Текст книги "Белая змея"

– Ничего, ты привыкнешь к такой еде. Голодай ты с самого рождения, ты была бы рада этому, как другие девушки. Это беспечная жизнь.

Пандав больше не могла сдерживаться – ей слишком долго пришлось делать это.

– Будь проклята твоя беспечность, жирная свинья! Чтобы я стала такой же, как ты? Да лучше я буду голодать. Лучше я умру! Забери меня отсюда и убей.

Она вспомнила о своей роскошной гробнице, которую отдала белой суке-эманакир. Без сомнения, волна разнесла ее склеп на куски. А сука-ведьма обещала ей долгую жизнь, так что в нем не будет нужды…

Но толстая женщина уже шла прочь, а ее сопровождающий закрывал дверь.

Пандав опрокинула тарелки с тяжелой пищей. На миг она подумала о том, как справиться с храмовыми стражниками, но их было слишком много. Она стояла, положив руки на стену. Она пылала неистовым, но бесплодным гневом, и сделала то немногое, что могла, желая излить его – прижавшись головой к неровной штукатурке, замолотила кулаками в стену, проклиная все на свете.

Отбив руки, Пандав бросилась на соломенный тюфяк. Реальность мстительно накрыла ее. Лишь сейчас она в полной мере осознала конец Саардсинмеи и утрату всего, чем она была, впервые ощутила это со столь мучительной болью, и постепенно сквозь пустоту ночи скатилась в неверие и отчаяние.

Она не стремилась в Закорис. Свободная или пленная, она хотела лишь славы в Элисааре, что значило заслужить право зваться эм Ханассор. Мир, который принадлежал ей почти все то время, что она помнила себя, исчез – но на самом деле не этот мир принадлежал ей, а она – ему. Теперь же она не принадлежала ничему.

Незадолго до рассвета Пандав уснула. Проснувшись, она ощутила на щеках корку засохших слез, но не смогла вспомнить сон, который их вызвал. И тогда она решила, что если не принадлежит ничему, то для нее сгодится любое место. Поднявшись, она отшвырнула тарелки и стала ждать святых девиц.

Они пришли втроем, осторожно открыв дверь и нервно разглядывая Пандав из-под накрашенных век.

– Скажите хозяйке, что я предлагаю сделку, – обратилась к ним Пандав. – Я стану есть эту гадость, если она позволит мне упражняться во дворе. Иначе я умру.

Они уставились на нее так, словно она говорила на незнакомом языке. Тогда Пандав бросилась вперед и вытолкала всех троих за дверь. Испугавшись ее, словно леопарда, вырвавшегося из клетки, они кинулись наутек, оставив танцовщицу на свободе.

Двор был не слишком большой, мощеный камнем, с двух сторон обнесенный храмовой оградой, а еще с двух – высокими стенами, покрытыми желтоватой штукатуркой. Несколько тускло-розовых и серых неаккуратных линий складывались в подобие узора, тут и там стояли горшки с цветущими кустами. И все же на двор падал солнечный свет, а только что политые цветы благоухали свежестью и надеждой.

Пандав не медлила. Она не могла знать, сколько времени ей отпущено, поэтому начала наклоняться и выпрямляться, делать растяжку, «колечко», «ласточку» и прочие акробатические упражнения.

Несколько раз медленно пройдясь колесом по двору, она вспомнила побои в Ханассоре, которыми закончилось ее детство.

Выпрямившись, она остановилась, чтобы перевести дыхание, откидывая с лица обрезанные волосы. И увидела, что все проемы выходящих во двор дверей забиты толстыми святыми девицами, которые взирают на нее с изумлением. Кроме того, на лестнице у западного конца ограды стояла хозяйка и пристально смотрела на девушку, жуя засахаренные фрукты.

Усмехнувшись, Пандав отдала ей безрассудный пламенный салют стадиона.

– Они передали тебе мои условия? – крикнула она.

Хозяйка ничего не ответила, лишь подарила девушке долгий взгляд, повернулась и ушла в свои покои, задернув занавески со звоном медных браслетов.

Никто не пришел, чтобы загнать Пандав назад в узилище, никто не наказал ее.

Она немного поела, потому что нельзя же совсем не есть, но при этом тщательно вычистила тарелки, выбросив их содержимое в горшок с крышкой, а потом вытряхнув его в глубокий бак для отходов.

Если она будет есть или, по крайней мере, делать вид, что ест, то, может быть, ей дадут и другую пищу, особенно если поймут, что она не «пышнеет». Пандав скрутилась, как черная змея, подняла ноги и обошла двор на руках.

* * *

Днем девицы, если не выполняли свои обязанности на подушках в храме, то, развалясь, сидели во внутреннем дворе. Большинство из них поднималось поздно, особенно после дня служения, и полуденная жара снова погружала их в сон во внутренних помещениях. Иногда они придумывали себе дела, занимаясь шитьем, нанизывая ожерелья из бусин или тщательно укладывая свои волосы. Пять или шесть девочек, еще не достигших возраста посвящения в служение Ках, регулярно приносили им чаши с конфетами.

Вечером, когда делалось прохладнее, как раз перед ужином, в кустах за оградой начинали петь сверчки, тени птиц пересекали двор, и святые девицы оживали. Они одалживали друг другу украшения, вплетали цветы в прически, болтали. Они даже позволяли себе сравнивать своих покровителей. Ках дорожила способностью мужчин доставлять наслаждение, и поскольку у большей их части это свойство отсутствовало начисто, шлюхи имели полное право высказывать недовольство. В этом отношении Застис приносила и хорошее, и плохое. Мужчины торопились, переполненные похотью, но довести дело до конца получалось только у каждого десятого.

У Пандав, привыкшей к коротким и энергичным разговорам девушек в женских залах стадиона, эта медленная корявая болтовня вызывала лишь раздражение.

И все-таки она делала свои упражнения во дворе, понимая, что шлюхи смотрят на нее, кто-то прямо, кто-то из-под полуприкрытых век, замкнуто, но очарованно. Во вселенной, где с мужчинами так же ничего нельзя было поделать, как с погодой, женщина, проявляющая мужские качества – физическую свободу и силу, высокомерие и самодостаточность, – вызывала почтение.

Среди девушек оказалась одна, которую полнота ничуть не портила. Хотя ее тело было большим и одним из самых тяжелых, она двигалась с совершенным изяществом, легкая, как пушинка. Ее кожа блестела, а в огромных глазах, если удавалось поймать ее взгляд, сверкал ум. Вместо двух кос с медными колокольчиками на концах, которые были знаком служения Ках, она носила волосы распущенными, словно прекрасное расчесанное облако. Ее звали Селлеб.

В отличие от других девушек, Селлеб не бездельничала. В комнате за покоями хозяйки стоял ткацкий станок, на котором она ткала полотно для зимних храмовых одеяний. Она не оторвалась от своего занятия, даже увидев проявившегося на пороге черного леопарда.

– Какая красота, – Пандав подошла к ней поближе и дотронулась до сверкающего облака. – Работорговец, который обрезал мне волосы, сошел бы с ума, увидев эту роскошь.

– Когда меня продали сюда, отец тоже обрезал мои волосы, – безмятежно отозвалась Селлеб, управляя станком.

– Ты когда-нибудь жалела, что оказалась здесь?

– Нет. На ферме у отца я голодала. Я родилась крупным ребенком, поэтому они решили, что могут кормить меня корками и воздухом. Живот постоянно сводило от голода.

– Что ж, тебе удалось это исправить, – тонкая рука Пандав скользнула на налитое плечо девушки.

Селлеб продолжала ткать.

– Но мне эта еда не подходит, – продолжала Пандав. – Сама видишь, я такая же, как была – кожа да кости.

Селлеб улыбнулась, но ничего не сказала.

– Мясо, – произнесла Пандав, выгнув брови. – И фрукты.

– Каждые десять дней нам дают полное блюдо мяса, – наконец ответила Селлеб. – Свежие фрукты можно купить, но лучше попросить покровителя, который постоянно проводит с тобой время.

– Я слишком худая, чтобы просить, – загадочно пояснила Пандав. – У меня пока нет покровителя. Ты же очаровательна, и наверняка у тебя много поклонников, которые предпочитают твою постель.

Селлеб снова улыбнулась. Пандав обняла ее за талию, насколько смогла обхватить.

– Мне нужно еще больше мяса, – прошептала она, склонившись к уху девушки. – Есть ли возможность достать что-то с алтарей? Я могу есть его даже сырым, если понадобится.

– Возможность-то есть, Панндау, – ответила Селлеб, произнеся закорианское имя лучше, чем многие, кто пытался его выучить. – Но чем ты отплатишь мне за помощь?

– Я стесняюсь…

Селлеб тихо рассмеялась.

– В Элисааре я выучилась кое-каким приемам любовной игры, – наконец сказала Пандав. – Я могу научить тебя им, если ты согласна. Ты сможешь применять их в служении Ках, чтобы увеличить свое удовольствие и удовольствие своих покровителей, и тем заслужишь одобрение богини.

Хозяйка шлюх вошла в келью Верховного жреца и опустилась на колени, тяжело дыша. Он важно восседал в кресле, пока она не отдышалась достаточно, чтобы произнести:

– Позволь сказать, Высший.

– Говори, – кивнул он.

– Высший, помнишь ли ты женщину, которую я, недостойная, выбрала для постели Ках?

– Черная закорианка.

– Именно так, Высший. С ней возникли кое-какие трудности, – Высший ждал. Хозяйка прилагала усилия, ибо ей было тяжело оставаться в этом положении. – Она вроде бы ест, но не набирает вес. Может быть, она выбрасывает еду, или все выходит из нее в отхожем месте. В обычном случае я наказала бы девку и заставила проглотить пищу при мне. Но она – танцовщица из Элисаара. Похоже, она знает какие-то трюки для удовольствия в постели и обучает им девушек, по крайней мере, одну из них, так что покровители остаются в выигрыше. Об этом уже говорят. Как мне поступить, Высший?

Верховный Жрец потер бритый подбородок и посмотрел на сопящую хозяйку публичного дома долгим и мрачным взглядом.

– Женщина, нигде в канонах Ках не сказано, что двое должны получать удовольствие иначе, чем обычным способом, – наконец произнес он. – Обычаи Элисаара касаются только его. Разумеется, ты выбрала плохую рабыню. Эта Пендау непослушна и забыла, какое место полагается женщине. Она не научит девушек ничему хорошему. Думаю, нам надо избавляться от нее. В новолуние мы продадим ее прислуживать в порту.

Хозяйка кивнула и с одышкой встала.

– Еще одно дело на будущее, – добавил Верховный жрец. – Из столицы к нам едет Наблюдатель. Здесь нет ничего, чего ему не стоило бы видеть и упоминать в докладе Материнскому храму. Но он приедет еще до конца Застис. Так что проследи, чтобы твои подопечные привели себя в порядок и выложились как можно лучше – он может пожелать какую-то их них.

Весть о приезде Наблюдателя и возможном его посещении вызвала необычайный подъем среди девиц Ках. Такие жрецы обычно сочетали важный пост с молодостью, поскольку по долгу службы совершали тяжелые путешествия. Они переезжали с места на место, проверяя храмы богини, чтобы убедиться в правильном отправлении ритуалов, а также в надлежащем ведении прочих храмовых дел, таких, как забой скота или ростовщичество. Налоги из всех городков и больших деревень посылали в столицу Иски, в Материнский храм, но собрать их было делом везения. Никто не рассчитывал, что в земле, которая отнюдь не славится богатствами, на камни алтаря может пролиться много крови.

«Наблюдатели не приезжали сюда уже три поколения», – сообщали друг другу девушки, и их сонные тусклые голоса оживлялись и становились бодрее. Они старательно ели, мылись, натирали маслами тела и волосы, укладываясь на солнышке, словно толстые гладкие кошки со сверкающим мехом.

– Так он облечен властью, этот жрец? – спросила Пандав у Селлеб, когда они в полночь легли бок о бок.

– Ты гадаешь, какую выгоду можно из этого извлечь, – пробормотала Селлеб.

– А ты чересчур умна, – отозвалась Пандав. – Почему у тебя не каша вместо мозгов, как у остальных?

– Я слышала, что он должен будет совершить путешествие в горы. Какой-то городок или деревня в тех местах привлекли внимание Материнского храма. А еще я слышала, что он большой любитель женщин.

– Тогда, скорее всего, он возит женщин с собой. Как ты думаешь?

– Нет. Они быстро утомляют его, и он бросает их или продает за деньги.

– Да, – вздохнула Пандав. – Я тоже имела привычку использовать любовников по мере надобности.

Эруд, Наблюдатель Ках, въехал в один из мелких портов Иски, куда привел его долг, на исходе Застис, по жаре предвечерья. Он три дня пробирался по извилистым тропкам, в пыли, без женщин и ванны. Он отбил о седло всю нижнюю половину тела, поскольку от щедрот столицы ему выделили зеебов, чесался, искусанный насекомыми, его глаза воспалились, а характер испортился. И от мысли, что дальнейшая дорога будет еще длиннее, жарче, грязнее и непроходимее, а в конце его ждет еще более жалкий муравейник, настроение отнюдь не улучшалось.

Дрянной порт не привлек внимания Эруда. Его скакун протрусил мимо, четверо сопровождающих его слуг с поклажей прогромыхали следом. Люди на улицах уступали ему дорогу и кланялись, выражая свое почтение. Храм с некрашеными колоннами и воронами, сидящими вокруг на деревьях, оказался больше, чем ожидалось. На своем пути он уже видел пяток подобных.

Верховный жрец вышел приветствовать Эруда, затем последовала церемония в храме перед главным алтарем. Эруд с радостью отказался бы от участия в ней, но кто посмеет оскорбить Ках? После этого его ждала комната, в которую по трубам была проведена горячая и холодная вода, а затем ложе в странных треугольных покоях. До чего он докатился, если получает удовольствие от таких мелочей…

Измученный, страстно мечтающий о сне, Эруд лег в постель – и не смог сомкнуть глаз. Он с возмущением подумал о завистниках из Материнского храма, которые послали его в эту миссию – вроде бы для того, чтобы он все осмотрел и заслужил повышение. Но на самом деле такие поездки издавна были способом отделаться от непопулярного и честолюбивого служителя. Он уже посетил пять храмов, и обычно это считалось вполне достаточным. Но поездка в горные долины, в городишко, который платил налоги не чаще, чем раз в десять лет, без сомнения, была утомительной и тягостной. До столицы дошли слухи, принесенные бродячими торговцами и разбойниками, о странных событиях, которые творятся в тех местах. Без сомнения, эти рассказы – не более чем нелепица, однако Наблюдателя попросили разобраться в этом… Сначала они заставили его проехать много миль по берегу, чтобы перед наихудшей частью путешествия он пришел в бешенство. Почти полмесяца непрерывной пытки. А подъем наверх займет еще больше времени.

Выругавшись, Эруд перевернулся на живот. Он был вполне привлекательным молодым человеком, с еще не сбритой копной упругих вьющихся волос. Ках посрамит его завистливых очернителей! И Застис все еще в небесах… Он смирил свое раздражение. Здесь есть девицы, большие мягкие подушки, набитые женской уступчивостью. Ему предложат удобства, и он снова поправится, ибо стоит ему плохо отозваться о них в столице, Ках избавится от них.

Забыть о проклятом путешествии и о подъеме к грязному городишке, торчащему в своих горах, как прыщ…

Засыпая, он думал о гордости отца, пристроившего в храм второго по старшинству сына. Он думал о Ках, в которую верил, но отстраненным математическим образом. Эруд был из тех, кто придерживался новых убеждений. Конечно же, не еретик, но искатель истины. Ках – окончательный символ, а посвященные ей ритуалы – хороший способ держать в рамках тех, кто нуждается в том, чтобы ими управляли. Он склонялся перед черным камнем статуи Ках, но не считал, что богиня находится исключительно в нем. Она – везде и во всем, как основное начало жизни… Что же до чудес в горах – их нет. Или им есть разумное объяснение, или все это ложь.

Эруд уснул, и во сне кровать под ним превратилась в женщину.

После ужина, который подали раньше, чем обычно, святые девицы столпились во дворе и на внутренней лестнице, ведущей в храм. Прекрасно организованный дом простых радостей еще с прошлого заката был закрыт для обычных посетителей. Каждая девушка тщательно вымылась, подкрасилась, надушилась и обвешалась массой побрякушек из бронзы и меди, зачастую украшенных эмалью.

У Пандав не было никаких украшений и лишь одно бесцветное газовое платье-рубаха, которое выдала ей хозяйка. Она не просила никаких побрякушек и не выставляла себя напоказ. Однако в заключении ее черные волосы довольно быстро отросли и сейчас уже были чуть ниже плеч. Она перевязала талию витым красным шнуром, который нашла валяющимся у ткацкого станка Селлеб. Пандав была совсем не похожа на прочих девушек: слишком странно держащаяся, слишком черная, слишком гибкая и стройная, она если и выставляла что-то напоказ, то свою независимость. Разозлившись, одна или две девицы были вынуждены ущипнуть ее и прошипеть, что ей лучше встать под свет лампы, иначе ее вообще никогда не заметят.

Они вышли в коридор, где шлюхи сидели или стояли днем, предоставляя себя для выбора. Каждая встала в любимую позу, облокотившись на что-нибудь, положив руку на пухлое бедро или поигрывая косами и локонами. Масляные лампы с несколькими фитилями давали неяркий мерцающий свет.

Затем донесся звук шагов, огромные тени пробежали по рядам женщин, свет ламп затрясся, разбивая всю картину на осколки.

Впереди шла хозяйка, шлепая плоскими ступнями, с жезлом официального предложения в виде медного бутона, имеющего отчетливое сходство с мужским достоинством. Она глядела на своих девиц без всякого выражения. За ней шел Наблюдатель, а рядом с ним – Верховный жрец. Наблюдатель рассматривал шлюх, они же не смели смотреть ему в лицо, потому что он был мужчиной. Но Пандав не отвела глаз. Встретив ее смелый взгляд, Верховный жрец был озадачен и даже испуган, похоже, не ожидая увидеть ее среди женщин для выбора – раньше ее никогда не ставили в их ряд, считая негодной. Однако Наблюдатель заколебался.

Эруд тоже подался назад, увидев среди нежных голубок черную закорианку, которая смотрела на него широко раскрытыми глазами.

Пандав удивлялась сама себе. Она встала в ряд своей волей, без приказа хозяйки. Никакого четкого плана у нее не было, и она не рассчитывала вступать в близость. Но еще длилось время Застис, и ей не хватало Селлеб – она предпочитала проводить время с мужчинами. Этот жрец-Наблюдатель был молод и даже хорош собой, хотя тело его, не прошедшее обработки во дворах Дайгота, должно оказаться таким же мягким, как у ее любовника-актера или принцев, которым она благоволила. Пандав ощутила, как разгорается в ней искра желания. Удерживая его взгляд, она слегка опустила длинные черные ресницы, без подобострастия, но с обожанием, позволив ему понять, что он притягивает ее как мужчина.

В следующий миг он продолжил свой путь вдоль ряда коричневых тел. В конце коридора он остановился и, переговорив с Верховным жрецом, ушел. Узнав его выбор, хозяйка вернулась в коридор, покачивая жезлом.

– Иди в трехстенные покои, – холодно сказала она, остановившись рядом с Пандав. – Послужи Ках и подари ему удовольствие, – и, протянув руку мимо танцовщицы, коснулась жезлом плеча Селлеб.

* * *

Когда за час до рассвета в дверь осторожно поскреблись, Пандав не откликнулась, хотя проснулась уже давно. Непонятный, мелочный гнев, вызванный отказом жреца, тлел в ней целую ночь.

Селлеб проскользнула в комнату, и Пандав притворилась, будто очнулась лишь сейчас. Тоже мелочно…

– Ну как, ты подарила ему удовольствие? – с легкой иронией спросила она.

– Величайшее.

– А он тебе?

– О, прикосновения мужчин мало значат для меня. Я всего лишь творю обряд перед Ках, – проговорила Селлеб и добавила: – Он пробудет здесь и следующую ночь.

– У него хватит соображения позвать тебя снова, или он выберет один из этих комков жира?

– Он был очень задет моими умениями, и я рассказала ему, от кого переняла их.

– Что-о? – воскликнула Пандав.

– Его голод все еще силен. Чем больше я говорила о тебе, Панндау, и о том, чему ты меня научила, тем больше он разгорался. Он сказал, что ты не похожа на женщину, и если он захочет, тебя могут наказать за то, как ты на него смотрела.

Пандав рассмеялась. Напряжение отпустило ее. Кажется, началось…

– А не захочет ли он познакомиться с моими приемами, так сказать, из первых рук? – она потянулась, поймав пригоршню волос Селлеб, и вздохнула. – В Саардсинмее я даже не взглянула бы на него дважды. Ему пришлось бы добиваться моего расположения, а для этого требовалось быть богатым, умным или поэтом. Как низко бросает гордых Зардук, на самое дно…

Когда Селлеб ушла, на небе проступил первый перламутр рассвета. «Не жди весь день вызова, которого может и не быть», – сказала себе Пандав. Но долгими искайскими днями нечего делать, кроме как ждать.

Так или иначе, зов пришел после полудня, в самый жаркий час. Хозяйка вразвалку вышла во двор и кивком вызвала Пандав из прохладной комнаты.

– Вымойся и приготовься.

– Зачем? – кровь так и закипела в жилах черной девушки.

– Пойдешь на ложе Наблюдателя.

– Я? Тощая непривлекательная тварь из Закора? — воскликнула Пандав, особо выделив последнее слово.

– Оставь дерзость, иначе я прикажу побить тебя. Давно уже пора было сделать это. Постарайся изо всех сил послужить Ках, а то Высший хочет в новолуние продать тебя в прислуги.

Не удостоив ее ответом, Пандав пошла готовиться к служению Ках.

Одна из девочек провела ее к трехстенным покоям, где расположился гость. Дневной свет, хотя и приглушенный в большей части храма, стал плотнее. Это время поэты Элисаара называли Часом золота.

Девочка указала на дверь и убежала прочь. Ее мать, одна из шлюх, сказала ей, что закорианка – демон, как и весь ее народ, и если девочка будет неосторожна, та откусит ей еще не налившуюся грудь.

Пандав постучала в дверь.

– Войди, – нетерпеливо и властно прокричали изнутри.

Пандав скривилась, уговаривая себя успокоиться, и распахнула дверь. Она ступила в золотое марево – поток яркого света, струящегося сквозь большое решетчатое окно. Тень от узора железной решетки падала на все, в том числе и на самое Пандав. Ее поразило изображение сломанных лучей, которое она уже видела в коридоре с лампами, и она захотела узнать, что оно означает.

Затем она бросила взгляд на Эруда, лежащего на ложе. На нем была длинная свободная рубаха из отбеленного льна и более ничего, кроме серебряного браслета, некогда полученного в награду, который он никогда не снимал. Пандав, на которую в свое время дождем лились драгоценные камни и металлы, угадала по этой примете его тщеславие. Кроме того, она разглядела плоский живот и ноги хорошей формы. С годами этого плотного тела будет все больше, но пока он еще вполне строен. Снова ощутив прилив желания, Пандав пристально взглянула на него сквозь золото в воздухе, а затем, подражая храмовым шлюхам, опустила глаза. Одновременно с этим она сбросила накидку, одолженную у Селлеб. Под накидкой на ней был лишь алый пояс-шнур на талии, который подчеркивал черноту ее эбеновой кожи.

Она слышала его дыхание. Какое-то время он разглядывал ее, затем произнес, по-искайски коверкая слова:

– Иди сюда.

Кротко, не поднимая век, Пандав подошла к нему. Когда она достаточно приблизилась, Эруд протянул обе руки и схватил ее, опуская рядом с собой.

– Вижу, они объяснили тебе, как надо смотреть на мужчину?

Он провел пальцами по ее волосам, покрыл груди жадными поцелуями, затем одна его рука оказалась под ее ягодицами, а другая – меж бедер. Жрец перекатился, оказавшись сверху, и сразу вошел в нее – не силой, но и не уделяя должного внимания. После нескольких толчков он зарычал и рухнул на нее, содрогаясь.

Пандав лежала на спине и ждала.

– Я слышал, ты знаешь какие-то приемы, – вскоре обратился он к ней. – Но при этом плохо умеешь возносить хвалу Ках.

– Ты имеешь в виду – предлагать ей мое наслаждение?

Он утвердительно хмыкнул.

– Я ничего не получила, – сказала Пандав. – Или получила, но самую малость. Ты думаешь, это случается силой магии? Или это тайна?

– Ты слишком нагло смотришь и слишком много болтаешь.

– Но как я смогу обучить тебя моим приемам, если должна молчать?

– Ты можешь показать мне. За минуту или около того.

– Тогда ты должен подчиняться мне.

– Подчиняться? – он вскинул голову, изумленный и такой притягательный в своем замешательстве.

– Я должна руководить тобой, – пояснила Пандав. – Ты ведь тоже крадешь у Ках свое удовольствие. Ты думаешь, для нее имеет цену то, что ты делаешь меньше, чем минуту?

– Богохульство, – произнес Наблюдатель, все еще в замешательстве, но при этом продолжая разглядывать ее. Когда она посмотрела ему в лицо, он усмехнулся: – Ты так черна, что я с трудом могу разглядеть твои черты. Только глаза и губы, накрашенные золотом.

Она потянула его голову вниз и поцеловала, одновременно поглаживая его всем телом, тратя время на то, чтобы ему начало нравиться это. Даже самые простые ласки рубинового города стали для него открытием.

Вскоре Эруд восстал и снова захотел ее. Но он уже стал более податлив, любопытен и вместе с тем ленив. Он позволил ей лечь сверху, и, приняв его в себя, она замедлила его неистовство уверенными движениями бедер, натренированных танцем. Она работала, ступень за ступенью вознося его на вершину неуправляемого наслаждения, и когда оно пришло, он громко застонал.

Когда они соединились в третий раз, золотой свет сменился красным, а над горизонтом появилась Застис. Теперь он двигался медленнее. Задыхаясь и иногда смеясь, он по ее указанию лег так, как ей нравилось. Глубоко внутри его не покидало ощущение нелепости. В этот раз сознательными усилиями Эруда собственное желание Пандав наконец-то было насыщено, и лишь получив свое, она позволила излиться и ему. Вспомнив волю Ках, она выразила удовольствие стонами и вздохами. Предоставленный самому себе, он тут же последовал за ней, еще более шумно, и откинулся назад, опираясь рукой на ее талию.

Позже к двери принесли еду. Эруд разделил со своей партнершей ужин – печеную рыбу, сыр, инжир и вино. В противном случае она подралась бы с ним за пищу, и, похоже, он угадал это по выражению ее глаз.

После того, как он успокоился, его искайский выговор стал более отрывистым. Конечно же, он приказал ей остаться на ночь.

Она предвидела это. Чем дольше она будет желанна для него, тем больше у нее шансов.

И все же она начала верить в него. Она дарила ему нежность, какой никогда не испытывала ни к одному мужчине, но иногда притворялась, что утратила влечение. Она играла на его теле, как на музыкальном инструменте – жадно, но отзывчиво. Она предлагала ему постельные игры танцовщиц и воинов, легкие, но изобретательные извращения двора Саардсинмеи. Он проглотил все. Он умел получать удовольствие и к тому же оказался способным к обучению. И разумеется, не хотел ничего знать о ней самой.

В конце концов он с трудом уснул. Она лежала рядом, размышляя о том, как воспринимают в храме его уединение с неправильной рабыней из «Закора». Но она всего лишь женщина и, невзирая на свою дурную кровь, не способна преодолеть волю Ках, одарившую мужчин всевластием. Вероятно, они так думают…

Задремав под утро, она ощутила, как он проснулся и подошел к горшку помочиться. Когда он вернулся, она осознала, что Эруд лежит на боку и смотрит на нее. Ей хотелось прочесть в этом взгляде не только желание, но что там было еще, она не смогла бы сказать.

Она притворилась только что проснувшейся. Он положил руку на ее тело, слегка приласкав. И затем произнес самые лучшие слова, какие только возможно:

– Чрево Ках, я был бы рад забрать это с собой!

– Сделай это, – отозвалась Пандав. – Здесь тебе не откажут.

Он стал немного внимательнее. Она осторожно продолжила:

– Мне говорили, что тебе предстоит долгая поездка по горам. Женщины в тех краях – ничто. Тощие, как палки, хуже меня. И не умеют и половины того, что умею я. Кроме того, ни у какой святой девицы не хватит выносливости на путешествие с тобой. Но я крепкая. Мое тело готово к тяжелым испытаниям, – в этом месте голос Пандав сделался бархатным. Она назвала его ласковым прозвищем, встала на колени, прижимая его к себе, и прошептала ему в самое ухо: – Я люблю тебя. Меня сразила Ках. Позволь мне стать твоей собственностью. Не бросай меня здесь на потеху простолюдинам, ведь моя плоть познала твою. В конце концов, если ты устанешь от меня, и я начну раздражать тебя, ты можешь продать меня по дороге.

– Ты лгунья, чернокожая девка, и подлая тварь, – когда Эруд неожиданно произнес это, она не могла видеть его лица, но была в состоянии представить его выражение. – Продать в дороге – если ты не сбежишь до того. Ты знаешь о награде, положенной за беглых рабов? Сбежавших из храма? За тех, кто раздражает жреца богини?

Пандав отодвинулась от него, села на пятки и заглянула ему в глаза.

– Неужели ты ценишь себя столь низко, если думаешь, что ни одна женщина не может тебя полюбить?

– Что такое любовь женщины? Чепуха, ничто.

– Ты посвящен Ках, святой матери, – лукаво промолвила Пандав. – Разве даже твоя мать не любила тебя?

Он открыл рот – и снова рассмеялся. Подняв руку, он вскользь ударил ее по щеке. Пандав отскочила на пол, ее рука потянулась к ножу в перламутровых ножнах – но к счастью, она сняла их перед тем, как пошла к нему. Ее глаза были глазами леопарда. Она могла бы убить его голыми руками. Но тогда храмовая стража схватит ее и сделает с ней то, что делает с рабынями, раздражающими жрецов Ках.

Что же до Наблюдателя Эруда, то он сгорал от возбуждения. Ей следовало простереться перед ним и вымаливать прощение. Но это создание даже не думало о чем-то подобном. Не женщина, а какая-то смесь болотной кошки, демона и тонкого прекрасного мальчишки с грудями. Его мышцы до сих пор пели от того, что она делала с ним. Он уже снова хотел ее.

– Ты непокорная тварь, – произнес он. – Ках не творила тебя. Где ты родилась? – с этими словами он повернул ее к себе. Понятно, зачем. Но Пандав вырвалась.

– Я не лягу с тобой снова, пока ты не обещаешь мне именем Ках, что возьмешь меня с собой, – сказала она.

– Я могу взять тебя так или иначе.

– Попробуй, – ответила она. В этот жаркий миг у нее мелькнула мысль, что, хотя последствия будут хуже смерти, она могла бы отыграться на нем за все: за храм и храмовую еду, за шансарского работорговца, за волну, уничтожившую город…

– Да, – резко произнес он, ложась обратно. – Тогда иди прочь. И передай хозяйке – пусть пришлет мне другую девушку.

Пандав пожала плечами. Жаркая ярость уже покинула ее. Она подошла к ложу и скользнула на него. Когда она наклонила голову, шелк ее волос накрыл живот и бедра Эруда. Древний способ из историй и легенд, но, во имя лилий Ясмат, в этих обстоятельствах он давал надежду.

Когда он начал корчится и выгибаться дугой, она оторвалась от него.

– Обещай мне именем Ках.

– Нет, сука!

– Тогда заканчивай сам.

Он беспомощно развалился на ложе, разгневанный, но ослабевший от неудовлетворенности.

– Я прикажу им содрать с тебя кожу.

– Ты все еще можешь закончить сам.