Текст книги "Русские сказки"

Пойди туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что

Жил-был некоторый купец, весьма богат: имел при себе сына на возрасте. Вскоре купец помер. Оставался сын с матерью, стал торговать, и пошли его дела худо: ни в чём-то ему счастья не было; что отец три года наживал, то он в три дня терял, совсем проторговался, только и осталось от всего богатства – один старый дом. Знать уж такой бездольный уродился! Видит добрый молодец, что жить и питаться стало нечем, сел под окном на лавочке, расчесал буйну голову и думает: «Чем мне кормить будет свою голову и родную матушку?»

Посидел немного и стал просить у матери благословения. «Пойду – говорит, – наймусь к богатому мужику в казаки». Купчиха его отпустила.

Вот он пошёл и нанялся к богатому мужику – на всё лето порядился за пятьдесят рублёв; стал работать – охоты хоть много, да ничего не умеет: что топоров, что кос переломал, привёл хозяина в убыток рублёв на тридцать. Мужик насилу додержал его до половины лета и отказал. Пришёл добрый молодец домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и горько заплакал: «Чем же мне кормить будет свою голову и матушкину?»

Мать спрашивает:

– О чём, дитя моё, плачешь?

– Как мне не плакать, матушка, коли нет ни в чём счастья? Дай мне благословение; пойду, где-нибудь в пастухи наймусь.

Мать отпустила его.

Вот он нанялся в одной деревне стадо пасти и рядился на лето за сто рублёв; не дожил и до половины лета, а уж больше десятка коров растерял; и тут ему отказали. Пришёл опять домой, сел на лавочку под окошечко, расчесал буйну головушку и заплакал горько; поплакал-поплакал и стал просить у матери благословения. «Пойду, – говорит, – куда голова понесёт!» Мать насушила ему сухарей, дала мешок и благословила сына идти на все четыре стороны. Он взял мешок и пошёл куда глаза глядят; близко ли, далеко ли – дошёл до другого царства. Увидал его царь той земли и стал спрашивать:

– Откуда и куда путь держишь?

– Иду работы искать; всё равно – какая б ни попалась, за всякую рад взяться.

– Наймись у меня на винном заводе работать; твоё дело будет дрова таскать да под котлы подкладывать.

Купеческий сын и тому рад и срядился с царём за полтораста рублёв в год. До половины года не дожил, а почти весь завод сжёг. Призвал его царь к себе и стал допытываться:

– Как это сделалось, что у тебя завод сгорел?

Купеческий сын рассказал, как прожил он отцовское имение и как ни в чём таки ему счастья нет:

– Где ни наймусь, дальше половины срока не удается мне выжить!

Царь пожалел его, не стал за вину наказывать; назвал его Бездольным, велел приложить ему в самый лоб печать, ни подати, ни пошлины с него не спрашивать, и куда бы он ни явился – накормить его, напоить, на ночлег пустить, но больше одних суток нигде не держать.

Тотчас по царскому приказу приложили купеческому сыну печать ко лбу; отпустил его царь.

– Ступай, – говорит, – куда знаешь! Никто тебя не захватит, ничего с тебя не спросят, а сыт будешь.

Пошёл Бездольный путём-дорогою; куда ни явится – никто у него ни билета, ни пашпорта не спрашивает, напоят, накормят, дадут ночь переночевать, а наутро со двора в шею гонят.

Долго ли, коротко ли бродил он по белу свету, случилось ему в тёмный лес зайти; в том лесу избушка стоит, в избушке старуха живёт. Приходит к старухе; она его накормила-напоила и добру научила:

– Ступай-ка ты по этой дорожке, дойдёшь до синя моря – увидишь большой дом; зайди в него и сделай вот так-то и так-то.

По сказанному, как по писаному, пустился купеческий сын по той дорожке, добрался до синя моря, увидал славный большой дом; входит в переднюю комнату – в той комнате стол накрыт, на столе краюха белого хлеба лежит. Он взял нож, отрезал ломоть хлеба и закусил немножко; потом взлез на печь, спрятался за дровами, сидит – вечера дожидается.

Только вечереть стало, приходят туда тридцать три девицы, родные сестрицы, все в один рост, все в одинаковых платьях и все равно хороши. Большая сестра впереди выступает, на краюху поглядывает.

– Кажись, – говорит, – здесь русский дух побывал?

А меньшая назади отзывается:

– Что ты, сестрица! Это мы по Руси ходили да русского духу и нахватались.

Сели девицы за стол, поужинали, побеседовали и разошлись по разным покоям; в передней комнате осталась одна меньшая, тотчас она разделась, легла на постель и уснула крепким сном. Тем временем унёс у неё добрый молодец платье.

Рано поутру встала девица, ищет – во что бы одеться: и туда и сюда бросится – нет нигде платья. Прочие сёстры уж давно оделись, обернулись голубками и улетели на сине море, а её одну покинули. Говорит она громким голосом:

– Кто взял моё платье, отзовись, не бойся! Если ты старый старичок – будь мой дедушка, если старая старушка – будь моя бабушка, если пожилой мужичок – будь мой дядюшка, если пожилая женщина – будь моя тётушка, если же молодой молодец – будь мой суженый.

Купеческий сын слез с печки и подал ей платье; она тотчас оделась, взяла его за руку, поцеловала в уста и промолвила:

– Ну, сердечный друг! Не время нам здесь сидеть, пора в путь-дорогу собираться, своим домком заводиться.

Дала ему сумку на плечи, себе другую взяла и повела к погребу; отворила двери – погреб был битком набит медными деньгами. Бездольный обрадовался и ну загребать деньги пригоршнями да в сумку класть. Красная девица рассмеялась, выхватила сумку, вывалила все деньги вон и затворила погреб. Он на неё покосился:

– Зачем назад выбросила? Нам бы это пригодилось.

– Это что за деньги! Станем искать получше.

Привела его к другому погребу, отворила двери – погреб был сполна серебром навален. Бездольный пуще прежнего обрадовался, давай хватать деньги да в сумку класть; а девица опять смеётся:

– Это что за деньги! Пойдём, поищем чего получше.

Привела его к третьему погребу – весь золотом да жемчугом навален:-Вот это так деньги, бери, накладывай обе сумки.

Набрали они золота и жемчуга и пошли в путь-дорогу.

Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли – скоро сказка сказывается, не скоро дело деется – приходят в то самое царство, где купеческий сын на заводе жил, вино курил. Царь его узнал:

– Ах, да это ты, Бездольный! Никак ты женился, ишь какую красавицу за себя выискал! Ну, коли хочешь – живи теперь в моём царстве.

Купеческий сын стал с своей женой советоваться, она ему говорит:

– Нам всё равно, где ни жить; пожалуй, и здесь останемся.

Вот они и остались жить в этом царстве, завелись домком и зажили ладком.

Прошло немного времени, позавидовал их житью-бытью ближний царский воевода, пошёл к старой колдунье и говорит ей:

– Послушай, бабка! Научи, как бы извести мне купеческого сына; называется он Бездольным, а живёт вдвое богаче меня, и царь его жалует больше бояр и думных людей, и жена у него красота ненаглядная.

– Ну что ж! Пособить этому делу можно: ступай к самому царю и оговори перед ним Бездольного: так и так, дескать, обещается он сходить в город Ничто, принести неведомо что.

Ближний воевода – к царю, царь – за купеческим сыном:

– Что ты, Бездольный, по сторонам хвастаешь, а мне ни гу-гу! Завтра же отправляйся в дорогу: сходи в город Ничто, принеси неведомо что! Если не сослужишь этой службы, то жены лишу.

Приходит Бездольный домой и горько-горько плачет. Увидала жена и спрашивает:

– О чём плачешь, сердечный друг? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?

– Да такую службу, что трудно и выдумать, а не то что исполнить; вишь, приказал мне сходить в город Ничто, принести неведомо что!

– Нечего делать, с царём не поспоришь; надо идти!

Принесла она ширинку[13]13
  Ширинка – короткое полотнище ткани во всю ширину; платок, полотенце, скатерть (обычно с шитьём).


[Закрыть] да клубочек, отдала мужу и наказала, как и куда идти. Клубочек покатился прямёхонько в город Ничто; катится он и полями чистыми, и мхами-болотами, и реками-озерами, а следом за ним Бездольный шагает.

Близко ли, далеко ли, низко ли, высоко ли – стоит избушка на курьей ножке, на собачьей голяшке. «Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом». Избушка повернулась; он отворил дверь на пяту; зашёл в избушку – сидит на скамье седая старуха:

– Фу-фу! Доселева русского духу слыхом не слыхано, видом не видано, а нынче русский дух сам пришёл. Ну, добрый молодец, вовремя явился; я ведь голодна, есть хочу; убью тебя да скушаю, а живого не спущу.

– Что ты, старая чертовка! Как станешь есть дорожного человека? Дорожный человек и костоват и чёрен; ты наперёд баньку истопи, меня вымой-выпари, да тогда и ешь на здоровье.

Старуха истопила баню; Бездольный вымылся, выпарился, достал женину ширинку и стал лицо утирать.

– Откуда у тебя эта ширинка? Ведь это моя племянница вышивала!

– Я твою племянницу замуж взял.

– Ах, зять возлюбленный! Чем же тебя потчевать?

Наставила старуха всяких кушаньев, всяких вин и медов; зять не чванится, не ломается, сел за стол и давай уплетать. Вот старуха накормила его, напоила, спать повалила; сама возле села и стала выспрашивать:

– Куда идёшь, добрый молодец – по охоте аль по неволе?

– Уж что за охота! Царь велел сходить в город Ничто, принести неведомо что.

Поутру рано разбудила его старуха, кликнула собачку.

– Вот, – говорит, – тебе собачка; она доведёт тебя в тот город.

Целый год странствовал Бездольный, пришёл в город Ничто – нет ни души живой, всюду пусто! Забрался он во дворец и спрятался за печку. Вечером приходит туда старик сам с ноготок, борода с локоток:

– Эй, Никто! Накорми меня.

Вмиг всё готово; старик наелся-напился и ушёл.

Бездольный тотчас вылез из-за печки и крикнул:

– Эх, Никто! Накорми меня.

Никто накормил его.

– Эй, Никто! Напои меня.

Никто напоил его.

– Эй, Никто! Пойдем со мной.

Никто не отказывается.

Повернул Бездольный в обратный путь; шёл-шёл, вдруг навстречу ему человек идёт, дубинкою подпирается.

– Стой! – закричал он купеческому сыну. – Напои-накорми дорожного человека.

Бездольный отдал приказ:

– Эй, Никто! Подавай обед.

В ту ж минуту в чистом поле стол явился, на столе всяких кушаньев, вин и медов – сколько душе угодно. Встречный наелся-напился и говорит:

– Променяй своего Никто на мою дубинку.

– А на что твоя дубинка пригодится?

– Только скажи: эй, дубинка, догони того-то и убей до смерти! – она тотчас настигнет и убьёт хошь какого силача.

Бездольный поменялся, взял дубинку, отошёл шагов с пятьдесят и вымолвил:

– Эй, дубинка, нагони этого мужика, убей его до смерти и отыми моего Никто.

Дубинка пошла колесом – с конца на конец повёртывается, с конца на конец перекидывается; нагнала мужика, ударила его по лбу, убила и назад вернулась.

Бездольный взял её и отправился дальше; шёл-шёл, попадается ему навстречу другой мужик: в руках гусли несёт.

– Стой! – закричал встречный купеческому сыну – Напои-накорми дорожного человека.

Тот накормил его, напоил досыта.

– Спасибо, добрый молодец! Променяй своего Никто на мои гусли.

– А на что твои гусли пригодятся?

– Мои гусли не простые: за одну струну дёрнешь – сине море станет, за другую дёрнешь – корабли поплывут, а за третью дёрнешь – будут корабли из пушек палить.

Бездольный крепко на свою дубинку надеется.

– Пожалуй, – говорит, – поменяемся!

Поменялся и пошёл своей дорогою; отошёл шагов с пятьдесят и скомандовал своей дубинке; дубинка завертелась колесом, догнала того мужика и убила до смерти.

Стал Бездольный подходить к своему государству и вздумал сыграть шутку: открыл гусли, дёрнул за одну струну – сине море стало, дёрнул за другую – корабли под стольный город подступили, дернул за третью – со всех кораблей из пушек пальба началась. Царь испугался, велел собирать рать-силу великую, отбивать от города неприятеля. А тут и Бездольный явился:

– Ваше царское величество! Я знаю, чем от беды избавиться; прикажите у своего ближнего воеводы отрубить правую ногу да левую руку – сейчас корабли пропадут.

По царскому слову отрубили у воеводы и руку и ногу; а тем временем Бездольный закрыл свои гусли – и в ту ж минуту куда что девалось; нет ни моря, ни кораблей! Царь на радостях задал большой пир; только и слышно: «Эй, Никто! Подай то, принеси другое!»

С той поры воевода пуще прежнего невзлюбил купеческого сына и всячески стал под него подыскиваться; посоветовался со старой колдуньею, пришёл на костыле во дворец и сказывает:

– Ваше величество! Бездольный опять похваляется, будто может он сходить за тридевять земель, в тридесятое царство, и добыть оттуда кота-баюна, что сидит на высоком столбе в двенадцать сажен и многое множество всякого люду насмерть побивает.

Царь позвал к себе Бездольного, поднёс ему чару зелена вина.

– Ступай, – говорит, – за тридевять земель, в тридесятое царство, и достань мне кота-баюна. Если не сослужишь этой службы, то жены лишу!

Купеческий сын горько-горько заплакал и пошёл домой; увидала его жена и спрашивает:

– О чём плачешь? Разве кто тебе обиду нанёс, али государь чарой обнёс, не на то место посадил, трудную службу наложил?

– Да, задал такую службу, что трудно и выдумать, не то что выполнить; приказал добыть ему кота-баюна.

– Добро! Молись спасу да ложись спать; утро вечера мудренее живёт.

Бездольный лег спать, а жена его сошла в кузницу, сковала ему на голову три колпака железные, приготовила три просвиры железные, клещи чугунные да три прута: один железный, другой медный, третий оловянный. Поутру разбудила мужа:

– Вот тебе три колпака, три просвиры и три прута; ступай за тридевять земель, в тридесятое царство, за котом-баюном. Трех вёрст не дойдёшь, как станет тебя сильный сон одолевать – кот-баюн напустит. Ты смотри – не спи, руку за руку закидывай, ногу за ногой волочи, а иной раз и катком катись; а если уснёшь, кот-баюн убьёт тебя!

Научила его, как и что делать, и отпустила в дорогу.

Долго ли, коротко ли, близко ли, далеко ли – пришёл Бездольный в тридесятое царство; за три версты стал его сон одолевать, он надевает три колпака железные, руку за руку закидывает, ногу за ногой волочит, а то и катком катится; кое-как выдержал и очутился у самого столба. Кот-баюн прыг ему на голову, один колпак разбил и другой разбил, взялся было за третий – тут добрый молодец ухватил его клещами, сволок наземь и давай сечь прутьями; наперво сёк железным прутом, изломал железный – принялся угощать медным, изломал медный – пустил в дело оловянный; этот гнется, не ломится, вкруг хребта увивается. Кот-баюн начал сказки сказывать: про попов, про дьяков, про поповых дочерей: а купеческий сын не слушает, знай его нажаривает. Невмоготу коту стало; видит, что заговорить нельзя, и возмолился:

– Покинь меня, добрый человек! Что надо, всё тебе сделаю.

– А пойдешь со мною?

– Куда хошь – пойду!

Бездольный выпустил кота-баюна; кот позвал его в гости, посадил за стол и наклал хлеба целые вороха. Бездольный съел ломтя три-четыре, да и будет! В горло не лезет. Заворчал на него кот, зауркал:

– Какой же ты богатырь, коли не сможешь супротив меня хлеба съесть?

Отвечает Бездольный:

– Як вашему хлебу не привык; а есть у меня в сумке дорожные русские сухарики – взять было их и закусить на голодное брюхо!

Вынул железную просвиру и словно глодать собирается.

– А ну, – просит кот-баюн, – дай-ка мне отведать, каковы русские сухари.

Купеческий сын дал ему железную просвиру – он всю дочиста сглодал, дал ему другую – и ту изгрыз, дал ему третью – он грыз-грыз, зубы поломал, бросил просвиру на стол и говорит:

– Нет, не смогу! Больно крепки русские сухари!

После того собрался Бездольный и пошёл домой; вместе с ним и кот отправился.

Шли-шли, шли-шли и добрались куда надо; приходят во дворец, царь увидал кота-баюна и приказывает:

– А ну, кот-баюн! Покажи мне большую страсть.

Кот свои когти точит, на царя их ладит; хочет у него белу грудь раздирать, из живого сердце вынимать. Царь испугался и стал молить Бездольного:

– Уйми, пожалуйста, кота-баюна! Всё для тебя сделаю.

– Закопай воеводу живьём в землю, так сейчас уйму.

Царь согласился; тотчас подхватили воеводу за руку да за ногу, потащили на двор и живьём закопали в сыру землю. А Бездольный остался жить при царе; кот-баюн их обоих слушался, Никто им прислуживал, и жили они долго и весело. Вот сказка вся, больше сказывать нельзя.

Серебряное блюдечко и наливное яблочко

Жили-были старик и старуха. Было у них три дочери. Старшая и средняя дочки – нарядницы[14]14
  Нарядница – девушка, которая любит нарядно одеваться.


[Закрыть], затейницы, а третья – молчаливая скромница.

У старших дочерей сарафаны пёстрые, каблуки точёные, бусы золочёные. А у Машеньки сарафан тёмненький, да глазки светленькие. Вся краса у Маши – русая коса, до земли падает, цветы задевает. Старшие сёстры – белоручки, ленивицы, а Машенька с утра до вечера всё с работой: и дома, и в поле, и в огороде.

И грядки полет, и лучину колет, коровушек доит, уточек кормит. Кто что спросит, всё Маша приносит, никому не молвит слова, всё сделать готова.

Старшие сёстры ею помыкают, за себя работать заставляют. А Маша молчит.

Так вот и жили. Как-то раз собрался мужик везти сено на ярмарку Обещает дочерям гостинцев купить. Одна дочь просит:

– Купи мне, батюшка, шёлку на сарафан.

Другая дочь просит:

– А мне купи алого бархату.

А Маша молчит. Жаль стало её старику:

– А тебе что купить, Машенька?

– А мне купи, родимый батюшка, наливное яблочко да серебряное блюдечко.

Засмеялись сёстры, за бока ухватились.

– Ай да Маша, ай да дурочка! Да у нас яблок полный сад, любое бери, да на что тебе блюдечко? Утят кормить?

– Нет, сестрички. Стану я катать яблочко по блюдечку да заветные слова приговаривать. Меня им старушка обучила за то, что я ей калач подала.

– Ладно, – говорит мужик, – нечего над сестрой смеяться! Каждой по сердцу подарок куплю.

Близко ли, далеко ли, мало ли, долго ли был он на ярмарке, сено продал, гостинцев купил. Одной дочери привёз шёлку синего, другой бархату алого, а Машеньке серебряное блюдечко да наливное яблочко. Сёстры рады-радёшеньки. Стали сарафаны шить да над Машенькой посмеиваться:

– Сиди со своим яблочком, дурочка…

Машенька села в уголок горницы, покатила наливное яблочко по серебряному блюдечку, поёт-приговаривает:

– Катись, катись, яблочко наливное, по серебряному блюдечку, покажи мне и города, и поля, покажи мне леса и моря, покажи мне гор высоту и небес красоту, всю родимую Русь-матушку.

Вдруг раздался звон серебряный. Вся горница светом залилась: покатилось яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все города видны, все луга видны, и полки на полях, и корабли на морях, и гор высота, и небес красота: ясно солнышко за светлым месяцем катится, звёзды в хоровод собираются, лебеди на заводях песни поют.

Загляделись сёстры, а самих зависть берёт. Стали думать и гадать, как выманить у Машеньки блюдечко с яблочком.

Ничего Маша не хочет, ничего не берёт, каждый вечер с блюдечком забавляется. Стали её сёстры в лес заманивать:

– Душенька-сестрица, в лес по ягоды пойдём, матушке с батюшкой землянички принесём.

Пошли сёстры в лес. Нигде ягод нету, землянички не видать. Вынула Маша блюдечко, покатила яблочко, стала петь-приговаривать:

– Катись, яблочко, по блюдечку, наливное по серебряному, покажи, где земляника растёт, покажи, где цвет лазоревый цветёт.

Вдруг раздался звон серебряный, покатилось яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке все лесные места видны, Где земляника растёт, где цвет лазоревый цветёт, где грибы прячутся, где ключи бьют, где на заводях лебеди поют.

Как увидели это злые сёстры – помутилось у них в глазах от зависти. Схватили они палку суковатую, убили Машеньку, под березкой закопали, блюдечко с яблочком себе взяли. Домой пришли только к вечеру. Полные кузовки грибов-ягод принесли, отцу с матерью говорят:

– Машенька от нас убежала. Мы весь лес обошли – её не нашли; видно, волки в чаще съели.

Говорит им отец:

– Покатите яблочко по блюдечку, может, яблочко покажет, где наша Машенька.

Помертвели сёстры, да надо слушаться. Покатили яблочко по блюдечку – не играет блюдечко, не катится яблочко, не видно на блюдечке ни лесов, ни полей, ни гор высоты, ни небес красоты.

В ту пору, в то времечко искал пастушок в лесу овечку, видит – белая березонька стоит, под березкой бугорок нарыт, а кругом цветы цветут лазоревые. Посреди цветов тростник растёт.

Пастушок молодой срезал тростинку, сделал дудочку. Не успел дудочку к губам поднести, а дудочка сама играет, выговаривает:

– Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая, потешай ты молодого пастушка. Меня, бедную, загубили, молодую убили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко.

Испугался пастушок, побежал в деревню, людям рассказал.

Собрался народ, ахает. Прибежал тут и Машенькин отец. Только он дудочку в руки взял, дудочка уж сама поёт-приговаривает:

– Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая, потешай родимого батюшку. Меня, бедную, загубили, молодую убили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко.

Заплакал отец:

– Веди нас, пастушок молодой, туда, где ты дудочку срезал.

Привёл их пастушок в лесок на бугорок. Под берёзкой цветы лазоревые, на берёзке птички-синички песни поют.

Разрыли бугорок, а там Машенька лежит. Мёртвая, да краше живой: на щеках румянец горит, будто девушка спит.

А дудочка играет-приговаривает:

– Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая. Меня сёстры в лес заманили, меня, бедную, загубили, за серебряное блюдечко, за наливное яблочко. Играй, играй, дудочка, играй, тростниковая. Достань, батюшка, хрустальной воды из колодца царского.

Две сестры-завистницы затряслись, побелели, на колени пали, в вине признались.

Заперли их под железные замки до царского указа, высокого повеленья.

А старик в путь собрался, в город царский за живой водой.

Скоро ли, долго ли – пришёл он в тот город, ко дворцу пришёл.

Тут с крыльца золотого царь сходит. Старик ему земно кланяется, всё ему рассказывает.

Говорит ему царь:

– Возьми, старик, из моего царского колодца живой воды. А когда дочь оживёт, представь её нам с блюдечком, с яблочком, с лиходейками-сёстрами.

Старик радуется, в землю кланяется, домой везёт скляницу с живой водой.

Лишь спрыснул он Марьюшку живой водой, тотчас стала она живой, припала голубкой на шею отца. Люди сбежались, порадовались. Поехал старик с дочерьми в город. Привели его в дворцовые палаты.

Вышел царь. Взглянул на Марьюшку Стоит девушка, как весенний цвет, очи – солнечный свет, по лицу – заря, по щекам слезы катятся, будто жемчуг, падают.

Спрашивает царь у Марьюшки:

– Где твоё блюдечко, наливное яблочко?

Взяла Марьюшка блюдечко с яблочком, покатила яблочко по блюдечку, наливное по серебряному Вдруг раздался звон-перезвон, а на блюдечке один за одним города русские выставляются, в них полки собираются со знамёнами, в боевой строй становятся, воеводы перед строями, головы перед взводами, десятники перед десятками. И пальба, и стрельба, дым облако свил – всё из глаз сокрыл.

Катится яблочко по блюдечку, наливное по серебряному А на блюдечке море волнуется, корабли, словно лебеди, плавают, флаги развеваются, пушки палят. И стрельба, и пальба, дым облако свил – всё из глаз сокрыл.

Катится яблочко по блюдечку, наливное по серебряному, а на блюдечке всё небо красуется; ясно солнышко за светлым месяцем катится, звёзды в хоровод собираются, лебеди в облаке песни поют.

Царь на чудеса удивляется, а красавица слезами заливается, говорит царю:

– Возьми моё наливное яблочко, серебряное блюдечко, только помилуй сестёр моих, не губи их за меня.

Поднял её царь и говорит:

– Блюдечко твоё серебряное, ну а сердце – золотое. Хочешь ли быть мне дорогой женой, царству доброй царицей? А сестёр твоих ради просьбы твоей я помилую.

Устроили они пир на весь мир: так играли, что звёзды с неба пали; так танцевали, что полы поломали. Вот и сказка вся…