Текст книги "Белая змея"

Книга шестая
От Вар-Закориса до Таддры

Глава 18
Сделки

В сумерках окованные медью створки Синих ворот Заддафа закрывались под пение труб. Каждый раз на закате производилась эта церемония, а на рассвете ворота открывали с такой же торжественностью. Это был вардийский обычай, ибо Заддаф, новая столица Старого Закориса, был насквозь вардийским городом. Теперь здесь правил наместник, а короли уплыли домой, за море. Однако ворота оставались памятником завоевателям – их украшали пятидесятифутовые статуи могучих Ашкар, вардийских Анакир, а поверхность стены, выложенная плиткой с фиолетовой глазурью, была видна с расстояния двух миль в обе стороны.

При желании путники могли безопасно заночевать, не входя в ворота. Вокруг столицы широко раскинулись пригороды, и вдоль Южной дороги Заддафа имелось достаточно вилл, храмов и таверн. Болота осушили, однако быстрорастущий лес все еще продолжал вторгаться на островок, застроенный человеком. Даже сквозь мостовые на улицах без конца пробивались щупальца зелени, которые вырывали или обрезали, а корни выжигали. Любой дом на окраине, оставленный без присмотра, съедали джунгли, и он разрушался за десять дней или даже меньше. Душными ночами жарких месяцев в глубинах Заддафа, окруженного каменной стеной, квакали лягушки и стрекотали сверчки, а большие насекомые путались в газовых пологах над кроватями и умирали там, становясь похожими на тускнеющие драгоценности.

Но всадники, только что подъехавшие к воротам, не проявили желания идти на ближайший постоялый двор. Въехав под арку ворот, глава отряда ухватился за цепь, свисающую с бронзового колокола, и позвонил. На площадке сверху показались двое солдат.

– Эй! Что ты себе позволяешь?

– Зову вас, чтобы впустили меня внутрь.

– Перелетай через стену. Или жди до утра. Еще раз дотронешься до колокола, получишь плетей.

– Как бы вам их не получить, – огрызнулся Галутиэ эм Дорфар. – У меня дело к лорду-правителю и совету.

– По какому праву?

– Подойдите и увидите.

Через некоторое время трое разозленных солдат и офицер, оторванный от ужина, спустились по лестнице. Галутиэ предъявил печати. Они произвели впечатление: богиня Высшего совета Дорфара, подлинные золотые змея и скипетр Шансарского Элисаара и лев, оседлавший дракона – символ самого Заддафа.

Тон часовых изменился. Они приоткрыли боковую дверь и позволили Галутиэ и его спутникам проникнуть в город.

Оставив на улице свою свиту из головорезов, Галутиэ с важным видом шел через зал совета Заддафа. Здесь почти никого не было, лишь писцы что-то переписывали за конторками. Семья прочила Галутиэ такую же карьеру, но тот оказался более честолюбив. Он работал, втирался в доверие и пролагал себе дорогу наверх. Сероглазый Галутиэ не был чистой помесью Равнин и Дорфара (наиболее почетный вариант) – со стороны матери в нем имелась изрядная доля таддрийской крови.

Что же до связи его родословной с Равнинами – или вторым континентом, – то никто не мог сказать, где именно она произошла. Галутиэ сам придумал себе прадеда с Равнин и часто говорил, что почти верит в это.

Когда в комнату вошел советник Сорбел, Галутиэ обрадовался. Получивший свое имя в честь вардийского короля, Сорбел был правой рукой лорда-правителя Заддафа. Как бы то ни было, советник казался оживленным.

– Чего ты хочешь, Галут? – Галутиэ поморщился, услышав таддрийский вариант своего имени. – И что за безобразие ты устроил у ворот? Никто здесь не злоупотребляет своими привилегиями так, как ты.

– Мой лорд, свои привилегии я получил за рвение на службе. Мне показалось, что в данном случае срочность не является неподобающей.

– И почему же?

Галутиэ объяснил причину. Сорбел изменился в лице, насторожился и подобрался.

– Эта история о женщине-эманакир… – неожиданно произнес он, помедлил и закончил вардийским выражением: – … слишком хрупкая мачта, чтобы удерживать парус.

– Даже если и так, – Галутиэ сделал вид, что понял фразу дословно, – когда совет Дорфара послал меня изучать Равнины, я был посвящен в эту, как вы выразились, историю. А потом мне пришло в голову, что здешний Совет куда больше нуждается в моих изысканиях… Раз они так считали, смею думать, это важно. Неужели нет?

– Не будь нахален.

– Прошу прощения, лорд Сорбел, долгая дорога портит манеры. Пятьдесят три дня по суше и морю.

– Где этот человек?

– В безопасности. Заперт на постоялом дворе в пяти милях отсюда по Южной дороге Заддафа.

– Хорошо. Подожди здесь.

Сорбел вышел, и Галутиэ сел. Через минуту вошел слуга с блюдом пирожных и бодрящим вардийским вином.

Большой жук, сверкающий, как капля крови кого-то из богов, стучался жвалами в оконное стекло. Один из троих мужчин, находящихся в комнате, подскочил к нему, занося рукоять ножа, чтобы раздавить насекомое.

– Почему бы не позволить ему жить? – спокойно сказал третий. Это были первые слова, произнесенные им за долгое время, поэтому, услышав его, человек с ножом остолбенел.

– Какое тебе дело?

– Ты все равно не сможешь остановить его, – заметил второй. Ибо третий был прикован к столу за железный браслет на правом запястье.

Белокурый полукровка, которого выводило из себя разнообразие насекомых, лишь увеличивающееся по мере их продвижения на северо-запад, поднял рукоять еще выше. За окном звенела и урчала черная ночь.

– В Элисааре считалось дурной приметой убить любое существо перед поединком или боем, – Регер говорил так же спокойно, как прежде. И, как и прежде, другой помедлил. – Ибо боги сразят тебя точно так же – внезапно, без причины и жалости. Как жук, ты можешь не заметить, откуда пришел удар.

Беловолосый головорез Галутиэ уставился на жука и неохотно опустил нож.

– Анакир защищает нас, – произнес он ритуальные слова. Он почитал всех богов и ни одного.

Он вернулся на дальний конец стола, где хохотал второй страж Регера – смуглый полукровка-оммосец.

– Испугался гладиатора? Жди, пока он разорвет цепи. Или он недостаточно силен?

Галутиэ приобрел кандалы сразу же после того, как они сошли с заравийского корабля в приграничном порту, и «настоятельно попросил» Регера принять их как необходимость. Тот не спорил. Когда его сковали, другой конец цепи намотал на руку самый огромный из людей Галутиэ, немой с каштановыми волосами и безумным взглядом. «В конце концов, тебе должно быть все равно, – сказал Галутиэ Регеру, когда это случилось. – Ты ведь раб, не так ли?»

Въехав в Зарависс, они не знали ни минуты покоя, пока не сели на корабль. Галутиэ явно подозревал какой-то хвост за собой, но решил обмануть преследователей, создав видимость того, что они отправились в Дорфар или, по крайней мере, в один из северных заравийских городов. На самом же деле они пересекли Внутреннее море в самом узком месте и достигли рубежей Шансарского Элисаара. В бухте на границе торчало несколько полусгнивших рыбачьих корабликов, и хозяин одной из этих посудин согласился доставить их на побережье Закориса. Стояла безветренная погода, команда гребла, люди Галутиэ бездельничали среди смрада гниющих водорослей, иногда рыбача или ловя водяных змей с бортов. Закорианские моряки почти не обращали на них внимания.

Наконец по левому борту показался Закорис, страна, непроходимая во всех отношениях – джунгли высились в несколько ярусов, заслоняя солнце и даже спускаясь в море. В эти дни Регер обходился без оков, лишь с наступлением темноты цепь прикрепляли к железному кольцу на мачте. Когда второе плавание – двадцать душных, бездумных дней и проведенных на якоре ночей – закончилось в Илве, одном из портов Вар-Закориса, Галутиэ привел откуда-то несколько маленьких лошадок. Цепь удлинили, и немой с Регером смогли ехать рядом. Во время ночных привалов Галутиэ, не доверяя немому, сам перехватывал цепь Регера. «Можно я лягу с тобой, дорогой?» – спрашивал он в своей обычной издевательской манере. Но и тогда, как прежде, Галутиэ не удостоил его и нескольких слов. Разве что ворчал по утрам: «Как чудесно ты спишь! Ни храпа, ни кошмаров. Научи этому остальных, а то их стоны и сопение нагоняют на меня бессонницу».

На Южной дороге Заддафа, в деревнях и пригородах, люди принимали Регера за преступника – а может быть, не его, а немого, скованного с ним цепью. Однажды из придорожного храма появились несколько чернокожих жрецов и начали чистить дорогу, по которой проехал отряд – как от конского навоза, так и от оставшейся после них недоброй ауры. В общем, покоренные закорианцы казались менее интересными, чем вардийские завоеватели. Вардийско-закорианских помесей почти не встречалось, однако народ не выглядел угнетенным. Ближе к столице завоевателей закорианцы соблюдали больше вардийских обычаев, одевались и вели себя в основном как вардийцы, и владели двумя языками. Тут и там встречались изображения черной Ашкар-Анакир, но никогда – белокожих Зардука или Рорна.

В Заддафе имелся закон относительно нарушителей спокойствия после полуночи. Поэтому на постоялом дворе стояла полная тишина, и стук копыт с дороги был слышен вполне отчетливо.

– Наши возвращаются, – сказал беловолосый полукровка и, расслабившись, метнул нож, затрепетавший в деревянной стене.

Свет факела ударил в окно, о которое незадолго до этого бился жук. Но когда дверь распахнулась, за ней не оказалось ни Галутиэ, ни его свиты. Там стоял подтянутый вардийский офицер с пятью стражниками-закорианцами. Вардиец потребовал, чтобы ему выдали Регера, и люди Галутиэ подчинились.

– Вижу, ты честный человек, – сказал офицер во дворе. – Если поклянешься богиней, что не попытаешься сбежать, то можешь ехать до города свободным.

– Я не поклоняюсь богине, – ответил Регер с правдивостью хорошего ребенка, как подумал вардиец, предпочитая держать это мнение при себе.

– Что ж, искренний ответ. Поклянись именем любого бога, которого предпочитаешь, или просто дай слово – думаю, этого хватит.

– Хорошо, – кивнул Регер. – Считайте, что я его дал.

Зал без окон освещали лампы. Широкое отверстие в потолке прикрывал холст. Мотыльки все еще сыпались вниз мелким дождем. Кроме Регера и Галутиэ, в зале не было людей, не принадлежащих к народам богини. Светлые волосы, янтарные глаза, бледный загар, свойственный людям Равнин, шансарцам и вардийцам. Если у кого-то в роду и имелись смешанные браки, на потомках это не сказалось.

Лорд-правитель Заддафа опустился в резное кресло, Сорбел встал позади. Рядом с Сорбелом стоял другой человек, высокий и хорошо сложенный, одетый, как шансарский принц. Лорд-правитель немедленно повернулся к нему.

– Что скажешь?

Шансарец устремил на Регера пристальный взор хищной птицы. Желтые глаза вспыхнули, рот искривился, унизанные кольцами руки разошлись в стороны в знакомом жесте – так держат поводья колесницы. И тогда Регер вспомнил шансарца. Конечно, не лицо и не имя – но его самого и час встречи с ним.

– Он заявляет, что он раб из Элисаара, именуемый Лидийцем, – подал голос Сорбел.

– Да, ваши ищейки выше всяких похвал, – произнес шансарец, не спуская глаз с Регера. – Мы мчались ухо в ухо, Лидиец. Но я не стал говорить в Шансаре, что Рорн разгневался. Ибо на самом деле гневалась Анакир.

Лорд-правитель откашлялся. Шансарский принц, владеющий поместьями в Ша’лисе и Кармиссе, который однажды ездил в Элисаар для участия в Огненных скачках, повернулся и сказал:

– Повелитель, мы бок о бок мчались с ним по утесу над морем. Он тоже это помнит. Там он вместе с Рорном, их несуществующим морским божеством, сделал из меня посмешище, когда после того, как затряслись земля и вода, его колесница обошла мою. Я мог выиграть скачки, если бы не этот раб.

– А что скажешь ты? – осведомился лорд-правитель у Регера.

– Он тоже участвовал в Огненных скачках, как и говорит. Тогда мы были ближе друг к другу, чем сейчас.

– И ты выжил во время разрушения Саардсинмеи? – лорд-правитель, как и прочие в зале, с некоторым упрямством отказывался верить. – Но как?

– В убежище на Могильной улице, – ответил Регер.

– Ты доверился гробнице?

– Он участвовал в похоронных обрядах по своей возлюбленной, – вмешался из угла Галутиэ. – По ней .

Вардийский офицер за спиной Регера отшатнулся.

– Молчи, Галутиэ. Ты считаешь себя слишком умным, – заметил на это Сорбел и обратился к Регеру голосом, прозвучавшим как резкий скрежет: – Тебя просили описать, как ты спасся.

– Готов успокоить вас, лорды. Если вы боитесь, не восстал ли я из мертвых, то скажу вам – нет, – произнес в ответ Регер.

Великолепный выпад. Это ощутили все, кто находился в зале.

– Был слух о человеке с арены, которого исцелили, – сказал Сорбел.

– Женщина, о которой вы говорите, действительно эманакир, – отозвался Регер. – Но в Элисааре считают колдунами всю вашу светлую расу.

– Галутиэ обещал нам, что поймает тебя и приведет сюда как пленника, – резко произнес Сорбел. – Пожалуйста, объясни, как в этом свете расценивать твои слова и действия.

– Я шел с Галутиэ по собственному согласию.

– Но на тебе были цепи.

– Вардийский офицер сохранил цепь. Может быть, он вернет ее на меня, – попросил Регер.

Не задавая вопросов, вардиец быстро надел на Регера оковы и цепь.

Регер защелкнул оковы на кисти и, продолжая держать в другой руке конец цепи, медленно потянул ее из браслета. Через несколько мгновений звенья цепи изменили форму, словно размягчились в горне. Люди в комнате молча наблюдали за этим зрелищем, пока цепь не выскочила из браслета и Регер не сбросил ее на пол. Еще быстрее он сломал запор на браслете и тоже сбросил его вниз.

Шансарский колесничий неловко захлопал в ладоши.

– Висский пес принес свой стадион в Заддаф. Славьте его. Давайте сделаем ему венок.

– Давайте сначала выясним, что за венок он желает, – прервал его Сорбел. – У нас есть вопросы к нему, но у него есть собственные вопросы. Взгляните на него. Этот человек – не раб. Мы думаем, что ему известна какая-то тайна. И он презирает наши подозрения. Думаете, растянув его на углях, или выпоров и искалечив, мы добьемся согласия? – Сорбел взглянул на Регера. – В тебе есть кровь Равнин?

– Насколько мне известно, нет.

Сорбел положил свою узловатую руку на его горло.

– А есть ли в тебе, насколько тебе известно, кровь Ральднора эм Анакир?

Зал заволновался. Лампы заколыхались и замигали от неровного дыхания собравшихся.

– Разве я дал повод считать меня потомком Ральднора? Моя мать – искайская женщина с фермы, выданная замуж за крестьянина из горной долины.

– Тогда чего ты хочешь? – потрясенно выкрикнул Сорбел, в водовороте чувств утративший самообладание опытного дипломата.

– Так сложно догадаться? – вопросом на вопрос ответил Регер. – Мне знакома женщина Аз’тира. Как и вам, мне интересно, может ли она жить во плоти после смерти. И если это так, куда она ушла.

Как и в древних дворцах Висов, в залах Совета Заддафа имелась подземная часть. С верхних этажей, заполненных протоколами, чиновниками, формальностями и тайными поздними заседаниями, коридоры спускались в провал высохшего речного русла. Там не слышался даже назойливый звон насекомых – но иногда там раздавались совсем иные звуки.

Камера, освещенная двумя глиняными лампами, была не слишком тесной, в ней даже имелась жаровня для защиты от сырости и холода. Вдоль одной из стен лежал чистый соломенный тюфяк. Тюремщик, занимавшийся обеспечением камер, обещал вскоре принести щепки для растопки, масло и еду. А если понадобится, он мог бы достать вина и даже женщину.

– Не унывайте, господин, – сказал он в заключение. – Я не знаю ни одного человека, который задержался бы здесь дольше, чем на шесть месяцев.

Регер уселся на тюфяк и стал ждать.

Он думал, плавно прослеживая последовательность этапов жизни, о путях опыта, которые привели его сюда. Переплетение нитей в ткани, гобелены с изображениями колесниц, мечей и шумящей толпы, огонь, вырывающийся из воды, словно металл из ножен – и мраморная пыль. А у кромки в искайских сумерках – его мать, не имеющая лица. И через все тянется хрупкая нить, белая, как сердцевина пламени в лампе.

«Вспоминай меня иногда». Так написала ему эманакир перед тем, как погиб город. Живая или мертвая, она притягивала его. Он вспоминал. Он помнил ее.

Пока он вспоминал, другой человек подошел к двери камеры и заглянул сквозь решетку. В неверном свете янтарный шансарский глаз увидел статую задумавшегося короля, сделанную из позолоченной бронзы.

Шансарец щелкнул пальцами, и тюремщик пропустил его в камеру Лидийца.

Регер не поднялся ему навстречу и таким образом стал королем, дающим аудиенцию, не поднимаясь с ложа. Очевидно, он не печалился, не сомневался и не беспокоился о себе. Ни ему, ни для него уже ничего нельзя было сделать. Кроме того, он был честен. Он все сказал.

Шансарский принц посмотрел вниз, на сидящего короля.

– Значит, Огненные скачки все еще свежи в твоей памяти? Останься твой город на месте, я вернулся бы на следующий год и победил тебя.

– Возможно.

– В этом зале наверху ты видел собрание союзников, которые не доверяют друг другу и вообще всему на свете, – продолжал шансарец. – Меня призвали от провинции Элисаар. Я рассказал им то, что мне известно, славную историю. Ты тоже хочешь, чтобы я рассказал ее?

– Затем я сюда и пришел.

– Я не собираюсь ничего приукрашивать. Я не платный шпион Вардата, как этот дорфарианец Галутиэ, который лижет им пятки. Я почитаю богиню. Моя страна за океаном первой присягнула в братской верности Ральднору и Равнинам. Ваткрианцы претендуют на то, что первыми были они, но они лгут – первым был Шансар. Теперь же Равнины разделились на две расы, и одна из них – враг. А история такова. Незадолго до конца времени Красной Луны через северный Элисаар проезжала девушка-эманакир. Ее сопровождали двое или трое слуг, которые служили ей так, как всегда служат белым. Молодой лорд из шансарской провинции увидел ее на улице и вспомнил, как блистала ее красота в Саардсинмее, где он искал успеха в некоторых делах. Он отправил к ней домой вежливое послание, интересуясь, она ли та госпожа, и если это так, поздравляя с тем, что она успела покинуть город перед уничтожением, как и он. В ответном послании говорилось, что она стала свидетельницей трагедии или ее последствий. Принц пришел к ее дверям, но они были закрыты. Кто рассердил эманакир? Ему пришлось уйти.

– Ты и есть этот принц? – спросил Регер.

– Я, – шансарец сделал изящный жест. – Казарл эм Шансар.

– Ты встречался с ней в Саардсинмее.

– Наблюдал за ней, после колесниц. Но с тех пор она принадлежала тебе. Или говорила так.

– И все же ты видел ее достаточно часто и близко, чтобы узнать во второй раз, на севере.

– Я в этом клялся? Та женщина на улице была под покрывалом. Однако, знаешь ли, женщина, которая завладела твоим воображением… посадка головы, походка, движения – все это застревает в памяти.

Регер ждал. Некоторое время Казарл эм Шансар изучал его, затем протянул:

– Неужели ты не понял? Она похвалялась передо мной, когда посылала письмо с заявлением, что выжила.

– Я понял это.

– Она и перед тобой хвалилась силой своего народа? И тем, что он может повергнуть гордый город черной расы, чтобы дать пример?

Регер не ответил. В его памяти был упавший ястреб и надменная Аз’тира, стоящая на коленях и рыдающая в ужасе. Не только ее народ, но и она сама тоже разделилась надвое. Как ему казалось, это и побудило ее, коварную ведьму, позволить убить себя.

– Сейчас дикие россказни ползут по Элисаару и провинции, словно сорняки, – продолжал Казарл. – Возможно, с ее же подачи. Женщина из Саардсинмеи задумала убить ее и сделала это, ее видели в могиле. А после землетрясения и волны эманакир возродилась в своем теле, которое излечила от смерти ее магия.

– Люди Равнин верят в то, что жизнь неугасима.

– Но не плоть, которая подвержена тлению. В Шансаре есть легенды о героях, которые возвращались в собственные тела, если возникала нужда в них. Считается, что Ральднор сделал это во время не-войны с Закорисом.

Одна из ламп вдруг протекла, и ее свет стал красным. Словно это было сигналом, шансарец опустился на пол напротив Регера.

– Теперь я поведаю тебе вторую историю. В Таддре существует чудесный город. Или за Таддрой, в лесах далеко на западе. Это настолько далекая и забытая земля, что даже Вольный Закорис не жаждет заполучить ее. Этот город построили эманакир. Отчасти с помощью магии, отчасти благодаря труду рабов-Висов.

– И кто бывал в этом городе?

– Может быть, и никто. Слухи ползут вдоль рек. В Дорфаре говорят – вымысел. Потомок Рарнаммона – трус и вольнодумец. На его личном гербе изображен дракон, то ли обнимающийся, то ли борющийся со змеей. Он будет повелителем гусей. Все же он платит ищейкам, таким, как Галут, чтобы прояснить кое-что. Но Галут выяснил, что Висы могут лишь соперничать друг с другом в мелочах, а жители Равнин ослепили их или украли глаза. Никто не видел города эманакир… кроме их самих.

– Она ехала на запад?

– Так мне сказали. Она пропала, словно белый дым. Хотя по всему Вар-Закорису теперь ходит легенда о воскресшей богине. В некоторых закорианских деревнях, далеко в лесах, ты найдешь ее алтари. Сейчас появился новый план – послать на запад людей, миссию обреченных. Леса непроходимы. Сердце Таддры всегда было землей потерянных. Даже боги и герои пропадают там навсегда. Джунгли крайнего запада глубже, чем самые глубокие моря. Тем, кто туда входит, нужны крылья. Но это значит, что эманакир летают, – неожиданно заключил Казарл. – Она говорила тебе об этом?

Треснувшая лампа погасла. Другая тоже, но без всякого предупреждения.

– Духи подслушивают, – раздался в темноте голос шансарца. – Или у тебя есть сила. Да, я уверен, что это так. Во время скачки по утесам я чувствовал это.

– Колесницы живут собственной жизнью. Это тебе скажет любой настоящий колесничий.

– Это и есть Сила. Но вы, Висы, всегда приписываете ее внешнему миру. Ваши боги печальны, но опасны, потому что вы вкладываете в них слишком много, – Казарл склонился вперед. Его голос понизился до шепота: – Вардийцы могут убить тебя – настолько велик их страх.

– Меня предупреждали об этом.

– И ты все равно пришел сюда? Значит, это она позвала тебя. Выйдя на свободу, пойдешь ли ты в город на западе, который то ли существует, то ли нет?

– Если это зов ведьмы, наверное, у меня нет выбора, – ответил Регер, помолчав мгновение, и добавил: – Но что я должен тебе?

Судя по звону драгоценностей на запястьях и поясе, Казарл встал.

– Было одно мгновение, когда мы бок о бок неслись на колесницах. Подумал ли ты тогда: «Братья, которые сражаются за право первородства»?

– Да.

– Ты владеешь мысленной речью. Совсем чуть-чуть, слабым прикосновением. Не настолько, чтобы твой висский мозг сошел с ума. Сейчас в темноте мы заключаем сделку. Не спорь, Регер эм Ли-Дис. Некоторые вещи в этой жизни обязаны случаться. Наверху Сорбел весь изошел на пену, но я уговорю лорда-правителя. Мы пойдем на запад, ты и я.

Вторая лампа, недавно угасшая, вспыхнула и с шипением начала светить. Когда Казарл стукнул в дверь камеры и вышел, она снова ярко загорелась.

– Его спрашивали долго, и он отвечал открыто. Писцы занесли его рассказ на бумагу. Но он Вис. Как можно подумать, что он сообщник эманакир?

Сорбел стоял, заслоняя рассвет в высоком окне лорда-правителя.

– Его не допрашивали с пристрастием, мой повелитель.

– Не знал, что тебе нравится пытать людей.

– Мы вступили в войну, мой повелитель, и вам это известно. В войну против магов. Сначала мы считали себя частью избранных и друзьями белой расы, такими же светлыми, как и они. Но эманакир – альбиносы и присвоили себе знак белой змеи. Даже их собственный народ-прародитель, люди Равнин, стал чужим Лишенным Тени. Поэтому выходит, что мы подвергаемся риску наравне с темными людьми Дорфара и Элисаара и почти не способны защитить себя.

– Я уже усвоил все эти истины, Сорбел.

– Они могут напасть на нас так и тогда, когда пожелают. И они нападут на нас, потому что это враждебный и высокомерный народ, к тому же наделенный Силой. Разве мы, находясь в таком положении, можем оставить без внимания даже песчинку?

– Как заметил этот Регер, тебя, Сорбел, тоже могли бы счесть колдуном на юге, востоке и в Междуземье.

– А Казарл – шансарец и сумасшедший, как и весь его народ.

Лорд-правитель слегка рассмеялся. Он очень устал и мечтал о простых радостях жизни – завтраке и сне.

– Да, Казарл – шансарец.

– С другой стороны, мой повелитель, мы знаем, что он богатый искатель приключений. Если неистовство толкает его к городу на западе…

– Возможно, город существует. Возможно, что он его найдет. Это может обернуться нам на пользу.

– Найдет с помощью Регера Лидийца.

– Обдумай все, Сорбел, – произнес лорд-правитель. – Если Регер был ее любовником, причем любимым до такой степени, что она спасла его – а похоже, что так оно и было, – то, скорее всего, она хочет, чтобы он вернулся. Возможно, если разрешить ему беспрепятственно добраться туда, установится сверхъестественное равновесие. Тебе, Сорбел, должна быть известна ценность таких сделок.

– Мне снятся сны, – отозвался Сорбел. – Жена говорит, что я кричу, пока она не разбудит меня. Я лежу в ее объятиях, как ребенок, содрогаясь от ужаса, и не могу вспомнить, почему так, где я побывал и что видел.

– Казарл отправится в свое путешествие вне зависимости от решения совета Заддафа. Так пошлем Лидийца с ним. Они никогда не вернутся из лесов, потому что оттуда никто не возвращается. Возможно, через десять лет мы будем все так же обсуждать этот вопрос. А может быть, наши страхи по поводу эманакир – всего лишь дурной сон. Богиня разбудит нас, и мы будем лежать в ее объятиях.

Сорбел отвернулся от окна. Свет восходящего солнца обтекал его.

– Когда при мне в Совете пересказывали сплетни о чародеях, которые теперь способны возвращаться после смерти, я отмахивался от глупой болтовни, – проговорил он, черный на фоне света за спиной. – Но здесь, в личной беседе, я могу сказать, что верю им. Словно кто-то шепчет мне в ухо, ночью, в темноте: против сверхъестественного врага, который ненавидит нас и умеет не умирать, любая борьба безнадежна. Или нет?

– Борьба зачастую бесполезна, – ответил лорд-правитель. – А надежда, как злая гадюка, соблазняет лишь для того, чтобы больнее укусить. Но даже если так, должно быть какое-то иное состояние – не отчаяние, не надежда и не борьба. Какая-то вера или знание, не имеющее имени, но определенное. Зацепись за него, Сорбел. Или позволь ему поймать себя и унести.

Дорфарианский агент Галутиэ воссоединился со своими людьми на постоялом дворе. Злобно размахнувшись, он швырнул золото на стол, и пока головорезы ругались и дрались из-за него, объявил:

– Недодали. Эти ублюдки урезали нам плату.

Он был возмущен покровом секретности, под которым действовал совет союзников в Заддафе. Правда, обходными путями ему удалось выяснить, что Регер в тюрьме, но это не слишком обеспокоило Галутиэ. Дорфарианский таддриец, имеющий призрачного прадедушку с Равнин, отнесся к этому философски и перевел свой взгляд на другой предмет.

Он разрешил своему отряду развлечься в городе этим вечером. Завтра они должны были вернуться по Южной дороге в Илву, где он рассчитывал встретить кое-кого – точнее, Йеннефа. Пока они плыли через море от Зарависса, Галутиэ догадался, что за ними следует не кто иной, как Йеннеф. Скорее всего, ланнец посчитал, что они направятся прямо в Дорфар, поскольку Дорфар платил им обоим. Галутиэ позаботился, чтобы тот нашел доказательства этому. Желая иметь что-нибудь в запасе, он даже оставил далеко на севере послание для Йеннефа на случай, если тот до сих пор не понимает, в чем дело. Но Галутиэ был уверен, что в конце концов Йеннеф направится на вардийский запад, где законы Дорфара не слишком-то способны помочь или защитить. А шпион не забыл хватку ланнца и острый металл у горла.

Пока его люди развлекались со шлюхами и напивались, он совершил приношение в храме Анакир-Ашкар. Это была кровавая жертва, которая разрешалась здесь. Он просил богиню даровать ему право на месть, что казалось ему вполне допустимым. Из всех ее восьми воздетых рук – каждая из кости палюторвуса, добываемой в Заддате, с янтарными браслетами, золотыми пальцами и топазом на ладони – он смотрел лишь на руку возмездия.

Сквозь дым Галутиэ привиделось, что богиня улыбнулась ему.

Он чтил и восхвалял ее, она была его божеством, и он давал ей то, что ей нравится. Она не должна оставить без внимания его просьбу.