Текст книги "Маня, Манечка, не плачь!"

Глава третья. Квартирочка

«Ну что, жива ещё? – спросил по телефону Сёма. – Ты, вроде бы, редактируешь детективные романы, а не знаешь, что за пятнадцать тысяч долларов могут убить. На эти подозрительные фирмы надо идти через прочное знакомство: своих они не убивают, – разъяснял Сёма. – А ты как пошла? Твой «Полиграфыч» сам бандюга».

– Павел Морозцев – приличный человек, издатель.

«Ладно, – не унимался Сёма, – попомни моё слово, когда станут убивать. Но вначале к батарее наручниками прицепят».

Родственники ругают Маню за то, что отказалась от квартирантки Стеллы Урюпинцевой. Подумали бы, как она будет жить в одной квартире с какой-то неизвестной лимитчицей. Это ж всё равно, что переехать в коммуналку.

Маня оглядела одну свою запущенную комнатёнку, заваленную книгами и папками вечно здравствующих графоманов, перешла в другую, где было не лучше. Теснота, темень, мрак. Кто купит такую квартиру, навевающую на душу тоску последних супружеских дней? Развод, как похороны: после остаётся гора не разобранного хлама, который жаль выбросить, будто с уехавшим человеком распроститься навсегда. Но лучше распроститься. Манечка устремилась душой в светлое завтра.

Фирма «Чёрный ход недвижимости» через своих братков навела верно: дед живёт один, как сыч, заступиться за него некому.

Притащилась Галюха. У этой разговоры о мужиках. Раньше Маня терпела эту даму ради дефицита. Но дефицит прекратился, Галюху из внешторга уволили, и теперь у неё нет ничего, кроме женской тоски, о чём и поведала, всхлипывая. Никогда не плачущая Манечка выслушала о данной тоске с брезгливостью существа, высоко стоящего на интеллектуальной лестнице. Под руководством Петровны давно она освоила методику преодоления страстей и небрежно посоветовала Галюхе делать зарядку, обливаться утром и вечером ледяной водой и бегать вокруг фонтана…

– У нас в Бибирево фонтана нет, – вздохнула подруга.

Неподалёку от Маниного двора фонтан был, и она бегала вокруг него трусцой в компании двух дедушек (бодрых) и двух спортсменов (бывших), которые с похмелья уступали дедушкам, но упорно занимались своим здоровьем, уничтожаемым при помощи алкоголя.

– Но скверик или бульвар у вас есть?

– Да, скверик есть, – согласилась Галюха.

После неё пришлось основательно проветрить от дыма.

Маня ходила по квартире, прикидывая: это выбросит во время переезда, это тоже вышвырнет, а это подарит будущим жильцам, если они, конечно, возьмут. Становилось радостно, светло и легко на душе, будто собралась в полёт, оставляя ненужную тяжесть на поднадоевшей земле.

Вечером позвонил Простофильев:

«Марья Андреевна, Рудик вернулся! Его привязали на территории гаража, но он сорвался и прибежал домой! Воет под дверью! Весь покусан, в собачьих драках побывал на пути к дому! Сейчас буду лечить… – Каждое слово этого абсолютно искреннего риэлтера сопровождалось громким, натуральным собачьим лаем! – Рудик, подожди, Рудик… Марья Андреевна, ну что, идём смотреть квартиры?»

Выдался морозный денёк, и на Петре была шапочка, натянутая на уши, которые он, оказывается, не раз обмораживал, как и руки, но, к счастью, уши остались целы, и ампутировать более ничего не пришлось. Так как Маня фактически переезжала из довольно центрального района в Медведково, то и квартиры смотрела здесь. Две из них Пётр открыл имевшимися у него ключами, а две другие показывали риэлтеры других фирм. Они вдвоём с Петром Валентиновичем носились по этому району. Бежали по льду, по заснеженным тропинкам, передвигались на автобусах, подъезжали на трамваях… Даже увлекательно… Самое главное уже сделал Простофильев (и на какой скорости!) – он нашёл покупателя. Когда показывал Манину квартиру, её дома не было, но на другой вечер покупатели пришли вдвоём – немолодые жена и муж, внешность последнего показалась знакомой. После Пётр пояснил, что данный господин заграничного вида, откормленный (сразу видно) сёмгой и красной икрой, – ведущий телеканала «Наш друг – Америка». Она вспомнила, что видела на телеэкране это необыкновенно сытое лицо.

Квартира приглянулась покупателям своими «возможностями», раскрытыми риэлтером Петей. Он объяснил, как можно сделать перестройку в этой отдельно взятой квартире, какие она таит неиссякаемые возможности, и какой в ней широкий фронт работ для евроремонтников. Квартира оказалась немаленькой, и, если бы у Мани, кроме этой квартиры, имелись ещё и пятнадцать тысяч долларов, то она бы и сама сообразила, как «увеличить комнаты за счёт кладовки» и как «увеличить холл за счёт кухни», а самою кухню «за счёт ванной», куда и при уменьшенной площади «войдёт джакузи».

Теперь, бегая по непривычному для себя Медведкову, она выбирала жильё для себя. И выбрала! Квартирочка… Так она подумала ласково: комната, через которую проходишь в кухню, маленькая ванная (смежная), а из окон девятого этажа вся «Медведевка» (шутит Пётр) далеко видна с высоты. Этот ветер высоты поднял Маню высоко над землей в квартирочку на последнем в доме этаже… (пусто, чисто, желтый пол). Давно она не видела такого желтого чистого пола… И – церковь из окна…

Они с Петром стояли возле окна, глядя на церковь. Оказалось, – он верующий. Бывший спортсмен, конькобежец, вся жизнь – соревнования (вначале – детские, потом – юношеские, потом – мировые). Он бы и теперь бегал не хуже главного конькобежца страны Льва Непромерзаева, но – армия, обмороженные ступни, сепсис. Нет-нет, на ногах ничего ампутировать не пришлось… Он уверовал не так давно. В церковь ходит. Молится, молится, но Ангидридовна не съезжает. Извёлся совершенно. Лукавое свеженькое лицо Петра выражало скорбь, а глаза, как всегда, бегали по диагонали, то темнея, то вспыхивая жёлтым огнём. Но после, вечером, когда она вспомнила об этом, религиозность Пети и его физическая мощь вызвали в цельной Мане дуализм чувств и мыслей: точно ли такой он верующий, этот спортсмен?

Решила, что в квартирочке всё будет чётко (давно хотела чёткости), чтоб всё по местам, всё под рукой. А чистый воздух, а церковь… Церковь оказалась очень красивой. Так как до этой пробежки по Медведково и не имелось надобности посещать именно этот отдалённый район, то и позабыла об этой церкви, о её замечательной роли в литературе. Эта церковь была прототипом церкви в «Войне и мире». Именно в этот храм «всходила» по каменным ступеням Наташа Ростова. Какая удача: предстоит жить рядом с таким толстовским местом Москвы! Конечно, Москва полна и других уникальных мест… Но у каждого своя Москва…

Возвратилась Манечка с прогулки, прошедшей в конькобежном темпе, бодрой и молодой, свободной от мелочей суеты. «Как будешь деньги увозить, идиотичная?» – ненужно проговорил в висках голос брата Сёмы.

Глава четвёртая. Сдача

На юбилей свадьбы тёти Люды и дяди Коли идти не хотелось, но пришлось. И вот в родных Черёмушках за семейным столом заметила Маня, что её кузины обращаются с ней, как с родной. С чего бы это? Застолье проходило, как обычно, в той же, знакомой с детства панельной «трёшке», как называют кратко такие квартиры на фирме «Гусь-Русь-интернетед». И обе двоюродные сестрёнки (Ирина и Наташка) сегодня чувствовали себя тут, на этом отведённом им жизнью пространстве, где больная мать и больной отец, вполне комфортно, будто это они жили в Кулаковом переулке, имея избыточную площадь в сталинском доме.

Вначале Маня ничего не заподозрила, только удивилась, отчего эти «мачехины дочки» слишком вежливо передают ей салаты. Одна «мимозу» подсовывает: «Маня, как? Желаешь?». Другая – «оливье»: «Ты ещё сегодня не пробовала…» Где это видано, чтоб они обращались с человеком по-человечески! В детстве последнюю игрушку отбирали, как что – вопли: «Мама, нам с Иркой суфле!» «Мама, нам с Наткой глазурованные сырки!» Ничего не было в свободной торговле в тогда несвободной советской стране: конфеты суфле, например, в кремлёвском буфете на съезде передовиков, сырки, которых сейчас на каждом углу и всё разные, с Кутузовского привозили из «дипломатического» магазина…

Тётя Люда никогда не была похожа на мачеху из сказки, и Сёму любила, как сына, и Манечку называла «Золушкой» исключительно из любви к ней и к своей рано умершей сестре. Отец, не принимавший участия в воспитании детей-сирот, теперь с удовольствием жил практически на иждивении Сёмы в их старой хрущёбе на Профсоюзке. Было у них, как в сказке: Маня донашивала платья сестёр, их шубки и шапки. Единственное, что донашивать не могла – обувь. Тут уж, извините: у этих, можно сказать, с детства сорок два и две десятых, а у неё – тридцать пять и пять. И принц появился, и увёз Маню в такой видный дом! А эти так и остались тут сохнуть.

Подоплёка опёки прояснилась сразу, как только прошли торжественную часть, выпив за юбиляров…

– Сдаётся мне, Манечка, что у вас с этим агентом по недвижимости, ри-эл… ри-эл… – Не сразу выговорила тётя Люда…

– …риэлтером, – подсказала Маня удивлённо.

– …какая-то… любовь…

– Чего-чего? – посмотрела свысока Маня.

– Втрескалась, – нагло перевела Ирка.

– Влюбилась! – хихикнула Наташка.

Это было столь неожиданно, что Маня растерялась, нервно переведя взгляд с «мимозы» на «сациви» и обратно.

– Как можно нести такую чушь!

Тётя Люда опешила:

– Но ты мне сама так расписала этого Петю и даже назвала его… Петюшей.

Маня поняла, что краснеет, что с ней случилась какая-то позорнейшая невидаль.

– Он нарочно тебя охмурил, чтоб потом убить, – высказал общую концепцию Сёма.

– Убить – вряд ли, – уточнила его, в основном, молчаливая юридически подкованная жена Сашка и с удовольствием повторила то, что и раньше говорила: – Убить не убьют, а покалечить могут.

Что тут началось!

– Да прекратите про убийства, ведь среди нас есть мнительные люди с больным сердцем! – защищал свою жену дядя Коля.

– Да кому надо убивать, – сказала Ирка с важностью какого-то просто специалиста, – квартиру, это понятно, отнимут, а деньги отберут.

– Заткнись, Ирка! – одёрнула её «вежливая» сестра Наташка, – квартиру тоже оставят. Ту, что в Медведково. А вот «сдачу» припрячут в своём подвале!

Хоть бы постыдились пользоваться деталями, которыми их снабдила Маня сама! (И про Петра, и про подвал…) Стало ясно: общаются они с ней, словно с будущей скорой покойницей… И как они могут говорить такое про Петра! Да, знаете, как он сам живёт, как ему тяжело, какой он несчастный! Его эта Ангидридовна окрутила, у него тёща сумасшедшая на тридцати и трех десятых квадратах (привезённая из Донецка), ему собаку любимую пришлось на охрану какого-то гаража отдать, а вы говорите! Разнервничалась Маня, да так, что (никогда не плачущая!), вдруг, при всех – в слёзы… Этого, кажется, уж никто не ожидал!

– Маня, Манечка, не плачь! – выкрикнула тётя Люда.

С необыкновенным ощущением полнейшей опозоренности уезжала она в этот раз от родных. Даже Сёма это понял и, пожалев родную сестрёнку, не стал на прощание про убийство, а только попросил: «Будешь деньги увозить, скажи».

Главный враг человека – это, конечно, его язык. Тётке привыкла всё рассказывать. Та слушает, восторгается: «До чего образно…» Видно, слишком образно был обрисован Пётр Валентинович Простофильев, и вывод последовал сногсшибательный. Какая же «неадекватная» я, – подумала Маня любимым словом Петровны, начитавшейся ширпотребной психологии. Стало быть, по их мнению Простофильев врёт, чтоб разжалобилась она и потеряла трезвость оценок. Ирка подогрела скандал: «Сам, наверное, в хоромах живёт, и никакой тёщи сумасшедшей в помине нет» «…и собака, скажешь, не прибежала, Рудик, покусанный другими собаками? – запальчиво выкрикнула, в этот момент уже готовая зарыдать Маня. – Я сама слышала собачий лай!» «На плёнку записал и нарочно включил, когда с тобой по телефону разговаривал». Ирка у них, чем знаменита: считает себя умнее всех. И, говоря какую-нибудь чушь, напускает апломб некоего профессионала. Раньше она говорила: «Что поделаешь, ум у меня мужской». Теперь, когда гомиков раскрыли и проблему обозначили, замолчала из страха, что её, никакую не лесбиянку, ещё за таковую примут.

Под конец их семейного торжества Манечка отыгралась, рассказав о предложениях Лёши и Володи, чем немного успокоила родню. «Лёша неплохой!» – сказала тётя Люда. «Нет, Вовка всё же художник, талант, – заявил дядя Коля. – С ним Мане будет интересней». И вывод: Манечка не засидится после развода с мужем Костей. И про «риэлтера» забыли. Но не забыла она, поняв, что родственники посеяли в ней зерно тревоги, а потому во время рабочего дня в «Полиграфыче» зашла к Полиграфычу главному, то бишь, к Пашке Морозцеву, под предлогом «взять два дня для личных нужд». Ну, и вопросик: как давно он знает главного менеджера фирмы «Гусь…» Гусева?

– Мы вместе в ЦК комсомола служили…

Вот так-то! Разве могут бывшие комсомольские вожаки быть бандитами? В этом она, также бывшая комсомолка, сомневалась.

Стали Чапайского Василия Иваныча пасти на бздюм: мы, братки из «Разгильдяйской», и агентство «Чёрный ход недвижимости». Риэлтер ихний по кличке Косой предупредил нас, типа, всё должно быть в ажуре: подписи, печати, никаких лип. Как подмахнёт ксиву, рот – пластырем и в ковёр укатать, вколов снотворного, вынести из квартиры, а там уж дело десятое…

Лёша встретил у издательства с букетом, предлагал прямиком на метро и двух автобусах с пересадками отчалить к нему в Южное Бутово. Его трудные подростки уж заждались Манечку, свою добрую мачеху. Сам Лёша-пройдоша не имеет для воспитания «оглоедов», как он назвал их с отцовской любовью, ни минуты: надо мчаться дальше торговать. «Ваши “Звери и оборотни” идут прямо в лёт». Отказавшись от почётной миссии воспитания Лёшиных детей и выразив надежду, что вернётся вскоре из турецких гастролей их родная мама, Манечка приехала в Кулаков. В почтовом ящике обнаружила небольшой листок ватмана, на нём – гравюру, выполненную французским карандашом с намёком: два дерева – дуб и рябина, прислонившаяся к дубу своей кудрявой листвой. Ну, уж нет! Но, между тем, все эти знаки внимания, и все предшествующие разговоры, настроили Маню критически, а потому, когда позвонил Простофильев, решила быть с ним настороже, стараясь быстро снимать ту лапшу, которую он, возможно, и в самом деле, вешает ей на уши.

«Марья Андреевна, у меня для вас сообщение, но не по телефону. Давайте встретимся. Предлагаю любой из трёх вариантов: первый – я приезжаю к вам. Второй – мы встречаемся где-нибудь. Третий – вы приезжаете ко мне».

Конечно, она любознательная остановилась на последнем. Добралась до улицы Полярной, отыскала панельную пятиэтажку согласно адресу, ну, и убедилась в том, что её старшая кузина, считающая себя умной, дура. Как тяжело жилось Петюше! Как он, бедный, ещё мог оставаться таким открытым, добрым, энергичным и душевным при такой жизни! Его квартира, полученная Петиными родителями ещё до его рождения, превзошла ожидания теснотой. Петя сразу стал говорить о том, до чего он верит «мэру нашему в кепке», его обещанию о реактивном сносе хрущёвок:

– В другом конце Полярки уже снесли!

«В хоромах живёт»! Посмотрела бы ты на эти «хоромы»… Ни единого слова не соврал Петюша! Он был чист, как стекло, промытое в тёплый майский день! И вот после этого верь «психологической литературе», видимо, издаваемой исключительно для таких застойных тёток, как Петровна. Сынишка прибежал, тоже конькобежец. Петюша смотрел на сынишку с отеческой радостью. Кажется, и строгим не мог быть, лишь открытым, распахнутым, как его глаза – зеркало его души. Пришла Ангидридовна.

– Марья Андреевна, угощайтесь, – выложила на блюдо замороженную, но уже начавшую таять клубнику. – Мы с Петром Валентиновичем в разводе, но жить негде, – сказала просто. – Пойду маму покормлю.

Старушка имелась! Она тоже не была мифической. Когда Алла (внучка химика) ушла, а сынишка Валера убежал на тренировку, они с Петей обговорили всё, о чём он никак не мог сказать по телефону: о дне сделки, о «сдаче». Опасался прослушки, вряд ли возможной на его кухне, которую он расширил своими руками, даже пришлось стесать небольшую часть бетонной конструкции, чем он оправданно гордился. Пока пили кофе и ели клубнику, из комнат донеслось шуршание, затем голосок:

– Алечка, доченька, Алечка хорошая, доченька Алечка…

Глаза у Пети вмиг потемнели:

– …вот так всеми днями…

Старушка вышла в коридор, улыбаясь зеркалу на стене, и, точно молясь, повторяла одни и те же слова.

– Ольга Ивановна, хотите клубники? Уже не холодная, оттаяла, – сказал Петя.

Старушка, услышав его голос, приблизилась. Чуть приподняв длинную полу халата, показала забинтованную свежим жгутом ногу.

– Бо-оль-но! – пожаловалась, точно ребёнок.

Маня ехала домой ошеломлённая, вспоминая Петю, вспоминая его лицо, полное жалости, когда он говорил со старухой этой, в сущности, отравившей ему жизнь. Готовая разрыдаться снова, жалела Петюшу с его тяжёлой жизнью, с его нескладной судьбой. Рудика не было. «Опять отвёл в охрану гаражного кооператива». «Сегодня, Марья Андреевна, я машину откопал. Вернее, гараж. Снега было много, да со льдом, работал часа полтора, наконец, дверь открылась…» Дверь открылась в Маниной душе! И через эту дверь потекла её энергия к малоизвестному риэлтеру Пете Простофильеву.

А «сдача»… Процедура, которой пугал Сёма, вышла, по мнению Мани, необычной, но абсолютно не страшной. В «бункере», то есть в подвале фирмы «Гусь-Русь-интернетед», они закрылись в одной из комнат, выставив у дверей охрану и включив монитор, показывающий то, что происходит и в коридоре, и возле самой двери. Расположились за длинным столом: главный менеджер Гусев (друг Полиграфыча-главного), длинный, лысый и совершенно неподозрительный своим постным обличием; телевизионщик, наетый сёмгой, покупатель Маниной квартиры с хозяйственной сумкой и добрым молодцем рядом, одинаково с ним сытым, а потому сразу стало понятно, – сыном; Петя торжественный, при галстуке, а рядом с Манечкой – брат Сёма во всеоружии, то есть безо всякого оружия, конечно, но ощерившийся с видом: «меня голыми руками не возьмёшь».

Покупатель Маниной квартиры стал небрежно доставать из хозяйственной сумки зелёные пачки, и все принялись по кругу пересчитывать. И ей пришлось. Петюша при своём неполнофаланговом пальчике на правой руке удивительно ловко считал деньги, не хуже счётной машинки. Маня загляделась на этот, ранее не виданный ею процесс: стодолларовки мелькали зелёным веером в ловких Петиных руках. Сёма пыхтел рядом, следя за каждым движением, войдя в роль охранника, хотя всю жизнь инженерит на «АЗЛК», не заработав и на фирменный «москвич». Маня решила им подкинуть деньжат. Но Сёма накануне этого подсчёта злобно отказался. Теперь он, может быть, согласится, всё-таки страх висел в воздухе от особенной значимости и силы момента.

Наконец, Манины пятнадцать тысяч на виду у всех запер главный менеджер в сейф, возле которого уселся Сёма, точно собака на сундуке с сокровищем. Приехала нотариус, похожая на учительницу начальных классов, явно тут свой человек. Потом все дружно попили кофе, потом ездили в департамент жилья… Под вечер все бумаги были оформлены, деньги из сейфа перекочевали в прочную матерчатую сумку, которую Сёма привязал к себе под курткой, протянув в ручки брючный ремень…

Тут Маня что-то даже забыла про Петю. Они вышли с Сёмой из подвала и сели в «москвич», за рулём которого поджидал друг детства Алька Севастьянов, то есть Альберт теперь, тоже инженер, которому удалось в отличие от Сёмы, приобрести автомобиль родного предприятия. А сзади сидел их общий друг Серёжка (вместе во дворе играли детьми), которого Маня давно не видела. Довезли её до Кулакова, брат проводил в квартиру, спросил, когда переезд, отвязал пакет с деньгами… Когда он пошёл на выход, ей что-то не хотелось его отпускать, и было чуть-чуть, но страшно.

Глава пятая. Кошелёчек

В детективных романах, редактированием которых занималась Марья Андреевна (и не зря занималась, в чём, однако, сомневался её брат), она почерпнула немало рецептов. Например: как и где нужно хранить большие суммы денег. Не в банке. «Храните деньги в сберегательной кассе!» – под этим плакатом выросло её поколение, которому, как правило, хранить там было нечего…

Из отечественной бурно выпускаемой макулатуры, создаваемой выходцами из двух противоположных лагерей, ментами и бандитами, возомнившими себя писателями, у писателей укравшими их логотип «писатель», более ничего от оных не переняв, узнала редактор Маня главную мудрость нашего времени: кругом мафия. И банк – мафия. А потому сдавать туда деньги, значило сдавать их бандитам, причем, тебе неизвестным, и на вечное «хранение». Но, если ты связался с фирмой «Гусь-Русь-интернетед» или «Чёрный ход недвижимости», то и ты вступил на правах рядового братка в «Разгильдяйскую», «Лихоборскую» или любую другую бандитскую группировку, и после этого вступления – держись! Всё уже зависит от твоей хитрости, изворотливости и выживаемости.

Пока Маня жила в квартире, оставленной ей мужем, была некриминальным гражданином, а как только получила «сдачу» – всё, теперь она в рядах тех, через кого и заимела эти деньги, не заплатив с них ни цента в государственную казну. Это её преступление было известно членам мафии, владельцу издательства «Полиграфыч» и главному менеджеру фирмы «Гусь…» Именно эти граждане могли теперь отнять у неё эти деньги. Что касается Пети Простофильева – рядовой исполнитель. Собственно, от него и следовало ожидать практических ходов в направлении, определённом ему мафией. Из этой же макулатуры она знала, что на «мокрое» идут не всегда, вначале пробуют жульнический или воровской варианты. «Пришить», конечно, могут, но воспрепятствовать этому имеется шанс. Во-первых, жертвами, как правило, становятся одинокие люди, у которых ни родных, ни друзей, которых никто долго не хватится. Да, знала Маня, на что идёт. Была у неё безденежная, но спокойная жизнь, стала денежной, но неспокойной, превратилась она в игрока, поставившего по-крупному. Но противник известен, стало быть, уже легче…

Переезд на новую квартирочку прошёл бурно. Родственники и знакомые принимали деятельное участие. Кандидаты в женихи сновали, соперничая, узнав впервые каждый о своей неодинокости на Манином горизонте. Это было время большой безопасности. Но всё кончается, и однажды она осталась в квартирочке одна с телефоном.

В ближайшем универмаге приобрела она новую скромную незаметную одежду, ведь ей предстояло вести тайную жизнь, точно шпионке из шпионских историй, которые она с удовольствием смотрела по телевизору. Закрывшись железной дверью, недавно бедная, она раскладывала на диване деньги, иногда радостно их пересчитывая и снова укладывая тоненькими пачками в некий патронташ, который стала носить на талии, плотно застёгивая.

Об этом переносном кошелёчке не знала ни одна душа. Сшит он был ею лично из прочной материи защитного цвета с кармашками. Похож на «кассу» первоклассника для картонок с нарисованными на них картинками. У Мани картинка была одна – портрет Бенджамина Франклина на светло-зелёном фоне.

Нет, она не всю жизнь собирается носить на себе эту «кассу», а лишь несколько опасных лет, пока всех бандитов не переловят (или пока они все не превратятся в «писателёв»), пока не распадутся мафии, в том числе и «Гусь-Русь… – Полиграфыч», знающая о том, что у неё есть деньги. Она считала, что ношение на себе столь огромного кошелька, лишь немного уплотнившего с виду её похудевшую в лишениях последних лет фигуру, стоит того, что она в итоге получила взамен. Первое время было обременительно, но вскоре ходила, как в бронежилете, решив изготовить именно жилет, в подкладке которого можно носить и носить доллары до самой сильной жары. А в жару… Придумает что-нибудь… Ещё не наступила весна…

Главное, пережить первые месяцы, потом может оказаться, что в её истории никакой охоты на деньги не будет, ведь не у каждого клиента фирма по недвижимости, даже какая-нибудь «Чёрный ход», отбирает полученную «сдачу». Тем более, что Маня, словно опытная шпионка, распустила дезинформацию. О том, как пользоваться «дезой», как уходить от «наружки» (прочие тонкости шпионского труда) почерпнула не только из телевизора, но также из подаренной Петровной книги с поэтическим названием: «Наша служба и опасна, и трудна».

На фирме «Гусь-Русь…» она во всеуслышание заявила о том, что на вырученные деньги покупает дом в деревне (нет, посреднические услуги не требуются), договорённость железная, дача её ждёт, дом с участком за сто километров по Дмитровке. Вряд ли мафия пойдёт на проверки в далёком Подмосковье, вряд ли станут вести громоздкую, тотальную слежку, чтобы подтвердить правдивость её слов. О «доме в деревне» раззвонила и в «Полиграфыче», избегая называть конкретную сумму «сдачи», затемняя вопрос предельно, хотя суммы эти и не являются для большинства людей, столкнувшихся с продажей и покупкой квартир, большой тайной. Для того, чтобы её шпионская легенда выглядела подлинной, и на самом деле съездила на электричке, а потом на перекладных автобусах (уходя от возможного преследования) в далёкое село, где до приобретения садового участка её родители снимали пол-избы у няни, которая этой избой не пользовалась, живя в Москве. Там, в Златокудрове, Маня без труда нашла домишко, принадлежавший родственникам этой, так и пропавшей в столице няни, и купила его за гроши к обоюдной радости. Впрочем, теперь у неё была своя дача, и не надо летом торчать на родственном садовом участке, где ворчащий отец, Сёма с юридической женой Сашкой и их непростым в общении выводком. Им, далеко не всё понимавшим в криминальной ситуации, сказала, что деньги положила в банк, и будет теперь жить на проценты.

Конечно, имеющаяся пачка требовала ухода, а потому пришлось каждую стодолларовую бумажку обернуть плёнкой, специально купленной в канцелярском магазине, раньше называемом «Школьник», а сейчас – «Офис-Джапан-корпорейшен». Теперь ценная бумага не мялась, не портилась, хотя груз увеличился. Но Маня увеличила и утренние пробежки, теперь не вокруг фонтана, а до церкви и обратно.

Дома она, очень-очень довольная своей квартирочкой, наводила и наводила порядок. Удлинившиеся поездки на работу и с работы её не утомляли. Под конец пути всегда находилось местечко, и она сидела себе в своём бронежилете, замаскированном обычной одеждой, читая рукопись очередного графомана, стремящегося стать писателем. Приезжая домой, сразу кидала взгляд на телефонный определитель. Аппарат, к сожалению, работал с перебоями, высвечивая на дисплее иногда совсем нереальные циферки, а потому иной раз пугал её номерами незнакомых телефонов. Маня знала по опыту «правилы», что всё криминальное начинается с непонятных телефонных звонков. Первые дни ожидала их поминутно. Охотники за деньгами постараются за ними прийти, к чему она была готова. Сменила прежнюю железную дверь на двойную, тоже железную. Но ещё крепче этой брони охраняла Маню её тайна. Никто не ведал, что под её невзрачным пальто хранится такой клад. Вечером полюбила она рукодельничать, совершенствуя свой кошелёчек.

Разумеется, в шпионскую инструкцию, ею самой разработанную, входило правило никому не отворять дверь без предварительной договорённости. Ни ближайшей родне, ни подругам, ни Володе с Лёшей, всё ещё ходивших в её женихах. Если на определителе высвечивался непонятный номер, трубку не снимала. Нет, никто не отнимет у меня мои денежки, мою надежду и опору! – думала Маня, торопясь после работы домой. Кстати, одним из правил её нынешней жизни стало возвращение только в час пик, в толпе граждан. Толпа лучше всякой охраны. Никаких одиноких прогулок по темноте, никаких пробежек по безлюдным местам!

Василий Иваныч Чапайский впервые заметил тихий «мерин» из окон своей квартиры, но не думал он, что это его пасут…