу продолжалось. Наемный экипаж без происшествий доставил нас из Голуэя в Утерард, но из Утерарда мы с каждой милей углублялись в более суровый, темный мир. Я прежде не обращал внимания на глинобитные хижины или канавы, в которых обитали самые неимущие обитатели графства Голуэй, но теперь так остро ощущал ужас Сары, что мне казалось, будто вижу все это в первый раз. Я поймал себя на том, что молюсь: Господи, пожалуйста, не надо больше хижин из глины, но за следующим поворотом мы встречали еще – да не одну хижину, а две, с привычной группкой полуголых детей, роющихся в навозе, с вонью свиного навоза, смешанной с торфяным дымком.

– Но почему Ирландия такая? – в отчаянии спросила Сара. – Почему никто ничего с этим не делает?

– Понимаешь, англичане пытаются, – сочувственно объяснял я. – Но ирландцы предпочитают жить так. Они безнадежны. Вся страна безнадежна. Нет, ты посмотри на эту страну. Только посмотри на нее.

Сару пробрала дрожь.

Зрелище и вправду было не из лучших. Громадные горы, лысые как яйца, поднимались над болотами и вересковыми пустошами, а по мере нашего приближения к их затененным долинам запущенность разворачивала перед нами свои удушающие складки.

– Патрик, я не хочу ехать дальше. – Теперь Сара бурно разрыдалась от испуга.

– Дорогая, прошу тебя… – Я обнял ее, поцеловал. – Смотри, – пробормотал я с отвратительно фальшивой улыбкой, – солнце наконец-то появляется! И мы почти приехали. Вот перевалим за следующий холм – и дома.

Мне каким-то образом удалось ее успокоить, но она все еще закрывала глаза, чтобы не видеть того, что за окном. Мы уже съехали с главной дороги и теперь поднимались к перевалу по склону в узкой расщелине. Слабое солнце и в самом деле появилось на две минуты, но исчезло, как только экипаж добрался до вершины перевала и перед нами открылась долина внизу.

– Вон там озеро, – весело описывал я Саре. – Оно называется Лох-Нафуи, что означает озеро Веящих Ветров. А вон там Кашельмара. Видишь белый дом среди деревьев?

Сара взглянула один раз на долину и снова закрыла глаза.

– Она вся заперта, – прошептала Сара. – Все эти горы образуют круг. Здесь все заперто.

– Когда мы доберемся до дому, горы будут выглядеть не так устрашающе. А дом у нас очень хорош. – Я старался, чтобы мой голос звучал не слишком мрачно, но, говоря по правде, уже начал уставать от испуганного выражения Сары, и мне хотелось, чтобы она чуточку приободрилась и перестала балансировать на грани истерики.

Я ведь тоже не очень любил эти лысые горы, но в конечном счете в Америке немало диких мест. Ирландия – не единственное место на земле, где можно проехать много миль и не увидеть следов цивилизации.

Вероятно, Сара услышала ноту раздражения в моем голосе, потому что сделала над собой усилие. Она высморкалась, отерла слезы и пробормотала, что пейзаж, в общем, и не такой уж пугающий.

– Просто он не похож на все, что я видела прежде, – пояснила она с дрожью в голосе, и я понял, что жена вспоминает суету Пятой авеню и все повозки, несущиеся по Бродвею.

Наш экипаж, выписывая зигзаги серпантина, спустился к основанию долины, пересек каменный мост через реку Фуи и проехал по кромке болота, окаймлявшего западный берег озера. Теперь мы ясно видели Кашельмару на склоне холма, и я вдруг понял, что, несмотря на все тяжести путешествия, испытываю радость. Меня больше не пугали ни дождь, ни туман, ни влага. Я забыл про уродливый ландшафт и усталость после долгого пути, о суровом испытании под названием Ирландия. Обняв Сару за талию, я встал как мог в тесном пространстве экипажа и высунулся в окно посмотреть, не увижу ли каких-нибудь признаков королевской встречи, которая ждет нас.

Экипаж доехал до ворот Кашельмары и устремился через лесок вверх по длинной петляющей дорожке.

Я увидел его, как только мы сделали последний поворот. Он стоял на верхней ступеньке, парадная дверь за его спиной была открыта; увидев карету, лениво помахал и стал неспешно спускаться по ступеням к дорожке. На нем были брюки в крупную клетку и куртка а-ля принц Уэльский, и выглядел он как очень важная персона.

– Уррра! – закричал я вне себя от радости, что снова вижу его, и, повинуясь порыву, распахнул дверь экипажа, выпрыгнул на землю и побежал к нему по дорожке.

Он засмеялся. Мой друг всегда был таким легкомысленным, таким жизнерадостным.

– Дерри! – закричал я. – Дерри, ах ты, старый сукин сын!

Он снова помахал, по-прежнему неторопливыми движениями.

– Сам ты сукин сын! – услышал я его медлительный голос.

Понимаете, он всегда был таким неэмоциональным, и я не ждал от него ничего, кроме этой неспешности, но вдруг он тоже бросился ко мне навстречу, и, когда мы наконец обнялись, Дерри пробормотал, все еще смеясь:

– Эх ты, глупый идиотина, что же ты так долго не приезжал?

И я с удивлением увидел влагу в его глазах.