Текст книги "До и после"

Тариэл Цхварадзе
До и после

© Цхварадзе Т., 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

Часть первая

Глава 1
Иллюзия

В сутках тысяча четыреста сорок долгих минут, мне же нравятся только первые тридцать после пробуждения. Утренний кофе, сигареты, поцелуй и нежное «С добрым утром» от жены не могут не радовать. Остальное время проходит изо дня в день нудно, под копирку. Пишу все меньше и все больше играю в покер. С приходом ночи часами думаю о бессмысленности существования и только под утро с трудом засыпаю.

Через несколько месяцев мне исполнится шестьдесят. Круглая дата. Союз писателей наверняка устроит творческий вечер, организует стол в ресторане, за которым друзья-коллеги будут произносить дежурно-хвалебные тосты. Председатель вручит диплом и памятный подарок в виде иконы Богородицы или Георгия Победоносца.

Возникнет иллюзия собственной значимости, но уже через несколько дней опять накроет тоска. Конечно, удачно написанное стихотворение приободряет, вселяя некую надежду на то, что – не все зря, но из сотен текстов с трудом наберется десяток действительно чего-то стоящих. Хочется забыться, на некоторое время отключить работу мозга. Оттого и пью. Но, странное дело, алкоголь не расслабляет, а лишь усиливает мысль о том, что жизнь, казавшаяся такой насыщенной, на самом деле ничего не стоит…

Глава 2
Встреча в автобусе

27 марта 1953 г. на момент выхода указа «Об амнистии», положившего начало массовому освобождению сотен тысяч заключенных из сталинского ГУЛАГа, Владимир успел отсидеть двенадцать из двадцати пяти присужденных.

По возвращении из далекой Колымы в Грузию ему было запрещено жить в столице и работать по специальности. О дипломе юриста, полученном еще до войны, можно было забыть навсегда. Выбора не было – пришлось податься в небольшой шахтерский городок Ткварчели. Трудоустроился на одной из шести шахт и стал добывать уголек на благо великой Родины.

Городок этот отстроили пленные немцы. Располагался он на двух горных плато. Нижнее, оттого что на нем были сосредоточены все промышленные объекты, выглядело уныло-серым. Верхнее же радовало трехэтажными домами европейской архитектуры, огромным Домом культуры и чудесным парком. Оба плато соединялись автомобильной и канатной дорогой. Была и пешеходная лестница, бегущая вниз через субтропическую зелень.

В общем, работай и живи себе спокойно. Однако мысль о реабилитации ни на минуту не покидала Владимира. Всю жизнь носить клеймо «врага народа» занятие не из приятных.

За время отсидки многие из его сокурсников успели сделать карьеру и теперь занимали солидные должности в прокуратуре. Можно было попытаться использовать старые связи и ускорить процесс погашения судимости. После чего открывались совсем другие перспективы на будущую жизнь.

Вот и решил он съездить в Тбилиси на встречу с одним из влиятельных друзей. Автобус, который вез его к железнодорожной станции, был набит пассажирами под завязку. На очередной остановке в него втиснулась женщина. Мужчины, восхищенные ее красотой, расступились, предоставив узкий коридор. Она с высоко поднятой головой прошла внутрь автобуса и остановилась перед сиденьем, на котором находился Владимир. Он незамедлительно привстал и галантно уступил место даме.

На вид ей было лет тридцать. Яркое крепдешиновое платье ладно сидело на точеной фигуре. Русые волосы, заплетенные в косу, аккуратно уложенную на затылке, придавали женщине особую царскую стать. С интересом рассматривая попутчицу, Владимир заметил на ее левом запястье татуировку с мужским именем Костя. «Видимо, тоже из лагерей», – подумалось ему. От этого незнакомка сразу стала ближе и роднее. В присутствии народа заговорить не рискнул, но, выйдя за ней из автобуса, представился и завел разговор.

Красавицу звали Светланой. В Отечественную прослужила несколько месяцев связисткой под Сталинградом, затем вышла замуж за ротного и по беременности была демобилизована. Мужа с фронта не дождалась. После какого-то сражения тот пропал без вести. Вышла замуж во второй раз, родила еще троих, но семейная жизнь опять не сложилась. От алкоголика толку было мало, детей с таким не поднимешь.

Узнав, что зимы в Грузии теплей, чем на Дону, а фрукты и овощи почти даром, решила перебраться с матерью и детьми в Ткварчели. В лагерях не была, а наколка на руке просто дань моде. Почти все девчонки в довоенное время кололи себе имя любимого на руке. За неимением такого набила имя двоюродного брата.

Шестерых братьев и сестер потеряла еще в тридцатые годы. Все они умерли от болезней и голода во время раскулачивания, а тот самый Костя по сей день учительствует в городе Новошахтинске. Сегодня приехала устраиваться на работу официанткой в привокзальный ресторан.

Владимир понимал, что рано или поздно такая красавица станет чьей-то любовницей или вовсе пойдет по рукам. Допустить этого он уже не мог, потому как чувствовал, что женщина эта создана именно для него.

– Вы бы повременили с работой в ресторане. Намерения у меня серьезные, через неделю вернусь из столицы, встретимся и все спокойно обсудим.

Видимо, и у Светланы что-то екнуло в душе – не заходя в ресторан, она вернулась домой. Проговорив весь вечер с матерью о новом знакомом, твердо решила дождаться его из Тбилиси. Пролетела неделя, в дверь их скромного жилища постучались. Он вошел без обычного набора кавалера – букета цветов и бутылки красного вина, но зато с маленьким чемоданчиком, в котором для каждого ребенка было приготовлено в подарок что-то из одежды.

Эта забота о чужих детях не могла не тронуть сердце одинокой женщины.

«С таким мужчиной не пропадешь», – подумала она.

Влюбленные стали жить вместе. Через несколько месяцев многодетной семье руководство шахты вручило ключи от огромной квартиры в доме № 8 по улице Орджоникидзе. Владимир после травм и различных болезней, приобретенных в лагерях, не рассчитывал на собственного ребенка, потому так легко решился на усыновление чужих, но, к его неописуемой радости, Светлана забеременела и родила мальчика. Через месяц новорожденного тайно окрестили и назвали Георгием.

Глава 3
Картинки из детства

Детство мое, как и у всей ткварчельской детворы, было беззаботно-счастливым. Игры во дворе до позднего вечера, дальние походы в горы или к водопаду, драки с «ущельскими» пацанами закаляли и формировали характер. В память врезались и остались несколько трагических эпизодов из того далекого прошлого.

Вспоминается побелевшее, перекошенное от ужаса лицо отца, с двустволкой в руках, перед водителем, сбившим его сына.

– Ребенок жив?

– Да, – виновато отвечает он.

– Тогда и ты жив…

Мама, голосящая надо мной у грузовика, которую я успокаиваю тонким голосом:

– Не плачь, мамочка, мне совсем не больно.

Бог миловал – все обошлось царапинами, легкими ушибами и смятым под колесом автомобиля детским ботиночком, который еще долгое время зачем-то хранился в семье.

Через год после этого случая мама забеременела вновь, но, спускаясь по лестнице неосвещенного подъезда, споткнулась и упала на живот. Во время преждевременных родов девочку спасти не удалась.

Перед моими глазами временами появляется крохотный гробик, в котором лежит похожая на красиво наряженную куклу сестричка Надежда.

Помню и то, как, подслушав разговоры взрослых о том, что не сегодня завтра не станет моей любимой бабушки Пелагеи, в отчаянии срываюсь в находящуюся неподалеку больницу и, теребя врачей за полы белых халатов, слезно причитаю:

– Скорее, скорее, моя бабушка умирает!

Бабушку похоронили рядом с сестричкой Надеждой…

Жить с пятью детьми только на зарплату отца было почти невозможно, поэтому мать, рискуя загреметь в тюрьму за «нетрудовые доходы», занялась шитьем женских платьев. Конкуренции в городке не было. Потихоньку образовался круг постоянных заказчиков, но денег все равно не хватало. Странное дело, у отца, пострадавшего от репрессий, на стене висел портрет Сталина. В то время это уже не приветствовалось. Семья постоянно находилась под двойным ударом. «Нетрудовые доходы» Светланы и необъяснимая симпатия Владимира к вождю всех народов в любой момент могли испортить счастливую жизнь. Поэтому при неожиданном стуке в дверь швейная машинка и портрет срочно прятались в огромный сундук, стоящий в дальней комнате, а после ухода нежданых гостей все возвращалось на свои места. Так и жили.

Глава 4
Первая кража

В начальных классах мне посчастливилось познакомиться со старичком филателистом, проживающим в соседнем дворе. Частенько я забегал к нему в гости и погружался в фантастический мир марок, среди которых встречались довольно редкие. Яркие краски и названия экзотических стран завораживали. Можно было часами рассматривать их. Однажды, к великой радости, старичок подарил мне небольшой альбом с несколькими десятками марок.

В тот день у меня родилась мечта собрать лучшую коллекцию среди мальчишек. Я стал откладывать мелочь, которую получал на школьные обеды, и раз в месяц мчался к киоску «Союзпечати». С жадностью рассматривал выставленные на витрине марки, но покупал лишь те, на которые хватало денег. Процесс создания лучшей коллекции становился бесконечно долгим. Тогда я и решился на первую в своей жизни кражу.

Поздно вечером, отжав «фомкой» окошко киоска, втиснулся внутрь. Без суеты сложил в сумку альбомы с марками и спокойно вернулся домой. Обладание таким богатством радовало настолько, что угрызения совести через день улетучились. Объяснить друзьям и родителям причину резкого увеличения коллекции не представлялось возможным, поэтому долгое время любовался ей в одиночестве.

Естественно, родители с малых лет объясняли, что красть нехорошо, но законы улицы диктовали обратное. Блатных, умеющих придать воровской жизни романтический оттенок, в Ткварчели было предостаточно. Местная детвора восхищалась их прикидом, походкой, манерой говорить. Каждое жаргонное слово впитывалось и оставалось в памяти подростков навсегда. Что такое «хорошо», а что такое «плохо», я усвоил не из стихотворения Маяковского, а из рассказов лагерников о «правильной жизни».

Мне не составляло большого труда время от времени незаметно для старика филателиста уносить из его коллекции такие желанные марочки, но именно уличный кодекс не позволял делать этого. У своих и обездоленных не воруют – точка! Другое дело государственное имущество в виде содержимого киоска «Союзпечати». Сам бог, как говорится, велел.

Вскоре представился случай стать участником еще одной кражи. Перед выходными группой бывалых рецидивистов был вскрыт и ограблен продуктовый склад. Дворовая малышня, прослышав об этом раньше милиции, нагрянула туда на следующий день. Унесли больше сотни упаковок конфет! Весь день дети близлежащих дворов уплетали дефицитный шоколад.

В понедельник с утра рабочие склада сообщили милиции о взломе. По пустым, разбросанным в городе коробкам из-под конфет уже к вечеру установили виновных в краже. Следуя совету местного авторитета, мелюзга все взяла на себя. Десятилетних пацанов привлечь к уголовной ответственности не могли, поэтому родителям назначили сумму компенсации, погасить которую взялись взрослые воры. В общем, все, включая государство, в накладе не остались…

Глава 5
Переезд в Тбилиси

Спустя пятнадцать лет после освобождения из лагерей отца наконец реабилитировали, у семьи появилась возможность переехать в столицу. К этому времени сестры Раиса и Татьяна успели выйти замуж, а старший брат Николай жениться. Взяв с собой меня и среднего брата Виктора, родители перебрались в Тбилиси. Отец, в надежде получить квартиру, устроился юрисконсультом в строительной организации.

Если раньше в Ткварчели он возвращался из шахты в грязных резиновых сапогах и потертом брезентовом плаще, то сейчас щеголял в костюме серого цвета, накрахмаленной рубашке и галстуке. Несколько лет мы кочевали по съемным квартирам большого города. И вот, наконец, случилось!

Как-то раз отец после работы пришел домой с вином и закусками. Попросил маму накрыть праздничный стол, уселся за ним и торжественно достал из кармана ключи от трехкомнатной квартиры! Неделю спустя счастливые новоселы переступили порог пахнущего свежей краской жилища. Приобретать мебель в период кочевания не имело смысла, поэтому первое время жили практически в пустой квартире, но зато каждый имел свою комнату.

Виктор продолжал учиться в политехническом институте, а мне в очередной раз пришлось менять место учебы. Осваиваться в новой школе быстро и без особых проблем помогали уроки ткварчельской шпаны. Ни одна разборка или драка не обходилась без моего участия.

Окружающим казалось, что дальнейший жизненный путь сорванца предопределен – не сегодня завтра все закончится тюрьмой. Мне же будущее представлялось совсем в ином свете. Школу оканчивал на «хорошо» и «отлично», много рисовал и мечтал о поступлении в Академию художеств.

Во времена «железного занавеса» в Тбилиси иногда появлялись музыканты из братских соцстран. На фоне советских ВИА венгерская «Омега», польские «Червоны гитары» или «Пудис» из ГДР выглядели настоящей «фирмой». Их прически, одежда, инструменты, репертуар, поведение на сцене вызывали настоящий шок. Той осенью город был заклеен афишами «Червоных гитар».

Всеми правдами и неправдами я с одноклассником Вадимом сумел прорваться на концерт любимой группы. Гудящий зал, цветомузыка, любимые хиты плюс многообещающее знакомство с двумя девушками делали этот вечер незабываемым.

После концерта взялись проводить новых знакомых в Мцхету. Не ближний свет, но цель оправдывала средства. Девушки казались доступными, перспектива заночевать у них выглядела реальной. На место добрались часам к двум ночи. Облом! Родители не спят, возможности уединиться – ноль. Посидели, поговорили и несолоно хлебавши вернулись на станцию, ожидать первую электричку до Тбилиси.

Четыре часа ночи, пустой вокзал, предрассветная прохлада и два разочарованных героя на лавочке. От нечего делать, шатаясь по перрону, подошли к ресторану. Подергали закрытую дверь, переглянулись и сразу поняли друг друга. Обогнув здание, открыли окно без решеток и забрались внутрь. В кассе буфета денег почти не было. Уходить с пустыми руками не хотелось. Сложили в мешок несколько батонов дорогой колбасы, прихватили ящик коньяка и, дождавшись электричку, без шухера вернулись в Тбилиси. Гуляли большой компанией несколько дней.

Глава 6
Четыреста пьяный полк

Заканчивалась весна, приближались выпускные экзамены. Успешно сдав их, я наконец получил аттестат о среднем образовании. Настала пора определяться с будущим. Романтика воровской жизни притягивала, но не настолько, чтобы идти этой дорогой до конца. На самом деле корона «вора в законе» скорее ответственность, чем привилегия. Еще ткварчельским подростком я понял, что шальные деньги, кутежи в ресторанах, красивые женщины и автомобили лишь одна сторона медали, вторая же – жизнь без семьи, годы мучений в карцерах, борьба насмерть за идею, разборки в своем кругу, решение человеческих судеб и постоянное пребывание вне закона. Одним словом, жизнь эта не так проста и красива, как казалось многим сверстникам. Меня не то чтобы пугали трудности, просто занятие живописью привлекало больше.

Чувствуя в себе потенциал художника, я мечтал писать картины. В Академию художеств в то время без серьезных связей или денег поступить было нереально. Не имея ни того ни другого, все-таки рискнул пойти на вступительные экзамены. Провалился уже во втором туре. Конечно, переживал, но надеялся, в случае отсрочки от армии, прорваться в Академию на следующий год.

В армии, как и везде, процветали коррупция и кумовство. За получение отсрочки тоже надо было внести неподъемную для семьи сумму. Топить родителей в долговом болоте не позволяла совесть, а умело «закосить» от армии не получалось.

В общем, обстоятельства сложились таким образом, что в мае меня призвали служить в ряды доблестной Советской армии. С распределением места службы неожиданно повезло. Комиссар района, по непонятной на тот момент причине, предложил остаться в Тбилиси! Как правило, призывников отправляли подальше от родных мест, а тут! В итоге от Исанского сборного пункта до артиллерийской «учебки» в Авлабаре колонна новобранцев притопала пешком.

В первые же дни, поняв причину благосклонности комиссара, я сильно пожалел, что согласился служить в родном городе. Для участия в ежегодном параде в честь Великой Октябрьской из высоких, стройных парней формировались парадные коробки. Мне было суждено по нескольку часов в день на протяжении шести месяцев долбить строевой плац сапогами, подбитыми железными набойками.

Увольнение в город можно было заслужить только за особое рвение в строевой и боевой подготовке. В обеих дисциплинах я не блистал, поэтому дом родной мог видеть только лишь с высоты холмов, где проходили полевые занятия. Казалось бы, вот оно, все рядом – веселые пирушки, недолюбленные девчонки, вкусная домашняя еда и нормальный сон. Так нет же – отбой, подъем, пресная каша, бесконечные маршировки, наряды и тотальное недосыпание. Короче – тоска беспросветная. Тогда я рискнул на самоволку. Перемахнув через высокий бетонный забор, узкой тропинкой направился в сторону города. Прошел метров сто и неожиданно столкнулся с идущим навстречу командиром батареи!

– Кругом! В расположение части, шагом марш! – выпалил лающим голосом офицер.

Ротный определил за самоволку десять суток, сразу после обеда нарушителя отвезли на гарнизонную гауптвахту. Гоняли там похлеще, чем в полку. После этого случая об увольнениях можно было забыть навсегда, но пропустить свадьбу старшего брата я не мог, поэтому и решился еще на один рывок через треклятый забор. Отгуляв на свадьбе по полной программе, поздно вечером поспешил назад. У станции метро наткнулся на патруль, естественно, опять очутился на гауптвахте.

После парада меня вместе с сотней таких же разгильдяев отправили для прохождения дальнейшей службы в городок Ахалцихе, близ турецкой границы. Из-за долгой, холодной зимы место это считалось «грузинской Сибирью». Туда со всего Союза сплавляли нерадивых солдат и провинившихся офицеров. В конце ноября, холодной ночью, нас выгрузили из вагонов и повели колонной через город в расположение 405-го мотострелкового полка, который среди военнослужащих называли не иначе как – «Четыреста пьяный».

Гулко громыхая сапогами по пустым, плохо освещенным улицам, колонна вошла в часть до подъема. Офицеры оставили солдат на плацу и разошлись по домам. Через час прозвучал сигнал горна, при звуке которого курсанты тбилисской «учебки» пулей вылетали на утреннюю физзарядку. А здесь тишина – никаких движений. Часть продолжала спать, и только когда горн оповестил время завтрака, из казарм стали выползать существа, совсем не похожие на бойцов Советской армии. Каждый сам по себе, они словно зомби брели в направлении столовой. Толпа солдат, напирая друг на друга, медленной волной катилась к закрытой двери. Неожиданно она распахнулась, из столовой выскочил квадратный прапорщик с огромным черпаком в волосатых руках.

– Назад, сволочи, назад! – размахивая черпаком, орал он.

Толпа недовольно загудела и отступила, но через несколько минут штурм повторился и цитадель с вывеской «Столовая» пала.

На новобранцев никто не обращал внимания. Притоптывая, они продолжали мерзнуть на плацу. Только на общем построении полка офицеры начали выкрикивать фамилии солдат и название подразделений, где им предстояло служить.

– Георгий Мгеладзе! Противотанковый взвод первой мотострелковой роты! – громко прозвучало над плацем.

Взводом командовал капитан, которому по возрасту полагалось быть по крайней мере подполковником. Его фамилия Сукач не обещала ничего хорошего, но на деле он оказался безобидным спившимся человеком. Солдаты полка формировали свой круг общения исходя из своей национальной принадлежности. Штаб-квартирой армян была столовая, по той простой причине, что ее квадратный начальник родом был из Армении. Должности хлеборезов и поваров безоговорочно принадлежали им. Чеченцы рулили в спортгородке. Культ физической силы у этих ребят в крови. В любое время суток их можно было встретить у турника или на засыпанном опилками борцовском кругу. Таджики почему-то хозяйничали на свиноферме. Грузины кучковались в санчасти, начальником которой был их земляк майор Берулава. Остальные жили сами по себе небольшими группами.

Встречались и одиночки. Двадцатисемилетний азербайджанец Наврузов был именно из таких. По-русски читать, писать, говорить он толком не умел, поэтому и не был знаком с уставом армейской службы. В караул его не ставили, на стрельбище не ходил, в учениях участия не принимал. Автомат в руках держал один раз, во время принятия присяги. Шатался, накурившись анаши, по территории и протяжно напевал себе под нос что-то национальное. Но однажды, когда полк выехал на учения, из-за нехватки бойцов его вынужденно поставили часовым у склада ГСМ. Из всего того, что так долго объяснял офицер, Наврузов вынес для себя главное – на пост никого не пускать!

Оставили его, значит, у склада, а через два часа, как положено, пришли заменить. Он передергивает затвор и заплетающим языком выговаривает:

– Стой, стрелять буду.

Разводящий начинает объяснять, что пришло время смены, но Наврузов, ничего не понимая, стоит на своем:

– Часовой никого не должен пускать на пост. Не подходи. Стрелять буду.

Пошли за начальником караула, но с ним повторилась та же история. В течение десяти часов сменить Наврузова не получилось. Только лишь после того, как закончился запас анаши и сухого пайка, он бросил автомат на землю и медленно, не обращая внимания ни на кого, побрел в казарму.

Среди офицерского состава тоже встречались персонажи, заслуживающие внимания. У перевалившего за тридцать лет Сиротина на плечах оставались полученные после училища погоны младшего лейтенанта. Ходил он исключительно в сшитой на заказ форме и отполированных до блеска хромовых сапогах. Стройный, подтянутый, всегда тщательно выбритый, офицер напоминал поручика царской армии. За спиной его так и называли – «Белогвардеец». Выпивал он по-черному, что, видимо, мешало продвижению по службе.

Как-то раз, заступив начальником караула на гауптвахту, Сиротин, пьяный в хлам, вошел к арестованным потрещать за жизнь. Там на нарах и заснул. Солдаты решили подшутить. Вытащили из его портупеи пистолет и спрятали в мусорном баке. Проспал он часа два. Только вернувшись в караулку, обнаружил пропажу. Любого потерявшего оружие неизбежно ждал трибунал. Долго не думая, берет у бойца автомат, возвращается в камеру, передергивает затвор и, чеканя слова, командует:

– Считаю до десяти, не вернете пистолет, открываю огонь!

Перепуганные солдаты тут же возвращают оружие хозяину. Он, не проронив ни слова, уходит в караулку пить дальше. Через несколько месяцев младший лейтенант Сиротин по неизвестной причине застрелился.

Все, кто служил в «Четыреста пьяном», не могут не помнить играющего мускулами капитана Бандарова. Можете себе представить дежурного офицера в меховой безрукавке с наградным и табельным пистолетами по бокам? Таким вот ковбоем товарищ Бандаров заявлялся в казармы во время подъема, переворачивал двухъярусные кровати со спящими бойцами и пинками гнал их на физзарядку. С теми, кому не нравились такие выходки, выяснял отношения не в кабинете командира полка, а один на один за казармой. Смельчаков, отважившихся на честную драку, ротный никогда не сдавал, а наоборот, начинал уважать и в дальнейшем не придирался ни по какому поводу.

Начальник артиллерии майор Кабисов – гротескная фигура, достойная фильмов Кустурицы. Многим известная фраза: «Копать будете от бордюра до обеда» скорее всего впервые прозвучала именно из его уст. Любил он с видом надутого индюка, прогуливаясь по части, останавливать бойцов и читать нравоучения. Чтобы подчеркнуть важность собственной персоны, перед переминающимся с ноги на ногу солдатом процедура бичевания всегда заканчивалась визгом:

– Кому стоишь, свинья такая? Стань как попало!

В такой разболтанной среде естественным образом частенько случались драки. Грузины с чеченцами ладили, соблюдая договоренность – друг друга не трогать, но как-то раз столкновение все же произошло.

405-й был местом, куда из столицы для принятия присяги направляли спортсменов. Они находились в полку около месяца, потом возвращались в Тбилиси для прохождения службы в СКА Закавказского округа. Таким вот образом и попал в часть легковес, мастер спорта по вольной борьбе Тимур Насурашвили.

В столовую, как правило, мы ходили и возвращались группой, а тут Тимур, задержавшись по какой-то причине, остался один. Перебранка, возникшая с «молодым» чеченцем, быстро переросла в драку. Ни тот ни другой не знали о существовании договоренности. Понятное дело, опытный «вольник» без проблем справился с соперником. Чеченец, долго не думая, рванул за подмогой. Уже минут через десять нашего борца на выходе из столовой ждала толпа во главе с высоким накачанным красавцем Гаркуевым. Перспектива быть избитым сапогами вырисовывалась реально. Зная, что чеченцы всегда готовы драться в честном бою, Насурашвили предложил:

– Я готов сразиться с любым из вас один на один.

Естественно, вперед вышел Гаркуев. Тяжелее и выше ростом, он выглядел предпочтительней соперника. Исход схватки казался очевидным.

Толпа осталась на месте, а они с Гаркуевым двинули за столовую, подальше от офицерских глаз. Тимур медленно шагал впереди, оценивая свои возможности в предстоящей схватке. Надеяться на победу можно было лишь в случае неожиданного прохода в ноги. А там уже он, мастер спорта по вольной борьбе, свое не упустит.

Прокрутив все это в голове, Насурашвили резко развернулся и метров с пяти бросился Гаркуеву в ноги. Прием удался. Навалившись сверху, сцепив руки чеченца мертвой хваткой бультерьера, он стал головой наносить удары по лицу соперника. Кровь из носа Гаркуева хлынула после первого же удара, через несколько секунд тот потерял сознание. Тимур, тяжело дыша, вышел к не ожидавшей такого исхода толпе чеченцев:

– Заберите своего бойца, ему нужна помощь.

В казарму победитель вернулся в гимнастерке, залитой чужой кровью до такой степени, что ее можно было выжимать. Пролежав неделю в санчасти, появился Гаркуев.

– Покажите мне этого героя. Ну ты, братан, молодец! Не ожидал я от тебя такого.

Ребята пожали друг другу руки и, не держа обиды в сердце, разошлись.

Так ни шатко ни валко в пьянках, драках, самоволках и протекала моя жизнь в части, над которой вместо красного флага со звездой с успехом мог бы развеваться анархистский с черепом. Все два года службы каждый день перед сном я, как и многие другие, прокалывал дырочки в карманном календаре и наконец проколол последнюю. Дембель!