Текст книги "Роковой венец. Любовь между короной и плахой"

Aqua et ignis (вода и огонь)

Домиция Лепида, быть может, действительно желала счастья своей дочери. Такого, каким она сама его представляла. И довела свой план до конца – нашла для Мессалины «подходящего» жениха. Ее, едва достигшую тринадцати лет, выдали замуж за Клавдия, который был старше ее более чем втрое и не отличался ни красотой, ни умом. В нем даже не наблюдалось признаков того, что принято считать обаянием.

Да уж, счастье так счастье! Хуже любого наказания. Это был странный союз и на первый взгляд, и на второй. Пожилой, не слишком привлекательный мужчина с репутацией конченого придурка и хорошенькая, богатая, можно сказать, самодостаточная красавица. Этот брак казался еще и бессмысленным. Если, конечно, с его помощью не надо было срочно скрыть какие-то грешки. Или же каким-то непонятным зрением Лепиде все-таки удалось разглядеть в этом бесперспективном женихе будущего цезаря? Клавдий был дядей и доверенным лицом императора – это многое объясняет. И все-таки более правдоподобно выглядит версия, что за столь поспешной свадьбой была скрыта какая-то тайна. Например, похотливость юной высокородной девицы перешла все границы дозволенного, даже по меркам римской морали времен Калигулы. Любящий отец Мессала Барбат был настолько уязвлен поведением дочурки, что поспешил ее поскорее сбыть с рук, и тут подвернулся Клавдий. Или же все-таки сама Лепида, раскинув мозгами, решила, что Клавдий не такая уж плохая партия… Для начала. Положение законной супруги этого недалекого человека вроде бы и не самое завидное, зато император относится к нему куда благосклоннее, чем к любому умнику.

Дальнейшие события показали, что Клавдий был не столь тупоголовым, как все полагали. О нем можно было бы с полной уверенностью сказать: это ж надо быть настолько умным, чтоб казаться таким простаком!

Клавдий рос болезненным, слабым телом и – это утверждала даже его родная мать – умом. Если она хотела подчеркнуть чью-то тупость, то обычно восклицала: «Он такой же дурак, как мой Клавдий!» Ну а император Август его иначе и не величал, как «этот бедненький». Репутация сохранилась за ним на всю жизнь, и она устраивала Клавдия. Калигула, эксцентричный параноик, не особо заботясь об убедительных причинах, активно избавлялся от возможных конкурентов, но Клавдий считался не вполне нормальным в семье цезарей, и, возможно, это спасло ему жизнь.

Император Клавдий. Римская скульптура

Калигула держал его при себе во дворце, где дядюшке была отведена роль шута. Если он опаздывал к обеду, его сажали в самом конце стола и все с наслаждением и радостью забрасывали объедками. Клавдий терпел и улыбался, переводя все в шутку. Случалось, что он мог задремать за столом, тогда ему надевали на руки носки и резко будили. Он спросонок начинал тереть ими лицо – все с наслаждением хохотали.

Клавдий утвердился в своем решении посвататься сразу же, как только ему представили Мессалину. «Эта девочка способна заставить страдать даже евнуха», – подумал Клавдий, украдкой разглядывая свою избранницу.

Для Клавдия это был уже третий брак, но теперь ему в руки падал прекрасный персик – прелестное юное создание с распахнутыми светящимися глазами. Что в них горело таким ясным пламенем: восторг, жизнелюбие, потаенная похоть, – не разобрать.

Они сидели в атриуме. Вдвоем. Все остальные гости куда-то удалились, словно сговорившись. Мессалина слегка наклонила к нему свое податливое тело, губы ее соблазнительно увлажнились, на них возникла загадочная улыбка. Рассеянная. Кому она адресована? Ему или же нет? Ее мысли витают где-то далеко…

«Странная у него улыбка, как у сатира. Что за ней?» – подумала в свою очередь девушка. Уголком глаза она тоже наблюдала за Клавдием. От нее не укрылось, что ее тело под полупрозрачной шелковой туникой явно волновало старого слюнявого распутника.

Свадьба Клавдия и Мессалины позабавила Калигулу. Ему чудно было наблюдать, как его дядюшка женится на молоденькой красавице. Свадебная церемония, жертвоприношения… Сам император принимал деятельное участие в празднике, радовался искренне, как дитя, и засыпал подарками молодых. Свадебный пир был также роскошен. Одно только раздражало Мессалину – главным действующим лицом на ее свадьбе был сам Калигула. В золотом венце и пурпурной тоге, расшитой драгоценными камнями и золотом, он возлежал рядом с молодоженами, бросая в сторону невесты красноречивые взгляды. Клавдий старался ничего не замечать и глуповато улыбался… Напудренный и накрашенный, он еще более нелепо смотрелся рядом с юной женой. Мессалина разглядывала гостей и предавалась эротическим фантазиям, представляя себя то с одним, то с другим… И вот на сцене появился тот, кто заставил ее забыть обо всех и вся. Мессалина сразу поняла, что это ее мужчина. Мускулистое, но одновременно стройное и гибкое тело, гордая голова с правильными чертами лица в обрамлении золотисто-каштановых кудрей – вот он, ее цезарь… Хотелось бы, но… Но он был всего лишь мимом, актеришкой по имени Мнестер, правда, обласканным настоящим цезарем. Пока Мнестер был на сцене, Мессалина размечталась, представляя себя в центре разыгрываемых страстей, богиней в поединке с богами. Но фальшивый Аполлон все-таки вернул ее обратно на землю, когда упал на колено, склонившись перед Юпитером, восседавшим за пиршественным столом. Довольный Калигула отблагодарил своего любимца, дав знак новобрачной поднести ему кубок массилианского вина. Руки Мессалины дрожали. Когда она подняла глаза на актера, то прочла в его взоре легкую усмешку превосходства зрелого мужчины над молоденькой дурочкой. Как же Мессалина в тот миг его желала и ненавидела! И трудно сказать, чего в ее чувствах было больше.

– Пей это вино, мой друг, и не надейся на большее! – похабно захохотал Калигула. – Пока. Этой ночью все самое лучшее достанется Клавдию. Такого вина нет в императорских погребах. Да, Клавдий? Или я ошибаюсь в тебе? Покажи себя этой ночью. – Калигула сделал непристойный жест и выразительно посмотрел на Клавдия. Даже под слоем пудры было заметно, что тот побледнел. А император вошел в раж. – Скажите мне, была ли в стенах этого дворца когда-либо еще столь очаровательная девственница? Нет? Тогда я сам провожу ее до спальни.

Калигула был пьян. Растерянная Мессалина оказалась в чьих-то крепких руках, другие подхватили Клавдия и понесли с непристойными песнями в отведенные для новобрачных покои. Там их бесцеремонно бросили на усыпанное лепестками роз ложе.

– Эрос да пребудет с вами, – заржал Калигула и удалился допивать. Его интерес к невесте этим ограничился.

Когда они остались одни, Клавдий, похоже, перестал притворяться, и на лице его проявилось злое раздражение. А Мессалина испытывала смешанные чувства. Ей было досадно, что император обошелся с ней столь бесцеремонно, но этот его поступок все-таки не мог ее не восхищать. Да, Калигулу все ненавидят и презирают, но он вытворяет с ними все, что хочет, а они терпят и улыбаются – не это ли цель и смысл жизни?

Нетерпеливые руки Клавдия блуждали по ее телу, мокрые губы шептали ей в ухо: «То, что ты познала грех и была желанна другим, делает тебя еще более соблазнительной для меня». Она ждала чего-то необычного от этой ночи, чего-то божественного. Но все произошло так быстро и скомкано, что она даже не успела все это осознать и прочувствовать. Теперь многоопытный, многообещающий муж спал, мерзко похрапывая. Что ж, свое искусство любовника он покажет ей в другую ночь… Мессалина долго не смыкала глаз, ее тело чего-то желало, словно голодная тигрица притаилась где-то в укромном уголке и скребет, скребет когтями…

Ее муж – никто, посмешище. Его достоинство – только знатное происхождение. Но ей невыносима была сама мысль, что эти люди насмехались теперь уже над ее мужем. Она могла это простить Калигуле, но не его окружению. Мессалина ненавидела весь тот сброд, пресмыкавшийся перед императором. Как же Клавдий все терпит?! Его обиды она ощущала своим телом. Но это была не любовь и даже не жалость. Скорее гордыня. Унижали ее мужа, а стало быть, ее.

Но свадьба – всего лишь ее первый шаг. И она его сделала. Хотела жить среди роскоши императорского дворца и добилась этого. Несмотря на опасную близость к сумасшедшему императору, окруженному ненавистными холуями, она была довольна.

Утром на ее лице не было ни тени ночных раздумий. Мессалина, наконец-то утолив жар тела, одевалась под пристальным взглядом Клавдия. Ее движения были медленны и томны. Чувствуя, что он пьет это зрелище, как дорогое вино, она продлевала его наслаждение.

Quia nominor leo (Ибо я лев)

Не прошло и года, как Мессалина сумела быстро впитать в себя все пороки Рима. Одни вошли в ее обиход, к другим она быстро охладела. Разумеется, беременность и рождение дочери Октавии тому способствовали. Но одной из своих страстей она осталась верна – кровавым зрелищам, так называемым играм. Они ее волновали и возбуждали постоянно, не считая, само собой, поклонения мужчин. Эти игры, устраиваемые цезарем в амфитеатре, вызывали в ней удивительные ощущения, которым она не могла дать объяснения.

…Амфитеатр был полон. Весь Рим собрался посмотреть на волнующее зрелище. На нижних рядах – патриции и сенаторы, далее всадники, они рассаживались по рангам, – и простолюдины наверху… Так ярус за ярусом. Гул нетерпения сменил приветственный радостный шум. Калигула появился в сопровождении Цезонии, сестер и восточной делегации во главе с правителем Иродом Агриппой, который своим местом под солнцем был полностью обязан сумасброду Калигуле. Агриппа, сын Аристодула IV, внук Ирода Великого, родился в Риме и воспитывался с сыном Тиберия Друзом, но главное – слыл близким приятелем Гая, позванного Калигулой. Агриппа, мот и гуляка, умел заводить «правильных» друзей. В 37 году Калигула стал императором. На радостях он освободил друга Агриппу из заточения, куда его упрятал Тиберий (за длинный язык), и на радостях отдал ему сначала владения покойного дяди Филиппа, а через пару лет и земли другого дяди – Ирода Антипы, обагрившего руки кровью самого Христа. Забегая вперед, можно сказать, что Агриппа весьма продуктивно поладил и с Клавдием, в чье правление он завершил собирание Иудейских земель – присоединил к своим владениям Иудею и Самарию, что находились под управлением римских прокуратов…

Цезарь дал знак к началу игр. На сей раз они посвящались гостям. На арену должны были выйти представители какой-то новой опасной ереси, которая – Мессалина слышала об этом – зародилась именно в землях, подвластных правителям, из племени идумеев. Назывались они вроде галилеянами или христианами, по имени какого-то их вожака, казненного еще при Тиберии. Сам Тиберий, ходили слухи, потом заинтересовался этим новым учением и вроде бы не велел более наказывать его последователей. Но не таков Гай Калигула, он сам бог, и все должны это знать и помнить! Сегодня божественный оказал честь этому царю из рода иудеев и пригласил его в свою ложу. Конечно, Ироду Агриппе далеко во всех отношениях до своего знаменитого деда. В одном только он ему не уступал – в жестокости. Именно он казнил апостола Иакова, брата апостола Иоанна, и заточил в темницу апостола Петра. Калигула хотел доставить удовольствие гостю, которого сам пару лет назад возвел на трон.

На арену выпустили голодных львов. С каким восторгом Мессалина разглядывала огромных грациозных хищников, которые с нетерпением нарезали круги в ожидании жертв. Она тогда подумала о ничтожности человека перед такой царственной силой и грацией, которую олицетворял собой этот царь дикой природы. Что за игры, даже неинтересно, ведь исход известен: хорошо, если люди продержатся пару минут. Мессалина подумала, что не плохо было бы заключить с кем-то пари, да кто ж рискнет своим кошельком… И вот появились люди. Они стояли по ту сторону железной решетки, и только прутья отделяли их от хищников. Львы напряглись, почувствовав добычу, заволновались еще больше. Поднялись железные ворота, и приговоренных вытолкнули на арену. Это были мужчины и женщины, совсем молодые и с уже посеребренными волосами. Люди скучились, но на их лицах не было страха – только отрешенность и какое-то непонятное мраморное спокойствие. Словно не вертлявый Калигула, а именно они в этот миг стали богами. Люди затянули какую-то странную песню. Хищники зарычали и стали отступать, присели… На трибунах на миг воцарилась тишина. Но только на миг. Вскоре из ложи императора раздался недовольный визг. Народ зашумел, вторя своему цезарю. Прислужники стали из-за заграждений колоть длинными пиками львов. На арену полетели камни… Мессалина подумала, что проиграла бы это пари: львы почему-то рычат и не нападают. И вот один прыгнул… Мессалина смотрела, смакуя взглядом, как под мощными лапами хищников трещала раздираемая плоть. При виде фонтанов крови у нее забилось сердце… Она была возбуждена. Она готова была сама наброситься на кого угодно и разодрать в клочья. Как завороженная она смотрела: вот тяжелые челюсти льва сомкнулись, и в пасти скрылась белокурая головка девушки… Она не старше самой Мессалины, даже моложе… Мессалина была в экстазе, нечто подобное она, пожалуй, испытала только однажды – в объятиях какого-то чернокожего раба. Клавдий отдернул руку, она была вся исцарапана. Мессалина хрипела от восторга. Оставался один, последний. Это был юноша. Неужели он не боится? В его взгляде, брошенном в последний миг в сторону людей, собравшихся на трибунах и смакующих его смерть, Мессалина прочла какую-то нечеловеческую жалость и сострадание, чувства неведомые ей самой. Так только бог был способен посмотреть на грешную землю…

Покидая амфитеатр, она взглянула на залитую кровью и покрытую растерзанными человеческими останками арену. Хищники утолили голод, но чувствовать себя победителями – выше их природы.

Одного только Мессалина никак не могла понять: как можно идти на смерть ради какого-то неведомого бога. Вон их сколько вокруг! Богам обычно приносят жертвы и просят о благополучии. По сути, это они, боги, служат людям, а не наоборот. Хотя боги в последнее время что-то обленились. За свой короткий век Мессалина узнала только одного так называемого бога, от которого что-то реально зависело, – это был сам Гай Калигула. Мессалина мечтала добиться такого же благоговения и вседозволенности. Ее вдохновляли слова этого нескладного уродца: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» или еще «После нас хоть потоп», а его высказывание «Надо украсть очень много, чтобы преступление стало добродетелью» она решила сделать одним из своих девизов, когда… добьется всего, чего желает. А желает она – ни много ни мало – править миром. Как он.

Но такие, как Гай Калигула, долго ведь не живут…

Hodie caesar, cras nihil (Сегодня – Цезарь, завтра – ничто)

Клавдий был взволнован. Он все никак не мог решиться сказать ей что-то важное. Но Мессалина уже сумела изучить повадки своего мужа: ей было ясно – на сей раз он чего-то очень сильно опасается. Клавдий трус, но далеко не дурак, как кажется со стороны. Однако его откровения, которые она буквально выцарапала у него из глотки, когда с притворной яростью вцепилась в нее, изображая голодную львицу, заставили разгоряченную Мессалину отступить от мужа на шаг и неподдельно расхохотаться.

– С каких это пор ты стал верить слухам? Да каждый день они рождаются, а к вечеру умирают, эти ваши слухи, ха! «Сегодня на цезаря Калигулу будет совершено покушение и его обязательно убьют!», «Какие-то люди готовят заговор против императора». – Мессалина недовольно отвернулась, однако, когда увидела в окно одинокую фигуру Мнестера, ожидающего кого-то подле колонны, мысли ее тотчас переключились на другое. – Муж мой, а ты не забыл, что сегодня мы должны быть в театре. Мнестер дает новое представление перед цезарем.

Клавдий побледнел, прижал палец к губам и сорвался на истеричный шепот:

– А я о чем! Какой еще театр! Сегодня опасно быть там, где цезарь. Поверь, это может случиться сегодня. Информация идет от Нарцисса.

Мессалина ненавидела этого вольноотпущенника, сумевшего влезть не только в душу к ее мужу, но и в карман. Хитрый грек по имени Нарцисс стал глазами, ушами и даже волей Клавдия. Он словно видел людей насквозь, мог сопоставлять и анализировать обстоятельства и быстро давать рекомендации своему патрону. К сожалению, Нарцисс редко ошибался в расчетах, что делало его незаменимым. Не будь так, Мессалина быстро бы разделалась с этим спесивцем. Надо сказать, что и Нарцисс с первых же дней отвечал супруге своего хозяина взаимностью и при внешнем почтении нередко давал ей понять, что она не является для него неразгаданной тайной. Это Мессалину злило.

– Твой осведомитель, по-видимому, забыл, что и сам император знает обо всех готовящихся на него покушениях, он же бог, – хмыкнула Мессалина, а потом уже без улыбки добавила: – Ты же в курсе, что его повсюду окружают верные германцы, они порвут в клочья любого заговорщика.

– Да, но на сей раз против цезаря готовы выступить преторианцы, а они превосходят этих рыжих дикарей по численности. К тому ж астролог недавно предсказал смерть цезаря, а в Олимпии упала статуя Юпитера и разбилась вдребезги.

Тень заговора терзала и самого Калигулу. Он тоже знал, слышал и… не мог поверить. Себе самому даже, своей интуиции. На этом тяжелом фоне болезнь его прогрессировала, разрушая и без того расшатанную психику. Он метался, как зверь в золотой клетке.

Перед остальными тоже стояла непростая дилемма. Не пойти в театр – рискуешь вызвать подозрения в соучастии или же, по крайней мере, в информированности, а пойти – риск для жизни. Клавдий дрожал, покрываясь нервной испариной, но выбрал второе. Из дворца в театр можно было попасть через криптопортик – подземный переход, проложенный под Палатинским холмом еще во времена первых Юлиев. Всю дорогу Клавдия лихорадило в носилках, но в театре он успокоился. Зал был заполнен верными германцами. Однако цезарь не стал дожидаться окончания представления… Клавдий следом за ним, буквально в первых рядах, поспешил прочь, увлекая разочарованную Мессалину, которой так хотелось запечатлеть своими глазами смерть Калигулы. Однако толпа их оттеснила. Уже в криптопортике Мессалина услышала тревожный шум и крики, сопровождаемые клацаньем оружия. «Неужели это все-таки произошло?» – от одной такой мысли Мессалина почувствовала прилив сил и, выскочив из носилок, кинулась вперед на голоса. Клавдий последовал за ней. Возле колонн дворца лежал на спине Калигула. Кровь стекала из глубоких ран на горле и груди… Пророчества сбылись, 24 января 41 года, на двадцать девятом году жизни, Калигула был действительно убит. Главный заговорщик, один из предводителей преторианской когорты, Кассий Херей, набросился на него и вонзил кинжал в горло. Остальные прикончили, нанеся еще тридцать ударов, скорее всего, по остывающему трупу. Затем разгоряченные преторианцы с криками «Свобода!», «Да здравствует республика!» направились во дворец. Цезония все поняла и, бросив в лицо своему палачу: «Рази, но скорее!», упала под ударом меча. Истерично кричала их дочь Друзилла. Ее убили, размозжив голову о стену.

Народ Рима безмолвствовал, хотя весть об убийстве разнеслась мгновенно. Все боялись, что это очередная мистификация безумного императора, решившего узнать мнение о себе.

Но все-таки в этот день в Риме одним богом стало меньше…

Ad majorem gloriam (Восхождение к величию)

Клавдий дрожал, притаившись в дворцовой нише за тяжелой портьерой. Обрывки фраз, долетавшие до его ушей, не оставляли сомнений – преторианцы не пощадят никого из царского рода: ни его, ни Мессалину, которая ждет второго ребенка. Все – это конец императорскому Риму! Угораздило ж родиться в такой семье… Бежать было бессмысленно, да и куда! Все ближе и ближе звучала тяжелая поступь. Иллюзий не оставалось – так могут стучать только подбитые гвоздями короткие сапоги преторианцев. Молчание… И вот огромная ручища делает рывок – тяжелая штора водопадом летит на пол… Клавдий зажмурился от запаха перегара, ноги его подкосились: в руке солдата блеснул обнаженный меч…

– Да это же Клавдий! Вот кто нам нужен!

– Стой! – Немолодой центурион остановил уж было занесенный меч. – Республика хороша только на словах, а деньги платят цезари. И все они были сносными. Кроме последнего…

Грат провозглашает Клавдия императором. Художник Л. Альма-Тадема

– Я тоже слышал, что при Августе всем жилось нормально, – поддержал его молодой солдат, – а при Тиберии разве нам не исправно платили?

– Вот и я о том же. А Клавдий – племянник Тиберия.

– Клавдий – наш император!!! Носилки императору Рима!!! – Солдаты с криками подхватили оцепеневшего Клавдия и поволокли из дворца в свой лагерь.

Бедняга уже в мыслях распрощался с жизнью. Он полагал, что, наигравшись в «императора», пьяные преторианцы очень скоро подвергнут его мучительной смерти. Он даже пожалел, что остановили эту руку с мечом. Однако у судьбы на его счет были иные планы.

После смерти Калигулы сенат, собравшийся в Капитолии, а не в Юлиевой курии, как было раньше, решил восстановить свободу Римской республики, но многочисленные вооруженные преторианцы не желали слышать ни о свободе, ни о республике, при которых они могли лишиться возможности получать хорошие деньги. Толпа, собравшаяся вокруг Капитолия, выкрикивала имя нового властителя: «Тиберий Клавдий Друз!!!» И это был не сон.

Сенат вынужден был согласиться с мнением народа.

Да, фортуна сделала Клавдия императором случайно, когда ему было уже за пятьдесят. Божественным. Богоравным… Сам он к этому не стремился и даже попытался отказаться от предложенной чести. Однако надо отдать ему должное: тринадцатилетняя эпоха правления этого императора снискала Клавдию не самое худшее отношение народа и истории. Почувствовав власть, Клавдий казнил Гая Кассия Херея и других убийц Калигулы, а затем потихоньку начал отменять нелепые законы своего предшественника. Всех, кто стал жертвой произвола сумасбродного Калигулы, Клавдий вернул из ссылки. Он начал проявлять мудрость, которой прежде Мессалина в нем не замечала. Вскоре всем стало ясно, что он не тупой трусливый придурок, а образованный человек, способный в своих решениях проявить государственный ум. При нем укрепилась централизация власти, были приведены в порядок судопроизводство и армия. Он занялся благоустройством Рима, взял под охрану государства все строения Вечного города, организовал бесперебойный подвоз хлеба, даровал свободу старым и больным рабам, от которых отказались их хозяева, возобновил присоединение новых земель. Римскими провинциями стали Мавритания, Британия, Фракия (Болгария), Ликия и Памфилия (расположенные на территории Малой Азии). Популярность нового императора росла. Было ли это его личной заслугой? Вряд ли. Как только Клавдий взошел на трон, он весьма предусмотрительно окружил себя ловкими и умными советниками, как, к примеру, его верный Нарцисс, который ведал делами прошений. Возможно, именно он предложил Клавдию переплавить золотые статуи Калигулы и отчеканить монеты, когда выяснилось, какое «наследство» оставил дядюшке его непутевый племянник.

От прежнего Клавдия сохранилась разве что его рассеянность и внешняя чудаковатость. В целом как правитель он представлял собой любопытное сочетание административной мудрости и личной абсурдности, здравомыслящего либерализма и неоправданной жестокости. К последнему приложила свою руку его прекрасная супруга.

Но народ Клавдия любил, хотя его странности порой выглядели анекдотическими. К примеру, Клавдий постоянно дремал на заседаниях сената, а один раз внезапно проснулся и задал вопрос: почему не явился такой-то свидетель? Ему ответили: «Так он же умер» – «В таком случае причина его неявки вполне законная», – сказал император и продолжил дремать. В другой раз он пригласил к себе на ужин одного патриция, но вскоре передумал его принимать. Настроения не было. Ну а чтобы гость все-таки не явился во дворец, он приказал его попросту убить. Поступок, можно сказать, безобидный в рамках морали того времени.

И все-таки было одно грязное пятно на репутации божественного Клавдия – это жена цезаря.