Текст книги "Психология мотивации достижения"

Беспомощность, оптимизм и физическое здоровье

Аспирантка Селигмана Мадлон Висинтайнер была первой, кто экспериментально показал, что состояние беспомощности может сказываться на здоровье, и в частности вызывать рак (Visintainer, Volpicelli, Seligman, 1982). Висинтайнер вводила крыс в состояние беспомощности, применив процедуру, ранее уже опробованную Селигманом и Майером на собаках. Были взяты три группы крыс, первая их которых получала умеренный шок, которого можно было избежать, нажимая на специальную клавишу, вторая – неизбежный шок, а третьей – контрольной – никакого шока не давали. Кроме того, до начала эксперимента каждой крысе было имплантировано несколько клеток саркомы. Количество привитых клеток было выбрано на основании специального расчета, так, чтобы с 50 %-ной вероятностью животные могли отторгнуть опухоль и выжить. Известно, что выбранный вид опухоли при разрастании неизменно приводит к смерти, если иммунная система не отторгает его.

Единственное различие между тремя группами состояло в их психологическом состоянии: первая группа имела опыт переживания выученной беспомощности, вторая – опыт владения ситуацией, третья (контрольная) не имела ни того, ни другого вида опыта. Гипотеза состояла в том, что опыт переживания беспомощности окажет значимое воздействие на выживание крыс, то есть отторжение опухоли. В течение месяца, как и предполагалось, половина животных контрольной группы умерли, а половина – отторгли опухоль. У 70 % крыс, которые могли избежать воздействия шока, произошло отторжение опухоли, а у группы беспомощных крыс отторжение произошло лишь у 27 %. Таким образом, экспериментально было продемонстрировано, что беспомощность уменьшает сопротивляемость иммунной системы и способность организма отторгать раковые клетки.

Данные, полученные М. Висинтайнер на животных, вскоре были подтверждены и на людях.

Источники выученной беспомощности

К числу основных источников беспомощности Селигман относит следующие три: (1) опыт переживания неблагоприятных событий, стрессов (травм и потерь в раннем детстве), то есть опыт отсутствия возможности контролировать события собственной жизни; (2) опыт наблюдения беспомощных моделей и (3) опыт отсутствия самостоятельности в детстве.

Используя методы самоотчета учащихся начальной школы и оценки учителей в течение двух лет, Ф. Финхам с коллегами (Fincham et al., 1989) обнаружили, что выученная беспомощность является относительно стабильной характеристикой. Это подтверждает утверждение Селигмана, что выученная беспомощность формируется у ребенка к восьми годам (Зелигман, 1997).

Одним из основных источников беспомощности, формируемой у ребенка, согласно Селигману, являются неблагоприятные события, переживаемые в детском возрасте. В своей ставшей бестселлером книге «Беспомощность: о депрессии, развитии и смерти» Селигман утверждает, что как собаки были не способны избежать тока, так человек не может контролировать такие события, как незаслуженные обиды, наносимые порой родителями, смерть любимого человека, потерю работы, серьезную болезнь (Seligman, 1975). Действительно, впоследствии было обнаружено, что дети, столкнувшиеся с разводом родителей, родительскими скандалами, а также смертью близкого родственника (бабушки или дедушки) или любимого животного, чаще обнаруживают пессимистический стиль объяснения.

Рассмотрим в данной связи одно весьма впечатляющее исследование, которое свидетельствует о роли средовых факторов, приводящих к формированию пассивности и беспомощности у детей (Finkelstein, Ramey, 1977). Испытуемыми были младенцы, наблюдавшие подвешенные перед ними двигающиеся игрушки. Одна группа детей была обеспечена специальными «чувствительными» подушками, так что, двигая своими головками, малыши могли влиять на круговые движения игрушек. Над кроватками другой группы детей висели такие же игрушки, но их вращение не поддавалось контролю детей. В течение двух недель по 10 минут каждый день обе группы детей лежали в кроватках с игрушками, двигающимися над их головами. В результате, как и ожидалось, дети из первой группы, у которой были подушки, дающие возможность контроля, стали очень ловко манипулировать игрушками, двигая своими головками. Затем исследователи предложили второй группе детей, не имевших ранее возможности влиять на передвижение игрушек, те же самые подушки и даже больше времени, чем имела первая группа, на то, чтобы научиться контролировать движение игрушек. Однако дети оказались совершенно не способны научиться управлять движением игрушек. Опыт, полученный ими ранее, научил их, что движения игрушек не зависят от их поведения, то есть дети научились быть беспомощными. И они перенесли это знание на новую ситуацию, когда реально существовала возможность контроля.

Приведем еще два достаточно интересных экспериментальных исследования, наглядно продемонстрировавших роль раннего опыта недостаточного контроля за событиями собственной жизни на последующее развитие беспомощности у детей. В одном из них изучалось, как ощущения беспомощности, пережитые в раннем детстве, могут привести к нарушениям психики во взрослом возрасте, например к синдрому постоянной тревожности. В результате проведенного исследования авторы пришли к выводу, что «ранний опыт недостаточного контроля за происходящим может способствовать развитию некоторых когнитивных особенностей психики, заключающихся в представлении человека, что все происходящее совершенно не зависит от него, и это может привести к психологической уязвимости и тревожности» (Chorpita, Barlow, 1998, p. 3).

Второе исследование касается обучения детей. В частности, проверялась связь между выученной беспомощностью и неспособностью к обучению. В этом исследовании двум группам третьеклассников – с трудностями в обучении и без каких-либо замеченных проблем с обучением – давался для прочтения текст, который был выше их читательских возможностей. Обе группы детей не справились с заданием, однако учащимся, испытывавшим трудности в обучении, понадобилось значительно больше времени, чтобы оправиться после стресса поражения, чем их сверстникам, не имевшим особых трудностей с обучением. Очевидно, что тут можно предположить действие некоего порочного круга: в результате стресса, пережитого детьми после неудачи, они могут с большей вероятностью встретиться с неудачами в будущем. В свою очередь, это может привести к тому, что они вообще сдадутся и перестанут даже пытаться добиться успеха, то есть научатся беспомощному поведению (Hersh, Stone, Ford, 1996).

Здесь следует также упомянуть средства массовой информации в качестве источника формирования представлений о тщетности усилий для достижения желаемого результата. Существует целый ряд исследований, посвященных проблеме преобладания плохих новостей о катастрофах, стихийных бедствиях, убийствах, финансовых и политических кризисах и их роли в формировании беспомощности, апатии и пессимизма у граждан. Упомянем лишь данные, полученные американской исследовательницей Грейс Феррари. Она изучала содержание программ новостей местного телевидения и их воздействие на людей. Как выявило исследование, 71 % содержания новостей приводил к воспитанию у людей беспомощности. Примерами могут служить сюжеты о людях, оказывающихся беззащитными жертвами в руках насильников, или рассказ о супружеской паре, которая на секунду отвернулась, и в этот момент у них похитили ребенка. Лишь в 12 % программ каким-то образом показывалось, что человек может владеть ситуацией и успешно справляться с ней. Это были совсем немногочисленные сюжеты, в которых чьи-то усилия оканчивались успехом (по: Столц, 2003).

Третьим важным источником формирования беспомощности и пессимистического объяснительного стиля у ребенка является готовность родителя все делать вместо него. К примеру, мать, которая все делает вместо сына, невольно приучает его к беспомощности.

Пересмотренная теория выученной беспомощности

Из этих и других исследований М. Селигман заключил, что выученная беспомощность вызывается переживанием субъектом опыта неподконтрольности происходящих с ним событий, когда его действия никак не влияют на их ход и не приводят к желаемому результату. Выученная беспомощность характеризуется проявлением дефицита в трех областях – мотивационной, когнитивной и эмоциональной. Мотивационный дефицит проявляется в отсутствии желания, неспособности действовать, активно вмешиваясь в ситуацию, когнитивный – в неспособности в последующем обучаться тому, что в аналогичных ситуациях действие может оказаться вполне эффективным, и эмоциональный – в подавленном или даже депрессивном состоянии, возникающем из-за бесплодности собственных действий.

В своей книге «Беспомощность: о депрессии, развитии и смерти» (Seligman, 1975) Селигман на основе проведенных экспериментов на животных сформулировал теорию возникновения депрессии, основываясь на открытой им модели выученной беспомощности.

В течение десятилетия теория М. Селигмана казалась разумным объяснением того, почему люди впадают в депрессию, если они оказываются в ситуациях, в которых не способны контролировать результат. Основная проблема, впервые указанная оппонентом Селигмана английским психологом Джоном Тисдейлом (Оксфордский университет), заключалась в том, что процедура выработки беспомощности, использованная для демонстрации валидности теории, работала лишь в двух случаях из трех (см. об этом выше). Треть участников, проходивших через эту процедуру, демонстрировали отсутствие всяких признаков беспомощности. Вообще, выработать и продемонстрировать выученную беспомощность у человека оказалось делом значительно более трудным (см. обзор: Miller, Norman, 1979), а эффект значительно меньшим, чем проявления этого феномена у животных.

Кроме того, в первоначальном варианте теории отмечались еще ряд проблем, связанных со спецификой человека как существа активно думающего и оценивающего происходящие с ним события.

Во-первых, первоначальная модель не могла объяснить результаты исследований, которые показывали, что переживание беспомощности (восприятие неконтролируемости) может приводить к большим и малым потерям/снижениям самооценки.

Во-вторых, индивидуальные различия в тяжести, продолжительности и качестве депрессии объяснить с ее помощью также не удавалось.

В-третьих, исследователи, работающие в рамках атрибутивного подхода, показывали, что депрессивные люди часто прибегали к внутренним атрибуциям в случае неудач, что явно не соответствовало предсказаниям, вытекающим из модели выученной беспомощности. Если человек воспринимает результат как неконтролируемый, то нелогично обвинять себя за неудачу в этой задаче.

В-четвертых, первоначальная модель не позволяла предсказать, в каких случаях состояние беспомощности будет стабильным, а в каких – непродолжительным, будет ли оно генерализовано на множество других областей или останется лишь в одной области. Эти данные, а также критика заставили Селигмана с коллегами переформулировать свою теорию, в результате чего она превратилась из бихевиоральной в когнитивно-бихевиоральную.

Таким образом, было показано, что выводы, которые делает человек при столкновении с трудной ситуацией, его мысли оказывают большое влияние на его последующие действия, в частности на настойчивость, активность или пассивность и беспомощность. Однако как операционализировать эти мыслительные процессы, происходящие в голове индивида? Селигман обратился к идеям Б. Вайнера, разрабатывавшего концепцию о дифференцированных вариантах интерпретации успехов и неудач людьми с низкой и высокой мотивацией достижения.

Почему одни люди, сталкиваясь с неблагоприятными (стрессовыми) событиями, начинают чувствовать себя пешками в руках судьбы, а другие воспринимают трудности как вызов, испытание, посылаемое Богом сильному? Переформулированная теория беспомощности обращается к когнитивным составляющим и предикторам беспомощности, фокусируя свое внимание на том, что люди думают о происходящих с ними событиях, как позитивных, так и негативных.

Как уже упоминалось, одним из важнейших источников, которые использовал Селигман при формулировании обновленного варианта своей теории, были работы Б. Вайнера, теоретика атрибутивного подхода (Weiner, 1972,1974). Вайнер показал, что настойчивость субъекта перед лицом неудачи зависит от того, как он интерпретирует эту переживаемую им неудачу – просто как результат недостатка усилий с его стороны или как результат чего-то такого, над чем он не имеет власти или контроля (Weiner et ah, 1971).

М. Селигман, Лин Абрамсон и Джон Тисдейл, опираясь на идеи Вайнера, распространили их на объяснение того, почему некоторые люди впадают в депрессию и беспомощность, а с другими этого никогда не происходит (Abramson, Seligman, Teasdale, 1978). (Интересно, что независимо от Селигмана лишь годом позже была предложена другая, очень похожая на модель Селигмана и его коллег, атрибутивная модель депрессии – см.: Miller, Norman, 1979. В ней также предполагается, что существует специфический для депрессии атрибутивный стиль.)

Переформулированная теория выученной беспомощности утверждает, что существуют три основные причины, почему некоторые люди испытывают депрессию и нежелание действовать, сталкиваясь с неблагоприятными ситуациями (Peterson, Seligman, 1984). Первоначально в работе Абрамсон, Селигмана и Тисдейла было высказано предположение, что индивиды, склонные к депрессии, должны иметь тенденцию объяснять неудачи внутренними, стабильными и глобальными причинами. Позднее, в 1979 году в работе Селигмана, Абрамсон, Семмеля и фон Байера (Seligman et al., 1979) утверждалось, что эта характеристика может играть роль и в оценке успеха: склонные к депрессии люди должны приписывать успех внешним, нестабильным и специфическим факторам.

Не прошло и пяти лет со времени предложения новой когнитивной модели депрессии, как было уже проведено около сотни исследований с целью ее подтверждения. По-видимому, в последние годы это одна из самых популярных тестируемых гипотез в психологии. Популярности модели способствовали, по крайней мере, еще два фактора. Во-первых, когнитивная ориентация модели хорошо согласуется с другими популярными современными моделями и клиническими наблюдениями депрессивной симптоматики (см.: Бек, Фримен, 2002; Бек и др., 2003; Bandura, 1977; и др.). Во-вторых, активным исследованиям в этой области способствовало наличие инструментария – методик диагностики атрибутивного стиля (см. о некоторых из них ниже) (Escovar, Brown, Rodrigeuez, 1982; Gong-Guy, Hammen, 1980; Ickes, Layden, 1978; Lowe, Medway, Beers, 1979; Peterson et al., 1982; Russel, 1982 – цит no: Sweeney, Anderson, Bailey, 1986).

Оптимистический и пессимистический стили объяснения

Селигман обратил внимание на то, что интерпретация индивидом позитивных и негативных событий может быть асимметричной. Более того, эта несимметричность (self-serving bias) является желательной и крайне адаптивной, и именно она имеет место у благополучных индивидов. Так, атрибутирование в случае успеха к постоянным факторам, например способностям, успешно сочетается у них с атрибутированием к временным факторам, например недостатку усилий («Я не постарался») или неважному самочувствию («Я устал») в случае неудачи. Атрибутирование к широким (универсальным) факторам в случае успеха сочетается с атрибутированием к конкретным факторам в случае неудачи (например, при провале на экзамене – «Преподаватель X нечестен»). И наконец, использование внутренних причин для объяснения собственных успехов («Я умный») не мешает использовать внешние – при неудаче («Ты глупый»). Как видно, Селигман интегрировал представления Вайнера об успехе и неудаче в более широкий контекст, объясняющий более разнообразный круг событий, в том числе и не зависящих от воли индивида (см. табл. 3).

Однако, в своей теории Селигман использует каузальные параметры, несколько отличные от вайнеровских. В работах М. Селигмана и его аспирантки Лин Абрамсон были выделены следующие параметры объяснения успехов и неудач: (1) постоянство, в соответствии с которым происходящие негативные/позитивные события рассматриваются как стабильные или изменчивые, (2) широта, в соответствии с которой события видятся как универсальные или конкретные, и (3) персонализация (или локус) – события оцениваются как имеющие внутренние или внешние источники. Селигман отказался от используемого Вайнером параметра контролируемости и добавил параметр обобщенности, или широты, чрезвычайно важный для предсказания депрессии.

Селигман ввел понятие стиля объяснения, описываемого с помощью трех вышеупомянутых параметров. Стиль объяснения – это способ, которым человек привык объяснять себе, почему что-то происходит. Согласно Селигману, если человек сталкивается лицом к лицу со стрессовыми событиями, объяснительный стиль может играть роль сильного модулятора по отношению к выученной беспомощности и депрессии. Оптимистические объяснения останавливают беспомощность, пессимистические – способствуют ее развитию и усугубляют ее.

Рассмотрим основные характеристики стиля объяснения. Первая характеристика – постоянство – временная, она имеет отношение к объяснению причин событий, происходящих с индивидом, постоянными или временными факторами. Вторая характеристика – широта – пространственная, имеет отношение к степени универсальности оценки индивидом происходящих с ним событий (склонен ли он к чрезмерному обобщению или, наоборот, специфическому, конкретному рассмотрению отдельно взятых ситуаций).

Таблица 3.

Пессимистический и оптимистический стили объяснения по М. Селигману (см.: Зелигман, 1997).

Наконец, третья характерная особенность стиля объяснения – персонализация – представляет собой ответ индивида на классический (для психологии обычных людей) вопрос «Кто виноват?»: когда происходят неприятности, индивид может обвинять либо себя (обращаясь вовнутрь – внутренний локус), либо других людей и обстоятельства (обращаясь вовне – внешний локус). Обвинение в неудачах себя может приводить к снижению самооценки, в то время как обращение к внешним обстоятельствам (обвинение) способствует сохранению самоуважения в неблагоприятных условиях (Seligman, 1995).

Селигман и Петерсон предположили, что люди существенно различаются по тому, что они думают и что говорят о своих неудачах. Те, кто легко сдается, привычно говорят о своих неудачах: «Что же вы хотите, это же я, так будет всегда со всем, к чему бы я ни прикасался». Те же, кто старается не поддаваться неудачам, оптимисты, говорят: «Так сложились обстоятельства, все это быстро пройдет, и к тому же в жизни есть еще много всякого другого». Стиль объяснения проявляется в реакциях на самые разные жизненные события, как связанные с достижениями, так и межличностного характера.

Пессимистический стиль объяснения характеризуется объяснением плохих/неблагоприятных событий личными (внутренними) характеристиками, являющимися постоянными и общими (универсальными), а оптимистический стиль – внешними, временными и конкретными. Напротив, хорошие события при пессимистическом стиле объяснения рассматриваются прямо противоположным образом – как временные, относящиеся к конкретной области и вызванные внешними причинами (например, везением), а при оптимистическом стиле – как постоянные, универсальные и вызванные личностными причинами (например, наличием способностей).

Эти характеристики рассматриваются Селигманом в качестве трех базовых причин, объясняющих, почему некоторые люди не впадают в депрессию, сталкиваясь с невзгодами и поражениями (Peterson, Seligman, 1984): у них неудача при решении одной задачи не ухудшает результаты при решении другой задачи. Впоследствии однако Селигман отказался от использования параметра интернальности (локуса) при оценке атрибутивного стиля (см. Селигман, 2006, а также Гордеева, 2007).

По сути, стиль объяснения понимается Селигманом как личностная черта, присущая индивиду. На основании проведенных исследований он утверждает, что пессимистический стиль объяснения является достаточно стойкой (стабильной) характеристикой, которая формируется в детстве и юности. В частности, Мелани О. Берне и М. Селигман показали: то, как люди реагируют на неблагоприятные события и интерпретируют их, остается устойчивым на протяжении всей их жизни. Применив к архивному материалу одного лонгитюдного исследования методику анализа дневниковых записей (CAVE – Schulman, Castellon, Seligman, 1989), они исследовали, как люди реагировали на благоприятные и неблагоприятные ситуации на протяжении всей своей жизни. Результаты показали, что реакции на неблагоприятные ситуации оставались устойчивыми на протяжении 52 лет (Burns, Seligman, 1989).