Текст книги "До и после"

Глава 7
Любовь в поезде

За время моего отсутствия родители сумели сэкономить и отложить чуть больше двух тысяч рублей. Поскольку тбилисские спекулянты «заряжали» немыслимо высокую цену, решили ехать в Москву. Импортную спальню или столовый гарнитур купить можно было только там. Через знакомую кассиршу взяли два плацкартных билета и через несколько дней скорым поездом Тбилиси – Москва отправились с мамой в путь.

Неловко признаться, но до двадцати лет мне так и не довелось попробовать вкус женщины. Одноклассницы, как и полагается кавказским девушкам, блюли себя до замужества и позволяли только лишь поцелуи. В «учебке», без увольнительных в город, на встречу с женщиной можно было не надеяться. За полтора года в богом забытом Ахалцихе однажды вроде бы представился удобный случай с женой офицера, но и тот сорвался. Поэтому поезд, переполненный туристками из России, был именно тем волшебным местом, где все и должно было произойти впервые.

Помог матери уложить чемоданы, застелил белье и рванул по вагонам на разведку. Повезло практически сразу. В одном из тамбуров столкнулся с курящей у окна одинокой девушкой. На вид ей было лет двадцать пять. Затянутые в джинсы стройные ноги, вьющиеся светлые волосы, высокая грудь.

«То, что надо!» – сгорая от нетерпения, воскликнул я про себя.

Договорились практически сразу. По всей видимости, девушка была на той же волне. Звали ее Мариной. Согласие получено, оставался вопрос – где? Можно было воспользоваться туалетом, но получать первый интимный опыт в таком непрезентабельном месте не хотелось. От старших товарищей слышал, что проводники спальных вагонов за определенную мзду на время предоставляют свободное купе. Оставив девушку ждать в тамбуре, направился в нужный вагон. Стесняясь, долго и невнятно объяснял ситуацию проводнику.

– Бабу, что ли, трахнуть хочешь? – по-простому поинтересовался тот.

– Очень хочууу.

– Ну, так гони червонец, и четвертое купе на два часа в твоем распоряжении.

– А можно пять сейчас и остальные после?

– Можно.

Не задерживаясь ни на секунду, помчался назад. Двухчасовая любовная скачка пролетела мгновенно. Реальность оказалась намного слаще моих девственных фантазий. Платить оставшиеся пять рублей проводнику не имело никакого смысла. Тихо открыв дверь, мы незаметно покинули вагон. На сэкономленный пятерик купили бутылку вина в ресторане и вернулись в купе Марины. Она пошушукалась с попутчицей, та, понимающе стрельнув глазами в мою сторону, вышла в коридор. Скачка возобновилась. Через достаточно длительное время, тактично постучавшись в дверь, соседка вернулась. Тут я вспомнил о маме, которую шесть часов назад оставил в соседнем вагоне.

– Волнуется, наверное, – чмокнув Марину, поспешил назад.

– Ты где пропадал? Я тут вся извелась, не зная, что думать, – с нарочитой строгостью выговаривала мать.

С утра ни свет ни заря опять рванул к Марине. Бинго! Оказывается, попутчица сошла этой ночью на какой-то станции, ехать нам почти до самой Москвы одним в уютном купе! Сунул проводнице червонец с просьбой не подселять в купе никого, предупредил мать, чтобы не ждала, сам пулей вернулся к девушке. Наконец-то при дневном свете мне удалось рассмотреть ее лицо. Марина косила на оба глаза и, чтобы скрыть этот дефект, постоянно отводила взгляд.

«Как мило», – подумалось мне.

В тот момент избранница казалась самой красивой и привлекательной. До станции, на которой она выходила, ехать оставалось часов десять. Все это время, с короткими перерывами, нас было невозможно оторвать друг от друга.

В Москву приехали вечером. До знакомых, у которых собирались жить, добрались затемно. Почему-то не верилось, что нахожусь в столице страны, лучшем городе мира. Вид с балкона почти ничем не отличался от тбилисского – такие же скучные типовые многоэтажки спального района, поэтому решил, не откладывая до завтра, увидеть Красную площадь сейчас же. С трудом разобравшись со схемой метрополитена, определил нужный маршрут и уже через полчаса очутился на станции «Площадь Революции». Поплутав немного по переходам, наконец выбрался на улицу и замер при виде кремлевских башен. А вот и Красная площадь, Мавзолей Ленина, Спасская башня, собор Василия Блаженного!

– Здравствуй, Москва! – с восторгом вырвалось у меня.

Не спеша, фотографируя глазами все, что попадалось в поле зрения, обогнул Кремль и последней электричкой вернулся назад.

С утра отправились на Ленинский проспект к «Дому мебели». Денег хватало лишь на румынский столовый гарнитур и мягкую тройку из ГДР, но и это можно было приобрести только по московской прописке. Благо жители близлежащих домов за пятьдесят рублей решали вопрос. Договорились с женщиной, предлагающей прямо у входа в магазин такие услуги. Подошли к кассе, она предъявила паспорт и оплатила чек, а уже через пару часов товар находился на ее квартире. На следующий день аккуратно упакованная мебель укатила багажным вагоном в Тбилиси.

Глава 8
КПЗ в Гаграх

Июнь выдался на редкость жарким. Стоило бы оставить раскаленный город и махнуть на недельку к армейскому другу в Гагру. Просить у родителей денег не хотелось, поэтому занял у друзей. Сорока рублей должно было хватить на билет и койку в каком-нибудь сарае, а там будь что будет.

Гагра была тем райским местом, куда слетались красавицы со всего Союза. Многокилометровый городской пляж буквально до сантиметра устилали обнаженные женские тела. Бери – не хочу! Вечерами свободную лавочку не найдешь. Кусты субтропических парков и скверов стонали страстными охами и ахами. Во всех дискотеках и барах крутили исключительно Антонова – «Летящей походкой ты вышла из мая…» И как тут, потеряв голову, не пуститься во все тяжкие? В первую же ночь стюардесса Нина из Оренбурга взмолилась под утро:

– Может, поспим часок?

– Еще раз, лапочка, и отбой.

Днем выползали перекусить, высыпались на пляже, брали спиртное и возвращались назад. При таком раскладе деньги улетучились уже на второй день. Заделаться альфонсом? Неблагородно. Отстучать домой телеграмму с просьбой подкинуть рублей пятьдесят? Не вариант. Попросить взаймы у родителей армейского друга? Неудобно. Клянчить у прохожих? Да лучше сдохнуть! Оставалось воровать.

Легенда о том, что Христос отпустил грехи вору, распятому рядом с ним, вселяла в мое сердце надежду на прощение, а фирменные джинсы, очки и кошельки загорающих на пляжах курортников так и просились в руки.

Первая же «покупка» оказалась более чем удачной. За джинсы и лежащие в кармане часы Seiko местные барыги отвалили сто рублей. Прогуляли все очень быстро до последнего рубля.

Дня через два, не помню почему, оказался поздно ночью на вокзале. По пустому перрону прогуливалась парочка отдыхающих. Попросил у мужчины прикурить. При вспышке зажигалки на его руке сверкнула золотая «печатка». На «гоп-стоп» не собирался точно, а тут как черт попутал. Засветив в руке нож «лисичку», потребовал снять перстень. Неожиданно для меня мужчина подчинился беспрекословно.

– Бабки гони. И сережки подруга пусть снимает.

Денег было немного, но по «прикиду» можно было догадаться, что на съемной квартире у этой парочки «лавэ» должно быть предостаточно. Легкость, с которой они расставалась с золотом и деньгами, подстегнула, окончательно сбрендив, я оставил женщину с собой, а мужика отправил за деньгами.

– Жду тридцать минут. Принесешь двести рублей, получишь спутницу обратно целую и невредимую.

– Хорошо, хорошо. Мы здесь рядышком живем. Я мигом.

– А ты, милая, не волнуйся, в любом случае ничего плохого не произойдет. Посидим, подождем, посмотрим, насколько ты дорога мужу. Не появится вовремя, разойдемся, как будто не встречались.

Женщина успокоилась. Минут сорок шутили, мило болтая о разном. Нам обоим ситуация не казалась драматичной – забавная игра, не более. Вдруг замечаю, как по другую сторону железнодорожных путей медленно, с потушенными фарами, движется милицейский «газик».

– Совсем не любит тебя муженек. Прощай, красавица!

Встаю с лавочки и, не оглядываясь, ухожу быстрым шагом. Из-за угла навстречу выскакивают двое в штатском. По лицам определяю – менты! Замедлив шаг, спокойно прохожу мимо. Только после истеричного крика потерпевшей: «Держите, это он!» – срываюсь сломя голову вниз по лестнице, ведущей в город.

На бегу сбросив золото и нож, вылетаю на площадь, оцепленную милиционерами. Как заправский регбист, прорываюсь в сторону парка, но, споткнувшись о чью-то ногу, грохаюсь на асфальт. Короче – скрутили, защелкнули наручники, запихнули в машину и повезли в КПЗ. По дороге один из сопровождающих начинает нашептывать:

– Факты и нож твой у меня. Поведешь себя правильно, фигурировать в деле они не будут.

Сообразив, что речь идет об откупе, неуверенно ответил:

– Намек понял, начальник.

Деньгам на взятку взяться было неоткуда, но я и не переживал по этому поводу. Почему-то казалось, что за невинную выходку меня отдубасят как следует, а после пятнадцати суток за хулиганство отпустят с миром. На самом деле все пошло совсем не так.

– Фамилия, имя, место прописки, – начал сухим голосом офицер КПЗ.

Представив состояние родителей, которым сообщат о проделках сына, назвал вымышленное имя и несуществующий адрес. Потяну время, а там видно будет. Играя в «непонятку», плел какую-то чушь о задержании ни за что, до тех пор пока в кабинет не завели потерпевших. Те, естественно, опознали преступника и дали показания. Потом вошел милиционер, намекнувший в машине о взятке, и выложил на стол золото и нож!

«Приплыл», – мелькнуло в голове.

Закончив оформлять протокол, офицер, улыбаясь, констатировал:

– Итак, дружок, картина для тебя вырисовывается не очень приятная. Разбойное нападение, захват заложника и вымогательство, вот тот букет статей, с которым пойдешь на срок. Поскольку самая тяжелая из них – разбой, светит тебе от семи до пятнадцати лет строгого режима.

Рассудок мой категорически отказывался переваривать такую информацию.

«Не может быть! За несколько грамм «рыжья» такой срок? Понты колотят, цену набивают», – крутилось в голове.

Оглушенного таким раскладом, меня отвели в камеру. Поприветствовав сидельцев, улегся на нары, отполированные за долгие годы телами арестантов, и сразу же провалился в сон. Проснувшись, некоторое время никак не мог сообразить, где нахожусь.

– Привет, братишка! Я Сандро, – протянул руку один из сокамерников.

На вид ему было чуть больше сорока, а по наколотым на пальцах перстням можно было понять, что «чалиться» ему приходилось не раз.

– За что закрыли? – поинтересовался он.

– Да вроде как ни за что. Несут пургу про какой-то разбой и клеят статью по беспределу.

Выслушав историю до конца, Сандро, похлопав меня по плечу, стал втолковывать:

– Менты не понтуются. Есть опознание и показание двух «терпил», нож с твоими отпечатками, «рыжье» опять же у них, так что все очень серьезно. Прекращай «сухариться» под чужим именем, называй точный адрес и подтягивай родителей. Без их помощи тебе точно гнить в лагерях в лучшем случае лет восемь. А так, глядишь, предки сумеют договориться с потерпевшими, следствием и судом.

В его словах был резон. Взвесив все, я забарабанил в дверь камеры:

– Дежурный, к начальнику меня!

В кабинете начальника назвал свое настоящее имя, адрес и домашний номер телефона.

– Так-то лучше. Уведите арестованного.

Шагая по коридору в камеру, я навсегда прощался с мечтой об Академии художеств. Беззаботная вольная жизнь закончилась, начиналась знакомая по рассказам бывалых друзей – тюремная.

Сандро, имеющий за плечами семь ходок, оказался авторитетным «бродягой». Корону вора не носил, но считался кристально чистым мужиком, к словам которого прислушивались многие. В общем, поучиться у него было чему. Сблизились мы очень быстро, и он почти с отеческим теплом часами втирал мне о житье-бытье за решеткой. Гагрское КПЗ находилось прямо на берегу моря. Прислушавшись, можно было слышать плеск волн и отзвуки песенок все того же Антонова…

«Эх, бляха-муха! – думалось мне. – Как там стюардесса Нина? Извелась небось вся, переживая, что бросили ее, даже не попрощавшись…»

От семи лет! Двое суток прошло всего, сколько еще впереди? Трудно было представить такой длинный срок. Только что отбарабанил два года в армии, и на тебе – тюрьма!

С утра навалилась проблема, с которой никогда раньше сталкиваться не приходилось. Этого еще не хватало. Ах, Нинка, Нинка. Выделения были настолько обильны, что трусы приходилось менять несколько раз в день. Благо родня одного из сокамерников подсуетилась и передала в камеру несколько комплектов нижнего белья.

– Ни в коем случае не соглашайся на этапирование в тюрьму, лечить тебя там никто не будет. Добивайся встречи с «лепилой» здесь, иначе хана тебе, братишка, – наставлял Сандро.

Пришлось поднимать «кипиш». Громыхая кружкой по двери, я заорал в приоткрытую «кормушку»:

– Врача мне, врача! Вскроюсь! Врача!

Прибежавший дежурный успокоил, пообещав решить вопрос в течение нескольких часов. После обеда меня вывели из КПЗ в наручниках, посадили в машину и повезли в городскую больницу. Казалось, что мелькающую за окном изумрудную зелень парков, синеву моря, пики гор в пелене тумана вижу впервые. Взгляд метался из стороны в сторону, останавливаясь на фигурках девушек в укороченных платьях, кружках пенистого пива в руках мужиков, целующихся влюбленных. Ветер приятно обдувал лицо. Дыши – не надышишься!

В сопровождении двух милиционеров, с гордо поднятой головой, этаким Робином Гудом, позванивая «браслетами», я шагал по коридорам больницы, раздавая комплименты молодым медсестрам. Картина заболевания была настолько очевидна, что врач, без всяких анализов вколов мне сильнодействующий антибиотик, обратился к конвоиру:

– В течение трех дней ко мне на укол.

Возможность еще три раза совершать автомобильные прогулки по Гагре не могла не радовать. Обиду на стюардессу заменило чувство благодарности. Спасибо тебе, Ниночка, за трепак!

С воли КПЗ «грелось» по высшему разряду. Было видно, что гагрская братва не сидела сложа руки. Ежедневно на обед из контролируемых ею ресторанов поступала горячая еда, а прикормленные менты не лютовали и были готовы исполнить любое поручение. Ночью, как правило, дежурный офицер заносил канистру вина для арестантов, открывал «тормоза», и начиналась пирушка.

В камере для женщин, закрытая по подозрению в краже, в одиночестве скучала восемнадцатилетняя проститутка Анжела. Грудастая, красивая лицом, она являлась предметом всеобщего вожделения. На сеансы стриптиза у ее «кормушки» собиралось все КПЗ. Зэки с нетерпением, переминаясь с ноги на ногу, ожидали своей очереди поглазеть на обнаженную догола шалунью. Особенно приглянувшимся арестантам она даже позволяла трогать себя. Одним из таких избранных в ее списках числился и я. После сеанса по понятной причине такая же очередь выстраивалась у дверей мужского туалета…

По всей видимости, Анжела серьезно запала на меня. Во всяком случае, во время прогулок она подходила к моей камере и клялась в вечной любви. Дело зашло настолько далеко, что на следующий день нетерпеливая нимфоманка накатала абсурдное заявление на имя начальника КПЗ с просьбой зарегистрировать наш брак и поместить молодоженов в одну камеру. Арестанты и милицейский состав долго ржали по этому поводу. Забегая вперед, скажу, что позже нам суждено было встретиться на воле, и я во второй раз подхватил ту же заразу именно от нее. А на этот раз после трех визитов к врачу мне, наконец, удалось излечиться.

Глава 9
Тюрьма

Утром следующего дня дежурный прокричал в «кормушку»:

– Георгий Мгеладзе, с вещами на выход!

Забитый под завязку «воронок» через несколько часов подкатил к тюрьме поселка Дранда. Со «сборки» меня подняли на второй этаж корпуса и завели в камеру № 33.

– Здравствуйте, «бродяги»!

– И тебе не хворать, – ответил Зураб, смотрящий за «общим и воровским».

Среди сидельцев оказалось несколько знакомых по КПЗ. Один из них, Автандил, тут же оторвав край казенного одеяла, ушел в не просматриваемый надзирателем угол камеры заваривать чифирь. Остальные присели за «дубок» знакомиться ближе. Сокамерников интересовало, что и как там на воле, меня же – положение в тюрьме. Выяснилось, что из «законников» на централе в данный момент находился только Омар Хухуа. Сидел вроде еще один по ту сторону «продола», но недавно подъехавший с воли известный вор Юра Лакоба объявил его самозванцем.

Существующий в тюрьме режим показался достаточно строгим. Лежать на «шконках» днем запрещалось, за распитие чифиря – карцер, за переговоры с волей или соседней камерой тоже. Хапнув чифиря, я занял свободную «шконку» на втором ярусе. Из окон камеры сквозь железные полосы внахлест был виден высокий забор и полуразвалившаяся церквушка за ним. Именно к этим развалинам с воли и приходили поговорить с заключенными родственники. Недели через две меня вывели на встречу с адвокатом. Он протянул пачку сигарет и записку, в которой родители вселяли надежду на хороший исход дела. Оставалось просто ждать суда. Ранней осенью Зураба неожиданно выдернули на этап, отбывать срок в лагере. Он торопливо собрал в баул необходимые вещи и ушел, забыв оставить вместо себя «смотрящего». В этот же день в прогулочном дворике произошла серьезная перепалка с гуляющей по соседству камерой. Как правило, прогулка начиналась со стука по стене и вопроса:

– Какая?

– 33-я.

– Ваша какая?

– 20-я.

После чего начинались разговоры со знакомыми, обмен грузами и малявами. За переговоры, как говорилось выше, светило несколько суток карцера. Не успела дверь дворика захлопнуться за нами, как послышался стук в стену. Вертухай со злорадной улыбкой замер в ожидании ответных действий. При таком раскладе откликнуться сразу же было невозможно.

– Какая? – раздался из-за стены незнакомый голос.

Понимая, что любому ответившему на вопрос обеспечен карцер, мы продолжали молчать. Вертухай не уходил – пауза затягивалась.

– Какая камера, я спрашиваю, – уже на повышенных тонах продолжал гнуть сосед.

Обычно в переговоры не вступают только обиженные или суки, поэтому через минуту нас начинают крыть, не выбирая выражений:

– Мать вашу так, перетак! Вы что там «сухаритесь», суки?

Терпеть дальше было нельзя. Я окинул взглядом лица сокамерников и понял – в карцер никому идти не хотелось. Но что такое несколько суток в одиночке по сравнению с потерей авторитета. Не ответишь на оскорбление раз, так и придется ходить с опущенной гривой весь срок. Нагло глядя в глаза улыбающемуся надзирателю, я во все горло заорал в ответ:

– От суки слышу! Молчим, значит, есть на то причина! Вертухай над головой. Что за срочность такая, «порожняк» обычный прогнать не терпится?

За стенкой, естественно, подкинулись моментально, и понеслось:

– Да ты знаешь, с кем базаришь, я вор без пяти минут!

– Здесь тоже не пальцем деланы, ну а если ты из «стремил», то думай, прежде чем нести непонятно что.

Вдруг из-за стенки раздается знакомый голос:

– Георгий, ты, что ли?

– Сандро, братуха, привет! – узнаю я «бродягу». – Как здоровье, осудили или нет?

– Да все хорошо, суда пока не было. Сам как?

Обменявшись новостями, Сандро начинает втирать «стремиле» за меня – пацан, мол, нашенский и базар стоит закруглить по-хорошему. В конце концов тот понимает, что перегнул палку, и мы, извинившись друг перед другом, продолжили разговор на нормальной волне.

Вертухай, хлопнув дверью, убежал за дежурным по изолятору. После прогулки, не поднимая в камеру, меня закрыли в карцере на пять суток.

Одиночная изоляция в глухом бетонном мешке дело неприятное, а порой просто невыносимое. Представьте себе помещение три метра на полтора, высотой около пяти, с вечно сырым полом и малюсенькой «решкой» где-то под потолком.

Деревянные нары с шести утра до десяти ночи пристегнуты замком к стенке, тут же в углу «параша». Присесть негде. Вышагивая от угла к углу двенадцать часов в сутки, ждешь, когда, лязгнув дверным замком, войдет вертухай и откинет нары.

Боже мой! Падаешь на них, вытянув гудящие от усталости ноги, и моментально вырубаешься. Через минут десять просыпаешься от страшного зуда. Клопы! Дощатые нары – это их территория. Все эти двенадцать часов беспрерывной ходьбы по камере они с нетерпением ждали, когда на четыре доски упадет тело, наполненное такой вкусной и любимой ими кровью. Спать уже невозможно, ты начинаешь охоту. Вонь от раздавленных клопов заполняет пространство. Ну, вот этот вроде был последним. Укладываешься, натягиваешь казенку на голову, чтобы больше не видеть света ненавистной, круглосуточно включенной лампы над дверью, и на несколько минут проваливаешься в сон.

Потом все начинается сначала. Опять появляются клопы, и, дави – не дави, меньше их не становится. Бессонница продолжается трое суток, потом как бы привыкаешь или организм настолько устает, что просто перестает обращать внимание на кровососов. Баландой кормят через день, причем до карцера она доходит в последнюю очередь. Едой это не назовешь, в горячем виде, взбодренная солью и постным маслом – куда ни шло, но остывшая, превратившаяся в клейстер масса в рот просто не лезет. Поэтому обходишься кипятком и суточной пайкой хлеба. Бывает и праздник, когда получается «приболтать» баландера или вертухая на сигаретку. Затянуться долгожданной «Примой» – высшее блаженство! Больше всего, конечно же, убивает одиночество и почти полная тишина.

Наконец-то пять суток изоляции закончились. Сокамерники, судя по всему, чувствовали себя виноватыми, им казалось, что карцер я схлопотал, защищая репутацию всех. Вопрос о новом «смотрящем» разрешился сам собой.