Текст книги "Судьба непринятой пройдет"

Нет, понятно, что вредно мучное-сладкое и все такое и надо бы думать о здоровье и фигуре, пока они еще есть, та фигура и то здоровье. Но как говорит одна ее знакомая: «Надо же чем-то сердечную мышцу порадовать и поддержать». И ладно бы Агата, она со своей сердечной мышцей как-нибудь справится, а вот Полина Андреевна… Ее здоровье надо оберегать как зеницу ока – возраст и болезни. Но любимая соседка, как ребенок, любила сладкое, а от пироженок из их кафешки приходила в чистый восторг. Вот Агата покупала-угощала-баловала, хоть и переживала.

– Сколько у меня уже той жизни осталось, – отмахивалась от переживаний Агаты о ее здоровье Полина Андреевна. – И превращать последние годы в тяжелую аскезу, отказывая себе в еще доступных небольших радостях? Да бог с тобой, детка, за свою жизнь я уж наголодалась с лихвой. К тому же…

Она неспешно отламывала десертной ложечкой кусочек пирожного, рассматривала с явным эстетическим удовольствием и заканчивала фразу:

– …самое неприятное в любой диете то, что есть всегда хочется больше, чем худеть.

И отправляла пирожное в рот.

– А есть вкусняшную вкусняшность, – проследив, как, прикрыв глаза от наслаждения, смакует этот кусочек любимая соседка, поддерживала ее Агата, – хочется еще больше.

– Верняк! – открыв глаза и сделав серьезное лицо, рубила Полина Андреевна молодежным словцом.

А Агата, наблюдая за этим действом, умиляясь до слезы, так любила и ценила эту необыкновенную женщину.

Нет, ну и как ее не побаловать? Как сказал один замечательный мальчик: «Старики – это усталые дети». И она будет баловать эту уставшую девочку всем, чем только сможет.

Вернувшись после магазина и кафе домой, Агата обнаружила два удивительных факта: во-первых, Олега Каро в своей квартире, про которого, честно признаться, забыла напрочь, занятая своими мыслями. А во-вторых, за время ее отсутствия этот самый Каро навел чистоту в квартире и всем своим видом демонстрировал ненавязчивость, стараясь быть незаметным, сидел в кухне за столом, за ноутбуком и работал. Или изображал, что работает.

И снова кто-то Агату попутал, и подумалось ей: а может, и ладно? Может, и пусть остается, действительно, что одной-то сидеть, вдвоем всяко веселее. Ведь руководствовалась она чем-то, когда соглашалась встречаться с ним, принимая его ухаживания в прошлом году? Вроде парень неплохой, неглупый, с чувством юмора в ладах, ответственный… и что-то еще она тогда себе говорила про него хорошее, какие-то достоинства отмечала.

И вечером, попивая-таки чаек с изумительной выпечкой у любимой соседки, в той самой долгожданной тихой-мирной, можно сказать, семейной обстановке, посмеиваясь, Агата рассказывала Полине Андреевне, привычно изображая в лицах, о явлении кавалера с чемоданом, ну и о своих выводах-аргументах о совместном проживании с ним в условиях карантина.

– Если девушка хочет себя в чем-то убедить, поверь мне: убедит наверняка, – выслушав ее, усмехнулась Полина Андреевна.

Надо сказать, что ей Олег не понравился с первой же встречи, когда Агата их познакомила еще в прошлом году, и Полина Андреевна никогда не скрывала своего отношения к молодому человеку, всегда выдерживая вежливый, холодный интеллигентный тон в общении с ним. Агата как-то поинтересовалась почему он ей так не нравится. Полина Андреевна задумалась и, чуть улыбнувшись извиняющейся улыбкой, ответила:

– У меня испорченный вкус, я не люблю приспособленцев.

У Агаты, по всей видимости, тоже был испорченный вкус, и она, как и Полина Андреевна, не любила приспособленцев, но ничего в поведении Олега, указывавшего бы на его расчетливость и то самое приспособленчество, не замечала, может, потому что мало знала его как человека, а может, потому что и не присматривалась внимательно. Кстати, не мешало бы спросить себя: а почему, собственно, она не присматривалась к нему, а?

Ну а после его откровенного наезда в декабре, когда Агата приняла решение с ним расстаться, необходимость лучше узнавать господина Каро как личность отпала сама собой. Ведь Агата не собиралась с ним всерьез сходиться вновь, а тут вон как повернулось…

Ну ладно, решила она, посмотрим, что получится из этого совместного плотного, карантинного проживания. Если не понравится, она может в любой момент выставить его за дверь.

И это самое совместное житие началось.

И сразу же во весь рост встала проблема финансов. Никаких особых сбережений Агата не накопила ни на пресловутый «черный день», ни на крутые сапоги или сумочку, а все отпускные благополучно уже потратила. Имелось немного, так, кое-что по мелочи, отложенное на всякие хозяйственные дела. Ну и зарплату ей выплатили, и премию в размере зарплаты за героический труд до последнего звонка китайских товарищей. Но сколько придется жить без работы и на какое время потребуется растягивать эти деньги, было совершенно непонятно.

А когда они с Олегом, сидя на кухне за столом, подбивали совместный бюджет, на чем настояла Агата, выяснилось, что и у «поселенца» в наличии имеются весьма ограниченные средства в размере полутора зарплат.

Да-а-а уж. Ладно, будем экономить.

Агата прекрасно отдавала себе отчет, что экономь не экономь, хоть на жестко урезанный рацион питания перейди – не поможет. Ну месяц-два можно нормально протянуть, а что дальше? Совершенно же очевидно, что ни через два месяца, ни через три, ни даже через полгода продажи, которые были у их фирмы до пандемии, не восстановятся в полном объеме, да даже в половине объема вряд ли. И все эти полгода надо как-то и на что-то жить.

Как? На что?

Нет, понятно, она не сирота казанская, у нее есть семья, но… Но, например, ее зять Юрий – военно-морской офицер. Ясно, что его, как и всю нашу российскую армию и флот, на «удаленку» вряд ли кто отправит, и он как служил, так и продолжит служить далее, и вопроса заработка перед ним не стоит. Но у Юры, на минуточку, любимая жена, которая не работает, и двое малолетних детей.

Мама, Анна Григорьевна, – пенсионерка, получающая не минимальную, но и не большую пенсию. Да, она перебралась в Севастополь к Аглае, чтобы помогать дочери с ребенком, когда та родила старшего сына, а теперь уже и с двумя детьми. И снимает квартиру недалеко от дома, в котором живет семья Глаши, и, чтобы иметь возможность заплатить за это жилье, сдает свою квартиру в Москве. То есть с деньгами у мамы все обстоит более чем скромно. А других родственников у них нет – ни богатых, ни, слава тебе, господи, бедных.

Да и обдумывать и обсуждать, что кто-то там ей поможет, нет никакого смысла, Агата просто не станет обращаться к родным за помощью, это даже не обсуждается. Да и с чего бы? Молодая, здоровая девица, голова на плечах есть, руки-ноги на месте, образование вполне себе серьезное имеется, опыт работы тоже наличествует, неужели она не придумает что-нибудь и не найдет, как заработать?

Да ладно! Придумает, конечно, обязательно.

Не откладывая в долгий ящик решение столь насущного вопроса, прекрасно осознавая, что неизвестно, на сколько вообще может затянуться поиск заработка, на следующий же день после расслабляющего чаепития с Полиной Андреевной и обсуждения с мудрой соседкой пандемии, карантина и их последствий, Агата начала обдумывать и искать варианты.

Первым делом вспомнила о своем «левом» клиенте, предпочитавшем за переводы расплачиваться наличностью. Созвонилась, переговорила. Нет, в данный момент ему не требуются ее услуги, но он обязательно поспрашивает знакомых, из числа тех, кому они могут понадобиться.

Ладно, двигаемся дальше.

За несколько дней Агата обзвонила всех друзей и знакомых, расспрашивая о возможной работе, выложила объявление в Инстаграме и Фейсбуке, и даже на Тик-токе зарегистрировалась ради такого дела. Не забыла обратиться с вопросом и к Полине Андреевне. Одним словом: «зарядила» все направления и варианты, какие только могла придумать.

Оставалось ждать результатов и периодически напоминать о себе всем, к кому обратилась, повторными звонками. А чтобы не накручивать себя излишне и не дергаться в ожидании возможных предложений, Агата переключалась на рисование, надолго засев за небольшим столиком у окна, за которым занималась своим творчеством.

Как-то, будучи в командировке в одной из провинций Китая, Агата увидела уличного художника. Наверное, не совсем верное определение «уличный»: он не рисовал для кого-то или за вознаграждение, не писал пейзажи с натуры, он просто сидел на одной из улиц, по которой она проходила, изучая город, и, погрузившись в некое особое состояние внутреннего созерцания и отрешенности от внешнего мира, рисовал небольшие картинки на тонкой бамбуковой бумаге черной и цветной тушью.

Завороженная плавностью и четкостью движения его рук и пальцев и поразительным рисунком, словно раскрывающимся, проявляющимся на листе под порханием его кисти, Агата застыла, потеряв всякое ощущение реальности. Течение времени словно перестало для нее существовать, она стояла и смотрела, как художник словно бы плетет кистью в воздухе замысловатый, видимый только ему одному узор, а на бумаге волшебным образом вырастают горные пики, а на них деревья, на ветках которых лопаются почки и расцветают цветы…

– Хотите, я научу вас этой технике изображения? – спросил вдруг Агату художник.

Настолько неожиданно спросил, не прерывая своего процесса, что та не сразу и поняла, что он обращается именно к ней, а когда сообразила, то поразилась необычайно:

– Разве такому можно научиться?

– Можно, я же научился, – улыбнулся мужчина.

– Но… это поразительное мастерство… как волшебство, – растерялась Агата.

– Изображение творится не здесь, – указал мастер на завершенный рисунок, – а здесь, – прикоснулся он двумя пальцами к своему лбу. Улыбнулся и повторил свой вопрос: – Хотите научиться?

– Да-да, очень! Ну конечно! – уверила его с большим энтузиазмом Агата, по обыкновению легко рассмеявшись.

Понятно, что невозможно экспресс-методом обучиться столь тонкому великолепному искусству, но основу, то, с чего начинается подобный рисунок, то самое «здесь» в голове, суть этого видения-состояния как-то необыкновенно легко Агата сумела уловить, почувствовать и войти в состояние удивительного внутреннего созерцания.

– То, что вы ощутили состояние видения, концентрации и одновременно расслабленности и вошли в поток, самое главное. Мало кому удается с первого раза понять, почувствовать и перейти в это состояние. Значит, у вас все получится, – объяснил ей мастер, не прекращая мудро улыбаться. – А остальное: навык, умение, мастерство – придут с тренировкой.

И показал Агате основные, базовые принципы и приемы удивительной техники этого рисунка.

Когда у Агаши выпадало свободное время и приходило определенное настроение, она рисовала, порой погружаясь прямо-таки в отрешенное, медитативно-созерцательное состояние. А потом показывала мастеру свои работы – благо он оказался продвинутым пользователем интернета и, поддерживая с «ученицей» постоянную связь, подсказывал, направлял, учил и часто хвалил.

И постепенно у Агаты начало получаться все лучше и лучше, и она перестала уж слишком придирчиво и критично оценивать свои работы, стала вставлять их в рамочки и развешивать по стенам. Увидев однажды ее рисунки, сестра пришла в полный восторг, расхвалила Агату на все лады и отчитала за то, что та скрывала свой талант, и тут же забрала все оставшиеся, еще не развешанные по стенам рисунки.

Воодушевившись оценкой сестры, а потом и мамы, Агата показала свои работы друзьям и знакомым, и ее рисунки начали расходиться, что называется, по рукам. То подружка попросила, то кому-то презентовала, вон Полина Андреевна целую экспозицию у себя дома сделала.

Но не в этом дело, главное, что обрела Аглая в этом творчестве не столько результат, сколько само состояние измененного сознания, некой странной медитации, в которое она входила во время работы над картинками и которое помогало ей отрешиться от всего сущего и почувствовать эту измененность как прикосновение к источнику внутренней силы, к чему-то необъяснимому, высокому, очищающему.

И поразительно, но первым нежданным подспорьем в той непростой ситуации, в которой оказалась Агата вместе со всей страной, стали именно эти ее рисунки. Как-то вечером нежданно-негаданно позвонил Хазарин.

– Привет, Соболевская, – не искря оптимизмом, поздоровался начальник несколько ворчливо.

Интересно, он уже бывший ее руководитель или все еще действующий? Ладно, разберемся после… после всего.

– Как дела? – спросил начальник с неясным в данный момент статусом.

– Да как у всех, Александр Романович, – отрапортовала Агата со смешком, – хреново.

– Вот именно, что как у всех, это ты правильно заметила, Соболевская.

Олег, резавшийся в какую-то компьютерную игрушку в этот момент, встрепенулся, необычайно оживившись, услышав произнесенное Агатой имя начальника.

– Ничего, – рассмеялась Агата на стенания руководства, – не война же, прорвемся.

– Не война, – вздохнул тот тяжко, – но тоже хорошего мало. – И, взбодрившись, переключился на другой тон и тему: – Я чего тебе звоню, помнишь, ты презентовала мне на юбилей свои рисунки?

– Помню, – отозвалась Агата, удивившись, с чего бы это он вспомнил про ее презент.

Ну да, был такой момент пару лет назад – Елена Прекрасная почему-то обратилась именно к Агате, попросив подобрать-найти что-нибудь оригинальное в подарок Хазарину на его грядущий юбилей. Честно говоря, Агата потолкалась по разным магазинам, где ей ничего не приглянулось, привезла кое-какие подарки из Китая, но чувствовала, что все это не то. И, скорее от отчаяния, она подобрала из своих рисунков что-то вроде одной серии, сходила в багетную мастерскую, где их оформили в рамочки, и принесла Прекрасной.

И, как ни странно, подарок Хазарину очень даже понравился и пришелся по душе, рабочие сделали специальные крепления на одной из стен его кабинета, и Александр Романович развесил на ней картины Агаты. Ничего так получилось, атмосферненько, особенно если учитывать тот простой факт, что они работают непосредственно с Китаем.

Ладно, и что с теми рисунками теперь не так? Чего он звонит-то?

Оказалось, что все так с ее рисунками и даже более чем так. Кто бы мог подумать, но, отбывая на карантин, Хазарин прихватил с собой со стены кабинета рисунки Агаты и развесил у себя дома, где их увидел какой-то его деловой партнер, также специализирующийся по бизнесу с Китаем, поинтересовался, кто художник, и, узнав, что сотрудница фирмы, загорелся непременно заиметь себе такие же.

– Дал я ему твой телефон, – закончил свое повествование начальник, – но предупредил, что цены на твои работы не знаю, сами там разбирайтесь. Только вот что, Соболевская, товарищ он из обеспеченных, так что ты не межуйся там, руби ценником смело. – И попрощался: – Все, пока.

Агата откровенно обалдела от столь странного поворота. Посмеялась, как водится, поделившись своим недоумением с Олегом. Но тот только пожал плечами и вернулся к игре, заметив мимоходом, что не сильно-то верит, что на ее «картинках», как он называл художества Агаши, можно что-то заработать. А Агата посмотрела на него задумчиво, застигнутая неожиданно пришедшей ей в голову мыслью: «А собственно, что он делает у меня в доме?»

От развития мысли, посетившей Агату, пусть пока лишь мимоходом, пунктирно, но уже не первый раз, ее отвлек звонок человека, о котором только что говорил Хазарин. О картинах, цене на них и сроках написания они быстро сговорились, и Агата, воодушевившись и словив кураж от предвкушения интересного творчества, сразу же приступила к рисованию.

А на следующий день ей поступило очень неожиданное и сильно подивившее предложение, напомнившее одну из китайских мудростей про раскинутую в реке сеть, в которую обязательно попадется хоть одна рыбка, и, даже если она будет совсем не той, на которую ты поставил сеть, надеясь поймать, она все равно будет рыбой и ее можно съесть.

Позвонила незнакомая женщина, которой рекомендовала Агату одна из ее коллег по фирме Хазарина, с предложением – внимание! – преподавать ее сыну пяти лет китайский язык. То есть не сам прямо язык, а учить малыша рисовать иероглифы.

Если честно, Аглая была обескуражена неожиданным предложением, вот о чем, о чем, а о приложении своих знаний подобным образом она и подумать не могла. Ну, во-первых, она ни разу не преподаватель, то есть совсем, а во-вторых, свое знание китайского языка никогда не считала чем-то… ну не выдающимся, нет, а… Как бы объяснить? Чем-то особенным, что ли, тем, чем можно заниматься.

Ну да, Агата работала на фирме потому, что эта фирма специализировалась на биотехнологиях, и потому, что она знала язык. Именно поэтому и пошла устраиваться на эту фирму, что знала язык. В том смысле, что если вы умеете хорошо мести улицы, то скорее всего постараетесь устроиться работать дворником.

Нет, это надо объяснить.

Агата никогда специально не учила китайский язык и даже не ставила себе такой цели – выучить его, чтобы куда-то там применить в будущем.

Когда Агате с сестрой было лет по пять, папа сказал маме:

– Аннушка, тебе надо срочно учить китайский язык.

И объяснил столь сильное заявление:

– Я договорился, на следующий год ты сможешь поехать в Китай работать по программе обмена опытом. Это прекрасная возможность, во-первых, заработать, а во-вторых, это отличный пункт в твоем послужном списке и поможет при защите кандидатской, если мы соберемся ее писать.

– Ладно, – ответила мама, которая всегда и во всем слушала мужа, абсолютно доверяя его мнению.

Влас Антонович же через Министерство образования нашел преподавателя для жены, старого улыбчивого китайца Ваньхуа, которого девчонки, а следом за ними и мама с папой сразу же начали звать дядя Ван. И только гораздо позже Агата узнала, что Ваньхуа в переводе с китайского значит «просвещенный».

Мама начала усиленно и усердно заниматься, а Агатке так понравились загадочные закорючечки, которые выводил на бумаге дядя Ван, что она немедленно потребовала, чтобы ей тоже разрешили рисовать вместе с мамой. Никто, собственно, и не запрещал, и уже на втором уроке Агаша сидела рядом со столом, за которым занималась мама с дядей Ваном, на маленьком стульчике за своим маленьким столиком и, высунув язык от усердия, выводила иероглифы.

А вот Аглаю нисколько не увлекло и не заинтересовало это занятие. Она предпочитала увлеченно играть в больницу, пока сестра была занята своей игрой в рисовалку.

Детский разум гибок, быстр и поразительно приспособлен к усвоению информации, и уже через короткое время маленькая Агата делала гораздо большие успехи в изучении языка, чем мама. Но и Анна Григорьевна старалась, и, надо сказать, у нее очень неплохо получалось.

Неизбежно наступил момент, ради которого вся эта история с изучением языка и затевалась: Анне Григорьевне пора было ехать в Китай. И как-то так мама с папой посовещались-рассудили, что мама взяла с собой в эту долгую поездку Агату, оставив Аглаю с отцом и со своей мамой Кирой Львовной.

Аглая с Анной Григорьевной приехали в одну из китайских провинций, в которой говорили, как бы это сказать… не совсем на том языке, который учили Агата с мамой. Вернее, на том, но все-таки на каком-то другом. Который оказался особенным диалектом этой провинции.

Агаша быстренько освоила новые словечки и произношение, сдружившись с местными детками, да и мама совладала, хоть и не так легко и быстро, как дочь. Конечно, Агата очень скучала по дому, по Аглае и папе, но ей здесь было интересно и смешно, потому что все вокруг было совсем не такое, как дома, и столько всего разного и нового.

Они с мамой несколько раз за тот год ездили домой в короткий отпуск, и папа с Глашей приезжали к ним раза три. Через полгода маму перевели совсем в другую провинцию, на север. И оказалось, что там люди тоже говорят совсем по-другому. Но Агата и здесь быстро приноровилась к новому говору.

Вот так и получилось, что ее знание языка – это как бы побочный результат папиной задумки для мамы, и Агата вроде язык и не учила специально, и учила всю жизнь, потому что, вернувшись в Москву, она продолжила заниматься с дядей Ваном, но уже сама, без мамы, поскольку маме это было уже не нужно, а Агате все еще интересно. После дяди Вана была тетя Юйхуа, которая учила Агату по ее просьбе еще одному диалекту. И все это было естественно для девочки Агаши, как игра в кубики или в куклы, не подразумевавшая никакого серьеза с продолжением.

Она никогда не фанатела на всем китайском, как частенько случается с людьми, погружающимися в изучение этого языка. Не чувствовала особого интереса и тяги к китайской культуре, фольклору, философии и истории, не заполняла квартиру китайской атрибутикой и символами.

Хотя естественно, что, постигая премудрости языка, Агате невольно приходилось изучать традиции и историю и ту же философию, хотя бы потому, что по своей специфике история и язык этой страны тесно переплетены. Но опять-таки они не были особым и специальным предметом ее изучения.

Так получилось по жизни, что Агате приходилось довольно часто сталкиваться с этим языком: она читала китайскую литературу, общалась с интересными людьми из Поднебесной, в которой у нее осталось много хороших знакомых и даже друзей, – и все просто так, не ради заработка или дела всей жизни, нет. Просто одна из ее особенностей, и все. Ну, как если научился ездить на велосипеде в детстве, так сохранишь этот навык на всю жизнь, но это же не значит, что езду на нем ты сделаешь делом всей своей жизни. Вот примерно так она и относилась к своему знанию языка и немного Китая.

А тут предлагают преподавать как знатному специалисту по языку!

Да еще и детям!

А Агата взяла и согласилась, честно признавшись, что не имеет преподавательского образования. Ничего, уверила ее женщина, главное, вы можете рисовать иероглифы и объяснять их смысл.

Таким вот образом у Агаты появился приработок. Пусть небольшой, но все же подспорье. Да и не такой уж и небольшой, за рисунки, например, ей обещали очень приличную сумму. Как говорится: курочка по зернышку клюет, а потом засирает весь двор. Так, глядишь, понемногу Агаша и протянет те невнятные полгода, что грядут.

Вскоре у нее образовался еще один ученик, сын подруги той первой клиентки, дружок ее пятилетнего ученика. Оказалось, что его маме настолько понравились их занятия, что она разрекламировала Агашу своей подруге.

И, что удивительно, Агата никогда бы не могла подумать, но ей необычайно понравилось заниматься с мальчишками, прямо удовольствие получала от общения с этими сообразительными, умненькими малышами, вспоминая саму себя в их возрасте.

Привыкшая всякое дело, за которое бралась, продумывать и осваивать со всех сторон и делать основательно, а не «на дурака», Агата ночами изучала в интернете сайты и слушала лекции специалистов о том, как лучше и в какой форме преподносить маленьким деткам информацию. И даже советовалась с китайскими друзьями, как доступней и понятней объяснять детям начертание и значение иероглифов. Готовилась к каждому уроку, составляла план занятий.

Такой вот у нее неожиданный стартап получился.

И вроде как у Агаты в условиях карантинного заточения жизнь как-то упорядочивалась, налаживалась и была наполнена делами и творчеством с утра до поздней ночи. И, казалось бы, все отлично – она учится, осваивает, постигает понравившееся ей новое дело, прокачивает себя, занимается творчеством, вообще получает от своих занятий удовольствие, по ходу еще и подрабатывая. Красота ведь какая!

Да только что-то мешало ей спокойно, целиком и полностью погрузиться в занятия. Первое время из-за плотного, напряженного графика, так внезапно вдруг образовавшегося, и из-за кучи информации, которую приходилось усваивать в ускоренном режиме, Агате просто некогда было проанализировать и понять, что же ее напрягает-то и шоркает по душе. Как острый камешек, попавший в обувь, колет, режет, натирает подошву, а ты весь в делах, в суете, и некогда даже разуться и выкинуть его, и ты бегаешь весь день с ним, раздражаешься, трясешь ногой и никак не вытряхнешь, пока не разозлишься вконец, не стащишь ботинок и энергично не потрясешь, удаляя поганца.

В один из выпавших выходных, когда у Агаты не проходили уроки с малышами, она закончила все рисунки, отправила их заказчику. Тот, переведя денежку ей на карту, отзвонился, сообщив, что курьер все благополучно доставил, поблагодарил и похвалил ее талант. И в этот момент и случилось с Агатой Власовной озарение.

Не, не так – Озарение. Вот так.

Как человек, добротно и качественно завершивший большое дело, испытывающий законную гордость за свою работу, наконец заслуженно расслабившийся, Агата откинулась на спинку кресла, оттолкнулась ногой, крутнулась у компьютерного стола, за которым сидела, обвела комнату довольным взором, чувствуя, как отпускает внутреннее напряжение… и наткнулась взглядом на лежащего на диване Олега, смотревшего в ноутбуке какой-то фильмец.

Надо сказать, что с фильмецом это он очень неудачно разлегся, попавшись Агате на глаза. Очень неудачно. Не свезло чуваку, м-да.

«Ах во-о-о-т из-за кого я дискомфорт-то испытываю!» – идентифицировала наконец Агата объект, что незаметно натер ей душевную мозоль.

Надо сказать, что Каро, зацепившись-таки у Агаты в квартире, как-то быстренько освоился в обстановке и непозволительно расслабился, посчитав, видимо, что обосновался тут всерьез, «украсив» своим не самым спортивным телом любимый диван Агаты. Хоть какую-нибудь работу онлайн он даже не пытался искать, объясняя свое нежелание тем, что менеджеры сейчас вообще никому не нужны, а ничего другого он делать не умеет.

– Иди в курьеры, – предлагала ему Агата, – там специальные навыки не требуются, а какой-никакой, но приработок. Вон, в нашей любимой кафешке курьеры нужны, у них все покупатели постоянные, они даже не сократили производства, все, что пекут, расходится за день. Только доставка не успевает.

– То есть я на велосипедик и булочки развозить? – возмущался Каро.

– А почему нет? – пожимала вопросительно плечами Агата. – Весь день на воздухе, к тому же, считай, спорт: ходить пешком или ездить на велосипеде. А не нравится, ищи что-нибудь другое, если тебе это не подходит. Смотри объявления, предлагай свои услуги.

– Я ищу, – с видом облыжно обвиненной невинности поджимал губы Каро.

– Что-то я ни разу не видела и не слышала, чтобы ты разговаривал с кем-нибудь о работе, – засомневалась Агата.

– Я это делаю в кухне за столом, когда ты даешь уроки, – плеснул оскорбленной гордостью Каро.

«Да? Ну, может, и так», – подумалось тогда Агате.

Но однажды во время урока у нее запершило горло, и Агата вышла в кухню попить воды, застукав менеджера Каро, увлеченно рубящегося в компьютерную игрушку, надев наушники. Вечером высказала ему по этому поводу свое негодование. Он попытался было напористо-капризно возражать и обвинять ее в том, что она за ним следит и контролирует.

– Чемодан, вокзал, мама, – предложила Агата альтернативу, указав ленинским жестом на входную дверь.

К маме Каро не хотел. Обозначил нанесенную ему обиду, резко выйдя из комнаты, а после весь вечер, демонстративно просматривая предложения о работе на специальном сайте, делал звонки, громким голосом, чтобы Агата непременно услышала, уточняя условия. В перерывах же между переговорами усиленно хмурился, громко сопел, чтобы она поняла и прониклась, как его несправедливо обидела и насколько он ею недоволен. Но ночью пришел замиряться.

Охо-хонюшки…

Дальше той его демонстрации дело не пошло, и Олег все так же продолжал рубиться в стрелялки-ходилки, правда, предусмотрительно прячась от Агаты то в спальне, то на кухне, изредка делая вид, что ищет, ищет работу-то, вот завтра обязательно найдет. Мысленно Агата махнула рукой, поняв, что Олег из разряда тех работников, которых если не заставишь, то он и не захочет, – не до него ей было, у нее-то как раз занятости выше головы. Удивительно, как при таком подходе ему удалось проползти из младших менеджеров в среднее звено.

Они ходили вместе в магазин за продуктами в разрешенном радиусе пятисот метров от дома, что стало для Агаты еще одним, тогда до конца не осознанным поводом для постоянного раздражения. Олегу не нравилось, что она покупает дорогие, натуральные продукты и тратит слишком много денег на «провиант», как он называл еду в целом, в том числе и ту, которую Агата заказывала по телефону с курьерской доставкой.

– Неизвестно еще, что там будет через месяц, может, нам вообще голодать придется, – ворчал он, отчитывая и наставляя Агату.

Такая экономность была тем удивительней, что расплачивалась за продукты и доставку в основном Агата со своей карты. Каро же свои денежки придерживал под различными предлогами, в основном сводившимися к «забыванию дома» банковской карты. Но дорогой «провиант», что покупала и заказывала Агата, потреблял с большим удовольствием и прекрасным аппетитом.

Как сказала Полина Андреевна, выслушав очередную смешливо-иронично изложенную историю Агаты про ворчание ее бойфренда и ожидание им неизбежного скорого голода:

– Извини, дорогая, – посмеялась она над ярким образом бурчащего Олега, который изобразила Агата, – но с голодухи такую морду, как у этого Каро, точно не получишь. Откормился на твоем дорогом «провианте», уж скоро в собственные штаны влезать перестанет.

Ну вот не любила Олега Полина Андреевна, не любила. А Агата…

Он не опускал сидушку на унитазе, не вытирал после себя воду, которую наплюхивал целые лужи на пол в ванной, когда мылся, грязные носки сворачивал один в другой и складывал рядочком под кроватью такими пованивающими бомбочками. Когда Агата, убирая, обнаружила этот «рядок» под кроватью, впечатлилась до легкого ступора, откровенно не поняв этой «инсталляции».

Он шумно чесался и так же громко сопел, торопливо ел, засыпая стол вокруг себя крошками, которые так и оставлял неубранными, и любил поразглагольствовать за вечерним чаем, который шумно сёрбал из чашки, о злой недальновидности и тупости власти, засадившей всю страну практически в тюрьму, при том что всем, а ему-то уж точно, понятно и ясно, как надо действовать, чтобы остановить эту пандемию…

Никогда не делившая быт и не жившая совместно с мужчиной, Агата дурела от того, что Олега Каро стало как-то слишком много в ее жизни со всеми его житейскими привычками и особенностями характера. Быть запертой в ограниченном пространстве, по сути, с малоизвестным тебе человеком, становившимся все более и более неприятным, двадцать четыре на семь в неделю, к тому же с которым секс далеко не блещет, – это жесть! Такая жесткая, конкретная жесть!