Текст книги "В тебе есть всё. Психология полноты жизни"

30. Кто виноват и что делать

Есть всего два способа переживания ткани бытия. Первый – причинно-следственный, предполагающий двухмерную реальность, где у всего происходящего есть единственная причина и, соответственно, ее последствия. Особенности в поведении ребенка – значит, я плохая мать или он плохой ребенок; не получились отношения – значит, я плохой партнер или он плохой партнер. В общем, у всего сложного есть одна конкретная, отвечающая за все фигура. Ой, конечно, еще «родители во всем виноваты» забыла.

Как нетрудно заметить – это реальность детского, еще незрелого сознания, когда невозможно видеть мир объемно, а не просто в плоскости «причина – следствие»: Миша в песочнице отнял из рук лопатку – Миша злой и плохой мальчик.

Второй способ видения мира и происходящих в нем процессов – трехмерный, когда к каждой точке события тянутся тысячи невидимых нитей со всех сторон. Это видение с высоты взрослого роста, когда уже есть психическая возможность объять сознанием не только песочницу, но и происходящую вокруг нее жизнь. У Миши папа уехал в командировку, его мама устала справляться одна и накричала у горки на сына, Миша был обижен и расстроен, поэтому он забыл, что сегодня вышел без игрушек, и искренне думал, что у девочки его лопатка. Жалко девочку, но и Мишу жалко.

К несложившимся отношениям причастны в равной степени оба. Их привнесенный предыдущий жизненный опыт и былые раны. Время, в которое отношения складывались, и как каждый по-своему старался, пока еще не осознавая, что многие из выученных стратегий, к сожалению, не сработают. Личный страх каждого уйти в кризис, когда он только назревал, индивидуальные внутренние конфликты, работавшие на разрушение совместного. Встретившиеся общие опыты, которые либо уплотняли связь, либо ее утончали, оставляя каждого во все большем внутреннем одиночестве. Родительские семейные системы, рождение детей, смена работ, количество денег и еще тысячи нитей извне, повлиявших на момент здесь-и-сейчас.

К особенностям поведения ребенка, безусловно, часто причастна мать. А есть только его биохимия мозговых процессов (и, к примеру, менее зрелые лобные доли), есть наследственная предрасположенность (к примеру, дефицит дофамина), есть уже случившийся перинатальный период, есть влияние других членов семьи, особенно папы, и есть только его, ребенка, детская психика с абсолютно индивидуальной способностью к адаптации. А возвращаясь к матери – есть ее личная история, ее страхи, раны и сложные чувства, которые в каждый момент времени также влияют на ее контакт с ребенком.

Признание многомерности, сложносочиненности ингредиентов химического коктейля «здесь-и-сейчас» забирает возможность считать себя или другого единоличной причиной происходящего. Мало того, усложняет картину процесса бытия настолько, что приходит понимание невозможности знания наверняка всех причин и оставляет один на один с самим фактом произошедшего или происходящего. Зато возвращает опцию единственного актуального вопроса: «что я с этим буду делать?» (Заметьте, не «что мне с этим делать?», а «что я с этим буду делать?» И положа руку на сердце: «буду ли? выделю ли силы?»)

Дальше расходовать внутренний ресурс на самобичевание и рефлексии по поводу ребенка – или вкладывать собственную вполне конкретную энергию в помощь ему, а в чем-то в признание его особенностей? Продолжать возвращаться к поиску виноватых в завершившихся отношениях – или идти на стыд забирать себе свою часть вклада в катастрофу и на страх открывать глаза на реального Второго и его часть?

Казалось бы, все просто и очевидно. Но как бы не так. Вина дает ощущение всесилия и замыкания всех внешних процессов на себя (или Другого). «Я точно знаю, что тут у нас в песочнице происходит и кто плохой, а кто хороший». При этом в вине нет внутреннего импульса к действию, нет движения. Вина не предполагает конкретных тактических усилий для внешних изменений.

Признание же своей непричастности ко многим внешним процессам и, наоборот, их часто неконтролируемого и порой неосознаваемого влияния на себя и Другого заставляет увидеть реальность шире – для чего приходится выпрямляться в давно уже взрослый рост. Но стоять на двух ногах, опираясь только на себя, с непривычки всегда сложно, страшно, а главное – требует усилий.

По сути, во взрослом размере есть один, возможно, единственный неоспоримый бонус – взрослый может действовать: спокойно попросить у Миши вернуть лопатку, объяснить мальчику, что он сделал нечто обидное, не ругать себя уязвимую, что не получается идеальный куличик, а вложить силы поддержать себя сделать следующий чуть аккуратнее, да может, и увести себя, в конце концов, из песочницы, если нужно.

Но кто же по доброй воле обменяет понятную, вызывающую много рефлексий реальность песочницы на сложную, требующую конкретных усилий реальность взрослых действий помощи себе и преобразования внешней среды? Я вас умоляю, не нужно рассказывать, как хочется повзрослеть. Никому не хочется, что там хорошего в этой взрослости?..

На самом деле первый честный шаг от концепции «кто виноват?» к концепции «что делать?» – совсем не искомые действия, которые кто-то должен подсказать, а честное признание нежелания вкладывать силы в расширение своих представлений от понятных двухмерных до пугающих объемных, во встречу с ограничениями своего влияния на мир, а тем более в принятие решений и выделение ресурса на их выполнение.

«Да, я в песочнице и категорически сопротивляюсь взрослеть, я хочу искать виноватых, но не хочу действовать» – очень взрослая, отважная, вызывающая большое уважение часто первая честная встреча себя.

31. Кто ты?

Кто ты за всеми ролями?

Кто ты, когда не спасаешь, не воюешь или не жалуешься на жизнь?

Кто ты за маркой машины, брендами вещей и ценой на парикмахера?

Кто ты без своих травм, неоплаканного горя, неотпущенных отношений?

Кто ты вне национальности, вероисповедания, географии проживания и метража квартиры?

Кто ты не как родитель своих детей, не как специалист на своей работе и не как партнер своего супруга?

Кто ты за пределами лишнего веса или худобы, коротких или длинных ног, большой или маленькой груди?

Кто ты, если не твой геморрой, остеохондроз, гастрит и головные боли?

Кто ты без привычного мышечного напряжения в лице, спине, ногах?

Кто ты без ежедневного душа, запаха своей туалетной воды, маникюра и чистого белья?

Кто ты вне своих представлений, какими должны быть секс, любовь, семья?

Кто ты вообще без представлений, определений, знаний, предположений, названий, формул, идей, надежд, планов, списков и правил?

Кто ты без своего драгоценного «левого полушария»?

Кто ты без всех этих опор?

Какой ты без оболочек?

Есть ли ты?

32. Мать и дочь

Наверное, нет ничего запутаннее, острее, гуще, противоречивее и сложнее, чем любовь матери и дочери.

Когда узнаешь в этой девочке что-то до боли знакомое и одновременно невероятно другое, неизвестное и пугающее.

Когда внутри болит от количества тепла, а наружу, непонятно как, чаще звучат упреки и придирки.

Когда мысль «я такой никогда не была» может иметь одновременно два абсолютно противоположных значения.

Когда видишь в ней и свое альтер эго, и свою детскую часть, и не всегда понятно, где заканчиваешься ты и начинается настоящая она.

Когда все сложнее совпасть в желании смотреть в глаза. Не бежать, не быть занятыми чем-то другим, а одновременно хотеть побыть рядом.

Когда ты с ней танцуешь очень сложный танец, где шаг вперед может быть оценен как нападение, а шаг назад – как предательство.

Когда в устойчивости и выдержке вдруг побеждает она, а ты не знаешь, гордиться ее силой или горевать о своей слабости и вообще, в чем вы соревнуетесь…

Когда она больше никогда не будет той маленькой бесконечно нуждавшейся в тебе, и почему-то от этого ноет за грудиной.

Когда ты то хочешь быть ее богом, то пугаешься силе той власти, которую имеешь над ней.

Когда ночами ты плачешь о ней и о себе, о чем-то сложно объяснимом, про боль и любовь одновременно, про страх слиться и невозможность отлепиться. А может, про тоску о чем-то, что она точно не может и не должна давать… или что не смогла дать ты.

И она не узнает и не поймет эти слезы. Пока они не польются из ее глаз. Когда она станет матерью девочки.

Когда эта связь женщин: твоей матери, тебя и твоей дочери – такая глубокая и животная. Одновременно невыносимо крепкая и невероятно хрупкая.

Когда ты в очередной раз сваливаешься в отчаяние, что не можешь сделать ее счастливой, так же как она не может сделать счастливой тебя.

И признаешь, что вы обе будете танцевать этот главный танец двоих, исключительно наступая друг другу на ноги, как бы ни старались быть «хорошими» и бережными. И периодически обе будете тихо плакать в подушку от своего несовершенства.

Когда «я люблю тебя» не вместит и десятой части всего взаимного тепла, боли, страха, протеста, злости, обиды, гордости, разочарования, восхищения, надежды, отчаяния, бессилия и преданности, которыми наполнена эта связь.

Когда главное между матерью и дочерью окажется никогда не выраженным в полной мере.

Но будет неизменно передаваться из сердца в сердце от матери к дочери, к дочерям ее дочерей и так до бесконечности…

33. Если я никогда не злюсь

Если я никогда не злюсь на тех, с кем рядом, – значит, я не рядом.

Злость – признак близости.

Если я никогда не злюсь на нарушение моих границ – значит, у меня нет границ.

Злость – признак того, что Другой зашел на мою территорию.

Если я никогда не злюсь, когда не исполняются мои мечты и намерения, – значит, я разучилась сильно хотеть.

Злость – признак контакта со своими желаниями.

Если я никогда не злюсь на того, кто злится на меня, – значит, я всегда буду жертвой. Злость – признак того, что я могу за себя постоять.

Если я никогда не злюсь, значит, я не чувствую, где начинаюсь и заканчиваюсь, чего хочу и к чему стремлюсь, не бываю достаточно близко к другим людям и не могу себя защитить…

Если я никогда не злюсь, живу ли я?

34. Слепое пятно как опора

Вообще «слепое пятно» термин анатомический. Так называется зона в глазу, где проходит глазной нерв, и оттого в этом месте нет сетчатки, чувствительной к свету. Нам кажется, что мы видим полную картину реальности – но это иллюзия. Наш мозг успешно достраивает картинку, и насколько она точна, мы на самом деле можем только предполагать.

Возвращаясь от анатомии к психологии – у каждого из нас в картине мира, других, себя есть слепые пятна. Обязательно. Без исключений.

И тогда сама идея, что я знаю и понимаю себя или другого полностью, – не имеет никакого смысла.

Мозг аккуратно достроил картину псевдологическими объяснениями, знаниями, думаниями.

Получается, единственная честная точка опоры – не на знание себя и мира, а как раз на незнание, на собственное слепое пятно, на безусловное наличие этого незнания.

И тут становится страшно и тревожно, потому что нет иллюзии контроля, приходит осознание, что есть замыслы, которые гораздо больше возможностей моего восприятия, есть пятна, о которых я, возможно, никогда даже не узнаю.

И тогда ничего не остается, кроме как жить моментом, чувствовать следующий шаг где-то глубоко внутри, в теле, в самой точке сборки, и перестать слепо доверять глазам – но вернуть себе опцию всматриваться сердцем.

35. С открытыми глазами

Мераба Мамардашвили как-то спросили: «С чего начинается человек?» – «С плача по умершему», – ответил он. По умершему себе, по умершим иллюзиям, по умершим ожиданиям.

Беззаботность и радость мало меняют людей. По-настоящему нас меняют сложности, тупики, крахи, разочарования, маленькие и большие смерти – если находятся силы с открытыми глазами проживать их.

Бессилие перед обстоятельствами заставляет искать новые опоры внутри.

Отчаяние дает возможность сдаться и выплакать давно запрятанные слезы.

Вынужденное замедление ведет к неминуемой встрече с собой, от которой так здорово можно прятаться в ежедневном беге и делании.

Признанная слабость открывает необходимость учиться просить о помощи и принимать эту самую помощь без чувства вины.

Скука и ограничения предлагают искать новые способы быть живым.

И в конечном итоге, честно проживая происходящее, человек через все сложности выходит другим.

Обязательно.

Кто-то повзрослевшим, а кто-то смягчившимся, кто-то размороженным, а кто-то заземлившимся, кто-то поверившим в себя, а кто-то препоручившим нужное Богу.

Умирая собой прошлым, человек становится цельнее, чем был до.

Но только если честно, с открытыми глазами, проходит сквозь.

36. В ожидании «прости»

В терапии я никогда не слышала что-то вроде: «Я бы хотел безупречных папу и маму» или «Жаль, что мой партнер не был идеальным». При сепарации от родительских фигур или завершении отношений мы ведь не нуждаемся, если честно, в том, чтобы переиграть эту часть жизни по-другому.

Но очень остро нуждаемся в том, чтобы Второй принял и признал нашу боль и обиду, чтобы при расставании взял на себя смелость сказать: «Мне очень жаль. Да, я причастен к произошедшему.

Я иногда причинял боль, не видел, убегал, был эгоистичным. Прости меня, что не всегда мог быть достаточным».

И это признание нашей реальности разрешило бы прожить все боль и гнев, принять и увидеть свою сторону и, возможно, тоже попросить прощения. Погоревать, обняться и каждому пойти своей дорогой.

Это «прости» столь важное, что, не получив его от родителей и значимых Других, мы подсознательно будем снова и снова вступать в похожие отношения, снова и снова воссоздавать знакомую реальность, жертвовать, нападать, спасать в битве за одно простое слово.

И вот когда я думаю о родительстве, я точно знаю, что не смогу быть идеальной и не ранящей, в том числе потому, что и идеальность может ранить. Но то, что я могу и хочу как старший, более мудрый и взрослый, – когда придет время, найти силы признать эту свою неидеальность и сказать детям: «Все так. Простите, что не всегда была рядом, часто много требовала, иногда не видела вас, разочаровывала, не соответствовала. Как бы мне ни было страшно – я отпускаю вас жить свою жизнь, набивать свои шишки, допускать свои ошибки».

Не в моих силах не ранить тех, кто рядом, но в моих силах брать за это ответственность и искренне сожалеть. Ведь «прости» – оно совсем не про детское признание «я плохой», оно про взрослое подтверждение «ты хороший».

37. Монстр внутри

Мне было лет десять, когда бабушка и дедушка купили пса. Месячного рыжего боксера Федьку, торжественно приобретенного за 100 рублей на Кондратьевском рынке.

Я с первых дней ухаживала за ним, как за ребенком, кормила, варила ему кефирчики, гуляла по несколько часов, а когда боксер подрос – стала дрессировать. Я очень его любила.

Но иногда Федька убегал, и мне приходилось часами ходить за ним, звать, заманивать домой, бежать по грязи и лужам в надежде наступить на ускользающий по земле от меня поводок. Это изматывало. Я злилась. Я мерзла. Я не справлялась, чувствовала бессилие.

И в тот момент, когда пес таки бывал пойман, между дверьми парадной я срывалась. Я начинала его лупить поводком по спине. Безжалостно, в каком-то онемении наблюдая за тем, что творю. Федька визжал, но я не могла остановиться, пока не начинала плакать. От тогда непонятной мне боли, от страха, что это я бью своего любимого пса, от вины, что плохая и злая, от непонимания, что со мной происходит…

А происходило со мной отчаяние. В котором ни я, ни Федька не были виноваты. Пес всего лишь изматывал меня до того состояния, когда я сдавалась, соприкасалась с чем-то своим, хранящимся глубоко внутри. И это мое отчаяние могло быть вылито только на самого безопасного и беззащитного, полностью мне подчиненного – на Федьку…

Это то, о чем сложно говорить даже в терапии. Это то, о чем не знают соседи, подруги и сослуживцы. Потому что этого, в глазах общественного мнения, вообще не должно быть. «Я бью своих детей», «Иногда мне хочется выкинуть ребенка в окно», «Меня просто накрывает, и я больше не в силах себя контролировать»…

Я слышу эти истории достаточно часто, чтобы всем нутром насквозь знать, сколько в этих матерях вины, боли и отчаяния.

Они не хотят бить. Ни одна мать не хочет. Они кладут все свои внутренние силы, чтобы как можно дольше удерживать «монстра» внутри. Но иногда накрывает…

«Этот ребенок словно будит все мои чувства.

В какой-то момент он вдруг становится главной причиной боли». И эту причину хочется уничтожить, заставить замолчать, выключить.

Только представьте всю силу внутреннего отчаяния, когда, чтобы стало легче, хочется уничтожить того, кого люблю больше всех…

И в какой-то момент выбора не остается. Потому что «монстр» внутри. Переданный по наследству родителями и всеми побоями, отвержениями, унижениями, которым они когда-то, девочками, подвергались.

И другой раз я еду домой и… плачу, сопереживая боли этих женщин. Я помню себя в подъезде с поводком в руках. Сейчас я знаю, что там происходило со мной. Я давно простила себя.

И ненавижу понятие «вина», которое как клеймо не дает многим матерям получать помощь.

А ведь они не выбирали. Каждая из них клялась себе в детстве, что никогда не будет такой, как мама или папа.

Они несут ответственность, но не вину. Они не виноваты в своем страхе, боли, гневе и непризнанном отчаянии. И, беря на себя ответственность, обращаясь за помощью, они делают все, идут в самые глубины своего ада, чтобы остановить это насилие на себе.

Ада, который многим не приснится и в страшном сне. Просто поверьте. И в этом они для меня герои.

И я думаю, сколько таких матерей никогда не обратятся за помощью, потому что считают себя «плохими» и «виноватыми». И где эта здоровая грань, когда в борьбе с домашним насилием родителю-насильнику предлагается не только общественное порицание, но в первую очередь – необходимая помощь в его беде.

38. Реальность травмы

Психологическая травма меняет реальность, она приносит болезненный опыт, который каким-то образом должен быть вписан в картину мира.

К примеру, представьте себе, что весь опыт контакта с водой у человека свелся лишь к контакту со стаканом кипятка. И тогда единственное знание о воде, полученное психикой, будет: «Вода обжигает». Для тела это неоспоримый факт. Соответственно, субъективная картина мира начнет строиться вокруг избегания повторного соприкосновения с водой, приносящей такую боль.

Мозг создаст целую теорию, почему без воды лучше, обзовет дураками и недалекими всех, кто пьет эту гадость, будет расценивать любого предлагающего вместе поплавать как насильника, желающего сварить заживо. Дождь вообще перестанет считаться водой, а идею, что лед – агрегатное состояние воды, человек отметет как полную чушь.

Ему будет плохо без воды, он будет иссыхать, искать и требовать замену, остро ощущая, что нуждается в чем-то очень важном для тела. Но любое предложение стакана с жидкостью сочтет покушением на убийство.

Такова реальность травматичного опыта. И вера в истинность своей реальности может пошатнуться, лишь когда все возможные варианты использованы, а тело погибает от обезвоживания. Лишь тогда, когда невыносимость жить как есть окажется больше, чем страх соприкоснуться с кажущейся «смертельной» реальностью.

А теперь просто замените слово «вода» словом «близость» или «доверие»…

39. Пролюбовь

Смотрю на заснеженные деревья за окном и думаю о ценностях… О том, какое это невероятное счастье – быть с тем, что есть, и как часто оно заслоняется бесконечными заботами, страхами, планами на будущее…

Я плачу от счастья, что рядом со мной мои дети. Эти три прекрасные души, жизнь рядом с которыми мне подарил Бог. И из этой точки все наши бесконечные радости и горести, конфликты и примирения, раскиданные фантики, тяжелые утренние подъемы, несделанная домашка, обманы и непослушания видятся такими невероятно ценными, таким гигантским объемом взаимной любви, что от него, кажется, можно задохнуться.

Я мысленно улыбаюсь сквозь слезы мужчине, который выбрал меня. Меня, такую неудобную, испуганную, защищающуюся, иногда уплывающую далеко и надолго… Выбрал меня-меня, а не какой-то образ.

Мы рядом снова и снова проходим сложное. Теряемся в собственных страхах, защитах и переносах и опять находимся. И эти наши непонимания, порой разочарования и напряжение кажутся значительно большей ценностью и плотностью любви, чем поцелуи и гармония.

Я знаю, что у меня есть подруга. Мой близкий человек. Который не обязательно должен меня во всем понимать и поддерживать, которого другой раз не понимаю я, но это все не важно. Есть связь, есть почти ощутимый жгут от моей груди к ее груди. Есть близость, и не понимание является ее условием, а готовность разделить, быть рядом, присутствовать. Мы просто есть друг у друга. И это чертовски много.

Мои мама и папа, мое прошлое, мои раны, моя жизнь день-за-днем такая, какая она была, моя любимая работа, люди вокруг меня – все это привело к моменту сейчас… Ко мне, стоящей у окна, смотрящей на деревья в снегу и плачущей от благодарности, от, кажется, незаслуженности всего, что рядом… от любви в разы большей, чем моя грудь способна вместить, чем я когда-либо смогу описать, показать и проявить… И оттого выливающейся водой из глаз.