Текст книги "В Москве-матушке при царе-батюшке. Очерки бытовой жизни москвичей"

Театр в госпитале

Лефортово трудно представить без замечательных построек времен Петра Великого.

Среди старинных сооружений вблизи Немецкой слободы за рекой Яузой заметное место имеет Московский госпиталь, своим возникновением обязанный Николаю Ламбертовичу Бидлоо (иначе: Николаас Бидлау, Бидлов, Бидло, Быдло).

Н. Л. Бидлоо родился около 1670 года в Амстердаме, умер 23 марта 1735 года в Москве.

Николаас был сыном Готфрида-Роберта Бидлоо, известного профессора анатомии и хирургии в Гааге и Лейденском университете, супер-интендента всех госпиталей в Голландии, бывшего также некоторое время инспектором английских госпиталей. Он же – племянник известного в Голландии ботаника Ламберта Бидлоо. Н. Л. Бидлоо получил блестящую подготовку в родительском доме, а академическое образование – в Лейденском университете, где в 1697 году был отмечен степенью доктора.

С Бидлоо связано становление высшего медицинского образования в России.

Все началось с того, что в 1702 году Петр I повелел российскому посланнику в Европе, графу А. А. Матвееву, обнаружившему в Голландии хорошего врача Бидлоо, вступить с ним в переговоры и пригласить в Россию.

На предложение графа Николаас дал свое согласие. Он был принят в русскую службу первоначально сроком на шесть лет с жалованьем 2500 голландских гульденов. С условием, чтобы в случае его смерти до истечения контракта половина оклада выдавалась его жене или другим наследникам.

Когда в июне 1703 года доктор приехал через Архангельск в Москву, Петр I сделал его лейб-медиком (личным главным врачом) и стал брать с собой в военные походы. Через год, бездействовавший как лекарь при здоровом государе, энергичный Бидлоо стал проситься в дивизионные врачи или на иное место, где мог быть более полезным. Он предложил Петру I завести в Москве госпиталь или медицинскую школу и использовать его знания для пользы России.

По поручению Петра I Николаас (в России теперь уже Николай) сам разработал проекты госпиталя и при нем медицинской школы. Представленные Бидлоо планы их строительства и устройства были одобрены, и указом от 25 мая 1706 года состоялось высочайшее повеление «построить за Яузою рекою против Немецкой слободы в пристойном месте дом для лечения болящих. А у того лечения быть доктору Николаю Бидлоо… из иноземцев и из русских всех чинов людей набрать для аптекарской науки 50 человек».

Начатые в 1706 году деревянные постройки госпиталя, медицинского училища и анатомического театра у Яузы, которую голландец называл «Ривьерой», в 1707 году были уже закончены. Одновременно с тем в Москве на Балканах, за Сухаревской башней, с его участием при госпитале был организован «Аптекарский огород» (в 1806 году проданный Московскому университету. В наше время его легко обнаружить вблизи станции метро «Проспект Мира»).

В 1709–1722 годах Бидлоо разработал также проекты триумфальных ворот, а в 1722 году – фонтанов для Москвы и Петергофа.

В своем госпитале Бидлоо стал инспектором и профессором анатомии и хирургии. Он сообщал царю: «Божием благоволением, попечением же… графа Мусина-Пушкина, гофшпиталь ноября в 21-й день 1707 году в такое состояние приведен, что с оным в Божие имя начало учинено и впервые несколько больных в тот дом приведено». Указанная дата считается днем открытия госпиталя. В 1716 году указом Петра повелено было вычитать месячное жалование при всяком повышении в чин, а эти деньги – отправлять в госпитальную кассу. Почти полвека госпиталь был в подчинении ведомства, управлявшего делами церкви.

Для преподавания хирургии и анатомии по указанию Петра, за казенный счет, был переведен высоко оцененный рукописный труд Бидлоо «Анатомия человеческого тела с фигурами печатными». В 1710 году в освоении теоретической хирургии, где изучались опухоли, высыпания, раны, переломы, вывихи, а также и по практической хирургии, составлявшей 132 операции «от головы до пят», учениками использовалась рукописная работа Бидлоо «Instructio de chirurgia in theatro anatomico studiosis proposita» («Наставления для изучающих хирургию в анатомическом театре»), а также рукописные учебники: «Theatrum anatomicum» («Анатомический театр»), «Praelectosis thesaurus medico-practicus» («Сокровище медико-практических лекций»).

Медицинская школа готовила квалифицированных врачей. В первом в России учебном медицинском заведении юноши обучались всем премудростям врачебной науки, анатомии, также ботанике и латинскому языку.

Искусный врач и широко образованный человек Бидлоо сумел снискать расположение ученых москвичей того времени, был отмечен также и представителями иностранных миссий. По свидетельствам Фридриха Берхгольца и И. И. Голикова,[2]2
  Берх гольц (Берк гольц) Фри д рихВиль гельм жил несколько лет в России, находясь на службе герцога Голштинского КарлаФридриха, оставил интересный «Дневник», отличавшийся строгой фактичностью и правдивостью.
  Голиков Иван Иванович (1735–1801) – русский историк, археограф, много занимавшийся временем Петра I.


[Закрыть] Бидлоо приложил много сил в управлении московскими госпиталем и медико-хирургическим училищем, где его ученики становились квалифицированными лекарями. Эти медики позднее составили конкуренцию врачам-иностранцам. Датский посланник при русском дворе Юст Юль в своих записках в мае 1711 года писал: «Царь основал в Москве… учебное заведение, в котором первоначально ректором был германский уроженец Бидлов, а преподавателями десять чужеземцев…» Бидлоо имел письмо от Императорской Академии наук от 7 января 1725 года: «An herrn d. Bidlov nacher Moskau wurde ein schreiben gesandt, er wolle einige von seinen gehabten discipulen der akademie zu interpreten recommendiren» (просьба к доктору «Бидлов» о том, чтобы он рекомендовал некоторых из своих способных учеников в переводчики для Императорской Академии наук).

О работе госпиталя писали, что палаты в нем чисты, что по организации порядков это лечебное заведение можно было поставить в число первых европейских медицинских учреждений.

Поначалу здесь лечились гражданские и военные люди, но с годами госпиталь стал специализированным на военных. В него поступали те, кто принадлежал к военному ведомству, а также жены низших воинских чинов. Палаты были строго разделены на отделения по роду заболеваний и по другим признакам. Госпитальная аптека помогала преодолевать недуги местным московским жителям.

О значимости для России Московского госпиталя можно судить по числу больных, находившихся здесь после реконструкции зданий, проведенной в 1798 году. В это время пациентов насчитывалось более 4 тыс. человек. В Лефортовском госпитале образовался некоторый мини-городок, где шла своя, обособленная жизнь.

Одной из достопримечательностей этой жизни являлся свой театр.

После первого пожара госпиталя (10 апреля 1721 года), в котором дотла сгорели все его постройки и школа, чтобы занять учеников-хирургов делом, доктор Бидлоо решил устроить с ними как с артистами любительский театр. Несколько представлений этого театра посетили император и императрица со свитами, а также иностранные представители.

В 1722 и 1723 годах при возвращении Петра I из Персидского похода Бидлоо показал в своем госпитале представления комедий. Первый спектакль «Слава Российская» прошел в присутствии императора с супругой, 18 мая 1724 года. Именно Персидский поход был отражен в содержании комедии. Это был последний поход императора, причем в нем участвовала и Екатерина I, к коронации которой была создана эта пьеса. Сама коронация состоялась 7 мая, но связанные с ней торжества продолжались еще несколько дней. Текст комедии «Слава Российская» был напечатан в «Чтениях в Императорском Обществе истории и древностей российских при Московском университете». Написал ее студент хирургии Журовский. Он, видимо, и дирижировал во время спектакля.

Полностью название представлялось так: «Слава Российская, действа Вседержавнейшаго Императора Всероссийска Петра Перваго, благодеяния России показавшаго и из неславы Славу Российскую сотворившаго, гласящая, в торжественный всероссийский Триумф Коронования всепресветлейшия Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны действием персональным изображена в Московской Гофшпитале». Вся пьеса была написана по-русски, но автором были привлечены также латинские стихи из «Энеиды» Виргилия.

С начала основания Московского госпиталя театральные постановки здесь были нередки. Тогдашний бытописатель отмечал: «Лкарскiе въ Московскомъ гошпитал ученики въ старину также игрывали о масляниц комедiи въ гошпитальныхъ палатахъ, перегородя ихъ ширмами». А иностранец Берхгольц сообщал о спектакле в 1722 году: «29 декабря. Около пяти часов, по приказанию его высочества (голштинского герцога, при котором состоял Берхгольц), я с Тиком (видимо, с другом. – Т. Б.) отправился в театр, устроенный в госпитале тамошними учениками; но мы не могли туда добраться, потому что в театре ожидали Их Величеств, и стража никого не пускала до приезда Государя и Государыни. Но Альфред, приехавший после нас, дождался-таки прибытия Императора и, наконец, был впущен, когда сказал, что принадлежит к Голштинскому Двору. Император находился в театре до конца пьесы и, казалось, был очень доволен ею. Представление кончилось в 10 часов, продолжалось 4 часа».

4 января 1723 года Берхгольц также был в этом театре: «Когда мы приехали в театр в госпитале, то ввели нас в сарай до того узкий и невзрачный, что в Германии в таком давали бы только кукольные представления; там нашли мы несколько немецких дам и очень мало особ значительных. Комедия была играна молодыми людьми, которые изучали хирургию и анатомию под руководством доктора Бидлоо и никогда не видали настоящего театра. Сюжетом пьесы была „История Александра Македонского и Дария“, состояла она из 18 актов, из которых 9 давались в один раз, а остальные – на другой день; между антрактами были забавные интермедии. Эти последние были очень плохи и оканчивались всегда потасовкой. Пьеса была серьезного содержания, но исполнялась дурно; одним словом, все было плохо. Его высочество подарил молодым людям 20 рублей, а Император дал, со своей стороны, 30». Берхгольц, описывая коронационные торжества, упоминал о диспуте 26 мая и театральном представлении 28 мая в Славяно-греко-латинской академии, устроенных по тому же поводу.

Театральные представления в госпитале давались и в более поздние годы, например в 1742 году. Но репертуар остался почти неизвестным, кроме упомянутых пьес, еще была постановка о Тамерлане.

Ученики хирургии и анатомии любили искусство. Сам Бидлоо был знатоком и в медицине, и в изящных художествах. Он хорошо знал музыку, театральное дело, умел разводить сады, чертить планы для строений, устраивать триумфальные арки, фонтаны.

Эрмитаж Оливье. Летний сад

Петр Великий с удовольствием посещал госпиталь, проявляя особый интерес к хирургии (он также часто присутствовал при вскрытии Бидлоо трупов в анатомическом театре). В дружеских беседах с Николаем Ламбертовичем Петр I порой засиживался до полуночи. Можно не без основания предположить, что одной из тем этих встреч был госпитальный театр.

В 1721 году, когда была учреждена Медицинская канцелярия, Николай Бидлоо вошел в конфликт с поставленным в ее главе архиатером И. Б. Блументростом, который затребовал от этого врача подробных сведений о его госпитале и школе. Самолюбивый и до тех пор никому, кроме императора, не подчинявшийся, Бидлоо отказался отвечать на этот запрос. Однако после смерти Петра I был вынужден покориться…

Госпитальный театр был первый и единственный при русской больнице.

Чудесный доктор Гааз

На главной аллее московского иноверческого кладбища «Введенские горы» находится интересный надгробный памятник. На ограде – разорванные кандалы. На камне-памятнике надпись: «Спешите делать добро». На протяжении долгих десятилетий на эту могилу постоянно приносят живые и искусственные цветы, зажигают русские и католические свечи.

Кто же этот человек, скончавшийся 16 августа 1853 года? Почему его так долго помнят?

Фридрих Иосиф Гааз, которого в России называли Федором Петровичем, родился 24 августа 1780 года вблизи Кельна, в старинном городке Мюнстерэйфеле, где его отец работал аптекарем. Фридрих учился в Иенском университете, в Вене окончил курс медицинских наук. Он еще отдельно занимался глазными болезнями.

Гааз вылечил русского вельможу – князя Репнина. Уезжая на родину, Репнин пригласил его на работу в Россию.

С 1802 года Фридрих стал жить и практиковать в Москве.

23-летний немец разъезжал в карете, запряженной четверкой цугом, носил «чудной» наряд, состоявший из черного фрака особого покроя с длинными узкими фалдами, белого высокого галстука или жабо, белой манишки с выдающимися мелко гофрированными воланами, узких по колено брюк (типа коротких панталон), черных шелковых чулок и туфель с пряжками. Все это, плюс на голове седой парик с косой поначалу удивляло и даже раздражало горожан. Но когда к Гаазу на прием пошли бедняки, обездоленные, несчастные, нуждавшие в помощи и заступничестве, он стал поистине народным врачом и их героем.

Гааз изучал московские больницы и дома призрения, помогал глазным больным в Екатерининском и Преображенском богаделенных домах. За лечение глаз у старых людей в Екатерининской богадельне Федор Петрович получил орден святого Владимира 4-й степени. С этим орденом-крестом Гааз никогда не расставался, гордился им.

В 1807 году Гааза по желанию императрицы Марии Федоровны (жены Павла I) назначили главным доктором Павловской больницы в Москве. Он совершил две поездки на Кавказ (в 1809 и 1810 годах), где исследовал минеральные воды с целью пособия больным. С 1814 года Гааз находился в действующей армии, был в русских войсках при занятии ими Парижа.

По окончании Отечественной войны доктор вернулся в Москву. Справочники о местожительстве горожан давали информацию, что тогда он проживал в Гусятниковом переулке у Мясницкой, в доме Башилова.

Когда в России открылось Попечительное о тюрьмах общество, доктору Гаазу было уже 40 лет.

Случилось так, что к нему обратился генерал-губернатор Москвы князь Д. В. Голицын. Князь набирал первый состав московского Комитета о тюрьмах. Гааз согласился стать главным врачом московских тюрем и секретарем этого комитета. Он считал, что болезнь, несчастье и преступление имеют тесную связь.

Во время жизни Гааза Комитет о тюрьмах провел в общей сложности 293 заседания. В течение 25 лет Федор Петрович пропустил лишь одно. Он всегда активно работал в этом ведомстве.

Гаазу пришлось лечить заключенных в тюрьмах. Он сочувствовал их тяжелой судьбе, отдавал им часть своих денег. Гааз положил в основу своей деятельности правило: «Необходимо справедливое, без напрасной жестокости, отношение к виновному, деятельное сострадание к несчастному и призрение больного».

Став подвижником, энтузиастом добра, Гааз просит за обездоленных. Если ему отказывали, он с большим упорством вновь доказывал, если надо, требовал облегчения участи этих людей. Имея высокий авторитет, Гааз добивался помощи в своих хлопотах от митрополита Филарета. И митрополит, со своей стороны, тоже шел за них просить.

Гааз писал императору Николаю страстные письма о помиловании своих подопечных.

Гааз сам жил по закону добра и призывал к тому и властных особ. «Вас не будут приглашать в комитет!» – кричали раздраженные его вечными просьбами. «Я сам приду». – «Перед вами запрут двери!» – «Я влезу в окно».

Для поддержки Гааз писал письма прусскому королю, брату императрицы Александры Феодоровны.

Однажды, когда Николай I посетил Тюремный замок, Федор Петрович, прося за одного старика, встал на колени. Государь велел доктору подняться. «Не встану, пока вы не помилуете его!» И стоял, пока император не произнес: «На твоей совести, Федор Петрович».

Характер этого необычного доктора долго терпели. Гааз же, обладая почти сверхъестественной нравственной силой, пугавшей находившихся при власти, заставлял их забывать о всей строгости законов и поступать по-человечески милосердно.

Посетивший в 1830 году Гааза на его квартире у Мясницкой московский гражданский губернатор И. Г. Сенявин застал того непрерывно ходившим по комнате взад и вперед, с металлическим лязгом и звоном. Доктор в утомлении что-то подсчитывал. Оказалось, что таким образом проводилось испытание кандалов на расстояние, равное первому этапному переходу заключенных по Владимирке до Богородска (ныне – Ногинск).

Бывали и такие случаи, когда доктор Гааз шел этапы вместе с арестантами, в ножных кандалах, чтобы испытать положение заключенного. Благодаря хлопотам Федора Петровича в центре России был отменен страшный железный прут. Именно к этому пруту при отправлении на каторгу приковывались арестанты. По просьбе Гааза кандалы стали надеваться облегченными по весу (их называли «гаазовскими»).

В 1844 году в Москве была открыта Полицейская больница для бесприютных людей. Гааз стал в ней главным врачом, занимая казенную квартиру в три комнаты и получая в год 285 рублей 72 копейки жалованья.

В больницу для оказания бесплатной медицинской помощи направлялись поднимаемые на улицах города в бесчувственном состоянии, получившие увечья и травмы, отравленные, больные, «не имеющие узаконенных видов на жительство». При Гаазе в Полицейской больнице перебывало до 30 тыс. бесприютных жителей города. По имени главного врача москвичи переименовали ее в Гаазовскую (позднее она называлась Александровской, в честь Александра III).

Во время эпидемических заболеваний в Москве Федора Петровича приглашали как хорошего специалиста к больным, а в 1830-х годах он вместе с другом профессором Полем устроил временную больницу для тифозных в здании Покровских казарм. Так же было и в холерную эпидемию 1848 года.

В первые годы работы Гааз быстро стал одним из богатейших людей в Москве. Он имел своих лошадей, кареты, открыл собственную суконную фабрику. Но через некоторое время на аукционе он продал с молотка фабрику, другую недвижимость. Он ходил в старом обветшавшем сюртуке. К концу жизни «святой доктор» стал совершенно нищим, так как имел привычку раздавать все нажитое добро нуждающимся.

Когда Федор Петрович Гааз, коллежский советник и кавалер, по возрасту ушел на пенсию, он уехал в родной город в Германию. Однако его неудержимо тянуло в Россию, к людям, которым он долго приносил пользу.

Гааз вернулся в Москву. Здесь он снова стал одним из самых достойных и почитаемых врачей. Он работал в разных клиниках, потом занимался частной практикой.

Чувствуя свой последний час, 73-летний Федор Петрович велел открыть настежь двери своей квартиры, чтобы все, желавшие с ним попрощаться, могли зайти. И большое количество москвичей и приезжих этим воспользовались.

У скончавшегося Гааза не осталось вовсе никакого капитала, кроме нескольких рублей, мелких медных монет, простой мебели, поношенной одежды, книг и трех астрономических инструментов. Его хоронили на деньги московской полиции.

На похороны пришло около 20 тыс. человек. Гроб с телом этого «божьего человека» от Гаазовской больницы (Б. Казенный переулок), через Немецкую слободу, к могиле на иноверческом кладбище в Лефортове люди несли на руках. Все были искренне опечалены.

Градоначальник граф З. Г. Закревский опасался огромного скопления народа и, на всякий случай, прислал на эти похороны полицеймейстера Цинского с казаками для охраны порядка. Прибывшие на место увидели плачущую толпу. Всенародная скорбь о почившем являлась гарантией спокойствия. Цинский отпустил казаков и сам, смешавшись с потоком людей, пошел пешком на кладбище к Введенским горам.

До сих пор множество заботливых рук ухаживает за могилой доктора.

На новой родине немец Гааз любил всех: больных и здоровых. Русские люди сердечно и с благодарностью относились к этому странному, но очень доброму врачу.

«Торопитесь делать добро!» – вот великий завет Гааза, которому он следовал с полным напряжением всех своих сил, боясь что-то не успеть в жизни.

Замечательный биографический очерк о Гаазе написал А. Ф. Кони. Его книга имела огромный успех у читателей.

Преображенская больница

В 1798 году в Москве была основана Преображенская больница, иначе – дом умалишенных.

Долгое время это специальное заведение было единственным на всю Россию. Первоначально оно имело статус богадельни, но в 1830 году доктором Саблером было преобразовано в больницу.

Преображенская больница была значительно расширена в 1877 году. Инженером Флавицким сделаны новые пристройки с водяным отоплением, а необходимая вентиляция воздуха производилась с помощью новых каминов.

Заглянув в статистику, можно отметить, что всех больных, например, с 1825 по 1861 год в больнице перебывало 2989. К 1880-м годам количество штатных кроватей увеличили с 200 до 280. Но больных в это время было значительно больше: 320–340 человек. Больница была явно переполнена. На ее содержание ежегодно выделялось 82 тыс. рублей.

Больные разделялись по группам: на спокойных, беспокойных, буйных, неопрятных и слабых. А также на два отделения: излечимых и неизлечимых.

Наиболее частыми причинами попадания в больницу для мужчин были семейные расстройства, а для женщин – душевные потрясения.

За лечение вносилась плата – 6 рублей 60 копеек в месяц. Если желали иметь для больного улучшенный стол, то за него дополнительно приплачивали. В отдельном рабочем бараке, устроенном на деньги, пожертвованные купцом В. М. Бостанджогло и Купеческим обществом, больные занимались различными работами: мужчины ткали на станках, делали переплеты и что-то мастерили, а женщины шили белье, вязали. За продажу изделий больница получала дополнительные средства. Например, в 1879 году такая выручка составила 1765 рублей.

Была здесь своя библиотека, состоявшая из 1500 томов, кроме того, в нее выписывалось несколько газет и журналов.

Родственникам для посещения больных отводились по четвергам и воскресеньям послеобеденные четыре часа. Если же больницу хотели посмотреть специалисты-медики и частные лица, то они обращались к дежурному врачу, который сам охотно все показывал. Однако простую любопытствующую публику сюда не пускали по той причине, чтобы никак не нарушался душевный покой пациентов.

Интересно, что в Преображенской больнице было и большое отделение для неумалишенных – на 280 мест. Здесь за каждого больного производилась ежемесячная оплата 30 рублей 60 копеек.

В доме для умалишенных часто устраивались концерты и танцевальные вечера. Вот описание встречи здесь одного из последних новогодий XIX века.

Устроителями праздника для своих больных выступили сами врачи. В обыкновенно мрачном доме звучала музыка вальдтейфельского вальса, исполнявшаяся духовым оркестром. В зале были нарядные дамы, кавалеры в черных сюртуках и белых галстуках. Лишь некоторые больничные куртки и серые платья напоминали о месте, где все это происходило.

Оркестр помещался на сцене в зале, который был переполнен публикой из больных. В этот день господин Н. П. Быстров предложил бесплатный концерт учеников его духовного хора под управлением маэстро Н. Д. Лебедева.

Во время исполнения пьес все зрители сидели спокойно, внимательно слушали музыку. И только кое-где в рядах по каким-то не совсем уместным движениям, звукам и проявлявшимся по временам странностям можно было заметить присутствие здесь не нормальных в поведении людей.

Больничный доктор Федоров сказал корреспонденту, посетившему этот вечер: «Развлечения вообще, а музыка в особенности, очень хорошо действуют на больных… Мы, по возможности, стараемся устраивать для них подобные вечера каждое воскресенье. А если, бывает, пропустим неделю, то больные сами начинают спрашивать, почему не было вечера, да будет ли в следующее воскресенье. Каждый из них очень недоволен, если дашь ему какой-нибудь уклончивый ответ».

На вопрос же о том, удается ли разнообразить вечера, доктор ответил: «К сожалению, нет, так как мы не имеем для этого никаких средств, а потому довольствуемся только тем, что у нас имеется под рукой: рояль и фонарь для туманных картин, которые мы прежде покупали, а теперь, слава богу, начали получать бесплатно из Политехнического музея».

Вместе с демонстрацией картин (которые шли с пояснительными чтениями) для развлечения пациентов доктора просили выступить в этом доме некоторых любителей и настоящих артистов. Когда те в больнице пели, играли и декламировали, больные испытывали большое удовольствие. «Вот этот больной, – доктор указал на одного еще совсем молодого человека, – пришел в такой восторг от чтения одной бывшей у нас на вечере артистки, что в тот же вечер написал посвященное ей лирическое стихотворение, которое у меня и теперь сохраняется как подтверждение того, что и у не совсем нормальных людей бывают проблески полного сознания».

Беседа корреспондента с доктором закончилась почти одновременно с последним аккордом оркестра. Публика перешла в нижний зал, где больных ждал новогодний чай со сдобными сухарями и печеньем. Желавшие их отведать сами подходили к открытым буфетам. Приставленные к больным надзиратели подавали кушанья, которые те выбирали сами. Здесь были все вместе: совершенно спокойные больные, готовившиеся на выписку из больницы, больные, не всегда спокойные и потому сопровождавшиеся особыми надзирателями, а также неизлечимые хроники, маньяки, слабоумные, другие. Были среди них и находившиеся на испытании преступники, совершившие свое злодейство в состоянии невменяемости.

Воодушевленные праздником пациенты испытывали неописуемую радость. А когда раздался звонок, призывавший к танцам, все направились в верхний зал.

Танцевать больные начали с традиционного в те годы вальса.

Ресторан «Яр»