Текст книги "Жизнь и приключения Светы Хохряковой"

Мне захотелось их разглядеть получше, и я, взяв в руку луковку покрасивее, заголосила:

– Пепа, Пепа! Это я, лучок Чиполлино, посмотри, какая красивая сеньорита, глаза ее, как бездонные озера, губы, как лепестки роз, волосы, словно черные реки. Познакомь меня с ней, Пепа, познакомь.

– Отстань, дурачок Чиполлино, неприлично приставать к незнакомым сеньоритам!

«Незнакомая сеньорита» уже с удивлением смотрела на наш прилавок.

– Пепа, Пепа, я такой молодой, такой крепкий и сочный, витамины бурлят во мне. Я влюбился в эту сеньориту. Что мне делать, что мне делать?

– Что ему делать? – обратилась я уже к незнакомке, которая смотрела на нас округлившимися от удивления глазами. – Страдать, дурачок. В такую красивую сеньориту наверняка все влюбляются! – Девушка засмеялась и подошла к нам.

– Я не сеньорита, лучок, я сеньора! – сказала она с улыбкой.

– Это неважно, прекрасная сеньора. Я молю о двух вещах – узнать ваше имя, чтобы я мог молча повторять его!

– Катарина!

– Какое красивое имя. Оно годится для баллад и стихов! И вторая моя просьба – возьмите меня в свои прекрасные руки!

Сеньора Катарина взяла луковку и, смеясь, поцеловала:

– Вот тебе за хорошие слова в начале дня, ты меня развеселил!

Тут вступила Пепа-2:

– Нет, сеньора Катарина, оставьте этого дурачка себе. А то он так начнет страдать, когда вы уйдете, что сгниет и испортит мне весь товар!

– С удовольствием! – сказала Катарина и опустила луковку в карман юбки.

– Педро! Хосе! – позвала она своих спутников. – Я нашла лучшую торговку на рынке с лучшими овощами! Покупаем все! – Я оглянулась на Фаро, его в кресле не было, и нигде поблизости – тоже.

– Сеньора Катарина! Я, к сожалению, все продать не могу, – сказала я своим голосом. – Только вот эту часть! Остальные овощи ждут постоянных покупателей!

– Не беда! Берем все, что отдаете! – И мужчины начали укладывать овощи в мешки. – Покажите мне вашу куклу.

Я протянула Пепу-2 девушке, та серьезно ее порассматривала и попыталась надеть на руку. Я помогла ей, перегнувшись через прилавок. Катарина порозовела от удовольствия, когда куколка на ее руке стала оживать – крутить головой, двигать ручками.

– Педро, смотри, у меня получается! – засмеялась она.

Педро, молодой парень, оторвался от работы и восхищенно посмотрел на красавицу. В его взгляде было столько любви, что я поняла, что он-то как раз и есть сеньор сеньоры.

– Это ваш муж? – спросила я.

– Муж, муж, – закивала Пепа-2 головой, управляемая пальчиками Катарины.

– Похоже, он вас очень любит?

– Не жалуюсь. Хороший муж. Я его тоже очень люблю! – И Катарина подошла к парню, погладила его рукой куклы по голове, а потом коротко поцеловала в губы и звонко рассмеялась. Педро обнял красавицу жену, тоже засмеялся и сказал тихонько, но я услышала:

– Как же я счастлив, любимая, что снова услышал твой смех!

– Все готово! – прервал их третий человек по имени Хосе. Катарина с видимым сожалением стянула Пепу-2 с ладони и протянула мне.

– Нельзя ли у вас купить эту куколку? – с надеждой спросил Педро.

– Нет! – растерянно отказала я и, поняв, что он тоже расстроился, быстро начала говорить: – Сеньор Педро, это очень простая самодельная кукла. Здесь просто нет специальных магазинов, а в Корунде они наверняка имеются. И если вашей жене так хочется куклу, вы сможете ей купить много-много кукол, гораздо красивее, чем эта!

– Ну вот! – обрадовался Педро. – Съездим в Корунда-сити и накупим тебе кукол, каких только пожелаешь!

– Перестань, Педро! Дело, конечно, не в кукле, а в ее хозяйке. Вы идите, докупите нужные продукты, а мы немного поболтаем. – Мужчины ушли.

– Как вас зовут? – спросила она дружелюбно.

– Пепа.

– Вы, похоже, иностранка.

– Да, я из Голландии. Но тут заболела и потеряла память. Но местные жители не дали мне пропасть, и ныне я имею дом, работу и гражданство Соматэ.

– Работаете на рынке?

– О! У меня много работ! Помогаю одному сеньору на рынке, официанткой в кафе у Берналя, но основное мое занятие на ближайшее время – подготовка кукольного спектакля с местными ребятишками!

– Ой! Как это необычно и интересно!

– Необыкновенно интересно! Местные дети – чудо! Спектакль состоится через неделю, приходите, если сможете!

– Постараюсь. Вон и мои мужчины идут! Быстро они управились. Жалко! Я бы еще с вами поболтала. Вы очень приятная женщина.

– Спасибо, Катарина! Вы мне тоже симпатичны. Не могу покинуть рабочего места, хозяин куда-то делся. А то с удовольствием посидела бы с вами, попила кофейку!

– Я надеюсь, у нас еще будет такая возможность! Педро! – обратилась она к подошедшему мужу. – Мы забыли заплатить! – И она засмеялась. Педро вытащил несколько купюр и положил на полупустой прилавок. Я видела, что денег слишком много, и открыла было рот, чтобы сообщить об этом, но Педро поднял руку:

– Даже не спорь. Настроение моей жены стоит дороже!

– До свиданья, Катарина.

– До свиданья, Пепа!

– Удачного дня! – крикнула я в спины уже удаляющейся троицы, и они помахали мне в ответ. Я долго смотрела им вслед, непонятно почему, потом встряхнула головой и подумала, что надо искать Фаро, потому что свою часть я уже продала, и только в уме стала прикидывать, где он может быть, как услышала прямо за спиной:

– Что призадумалась?

Хозяин сидел в своем кресле как ни в чем не бывало, я хотела было поинтересоваться, куда это он испарился, но потом решила, что это неприлично.

– Да вот, все свое продала.

– Вижу! Что так быстро?

– Да оптовая покупательница попалась!

– Из Корунды?

– Не поняла. Но точно не местная. Симпатичная такая. Катарина. И муж у нее Педро. Обещали прийти на спектакль.

– Неужели?

Мне почему-то не понравилась его интонация, неприятная она была. Я потопталась еще за прилавком, спросила Фаро, как он себя чувствует, и, получив в ответ: «Сносно», – пошла к себе домой, до работы в кафе еще оставалось время.

Дел у меня было по горло. Предстоящий спектакль требовал постоянных доделок и улучшения кукол. Но больше всего у меня болела голова о ширме и освещении. Спектакль я назначила на восемь вечера, в это время уже было темновато, я подумывала о факелах, но сильно беспокоилась о технике безопасности: открытый огонь и дети – вещи несовместимые. Решила попросить Фаро и Берналя включить фары мотоцикла и фургона, но и это, конечно, был не выход. Выход нашелся совершенно неожиданно, помощь пришла оттуда, откуда я совершенно не ждала.

Ночью меня посетил Серхио. В дверь вежливо постучали, я уже валялась в постели и пыталась заснуть, но, как всегда перед премьерой, сон перестал дружить со мной, мысли обо всяких мелочах и неожиданностях, которые могли случиться во время представления, гоняли по кругу, и я даже обрадовалась, когда услышала стук, подумала – Кончита, ей иногда не спалось, и она прибегала ко мне покурить.

– Входи! – крикнула я безбоязненно, и вошел мужчина.

У меня горела слабая настольная лампочка, и в полумраке я не признала вошедшего. Испугалась, хотела закричать, но он приложил указательный палец к губам и сказал: «Тихо!» И я онемела, потому что сразу узнала голос. Он бесшумно переместился к стулу и без приглашения уселся.

Я натянула простыню до подбородка, потому что была в маленькой ночной рубашке.

– Здравствуй, Пепа Ванхох, гражданка Долины Соматэ. Не ждала? – Глаза его поблескивали в полумраке, а голос был как раньше, все с той же насмешливо-веселой интонацией. Мне стало почему-то очень жарко под простыней.

– Тебя – нет. Но кого-то из ваших поджидала, не могли же вы на меня плюнуть. Конечно, иногда такие мечты меня посещали, но я хоть и чокнутая, но не настолько, чтобы поверить в них.

– Ах, Пепа Ванхох, неужели ты не рада меня видеть?

– Рада, – ответила я, и это было правдой. Он засмеялся. – Только ты рановато появился, командир. Видишь, волосы еще не выросли, – я стянула простыню, а потом и вовсе вылезла из постели. – Подвига не свершила. Так что могу предложить только чаю.

– Не откажусь!

Я завозилась у своей небольшой кухоньки, разместившейся в одном из углов моего дома.

– Я пришел тебя похвалить, с первой частью задания ты справилась отлично, – сказал он мне в спину.

– Значит, будет вторая?

– Обязательно.

– Что я должна делать?

– Пока ничего. Живи как живешь, у тебя это неплохо получается.

Чай был готов, и я поставила на столик две чашки. Серхио положил сахар и начал аккуратно размешивать его ложечкой.

– Если я выполню задание, вы отпустите меня?

– Отпустим? – удивился Серхио. – А куда тебя отпускать? Разве тебе здесь плохо? У тебя появились друзья, почитатели даже, собственный дом и работа. Что еще человеку надо для счастья?

– Свобода!

– Свобода нужна не только тебе, но и всей нашей стране. А ты же полюбила нашу страну?

– Да. У вас очень хорошая страна.

– Ну вот! А что тебе делать в твоей скучной дождливой Голландии? Или ты что-то или кого-то вспомнила?

– Нет!

– Слишком быстро ответила, – засмеялся Серхио. Хорошо, что в комнате был полумрак, и он не увидел, как я покраснела. – Кстати, я принес тебе подарочек, – он протянул мне толстую книгу.

Я взяла ее и прочитала название:

– Испано-голландский словарь.

– Может, это подстегнет твою память, Пепа!

Я взглянула ему прямо в глаза, и очень мне захотелось запустить этим словарем в его довольную рожу, но вместо этого я злобно заявила:

– Какой же ты противный. Я тебя разлюбила. Проваливай.

Он только засмеялся. Мне стало совсем хреново от собственной беспомощности, я плюхнулась на кровать, отвернулась к стене и натянула простыню на голову.

– Ну-ну, я ухожу, не злись, тебе надо беречь силы для спектакля. Кстати, весь город взбудоражен, и товарищи одобряют твою затею. Может быть, нужна помощь?

– Еще как нужна! – Я вскочила с кровати, разом забыв обо всех обидах и тревогах. – Мне просто необходима бархатная ширма и хотя бы пять фонарей!

– Объясни конкретно!

Я схватила листок бумаги и торопливо начала объяснять и записывать размеры. Серхио внимательно слушал. Взял листок с моими записями.

– За день до спектакля все это у тебя будет.

– Спасибо!

– Удачи!

– До свидания!

Он вышел. А через несколько секунд я тоже выскочила на улицу. Было темно.

– Ты уже ушел?

– Нет! – Ответ прозвучал откуда-то из-под деревьев, и я быстро пошла на голос.

Глаза мои не привыкли к темноте, я ничего не видела, но куда идти знала хорошо, и шла быстро и смело. В результате просто-напросто наткнулась на него.

– Ой! – сказала я от неожиданности, а его руки вдруг обвились вокруг меня и прижали к себе.

Я вздрогнула.

– Серхио! Если ты обо мне что-то знаешь, не можешь ли ты сообщить моим друзьям, что я живая, если у меня, конечно, есть друзья.

– А родители?

– Родителей, похоже, нет.

Он помолчал, а потом поцеловал меня в губы. Я ответила так горячо и бурно, что самой стало стыдно. Потом отошла, передернулась, как собачонка, и сказала:

– Уходи, а то я тебя изнасилую.

Но его, похоже, уже не было. Растворился в темноте.

Часть третья
Лунг

«Камино Хусто» не подвела. За день до спектакля приехал грузовичок с четырьмя молчаливыми индейцами, и под моим руководством они натянули прекрасную черную ширму и установили фонари. Почему-то никто меня не спросил, что это за люди и с чего вдруг они беспрекословно выполняют мои указания. Хотя смотреть на последние приготовления к спектаклю собралось много любопытных. Они восхищенно глазели на черный бархат, но я поставила табличку с надписью «Не подходить. Опасно!» и обозначила колышками черту, за которую посторонним никак нельзя. Мои юные артисты поднимали такой крик, если кто-то хотя бы приближался к пограничной линии, что нарушитель испуганно отскакивал.

Все мы, конечно, очень волновались и ни о чем, кроме спектакля, думать не могли.

И наконец настал вечер премьеры. Народу собралось видимо-невидимо. И уже по шуму перед началом я поняла, что все будет хорошо – очень уж благожелательно были настроены зрители. Аплодисменты раздались, как только заиграла музыка и осветились наши нехитрые декорации, а уж когда появились поросята – вообще воцарилось безумие.

Мы никак не могли начать говорить – зрители так хохотали, хлопали в ладоши и топали ногами, что в принципе можно было уже дальше и не играть.

Мои маленькие артисты совсем растерялись и чуть не плача глядели на меня.

– Все отлично, пусть побесятся, только говорите чуть громче и медленнее, чем на репетициях, – успокоила я, и они закивали.

Ну что сказать? Вместо тридцати минут спектакль длился полтора часа. Потому что зрители все время вмешивались в действие. Как только заговорил первый поросенок – раздался душераздирающий женский вопль:

– Маноло! Люди, это мой сын Маноло! Ему восемь лет!

И все стали дружно орать:

– Маноло молодец! Отличный пацан!

Мамаша Наф-Нафа разрыдалась от гордости за сына и закричала:

– Сыночек! Я здесь! Твоя мама видит тебя!

Бедный Наф-Наф не выдержал и заорал сердито:

– Мама! Замолчи, ты нам мешаешь!

– Молчу, молчу, сыночек! – и весь остаток спектакля она сидела тихо.

Родственники других поросят оказались не менее чувствительными, и когда узнавали голоса своих детей, начиналась вакханалия родительской любви. Поросята уже не стеснялись сердито покрикивать на счастливых родственников.

Еле-еле мы доползли до строительства домов. Тут нас замучили советами, отличились мужчины. Двое даже поссорились – выдержит дом из тростника порыв ветра или нет. Опять пришлось призывать зрителей к порядку. Мы за своей ширмой успокоились и развеселились – поняли, что успех уже в кармане и зрительный зал хоть и беспокойный, но управляемый.

Крокодила играли сразу трое, он был очень большой. Голову со страшной пастью держала я, туловище поддерживал крепкий паренек по прозвищу Чика, хвостом работала бойкая девочка десяти лет по имени Ракель.

Озвучивала крокодила я сама, почему-то мне пришло в голову, что раз у него такая огромная пасть, говорить он должен, растягивая слова. Наши невменяемые от чувств зрители решили, что это американский акцент, и как только Крокодил произнес свои первые слова, все с ненавистью закричали: «Гринго! Гринго!» – и в куклу полетела всякая гадость. Я испугалась, что испортят нашу драгоценную ширму, и резко заявила, что если хулиганство не прекратится, спектакль будет остановлен.

Зрители присмирели, и слава богу! Дальше действо сопровождалось либо криками и аплодисментами, либо звенящей тишиной, когда очередной поросенок попадал в опасную ситуацию.

Мы все-таки сумели увлечь зрителей, и более благодарного зала придумать было нельзя. Взрослые реагировали абсолютно как дети – так же испуганно вскрикивали, а женщины даже плакали, когда рушился очередной домик, кричали: «Беги! Беги!», правда, раздавались и другие советы: «Позови друзей, сыночек! Залезь на дерево! Эта тварь не умеет лазить по деревьям!» Но это все равно уже были правильные, нужные нам реакции.

И когда, наконец, проклятый Крокодил-Гринго лопнул от натуги, а поросята спели заключительную песенку победы, началось такое ликование, что я подумала, будто начался ураган, такой стоял шум, даже кто-то пострелял в воздух в честь победы.

Мы аккуратно сложили кукол и вышли на поклоны. Слава богу, я вывела ребят подальше от ширмы, а то бы ее непременно снесли. Родители кинулись с поцелуями и объятиями к своим гениальным детям. «Зал» рукоплескал стоя, и родители маленьких актеров кланялись вместе со своими детьми и плакали от счастья.

Постепенно все переместились в ближайшие кафе и гомонили уже там. Моей ширме уже ничего не угрожало, и я пошла домой перевести дух. Но как только я плюхнулась на кровать, в дверь вежливо постучали.

– Войдите! – крикнула я. Дверь открылась, и вошла красавица Катарина с большим букетом белых роз. Я ужасно обрадовалась.

– Катарина! Какие чудесные цветы!

– Это вам. Хозяйка сказала, что в Европе артистам принято дарить цветы после спектакля, и велела нарезать в саду самых красивых! – с этими словами она вручила мне букет.

Розы были огромные белые, и пахли божественно. Почему-то этот знак внимания так тронул меня, что захотелось плакать. Чтобы как-то отвлечься, я засуетилась и затараторила:

– Присаживайся. Хочешь чаю, кофе? У меня все есть. Только вазы нет, чтобы поставить эти чудесные цветы. Ничего, эту ночь постоят в ведре, а уж завтра что-нибудь придумаю. Ты была на спектакле?

– Да, мы с Педро приехали посмотреть.

– Ну и как, понравилось?

– Вы – волшебница. Я плакала и смеялась, и жалела только об одном – что не все дети могут видеть это чудо!

– Так у тебя есть дети, Катарина?

– О, нет! Я имела в виду детей моей хозяйки.

– А почему же ты не взяла их с собой?

– Мы живем далеко, и дети эти не совсем обычные.

– Болеют?

– Можно и так сказать, – и Катарина заторопилась: – Нам нужно ехать. Педро тоже в восторге. Можно я вас поцелую?

– Конечно, только почему ты стала говорить мне «вы»? Давай опять на «ты».

– Нет, сеньора Пепа. Мое уважение и восхищение не позволит мне больше говорить вам «ты», несмотря на вашу молодость.

Мы искренне расцеловались, Катарина пошла к двери и уже на пороге спросила:

– Я слышала, что вы из Голландии, это так?

Почему-то мне не хотелось врать, и я ответила:

– Один Бог знает, откуда и зачем меня сюда занесло!

– Бог просто так ничего не делает.

– С этим я согласна.

– Вы верующая?

– Да. Христианка.

Я почувствовала, что Катарина обрадовалась моему ответу, хотя внешне ничем этого не показала, только кивнула будто в ответ на свои мысли, попрощалась и ушла.

На столе остались лежать роскошные белые розы, и я отправилась в кафе поискать для них какую-нибудь подходящую посудину.

Шум и гам в кафе стояли невероятные. Все столики был заняты, некоторые сидели на своих стульях, а то и просто на земле. То же творилось и в соседних кафе.

Кончиту я поймала на кухне.

– Народу – тьма! Не успеваем обслуживать! – радостно сообщила мне она и даже не поняла, о чем я ее прошу, только махнула рукой – мол, не отвлекай, сама разбирайся, и убежала с подносом, уставленным всякими сладостями.

Я отыскала пластмассовое ведро, набрала воды, пошла домой, стараясь не привлекать к себе внимания. Лишь на секунду остановилась посмотреть на веселых возбужденных людей, обсуждавших спектакль, и гордость в эту самую секунду пронзила мое сердце – это моя работа принесла людям радость и веселье. Но мне к ним не хотелось, хотя я их всех и любила – этих благодарнейших зрителей, хотелось побыть одной, и я потопала к домику.

Поставила цветы в ведро, полюбовалась ими, умылась и легла спать. И мне опять приснились мертвецы Мейры – ее сестры и подружки. Они опять хохотали, хлопали в ладоши и пели песенку поросят. Они что-то говорили мне, но так быстро и вразнобой, что я не поняла ни слова. Я просила их передать привет Антонио и спросить его, понравился ли ему спектакль, но они меня не слушали и продолжали трещать. Я устала от них и проснулась.

Башка болела. Это меня испугало, потому что в последнее время я почти забыла про боль.

Солнце еще не встало, но было светло. Я умылась и от нечего делать взялась зарисовывать снившихся мне женщин, их трескотня еще стояла в ушах. Нормально получилось, похоже. Я осталась так довольна результатом, что у меня прошла голова, да и трескотня в ушах умолкла, и можно было вновь слышать тишину и пение птиц. Совсем развеселившись, я сварила себе кофе и села на крылечке наслаждаться напитком, хорошим настроением и восходом солнца.

И вдруг увидела направляющегося ко мне Фаро. Это было неожиданно: значит, он ночевал здесь, а следовательно, был на вчерашнем представлении.

– Доброе утро, Пепа! Не угостишь старика кофейком?

– Во-первых, вы не старик, – засмеялась я, – вы еще хоть куда. Во-вторых, конечно, угощу, с превеликой радостью. В-третьих, предупреждаю, что мой кофе не самый лучший в мире.

– Сойдет, – махнул он рукой, и я заторопилась исполнить просьбу.

Когда очередная порция была готова, мы торжественно уселись на крыльце и молча начали пить. Конечно, меня разрывало от любопытства – хотелось узнать, как ему спектакль, но он бесконечно долго пил кофе, и я не нарывалась. Наконец допил, поставил рядом с собой пустую чашку и заявил:

– Торговать сегодня нечем, товара нет. Объявляю выходной, поехали ко мне.

– Но… – попыталась я было возразить.

– Никаких «но», надо тебе смываться на сегодня, а то уморят восторгами и благодарностью, наши люди такие.

Волна удовольствия от его слов пробежала по всему моему организму. Он встал, я тоже, и не удержалась, спросила:

– А вам-то самому понравилось?

Он с очень серьезным видом обнял меня, поцеловал и сказал:

– Я гордился тобой.

Это было так пафосно, что напомнило мне хроники, где советское правительство встречает первых космонавтов, и я расхохоталась. Он тоже засмеялся и сказал:

– Нет, все-таки ты дурочка. Все бы хи-хи да ха-ха. Собирайся, пока народ не зашевелился.

Собралась я за минуту, мы уселись на его старого «железного коня» и понеслись в Гуландос.

В деревне день пролетел как бабочка – красиво, легко и быстро. Событие было только одно – я наведалась к Мейре. Причем дважды: первый раз – как только приехали – бабка сидела, как изваяние на своей скамеечке у тлеющего костерка, и похрапывала. Я побродила рядышком, но она и не думала просыпаться, и пришлось мне убраться восвояси. А второй раз – уже ближе к вечеру. Тогда меня ожидал более теплый прием. Мейра заулыбалась во все свои два зуба и начала похлопывать себя по коленям.

– Девчоночка пришла, ай да девчоночка! Иди скорей сюда, рассказывай, что ты там учудила?

– Кашу сварить? – предложила я.

– Не откажусь. Только свою давай, жидкую.

Я начала хлопотать и попутно рассказывала про спектакль. Старуха перебивала меня на каждом слове, ее интересовало все, например, я долго рассказывала ей про ширму – какие столбы, как поставили, сколько их, что за материал, сколько его ушло. На каждый мой ответ она восхищенно цокала языком, но откуда взялся этот самый бархат, не спросила.

Я подробно описала и кукол, и ребятишек-артистов, даже спела песню поросят и рассказала два раза саму сказку.

Любопытство Мейры было ненасытным. Так что под ее вопросы и мои ответы я успела и кашу сварить, и съесть ее, и запить чаем.

Очень бабушка осталась довольна.

– Ну вот, другое дело, теперь все поняла, а то эти трещотки совсем запутали. Все у них в одну кучу – куклы, люди, взрослые, дети, наряды, сплетни. Поняла только, что что-то совсем необычное, а что – совсем не поняла. Слава богу, ты рассказала.

И Мейра долго качала головой, пытаясь переварить услышанное. Я поняла, что ни одного спектакля в своей долгой жизни она не видела. Потом я протянула ей новую коробочку с леденцами.

– Ой, спасибо! А то те-то берегу, открою коробочку, полюбуюсь, ну, может, возьму один сладкий камешек, не выдержу и уберу коробочку с глаз долой. Где у нас в деревне такое чудо раздобудешь!

– Бабушка Мейра, да не глядите вы на них, ешьте. Если не я, то Фаро еще вам привезет!

– Нет, старухам не положено ничего просить. А то так недолго и разбаловаться. Что заслужила своей жизнью, то и получаешь. Кормят меня, поят, моют, дом убирают – чего мне еще надо? А что скучно – меня мертвецы так развлекают, что иной раз и прогнать их хочется…

– Эти? – спросила я и протянула листочки.

Бабка так долго молча и неподвижно рассматривала первый рисунок, что я уж решила, будто она заснула с открытыми глазами. Не знаю, сколько времени прошло, пока она взялась за второй рисунок.

Поняв, что оценки своим художествам не получу, я вытянулась прямо на земле, наслаждаясь лучами мягкого закатного солнца, и закрыла глаза. Нежилась я, нежилась, да и задремала. Ничего мне не снилось, так – какие-то красивые картинки сменяли одна другую. Картинки не относились ни к нынешней моей жизни, ни к прошлой. Красивый дворец, богатые комнаты и залы, гобелены, хрусталь – музей какой-то.

Как только я пытаюсь получше рассмотреть огромную диковинную вазу на полу, она исчезает, и появляется бронзовая фигурка оленя, не успею я восхититься тонкой работой, с которой сделана антикварная вещица, как моему взору представляется шелковое покрывало с затейливым орнаментом на большой кровати. Калейдоскоп красивых вещей менялся так быстро, что я начала раздражаться и поэтому даже обрадовалась, когда услышала голос Мейры:

– Где же ты этому научилась?

Я как раз пыталась рассмотреть мраморную многофигурную подставку для письменных принадлежностей, которая медленно расплывалась, и ответила автоматически:

– Так в студии при кукольном театре были уроки рисунка. – Открыла глаза и встретилась с пронзительным взглядом старухи. – Надо же! Бабушка Мейра, столько лет вам, а зрение отличное!

– У нас в роду у всех глаза сильные были. Мы же от Большого Орла.

– Я хочу пи́сать, – выдала я второй раз кряду правдивую информацию о себе и спринтером понеслась в ближайшие кусты.

Кстати, еле добежала. Справив нужду, подумала: «Вот что значит – описаться от страха». Потом, продолжая сидеть в кустах, стала размышлять, как поступить дальше. Пописать-то я пописала, но страх не прошел. Что же делать? Сказать, что вспомнила о себе кое-что, или… «Или» никак не придумывалось. Полная засада.

Я уныло вылезла из кустов, потому что сидеть там дальше было просто неприлично, и поплелась к Мейре.

Та никак не отреагировала на мое длительное отсутствие, все еще разглядывала мои злосчастные рисуночки.

– Даже не знаю, что с ними делать, – сказала наконец она.

– Не понравились?

– Очень понравились. Особенно Вавула. – Старуха положила поверх остальных изображение самой молодой и маленькой девушки. – Ей-богу, лучше, чем в жизни. Такая аккуратная, чистенькая. Так-то она всегда растрепой ходила, – и Мейра засмеялась. – Да и Хора – красавица. Подружка моя. Потом-то она исхудала и сгорбилась… Да… С мужем ей не повезло, лентяй оказался. А я говорила – не ходи за него, одумайся! Куда там! Больно лицом хорош был, Хоре весь ум его сладкое личико отшибло. Тебе тоже небось красавцы нравятся?

И в моей башке мелькнул образ Серхио.

– Да, – ответила я и залилась краской.

– Вот, – старуха сердито взмахнула рукой. – Такая же дурочка, как Хора. Чего от них, от красавцев, хорошего ждать? Они себя очень любят, больше, чем других. И все под себя подгребают. Весь век на него вкалывать будешь.

Я передернулась от такой перспективы, в моей ситуации она была просто чудовищной, весь век вкалывать на начальника безопасности «Камина Хусто».

– Брось его, пока не поздно, – посоветовала мне Мейра. – Тем более сама ты неказистая, тебе кого-нибудь попроще надо. А то твой красавчик из тебя такую же размазню сделает, которую ты мне готовишь и кашей называешь.

– Вам же нравится! – возмутилась я.

– Сейчас нравится, когда зубов нет. А так каша должна быть твердой, хрустеть должна.

– Знаете что, уважаемая сеньора Мейра, может, я и не такая красавица, как Хора, но у себя на Родине я уродиной не считалась!

– Вот и езжай к себе, а здесь нечего голову любовью забивать, ни к чему хорошему это не приведет.

И мы уставились друг на друга. Она, конечно, победила в поединке взглядов, куда мне до потомков Большого Орла. Я отвернулась и заплакала. Бабку как подменили.

– Иди сюда, – ласково позвала она.

Я подошла, присела рядом, она положила мою голову к себе на колени и начала, как в первую встречу, поглаживать меня по ежику.

– Не реви. Рисунки твои хорошие. Просто у нас не принято людей рисовать. Опасно. Вдруг рисунок с лицом человека попадет в недобрые руки? Эти руки что угодно с рисунком сделать могут и навредить изображенному.

– И мертвецам?

– Про мертвецов не знаю, надо будет спросить у них. А ты чего их вообще нарисовала?

– Приснились. Хотела вам приятное сделать.

– Спасибо. Мне и впрямь приятно было на них посмотреть. Но живых не рисуй.

– Не буду.

Все расстройства и разочарования мои прошли. Мы снова, если так можно сказать, дружили с Мейрой, и я осмелилась спросить:

– Бабушка Мейра, а почему вам снятся только сестры и подружки? У вас что – мужа не было?

– Почему не было? Был. Хороший муж, я за вдовца пошла, у него уже двое детей было, жена родами умерла. Он, конечно, постарше был и не красавец, но я видела, как они с женой жили, и все мечтала, вот бы и мне такого мужа – тихий, спокойный, умный. Жена не разродилась, год вдовел, а я все рядышком крутилась – помогала. Вот тогда ко мне первый раз мертвец пришел – жена его покойная, пришла с сыночком нерожденным и сама сказала: «Иди замуж за Чоли. Трудно ему одному. Хорошо жить будете». Добрая женщина была. Я послушалась ее и сама Чоли предложила пожениться. Всем бы такого мужа, как мой Чоли. Уважал меня, заботился обо мне и детях, ласковый был…

– Значит, у вас и дети были?

– А как же. Много детей было, уж и не припомню сколько, и внуков, и правнуков…

– И где же они?

– Да поумирали все.

– Как это?

– Да обыкновенно. У нас вообще долго не жили, то болезни, то голод, то война. Все ушли. Одна я здесь кукую.

– А что же, дети и муж к вам не ходят?

– Сейчас не ходят. Сейчас только подружки и сестренки из молодости. Веселят меня непоседы. Правильно рассудили, я уж сама старая да немощная, что мне печаль-то вспоминать, да по родным грустить, все одно скоро встретимся. Мертвецы – они мудрые, они не ошибаются.

– А зачем твои подружки мне приснились?

– Так говорю, непоседы и озорницы, до всего им дело, – она опять стала разглядывать рисунки. – Понравилась ты им. Ничего у меня и у них не просишь.

– А чего же мне просить-то? – удивилась я.

Мейра засмеялась:

– Вот за это и понравилась, простая душа. Даже не понимаешь, о чем мертвецов попросить можно!

Она продолжала смеяться, как будто ничего смешнее в жизни своей не слышала.

Я похлопала-похлопала глазами и тоже расхохоталась.

– Ладно, пойду, спасибо за рассказы, бабушка Мейра. Буду к вам наведываться, если не возражаете.

– Приходи, приходи. Я тебе рада. Вон какая ты потешная, рисунки твои сохраню пока, полюбуюсь. Но больше никого не рисуй, а будут мои безобразницы одолевать, ты им пригрози, что мне пожалуешься. Они меня с молодости побаивались.

– Да я не против, пусть приходят, они симпатичные, мне нравятся.

Действительно, пусть уж лучше мне сняться веселые молодые женщины, чем какая-нибудь гадость. И в отличном настроении я побежала к Фаро.

После удачного ужина, который снова был рыбным, я пристала к Фаро с расспросами, верит ли он, что к Мейре приходят мертвецы. Он ответил не задумываясь:

– Конечно, верю. А чего им не приходить? Местные индейцы своих умерших очень почитают. У них самый большой праздник – День мертвых. Только чужих на эти праздники они не пускают, собираются кланами и уходят каждый в свою пещеру.

– В пещеру?

– Да здесь все горы с каким-нибудь своим секретом, то туннели бесконечные, то пещеры, напичканные всякими непонятными истуканами – изваяния там, арки, внутренние реки, да еще черт знает что.