Текст книги "Маня, Манечка, не плачь!"

Маня, Манечка, не плачь! Риэлтерская история

Глава первая. Знакомство

 
Ах, как грустно мне, мамаша,
что я жулика люблю…
 

(из частушки)

Только заикнулась Манечка о том, что квартиру продаст, а другую (поменьше и похуже) купит, получит «сдачу» в пятнадцать тысяч долларов и станет жить припеваючи на эти деньги как на прибавку к своей минимальной зарплате, – заорали, заблеяли, завыли!

– Тебя убьют, – сказал брат Сёма.

Двоюродные сёстры Ирина и Наташка подхватили:

– Обманут! Деньги отберут!

Ладно, орите, сама виновата: сколько раз зарекалась избегать спорных тем. Родственники – такие, в сущности, отсталые и непонимающие перемен в стране.

– Это, правда, так опасно? – спросила тётя Люда (напугали старого больного человека: «ни денег не будет, ни квартиры»).

– Да, хоть бы сама осталась жива, – круче всех держал свою версию Сёма.

– Убить не убьют, а покалечить могут, – сказала его юридически подкованная жена.

Манечка поднялась из-за стола, оглядев данную публику с высоты. Ладно эти, старики, но вот относительно молодые… И что? Тоже брюзжат, клянут власть. Еще в прошлое застолье на дне рождения Наташки, Маня разъяснила, какие преимущества дала человеку приватизация: «У нас не было ровным счётом ничего! А теперь у каждого есть!» И доказала, что у всех что-то теперь, да есть, даже у бедных кузин. Они имеют долю в этой панельной трёхкомнатной квартире с проходной комнатой и кухней три на четыре! Надо же мыслить, сравнивать, считать, наконец, и думать, думать головой! Сегодня на дне рождения Ирины заявила им, что у неё вообще-то всё решено, в советах не нуждается. Но советы так и посыпались! «Ты бы лучше на квартиру пустила какую-нибудь студентку», – порекомендовала тётя Люда. «…или студента», – подсказала Наташка (есть поговорка: у кого что болит…) В общем, Манечка с ними разругалась и, возвращаясь к себе, вспоминала в метро бурную реакцию на свой смелый житейский шаг. Конечно, квартира и есть у неё «единственное в жизни», как выразилась тётка…

Пришла домой, – на определителе два номера – оба телефона потенциальных мужей. Ей – всё. Наташке – ничего. Ирина и вообще засиделась. До старости им никто не звонит. А Маня – современная феминистическая женщина (с душой «тургеневской» девушки), ей не нужен брак! Она – самостоятельный член общества, будет строить свою жизнь согласно своим понятиям, ясным и чётким.

Утром ссора вспомнилась. Думала о ней и сидя в тесном уголке, где она, обносившаяся и жалкая, правила компьютерный набор Емели Дондуратова (с детства в Англии, русский язык побоку). Если б не папаша Дондуратов, совладелец фирмы, давно бы мальчика выгнали.

– Манечка, вот тебе «кирпич»! – положила на стол компьютерный диск редактор Зоя, тоже паршиво одетая, зубы вставить не на что.

«Художественные шедевры», бывшее государственное издательство, где они работают, купила с потрохами, то есть с ними, с редакторами, лишь разбавив штат безграмотными мажорами, фирма «Полиграфыч и компания». Теперь они выпускают далеко не шедевры. Несметной лавиной, бурным потоком идут «серии»: «Кровавые разборки», «Убийцы, звери и оборотни», «Бабские истерики», «Извращенцы двадцатого века», популярная литература из цикла «Профессии»: киллер, дилер, проститутка, депутат, маклер, крупье…» Или ещё – риэлтер. Можно перевести как имущественник…

– Из какой серии? – спросила Маня.

– Из этой, из «зверей», кажется, – устало ответила Зоя, в прошлом – переводчица Рабле, ныне – старший «правило» «Полиграфыча»…

Среди них, «правил», – всё кандидатки филологических наук. Манечка – тоже. Она защитила диссертацию на тему: «Говоры и наречия как составные элементы панславянского языка».

Василий Иванович Чапайский понял, что его хотят замочить. Он это как распетрил, братки? Выглянул, как бы, во двор, а там, типа, тусуется тихий «мэрс». Пасут – врубился Чапайский. Хотел ментам стукнуть, как бы, да, типа, не успел. Дверь его хлипкая, типа, соскочила с петель и, как бы, перо пощекотало подбородок: «Подмахни-ка договор купли-продажи, дед, а то тебе – хана.

Манечка взяла слово «перо» в кавычки, так как знала, что здесь оно означает «нож». Частично позачёркивала «как бы» и «типа». Эти, столь модные вводные слова, от бандитской косноязычности прокрались в великий-могучий. Манечка не страдает консерватизмом, что касается русского языка, считая, что язык сильный, его не сгубить: ни английским, ни блатным, ни матерным нашествием. Она, оптимистка, лишь засмеялась над убожеством бандитского слога, но смех её вдруг оборвался. А дело в том, что тема очередного «сырья» совпала с её главной темой жизни…

До обеда провозилась с «Чапайским», а потом, согласовав с Зоей, отправилась на фирму, рекомендованную владельцем издательства Павликом Морозцевым, бывшим членом ЦК ВЛКСМ. «Наш главный Полиграфыч», – за глаза прозвали «правилы» Павла Павловича, ясноглазого младенца. Надев обветшалое пальто, взяв клеёнчатую сумочку, с какими ходят побирушки, кандидат наук, верная ученица академика Переладова, поехала в агентство «Гусь плюс Русь интернетед». Встретили Маню на высочайшем уровне, и она застыдилась своей жалкой экипировки. Впрочем, «уровень» местоположения данной конторы, был, как раз, андеграундный.

Глубокий, имеющий, может быть, ещё чёрный ход или лаз, подвал-бункер. Он казался каменным прочным мешком. Сам дом – капитальный, подвал – соответственно – глухой. Если бы тут какой-нибудь предприниматель устроил камеру пыток, то даже жильцы первого этажа никогда бы о ней не прослышали. Со двора виднелась бронированная дверца, над ней невнятная по смыслу вывеска:

АО ГРИ сильно замкнутого типа

с очень ограниченной ответственностью

Но я-то не чужая, я по протекции Полиграфыча, – Маня храбро нажала звоночек, звук от которого на улицу не проник. Сработал ли? Открыл дядька, лишь взглянув на которого, новая клиентка «Гуся» усомнилась: вместо риэлтерской фирмы попала в народный театр? На мужике, точно ряженом, высилась шапка из светлого каракуля с красной ленточкой наискосок. Весь костюм его был сплошной экзотикой, похожей на униформу какого-то войска, даже шашка вдоль ноги на боку.

– Извините, мне «Гусь…»

– Здесь. Фамилия! – странный этот военный заглянул в список на своём столе и доложил в динамик:

– Пётр Валентинович! К вам!

Вообще-то она имела лишь устную рекомендацию от главного «Полиграфыча» к главному менеджеру «Гуся» Гусеву. С ним лично и по телефону ей не удалось поговорить. Сказали лишь, что ею «займётся» Простофильев. Вниз вела крутая лестница, освещённая, выкрашенная, но сохраняющая черты жуткой подвальной, которую обычно запирают водопроводчики на замок. Именно в таких глубоких подвалах находят трупы, о чём пишут в детективах, которые Маня теперь редактирует. Но, не успев начать нерешительный спуск, заметила она в рассеянном свете подземелья господина, напоминающего бывшего комсомольца, одетого в чёрный офисный костюм и при галстуке. Также одевался и их «Полиграфыч», но во внешности «гусевца» имелось противоречие. Он был практически лысым, то есть стриженым до самой низкой поросли, а в движениях угадывалось нечто, к официальной одежде не подходящее. Если он всё-таки бывший комсомолец, то, скорей всего, спортивный. Может быть, в «Госкомспорте» раньше работал? – подумала удивленно. Лицо его сияло свежестью, как и положено лицу спортсмена, много проводящего времени на воздухе, но ещё сияло оно необычайной открытостью. Маня поняла: лестница не столь крута и страшна. «Открытое лицо, большие глаза», – эти черты успокаивают, им доверяешь больше, чем лицу с крошечными глазками, спрятанными подо лбом. И она поспешила за Простофильевым вглубь каменного мешка, точно в кладовую, где, разумеется, поджидали её будущие пятнадцать тысяч долларов.

Много надежд возлагала Манюня (так её звал бывший муж Костя, женившийся на мулатке и уехавший в Денвер, штат Колорадо) на эти пятнадцать тысяч долларов! Во-первых, купит себе одежду, во-вторых, будет тратить на жизнь, но так расчётливо, так скупо, что денег этих хватит ей до семидесяти лет! Доживёт ли до семидесяти эта средних лет дама с ослабленным организмом из-за тотальной нужды последних лет?

В подвале была серия комнат. Даже создалось впечатление, что комнаты эти, словно рябят в глазах. Будто кочуют они от одной стороны подвала к другой, то сдваивались, то страивались. Это явление могло быть просто результатом волнения клиентки Мани. Столы были из чёрного полупрозрачного пластика, кресла тоже чёрные. Пол – чёрный и блестящий, а вот стены и потолки (нависающие) белые. Вкрадчивое освещение шло отовсюду, но источник его был спрятан. В этом подвале основательно поработали дизайнеры, а также маляры и плотники, превратив его в некий европейский, непонятный своим назначением вертеп. Вместо окон торчали экраны мониторов, и в каждом отражался двор, парковка, подход к двери. На одном экране Маня узнала входную дверь и знакомого военного с шашкой. Потолки давили, снижая волю клиентки, так что к моменту, когда она оказалась сидящей за столом, почувствовала себя на всё согласной. «Чай, кофе?», – спросили её вежливо, и она чуть не ответила, как Винни Пух: «И то и другое».

В подвале было людно. Молодой слаженный энергичный двуполый коллектив одинаково жадно курил, бегая с телефонами, произнося всего три-четыре слова каждый: «однушка», «двушка», «трёшка». Куда я попала, – грустно подумала Маня, но увидела на белой стене акварель – «Покрова на Нерли» и успокоилась. А тут и кофе подоспел: чёрные чашки на белых блюдцах. Сразу бумага оказалась на столе, где чёрным по белому значилось: «Договор о предоставлении посреднических услуг по купле-продаже жилой площади». Улыбка не сходила с лица Простофильева, и Маня подписала этот их договор об оказании услуг…

Выбралась она из подземелья и пошла задумчиво. Солнце растопило снег в скверике, через который пошла, не зная броду в неизвестном ей районе Хорошёвки, где практически никогда и не бывала за всю свою жизнь. Ботиночки, доживающие свой век, промокли. Ледяная вода сковала ноги. Кое-как отогрелась в поезде. На пролетающей за окнами метро темноте то и дело видела глаза Простофильева.

…У Мани имелась подруга по имени Татьяна, а по отчеству Петровна. Татьян, как водится, многовато, эту для удобства звала по отчеству. Так вот, Петровна, также филологическая женщина, пристроенная из милости бывшим одноклассником на жалкую зарплату в офис фирмы, торгующей клеем, оконной замазкой и мылом для котят, продолжала совершенствовать свою «духовную сущность» с помощью продающейся у метро и в переходах литературы. В одной из таких книжек Петровна вычитала, что по внешнему виду и поведению можно узнать о человеке буквально всё! Например, тот, кто при разговоре не смотрит в глаза собеседнику, а всё норовит нырнуть взглядом по диагонали вниз, жулик и лжец. Именно так «диагонально» мелькали глаза сотрудника фирмы «Гусь-Русь-интернетед» Петра Простофильева. Кстати, для сравнения вспомнилась бывшая подружка Надежда, которая, взяв у Мани сравнительно большую с трудом накопленную сумму денег, пообещала взамен прекрасную шубу из самой Беловежской пущи, но, не оставив никакой надежды получить деньги обратно, с ними в оной и скрылась. Так вот, у неё глаза также мелькали, как у риэлтера по имени Пётр (так представился).

Фамилия Простофильев тоже навела на размышления: он сам – простофиля или специалист по оным? Глаза у него большие. Отсюда открытость взора, возможно, обманчивая. Глаза охрового цвета, но цвет этот изменчив. Глаза вспыхивают и гаснут, словно в них запрятаны лампочки. При выключении этих невидимых «лампочек» глаза темнеют, приобретая цвет болота, трясины… Игра этих глаз завораживала. Ехала Маня с промокшими ногами и перед собой везла эту удивительную иллюминацию загадочных глаз.

Глава вторая. Ключик

Раньше этот день назывался «творческим», так как некоторые редакторы издательства «Художественные шедевры» и сами были писателями, не бог весть, но культурными, способными творить. Маня, например, стихи творила. Издали её книжечку, не шедевров, конечно, но «милую и добрую», как назвал критик в литературном обзоре «Литературной газеты». Теперь этот день назывался свободным. Порой он был свободен ото всего: от работы, от денег, иногда – от еды. Но главное – от творчества. Маня удивлялась: почему не идут стихи, не сочиняются, почему стихи кончились? Ведь писались раньше… И тоскливо становилось ей, приветливо относящейся к современной жизни. Она не хотела в этот свободный день жить без денег, без еды и без стихов… Сегодня что-то такое затрепетало:

 
Верить, не верить, не знаю,
странным охровым глазам…
 

Но не суждено было превратить свободный день в творческий. Да и свободным сей день не стал. Первой (по телефону) объявилась тётя Люда: «…в общем, она к тебе едет!»

– Как это – «едет»? А меня кто-нибудь спросил?

«Я боялась, что ты откажешься, – с робкой хитростью человека, изворотливо делающего добро ближнему, который сам об этом не просит, призналась тётка. – А ты что… уже…побывала там? Ну – как?» – добавила ещё осторожней, словно вернулась её племянница из партизанской вылазки в тыл врага.

– Расскажу, но потом! – и сама Маня ещё не поняла, что произошло с ней на фирме подвальной, спасающейся в бомбоубежище, точно от авианалётов, – от налоговой полиции.

Об этом прозрачно намекнул Простофильев. И, стало быть, ей, расчётливой, светят её пятнадцать тысяч долларов… Но не только это хотелось обдумать. Похоже, не из-за этой противозаконной сделки поднялась буря в душе. Да, и ничего противозаконного, честно говоря, не видела она в том, чтобы обойти жульнический налог государства-бандита, обирающего своих граждан до последней нитки, до последнего цента и до последнего рубля. Некое завихрение случилось в голове по другой причине. По какой?

– Звонят в дверь, – сказала бодрым голосом завзятой вруньи, поняв, что на том конце провода не поверили.

Положив трубку, она по инерции пошла к дверям тёмным, похожим на большой чулан, коридором. Остановилась, прислушалась, и услышала к своему удивлению, что кто-то есть и в самом деле на лестничной площадке. Через секунду раздался звонок. Бывшая тёти Людина студентка, не желающая возвращаться к себе в провинцию и живущая в Москве без жилья Стелла Урюпинцева, вынув ноги из сапог, в самовязаных деревенских носочках готова была переть напролом «глядеть свою комнатку», так как «Людмила Олеговна ей всё распрояснила…»

– Я ничего не сдаю! Никакой «комнатки»!

– Сто долларов в месяц, – улыбнулась всеми золотыми коронками Стелла. – У нас в городе – это такие деньги!

– А у нас это – не деньги! – взвизгнула Маня и в молчаливом удивлении уставилась на макияж а-ля Урюпинск. Стеллины глаза вкруговую чернели и зеленели какими-то «кольцами Сатурна».

Уходить гостья не спешила. Из довольно габаритного чемоданчика, который, видимо, сопровождал её, лёгкую на подъём, в скитаниях по огромному чужому ей городу, достала длинную кожаную книжку, поразив. Визиток! Вся Москва схвачена Урюпинцевой-бизнесменкой! Подала свою из отдельного кармашка: «…менеджер по трубам и котлам…» Маня не взяла, и Стелле пришлось положить визитку на подзеркальник.

– Тётя Люда напутала, – опозорила тётушку Маня.

Кое-как расстались.

– Алё, алё, привезли котёл? – уже на лестничной клетке говорила по мобильнику несостоявшаяся Манина квартирантка. Пришёл лифт, Стелла исчезла.

Манечка подошла к окну, глянула в Кулаков переулок. У судьбы, как у переулка, две стороны: одна – подвал «Гусь-Русь-интернетед», охраняемый, как пояснил Простофильев, целым войском казаков, другая сторона – эта деловая специалистка по котлам без прописки… Есть третий вариант: ничего не делать, жить так… Но сапоги лопнули, ботиночки нынче развалились, шуба прохудилась, на еду не хватает. Конечно, в войну, по рассказам старшего поколения, питались одной картошкой, запасаемой в подмосковном колхозе «Заветы Ильича». Сейчас ни колхозов, ни «заветов». Только покончила с «добротой» тёти Люды, звонит брат Сёма (проверяет – не убили?) Проверил и разговор закончился. Потом – Володя… Ему рассказала про подвал. «Надо было нам вместе пойти!» – с укоризненной отвагой ответил он. «Володя Бородин живёт один» – так в бывшем издательстве «Художественные шедевры» шутили над ним, долго красивым. Он и жил один. Не женился. А тут решил. И на ком? На Мане. В бытность своего и её расцвета он на эту скромную редакторицу не смотрел. Только на иллюстрации к Шекспиру смотрели вдвоём, на шикарные иллюстрации Фаворского. Новое издание выйдет лишь с виньетками, нарисованными Володей Бородиным. Он и большие работы пишет: луг, поле, грозу, дачу… Нынче Володя Бородин – слишком свободный художник. Живут они с матерью ветеранкой-тиранкой на одну её пенсию с гордо поднятыми головами. А в самое последнее время стали ждать они, когда Маня получит «сдачу», и они втроём заживут на неё счастливо. Володя предлагал переехать ей к ним, а её квартиру сдать и опять жить втроём счастливо. На масло, конечно, не хватит, на акварель останется. И что вообразил этот Володя Бородин! Когда-то с бородой, с натурщицами, с мастерской на чердаке у Никитских, прихватизированной в девяностых годах фондом какого-то Мордачёва… Он что думает, Маня всё та же Манечка из отдела «Лучшей поэзии»?! Она уж давно в прозе, да в какой…

«Василия Ивановича Чапайского засёк, типа, один из братков нашей Разгильдяйской группировки, ну и, как бы, распетрил: надыбать можно кусков пятнадцать грина».

– Н-да… «кусков пятнадцать грина», – вздрогнула Маня, за последние годы научившаяся бегло «ботать по фене», а иногда и обходиться двумя новыми вводными словами: «типа» и «как бы». – Мне, как бы, убивать никого не надо, и то решиться не могу. Скорей, наоборот, типа, меня и пришьют… Затащат, как бы, в своём подвале в одну из каморок евроремонтных и «замочат», «завалят», «возьмут под красный галстук», да и «уроют». У них там, наверное, есть ещё типа лестницы под землю, вот и сровняют, как бы, с землёй, «укатают нафиг».

Не давали ей обдумать, обмозговать свою предстоящую чреватую аферу – позвонил Лёша-пройдоша. Этот жил раньше тихой жизнью презираемого последним двоечником учителя русского языка и литературы, а тут раскрылся… Стал продавать романы нынешних «авторов», выправляемых «правилами», стоя в Олимпийском. Иного пути нет, ибо парочка детей-подростков требуют от папеньки денег на одежду, на музыкальную аппаратуру, на мобильники, на компьютеры и так далее. Бывший Леонид Германович с олимпийским спокойствием предложил Мане переселиться к себе. Чтоб она с утра до ночи впахивала на кухне для активно стоящих на головах детишек. Манину квартиру в Кулаковом он предложил определить под офис и под склад для книг, отколовшись, таким образом, от хозяина и открыв свою торговлю. И жить счастливо… До возвращения жены Эмки с магометанских широт из турецкого кабаре. Все их московские вечеринки заканчивались «стаканом на голове», с которым она могла танцевать твист и шейк, до брейка, вроде, не дошла, так и уехала продолжать, но уже в Истанбуле, свой замечательный талант.

«Дед живёт один, – понял браток… Пас он, пас эту хату…»

«Марья Андреевна, здравствуйте, это – Пётр!» Когда услышишь голос человека по телефону впервые, то иногда к образу, сложившемуся при встрече, могут добавиться новые черты. Здесь добавилась распахнутая вежливость (так определила). Потускнели, и без того тусклые, голоса Володи Бородина и Лёши-пройдоши. Будто цветной, ярко-синий (почему-то) голос Петра повеял ветром высоты. Нет, она не собиралась влюбляться в агента по недвижимости, с которым предстоит провернуть важное дело. Ей, ставшей, как того требовала современная жизнь, утилитарной, этот ветер высоты мог петь только об одном: о грядущих пятнадцати тысячах долларов. А о чём могли петь Володя с Лёшей? О безденежье? О нехватках? И, в результате, – о ранних болезнях? В лучшем случае, о тихой старости вдвоём… Нет, у Мани свой план!

«Чапайский жил, как пахан, в одиночке. И зачем этому пеньку такая хаза? Подумали братки и решили, что они, «разгильдяйцы», пожалуй, объединятся с «лихоборцами». Те их и вывели на фирму «Чёрный ход недвижимости», притащили на хату ихнего риэлтера по кличке Косой, мол, давай, в натуре, на бздюм работать… И сработали…»

Встретились у метро. Но не там, где киоски, толпа, и все бегут к подземному переходу через проспект Мира, а с тылу, где ступеньки вниз в Алексеевские улицы. Петя был в рыжей куртке, неброской, но прочной, в кепке, которая не скрывала его открытого лица. Когда он отцеплял ключ от общей связки, она опять увидела этот его пальчик. Он искренне поведал, что в армии, где служил, перевозя на грузовике боевые орудия, отморозил палец, пришлось ампутировать целую фалангу, но ничего, привык. Так, откровенно разговаривая, дождались они, когда из киоска «Изготовление ключей и заточка ножей» выдадут горяченький ключик.

– Надо проверить ключ, заодно и квартиру вашу посмотрю.

В быстром темпе двинули в Кулаков. Маня еле поспевала за риэлтером Петей (удивительно, до чего подвижен, ведь он, этот Пётр Валентинович был крепкого телосложения). Ключ подошёл. Квартиру осмотрел он бегло как человек в этих делах слишком опытный, чтобы разглядывать назойливо. Это понравилось хозяйке, застыдившейся беспорядка давно не ремонтированного жилья, словно увиденного чужими глазами, но – не Петиными. Его было трудно удивить в имущественной области жизни. Не отказался он и от кофе с бубликами, которые все съел. Рассказал, что сам живёт в Медведково, мечтая о скорейшем сносе панельного дома, где в «хрущёвке», кроме сына, сумасшедшей тёщи и ротвейлера по кличке Рудик, обитает бывшая жена Ангидридовна, внучка донецкого химика. Маня видела её на фирме, скромно одетую и с познаниями в недвижимости. Проверив документы, она улыбнулась офисной улыбочкой и растаяла в зазеркалье подвала, но и за это краткое общение Мане стало понятно, что Пётр Простофильев побаивается свою начальницу и экс-супругу Аллу.

– Женился на приезжей, дурак, теперь она меня из родной квартиры выживает.

Маня подумала, что всегда вызывала в людях желание поделиться сокровенным. От неё всегда ждут сочувствия и понимания. Получив и то, и другое, Пётр ушёл и унёс дубликат ключика, «чтобы показывать квартиру и в ваше отсутствие. Для скорости». «Скорость» – не последнее качество этого человека.

Тут позвонила Петровна. Она прочла книжку про гипноз. И там, в частности, говорилось о том, как можно «поэтапно завладеть волей потенциального гипнотика». Для начала надо точно определить «фронт доверия» «разрабатываемого объекта». Этот «фронт» неодинаков у лиц, принадлежащих к разным социальным слоям и возрастным группам. Например, одинокие и немолодые женщины легко предаются жалости к мужчинам, младшим их по возрасту. Пётр Валентинович был явно моложе Мани на несколько лет. Но к нему эта чушь не относится, – отмахнулась от новых знаний Манечка, – он и не стремился вызвать жалость. Он просто перечислил свои беды, начиная с ампутированной фаланги указательного пальца и кончая сумасшедшей тёщей. Единственное, о чём сказал именно жалобно: любимого ротвейлера по кличке Рудик был вынужден отдать в охрану гаражного кооператива, так как нельзя собаку оставлять с сумасшедшей старухой, неожиданно привезённой Ангидридовной из Донецка.

Маня решила, что Петровна со своими познаниями её раздражает не меньше, чем «добрый друг тётя Люда», почти всё выспросившая в долгом телефонном разговоре.