Текст книги "Маня, Манечка, не плачь!"

Глава шестая. Страхи

Петя Простофильев вновь появился в её судьбе нежданно. Было ли его появление случайностью? О, это такой вопрос, ответив на который, можно многое понять из того, что не понято, увы, до сих пор…

В час пик Манечка шла от трамвайной остановки на свою улицу Заповедную. Было светло и пахло весной – так бывает в феврале. Пройдя магазин «Продукты», она, неся в прозрачном пакете коробки с молоком и творогом (её скудный предстоящий ужин), чуть не натолкнулась на машину, торчавшую на пути. Кстати, одним из её шпионских правил стала осторожность на дорогах и в транспорте, где она всегда стремилась оказаться поближе к выходу, чтоб при какой-нибудь аварии выскочить первой. Она не позволяла себе глубоко задумываться, чётко переходила улицы на верный зелёный светофор, не собираясь попадать в бессознательном состоянии (и в своём кошелёчке) в какую-нибудь больницу, а собираясь по возможности выйти сухой из воды, если таковая всё же хлынет. Увидев загородившую проход, не до конца въехавшую во двор автомашину марки «Жигули» тёмного, почти чёрного цвета, остановилась, спокойно ожидая окончания манёвра, похожего на аварийный.

Водитель, который только что сидел за рулём, глядя в зеркальце заднего вида, вдруг вышел, развернувшись не к капоту, как должен бы при неисправности, и не к багажнику в поиске подходящего инструмента, а всей своей особой – к Манечке, раскинув руки для каких-то, ей абсолютно ненужных объятий. Объятия исключались шпионской инструкцией. Например, Лёша всякий раз стремился её обнять, уговаривая срочно ехать воспитывать своих запущенных в педагогическом отношении детей… Володя Бородин, который теперь не хотел жить один, был непрочь положить свою руку бывалого художника на её талию, чтобы, наконец, восстановить себе мастерскую на любой окраине, не обязательно у Никитских ворот. Область тела от талии до груди представляла из себя, понятно что – деньги. Их владелица только ещё билась над непростой задачей «устранения шуршания» валюты. Лёша и Володя порознь, но одинаково решили, что она стала ещё большим сухарём, чем раньше.

– Марья Андреевна! Ну как вы? Квартирой довольны? А дачу, купили дачу?

– Да, спасибо, Пётр Валентинович, и квартирой довольна, и дачу купила. Как в наше время без дачи? Картошка, морковь, редька…

– Вы что же, всё это собираетесь выращивать?

– Всё. Во мне проснулись гены далёких сельскохозяйственных предков.

Она увидела в особенных Петиных глазах нечто… Нет, не только мгновенную вспышку в них запрятанных лампочек. Глаза зажглись пониманием, какого она не видела в глазах других людей, тех, среди которых продолжала жить спокойной жизнью. Почему? Да, потому, что и родственники, и знакомые, и рядовые сотрудники в издательстве не интересовались в корыстных целях тайной её клада, которая с «тайной вклада», «гарантируемой» банками, не шла ни в какое сравнение. Спокойствия в миг не стало. Маня старалась сдержать непонятную бурю, вызванную в ней этим человеком.

– А я машину из гаража выкатил. Сегодня первый день на колёсах. И смотрю – вы.

– Как ваша тёща, как Алла Ангидридовна?

– А-а, всё так же! Всё у меня так же, Марья Андреевна! И тёща так же… А куда её деть, привезла дочка мать, хотя в Донецке родни полно. Да плохо она ухаживает за старушкой! Вот солнышко пригрело, надо её гулять выводить, но Ангидридовне некогда: не только на фирме занята, с нашим главным менеджером крутит; не до нас, в общем. Машину раньше времени из гаража вывел ещё почему: надо Валерку возить на СЮПШ, я тоже там тренировался в детстве (знаете, Стадион юных пионеров и школьников на Беговой?..)

Манечка поняла, что от распахнутости Петюшиной её голова слегка закружилась, будто его быстрая речь была каруселью, очутившись на которой, Маня понеслась… Потом она не раз вспоминала эту их встречу у его машины, но не могла вспомнить тот момент, когда в эту машину села. Как странно!

Петровна звонила накануне, рассказывала о новой методике, по которой довольно просто научиться гипнотизировать (Петровна уже приступила к самообучению). Главное, надо подстроиться под человека, под его движения, под его дыхание. Вот как только сможешь точно попасть в ритм, так и пошло-поехало, он – твой, делай с ним, что хочешь… Уже дома за своей бронированной дверью Маня думала, что скоро будет тепло и будет тяжело носить деньги на себе. Но как иначе? Другого выхода не видела. Если оставить дома, запрятать посильней… Но… Знала она из детективных книжек, что любой замок может открыть любой медвежатник. Другое дело – засов, задвинутый изнутри. Именно на эти, имеющиеся на дверях металлические тяжеленные задвижки, и рассчитывала, надеясь, в случае чего, продержаться за ними до приезда милиции, которую придётся вызывать с девятого этажа криком (телефон преступники вырубят). В самом крайнем случае она распутает парашютные стропы… Закрепила их за прутья балкона. Если что, выбросит эти прочные верёвки из полиэтиленового пакета «за борт», наденет тут же специально хранящиеся перчатки и спустится вниз, как по канату. Воры такого варианта могут не предусмотреть. Этот день неожиданной для неё встречи с Петром Простофильевым был памятен ещё и тем, что именно на следующее утро раздался телефонный звонок: «Вы продаёте квартиру?»

И стали звонить… Конечно, могла случиться ошибка, произойти совпадение, могло объявление о продаже (ведь эта квартира в своё время была выставлена на продажу) проскочить ошибочно. Могло… Но звонки раздавались с такой закономерностью, словно шла проверка, дома хозяйка или нет. Дня три продолжался этот ужас. На четвёртый, вернувшись в людской толпе с работы и что-то не слишком желая покидать толпу, Марья Андреевна, войдя в прихожую своей идеально прибранной квартирочки, где каждый предмет имел своё чёткое место, заметила чуть в стороне от коврика, лежащего у дверей, небольшое масляное пятнышко. На чистейшем линолеуме, до блеска натёртом специальной мастикой! Как заправский следователь Марья Андреевна потрогала осторожно пятно, понюхала палец, установив: масло для смазки швейных машинок! У неё была маслёнка с точно таким же маслом. Маня села в прихожей на скамеечку и на какое-то время замерла безвольно. В её квартире побывал человек, которому пришлось смазать замок, чтобы лучше его открыть при помощи какого-то воровского инструмента! Нервно задвинув засовы, Маня прошлась по квартире, всюду обнаруживая некую «сдвинутость» предметов. Не явную, конечно.

Ей показалось, что она выкинута на улицу, живёт отныне не в безопасном помещении, а в сквере, во дворе, возле церкви, на её паперти… На балконе, скорей всего, тоже побывали, осмотрев пакет со стропами (выпросила у бывшего парашютиста Сёмы, якобы для развески белья). Конечно, подумала она не только о странной, будто нарочно подстроенной недавней встрече с Петром, но, главное, о его первой профессии слесаря-наладчика на производстве швейных машинок. Маня знала по опыту, до чего скользкие челноки и шпульки. Как бедная женщина в юности, и весьма среднего достатка в зрелые годы (что уж говорить о нищенских годах последнего времени), шила себе по мелочи на старой машинке подольского производства.

Простофильев работал не в Подольске, а в филиале иностранной фирмы «Оверлок», мечтая о работе на головном предприятии, находящемся в Европе. Он ловко «выносил» челноки и шпульки, продавая их, и в результате купил себе первую автомашину марки «запорожец». С тех пор систематически обновляет автомобили, перепродавая, покупая лучший. Да этот Петюша – вор! Он в воровстве сознался, в том, что обворовывал отечественную фирму! Хорошо, что уволился и пошёл на курсы риэлтеров (вместе с женой, тогда ещё верной ему Ангидридовной), а потом – на «Гусь-Русь…», а то ещё неизвестно, как бы он развернулся, поступи он на заграничный «Оверлок»! Он жулик! Спрашивается: на какие деньги он купил кирпичный гараж (сумма, практически равная её этой «сдаче»)? «Главное – пройти! По тонкому льду – по тонкому льду!» – говорил он о себе, будто о человеке, которого могли бы в тюрьму посадить, но избежал, пронёсся по льду, не провалившись в прорубь.

На коньках он хорошо катался… Маня спросила как-то в их шутливом разговоре: «А сможете выполнить поворот на ребре одного конька?» Он засмеялся: «Нет, я теперь только по прямой! По прямой мне нет равных». Помнится, во дворе дома детства, где теперь живёт Сёма, дворничиха Макаровна пела частушку:

 
Ах, как тяжко мне, мамаша,
слёзы днём и ночью лью.
Ах, как грустно мне, мамаша,
что я жулика люблю…
 

На следующий день, уходя на работу, Маня положила сапожную щётку таким образом, что, если дверь откроет кто-нибудь в её отсутствие, то неизбежно сдвинет щётку и не сможет восстановить её прежнее местоположение по рисунку на линолеуме. Подойдя вечером к своей квартире, она с аккуратностью опытного разведчика приоткрыла дверь настолько, чтоб самой не сбить щётку, если она на месте. При помощи зеркала в пудренице, наведенного на этот охранный предмет, определила: щётка лежит, как лежала, не сдвинута ни на миллиметр. Как же весело ей стало, как легко! Никого сегодня в квартирочке точно уж не было! И тут зазвонил телефон…

Надо сказать, что странные звонки прекратились, и Маня стала клясть себя за глупость: конечно, объявление ошибочно повторили… Она смело сняла трубку. «Учти, мы от тебя не отстанем, тебе не удастся от нас улизнуть», – и трубку швырнули.

Ноги опять подкосились, она села на диван и сидела дольше, чем в тот раз в прихожей на скамеечке. Незнакомый мужской голос звучал в ушах. Вернее, не мужской, скорее, подростковый. Хриплый голос хулиганистого подростка. Телефон зазвонил вновь, и она безвольно, готовая ко всему, вяло проблеяла:

– Алло…

«Марья Андреевна! Обещал вам позвонить и вот звоню! Сижу я на кухне, кофеёк попиваю, Валерку в бассейн отвёз, через час поеду забирать. Хотите, мы к вам заедем в гости? Мимо будем ехать. Знаете, где бассейн в Свиблово?.. Вы что, Марья Андреевна?»

– Я? Ни-чего! Конечно, заезжайте!

Голос Петюши, как ей в этот момент показалось, буквально спас её от нервного срыва. Он вернул её к жизни, этот голос.

– Ого, какие двери! – сказал Валерик. Мальчишка был раскованный, как и его папа; оба спортсмены.

Маня стала подавать им на стол всё, что у неё было, а они дружно всё это съедали. Смеялись, шутили. Петя говорил без умолку и при сыне сказанул, что, по мнению Мани, было даже лишним:

– Нас мать не кормит. Совсем нас забросила Алла Ангидридовна.

– Она только бабушку кормит, – подтвердил Валерик.

Маня вспомнила, что в первые счастливые годы с мужем Константином вкусно готовила. Тогда он не только не заглядывался на мулаток, но даже и брюнеток не жаловал, довольный натуральной блондинкой Манюней и её голубцами. Эти были – звери пожрать! …Петя стал привозить мясо и капусту. И, когда они с Валериком возвращались из бассейна или с Беговой, с тренировки, у неё уже была готова еда.

Они иногда вместе ездили по магазинам, и Мане не хотелось порой выходить из Петиной уютной машины. Водитель он был немного странный, сам себя называл «чайником», наверное, таковым и был. Много вертел головой, не умея водить на зеркалах. Но во всём прочем он ей нравился больше Кости, бывшего мужа, проживающего теперь безбедно в Денвере, штат Колорадо. Впрочем, в чём это «другом» она успела узнать Петю?! Ну, вот как рулит (не так, как профессиональный гонщик Костя), как ест (много и без разбора), как говорит (болтун, и с молчуном бывшим мужем не сравнить), как смеётся… Петюша отличался тем, что смеяться мог до слёз, ручьями проливавшихся из его больших уникальных глаз. Однажды сказал, что хочет сменить машину.

– Эта у меня чёрная. У меня никогда не было чёрной машины, впервые купил. Так непривычно! Оглянешься в гараже – и будто она в яму провалилась… Мне белую торгуют, надо тысячу баксов добавить. У меня нет, конечно. У Ангидридовны есть, но не даст. Я верну, обязательно верну, Марья Андреевна: следующая сделка буквально на следующей неделе, а машина уйдет…

– …но у меня нет денег, – сказала Маня, сосредоточенно раскатывая тесто для вареников, которые любит Простофильев младший.

– Ну что вы, Марья Андреевна, неужели вы все деньги вбухали в дачу? Я бы на вашем месте и на жизнь хоть что-то оставил… Не хотите в какое-нибудь предприятие вложить? Можно киоск купить, сигаретами торговать. Выгодно. Только лицензия дорогая… Хотите, я вам с процентами верну?..

Не спалось долго Манечке в эту ночь… И не столько из-за просьбы. Она ведь «бронежилет» свой сняла в этот вечер, то есть не надела она кошелёк на автомобильную прогулку… Вначале, уже как обычно, поужинали втроём, Валерика отвезли домой, а потом поехали так просто. Маня видела идеальный Петин профиль, его руку на руле… И губы, постоянно полуоткрытые; видны зубы немного неровные, в этом что-то детское. Губы у Пети, как и глаза, большие, красивые… Пригорюнилась Манечка… Как же ей быть, как ей теперь жить на свете, если он, Петюша… Нет, он не обнял её, когда остановились, не приголубил, нет! Он смотрел, как всегда, быстро бегая глазами и, как всегда, говорил и говорил:

– «Жигули» – хорошая машина, но я запал на «хюндай»…

Да, её энергия как-то так сама собой стала утекать и утекать к другому человеку. Было четырнадцатое февраля, день влюбленных, Валентинов день… Пётр Валентинович был так близок к Мане, и так от неё далёк…

Глава седьмая. Весна

Вскоре она поняла, что живёт замкнутой жизнью, можно сказать, семейного круга: Петюша, Валерик, новая машина Петюши («и ваша – на треть, вот и буду вас возить, надо же как-то компенсировать»), совместная еда, поездки…

Иногда на Маню накатывал страх, но иногда она думала, что ничего не происходит страшного. Конечно, деньги больше расходятся (вот и в долг дала тысячу долларов), да и с этими двумя спортсменами стала тратить на своё питание больше, чем намечала (она слегка пополнела, расцвела). Да и о внешности стала думать.

Ей, например, захотелось купить кожаную курточку в павильоне на ВДНХ (ныне называется непривычно ВВЦ). Петюша не возражал. Их приняли за пару, продавщица предложила: «Пусть ещё муж посмотрит». «Муж» посмотрел. Но и когда она уже была в этой новой курточке, Петя почему-то не очень приблизился к Мане. Почему? Они так душевно беседуют, так… дружат… Почему-то Маня забыла о своих страхах…

Надо сказать, что с приходом весны она совсем прекратила носить свой «бронежилет» (разве можно надевать элегантную курточку итальянского производства на такое сооружение?) Но ничего подозрительного не происходило: никаких страхов, никаких звонков. Про звонок с угрозами рассказала Петру. «Да это подростки ошиблись», – определил абсолютно уверенно. Вообще-то в тех же детективах она читала: если сразу по первым следам не ограбят и не убьют, то потом вряд ли…

– Ну что, твой Петюша так и не сделал тебе предложение? – спросила тётя Люда на очередном родственном застолье.

– Да не идёт речь о совместной жизни! Я что, Ангидридовне с её сумасшедшей мамой отдам свою квартирочку, переселюсь в их хрущёбу допотопную? – восклицала раздражённо Маня.

– Думаю, ещё всё впереди, ещё убьют, сама увидишь, – напомнил о реалиях Сёма.

– Если б он тебя любил, то уж давно бы переселился к тебе! – завопила Наташка.

– Да как вы не понимаете: на нём сын! Он сына воспитывает! Он не променяет сына на женщину, никогда и ни за что!

– Он возле тебя поторчит, пока деньги не кончатся, – подытожила всё ещё считающая себя умной (по-мужски) Ирка.

То, что говорили Мане родственники, и самой приходило на ум, как правило, вечерами. Одинокими. Иногда даже ночью проснувшись, не могла спать, думала, мысли накатывали тревожные. Одной, практически бессонной ночью, села за стол, стала писать стихи.

 
А мы ехали с тобой по воде…
От колёс разлетались вееры.
И опять я поверила
в то, что нравлюсь тебе.
 
 
О, чудесные губы твои…
И рука – на руле.
Дождь стечёт в колеи.
Я опять на нуле.
 
 
Без тебя жизнь не та:
ни дорог, ни пути.
Без тебя пустота.
Пригони. Прилети.
 

Сомнения в Петиной порядочности посещали Маню, но стоило ей увидеть его, даже просто услышать по телефону его голос – эта распахнутость, эта искренность… И ещё – целомудренность… Да-да! Петя был набожным… Он серьёзно говорил о святой воде в церкви, носил большой крест на большой толстой золотой цепи.

Иногда он казался ей иноком, даже евнухом… Подозревала, что его жена неспроста «гуляет с менеджером»… Но точно так же, как менялся цвет Петиных глаз, менялось её мнение о нём. Порой, сквозь иноческую застенчивость проглядывала сверхраскованность красивого мужчины, у которого не было и нет никаких личных проблем. Казалось, общается не с одним человеком, а с двумя. На тему его двойственности они шутили. Петя, как все малообразованные люди, схватившийся за новые знания (зодиаки эти), любил подчеркнуть, что он по гороскопу «близнец», вернее, «близнецы». Считал верным такое определение своей натуры.

Марье Андреевне тоже казалось, что один Петюша считает её «лоховкой», с которой можно крутить «лохотрон», а другой Петя думает о ней как о доброй, почти святой даме своего сердца, просто не насмелится заговорить о своей любви. А иногда думалось, что они (и он, и она) боятся каких-то слов, каких-то открытий…

Она, например, опасалась сказануть что-нибудь, «разрушив» предполагаемое ею высокое мнение о себе Петра Простофильева. Лёша и Володя давно отпали сами собой. На работе в издательстве «Полиграфыч и компания» заметили омоложение Мани, её расцвет и её бежевую курточку. Увидели, как за ней приезжает белая машина с каким-то суперменом за рулём.

На восьмое марта Петя принёс в подарок не цветы, не духи, не какую-нибудь дамскую безделушку, то, что принято дарить любимым женщинам, а… чайник (будто тётушке или тёще, которая, разумеется, будет его и впредь встречать блинами и чаем). Был он, однако, приодет, в длинном по моде кашемировом пальто тёмно-сливового цвета. Без Валерика. Но от застолья с шампанским отказался. Объяснил, что одно время сильно пил, а теперь он не пьет. Совсем. Так вышло.

Поздно, практически ночью, позвонил, и голос был далёким, хотя и очень близким: «Я нахожусь на Беговой», – какая-то ещё болтовня и «спокойной ночи, Марья Андреевна»… Он беспокоится обо мне, – подумала Маня, – потому и звонит… «Я нахожусь на Беговой…» Но что делать на стадионе пионеров и школьников в столь поздний час в праздничный вечер? Ей стало так горько, обидно, она почувствовала себя обманутой… Спать не могла…

Рассвет над церковью застал её за столом. Она записывала, будто услышав готовое, спущенное сверху… Слова находились, но некоторые зачёркивались, параллельно шла мелодия, которую она могла бы запросто воспроизвести, если бы достала с антресолей старую гитару, видимо, зря туда запрятанную во время переезда:

Романс

для бывшего конькобежца, разучившегося делать

повороты на ребре одного конька

 
Я нахожусь на Беговой…
Я прибегаю – убегаю.
Я тень почти что настигаю.
И мне нет равных по прямой.
 
 
Я нахожусь на Беговой…
Но быть пытаюсь
где-то рядом.
Такие странные награды
Тому, кто мчится по прямой.
 
 
Я нахожусь на Беговой,
я к вам на скорости несусь.
Нечайно на бегу проснусь,
словно лунатик под луной,
но мне нет равных по прямой…
 

Да, случилось с ней то, на что и не рассчитывала, чего не происходило столько лет… Она стала писать стихи! Все стихотворения были посвящены одному человеку, Петюше, Пете Простофильеву, риэлтеру, автомобилисту и заботливому отцу.

Стихи печатать было негде. Литературу в стране ликвидировали, филологи стали не нужны, косноязычные графоманы и недалёкие менеджеры захватили жизнь (им почёт, слава и деньги). Но, самое главное, научившись считать доллары, люди разучились любить, то есть, перестали быть людьми…

Машина мчалась по недавно отстроенной кольцевой, и Петя говорил про снос «хрущёвок» в Медведково, которого так и не происходит, и о том, что надо начать своё дело, крутить деньги, становиться богатыми… Но где взять для этого начала десять тысяч долларов?..

– …а, Марья Андреевна?

Манечка возненавидела своё полное имя и ещё более того – отчество. Почему он не может называть меня просто Маней? Пробовал. Не получалось: сбивался на Марью Андреевну… Нет, я не старая для него, нет, он и бывшую жену Аллой Ангидридовной зовёт…

Иногда ей хотелось открыть дверцу и выброситься на полной скорости из машины, а не жить дальше с тайной. Не с тайной денег (это уже не тайна, и это – такая ерунда)… Всё, завтра же скажет ему! Скажет всё… Но вечер наступал и одиночество работало стихами:

 
Не нужен, не нужен, не нужен, —
во гневе, в бреду шепчу.
Не нужен, не нужен, не нужен.
Я видеть тебя не хочу.
 
 
Не нужен, не нужен, не нужен!
Клянусь, что не нужен. Не лгу.
Не нужен, не нужен, не нужен…
Я жить без тебя не могу.
 

С тайной стихов и любви было так тяжело, что легче было взять да умереть, потому что всё слабее была вера в то, что эти руки, сжимающие руль, когда-то обнимут свободную от денег талию, а глаза, темнея и вспыхивая, вспыхивая и темнея, будут глядеть в твои глаза, не убегая по диагонали в сторону и вбок…

Неужели этого не произойдёт, не сбудется никогда?..

О том, что это не сбудется, что скоро и неожиданно наступит страшная колючая ясность, в которой нет места стихам, зато есть место имуществу, не хотелось даже помыслить.

Но иногда думала Маня с облегчением, что, как только напишутся последние стихи этого цикла, так и всё закончится, перевернётся страница жизни, и произойдёт это довольно скоро, может быть, значительно раньше, чем удастся этому типу выманить у неё какой-нибудь существенный «кусок грина».

Всё же посчастливилось ей, что она видит из окна церковь, думает о Толстом и о Наташе Ростовой. И так неистово пишет, обливаясь слезами, но и радуясь, что способна уноситься с этой имущественной земли далеко, туда, где ветер высоты…

 
Не убивай во мне любовь.
Пусть поживёт она немного.
Стоим у вечного порога.
Не убивай во мне любовь.
Не убивай во мне любовь.
Я защищаюсь ею в холод.
Пока красив, пока ты молод —
не убивай во мне любовь.
 
 
Не совершай столь тяжкий грех,
не забирай его в дорогу.
Не смейся, где не нужен смех.
И, все равно, – спасибо Богу.