Текст книги "Дети Третьего рейха"

Беттина Геринг
Люпин среди кактусов, или Невроз по имени Герман

Разыскать Беттину Геринг было легче, чем уговорить сниматься: за те годы, что утверждалась телевизионная заявка на фильм, моя рыбка угодила в невод к другому ловцу – израильскому режиссеру Ханоху Зееви, снявшему тяжелый многочасовой и абсолютно правильный фильм о людях, чьи потомки так или иначе были связаны с Холокостом.

Уж не знаю, почему он выбрал Беттину Геринг, сделав ее героиней фильма наряду с детьми комендантов концлагерей в Германии и Польше, а также некоторых пострадавших евреев, но факт оставался фактом: Беттина уже отметилась в иностранном документальном фильме, который к тому моменту, несмотря на давность проведенных съемок, всё еще находился в монтаже. Но обращаться к Ханоху Зееви с просьбой помочь контактами значило бы признать свою полную несостоятельность.

Итак, я решила попытаться разыскать Беттину Геринг своими силами. Трудность заключалась в том, что во всех упоминаниях в Интернете эта женщина проходила под той же фамилией, что и рейхсмаршал, но электронные справочники Нью-Мексико в ответ на мой запрос брезгливо выбрасывали ответ «не найдено». Возможно, Беттина жила под другой фамилией.

На просторах Интернета я вдруг наткнулась на занимательный очерк некой Шанти Элке Баннварт «Место прощения», писательницы, которая по совместительству значилась еще и практикующим психотерапевтом. Впрочем, литературное дарование и терапевтические навыки госпожи Баннварт интересовали меня в меньшей мере: более забавным казался тот факт, что Шанти Элке Баннварт, немка по происхождению, где-то далеко, в другой части земного шара, приходилась соседкой Беттине Геринг.

«Беттина живет на вершине Месы в доме собственной постройки с оконными рамами бирюзового цвета. Живет прямо в пустыне, которая для нее – просто задний двор, испещренный цветением диких люпинов и сочных подсолнечников Нью-Мексико. Правда, огненно-красные индейские цветы заключены в плен кактусов, живою тюремной изгородью возросших вокруг цветов; кактусов, только и ждущих, как бы улучить момент, чтобы впиться в вашу плоть, как только вы проявите интерес к цветам».

«Местная экзотика через сентиментальную женскую прозу», – подумала я, пытаясь продраться сквозь домотканые кружева английских слов, колючками кактусов цепляющихся за мой взгляд и тем самым замедляя его бег по строчкам, становясь препятствием к фактологическому материалу про Беттину, который вот-вот должен был последовать. Но метафора – люпин среди кактусов – прочно засела в моей памяти. Оставалось лишь понять, соотносима ли она с внучатой племянницей рейхсмаршала Геринга, или же это просто образное выражение, к которому прибег восторженный автор.

«Крики сорок в том месте нанизываются на низкорослые сосны, а олени подходят близко к дому, чтобы попить из старой ванны, оставленной там не по забывчивости, а с умыслом – собирать капли редкого дождя, столь не щедрого к Нью-Мексико. А когда луна разъедается до полного шара, койоты подвывают и хохочут в ночи, перекидываясь шутками с холма на холм через плоские плато, и их жуткий смех льется потоком в каньон, где сливается с тонкой струйкой ручейка, что обеспечивает водою лягушек-быков¹³13
  Один из самых крупных представителей семейства лягушачьих. В длину достигают 25 см, вес взрослой особи в среднем 450 г.


[Закрыть], а также ящериц и зайцев. В зимнее время кедры полыхают, превращая округу в горящую печь, и дым, напитанный приторно-сладкими пряными ароматами, вальяжно переползает через крыши редких разбросанных по пустыне домов. Ветер насильно гонит перекати-поле по траве, настолько желтой, что скорее коричневой, и сбивает их в снопы вдоль изгородей.

Нью-Мексико находится на юго-западе США, на том же меридиане, что и Марокко. Летом тут сухо и жарко, но, несмотря на это, зимой тут идет снег, потому что мы живем на высоте около 7000 футов.

Беттина – моя соседка, правда, соседство, даже близкое, тут, на окраине Санта-Фе, означает, что между нами расстояние “всего” в несколько километров. У Беттины Геринг худое лицо, светлые волосы, живые глаза и быстрая улыбка, которая появляется и исчезает, подобно теням облаков, плывущих над безмятежным пейзажем. Ее передние зубы несколько отличаются от образцовых американских зубов, и этой приметы вполне достаточно, чтобы определить, что по происхождению она не американка. Как и я, она родилась в Германии. И братом ее деда был Герман Геринг…»

Хорошее местечко, чтобы отгородиться от мира. Думаю, эта Беттина сделала правильный выбор. А Шанти, именующая себя ее соседкой, сама не ведая, оказалась моей единственной надеждой, мостиком, сотканным из возлагаемых на нее ожиданий, переброшенным через страны, моря и океаны прямо к загадочной женщине из рода Геринг, живущей люпином посреди кактусов.

«Я живу у подножия Меса, на которой поселилась Беттина. Нью-Мексико казалось настолько же далеким, насколько я сама отделила себя от своих корней и культуры, настолько далеким, что я была свято уверена: уж точно смогу избежать встречи с соотечественниками – особенно с той, что приходится внучатой племянницей Герману Герингу. На протяжении долгих лет я не знала о ее происхождении и тяжком бремени. Мы изредка встречались, но наши отношения ограничивались словом “привет”, которым мы перебрасывались просто из вежливости… Я узнала о происхождении Беттины, когда один друг сказал во время обеда: “…Беттина Геринг – внучатая племянница правой руки Гитлера, человека, которого он много лет видел своим преемником…” Нужно сказать, что я тоже немка и родилась в начале Второй мировой войны, в результате которой были травмированы и моя душа, и моя личность. По сей день я не могу говорить о Холокосте без подступающих к горлу рыданий – и это через шестьдесят лет после упомянутых событий. Я – преступница по происхождению и по своему культурному наследию…

Как-то, когда я ехала в сторону Санта-Фе по грунтовой дороге, которая вела из каньона, несколько собак выбежали на проезжую часть и принялись резвиться прямо перед приближающимся бампером моей машины. Я остановилась и решила подождать, когда они наиграются, и пока ждала, другая машина поравнялась с моей и остановилась. Окно в окно. И когда я опустила стекло, на меня смотрела Беттина. С первого взгляда, с первой секунды тогда мы поняли, что накрепко связаны судьбой.

– Шанти, – спросила она, – я слышала, вы интересовались мной?

– Беттина, – ответила я, – я хочу встретиться и поговорить с вами».

По ходу прочтения эссе мне показалось, что Шанти несколько поэтизирует события, как гиперболизирует и страдания Беттины («она должна отказаться от бремени вины потомков», «она должна обрести мир в себе» или «она чересчур ответственна»). Зачем взрослому здравомыслящему человеку взваливать на себя груз вины за прошлое, к которому он вообще отношения не имеет?

Беттина родилась в 1956 году, к тому времени ее двоюродный дед уже десять лет как жарился в аду. Если принять формальную логику этой женщины, то все наши мелкие прегрешения на Высшем Суде должны суммироваться с грехами наших предков, то есть ответствовать придется не только за свои личные «накопления». Но тогда и верить в существование рая несколько наивно. Впрочем, пока мне трудно было сказать, верит ли Беттина еще во что-то, кроме греха поколений. И на кой черт он сдался ей, если она давно покинула Фатерланд?

В эссе Шанти Элке Баннварт об этом ни слова.

Зато есть кое-что любопытное, что автор не решилась вынести из кавычек, избавляя себя от необходимости выкручиваться при помощи синонимов, через которые обязательно проступило бы ее личное отношение к одному необычному поступку Беттины:

«Мой отец обожал своего дядю Германа Геринга, – говорит Беттина, – я же чувствую абсолютное отрицание своего наследия. В тридцать лет я стерилизовалась, чтобы не плодить больше монстров, чтобы оборвать род. Да, радикальное решение. Мой брат, кстати, поступил точно так же, но мы оба приняли это решение не сговариваясь! У меня было три психических срыва, в результате которых я не могла спать несколько недель».

Это откровение, проникнутое драматическим пафосом и легкой провокацией, показалось мне смешным и натолкнуло на некоторые подозрения относительно особы, поделившейся им. Страсти сквозь десятилетия, без прямого родства, говорят, скорее, о дури или внутренних проблемах личности. Возможно, заочную предвзятость мою в отношении Беттины объясняло и то, что я знала достаточно историй, которые могли бы считаться истинными драмами. Помню, как раз о драмах мы заговорили с Никласом Франком, сыном гауляйтера оккупированной Польши Ганса Франка, повешенного в Нюрнберге 16 октября 1946 года. Когда мы бродили с ним по сумеречному Нюрнбергу, Никлас, затянувшись сигаретой, вдруг сказал:

– Плохо, когда ты не по собственной воле оказываешься насильно вписан в драму, тем паче в трагедию. К примеру, сын известного всем Йозефа Менгеле, садиста, проводившего опыты на узниках Освенцима, знал, где долгие годы скрывался его отец после войны. И все знали, что он знал. Даже МОССАД, который вел активную работу по поимке Менгеле. Положение усугубляло еще и то, что сын был юристом, человеком, прямой задачей которого является отдавать преступников под суд. Наверное, он каждое утро просыпался с мыслью о том, выдавать отца или нет. И какое бы решение из двух он ни принял, исход обещал быть драматическим в любом случае.

– Если ты о Рольфе Менгеле, то он принял свое окончательное решение…

– Не выдавать.

– Так что его папаша преспокойно скончался в Бразилии в 1979 году. А теперь вот, спустя долгие годы, сын с удовольствием мазохиста ездит в Освенцим и приносит свои извинения…

– За то, что не сдал отца? – уточняет Франк спокойно, закинув голову и выдыхая сигаретный дым. – Я как-то упустил из виду продолжение этой истории.

– Рольф Менгеле приносит извинения за отца, который, по словам самого Рольфа, так до конца жизни ни в чем и не раскаялся. Но точно не за то, что не выдал его МОССАДу или еще кому.

– То есть ему просто жаль, что так вышло с узниками Освенцима? – уточняет Франк, поскрипывая сдавленным смешком и стараясь не расхохотаться.

– Да. Ему просто жаль.

В свете десятков подобных трагедий краткая история Беттины, дальней родственницы Геринга, заочно доказала мне, что ее инфернальные отношения с рейхсмаршалом – лишь верхушка айсберга, а что там скрыто под толщей воды… с этим нужно было разбираться отдельно.

Если отбросить снобизм и рассуждения о том, что есть истинная драма и когда она превращается в фарс, то персонаж для кино Беттина явно подходящий. А еще во мне вдруг вспыхнул интерес и к Шанти Баннварт, живописующей люпины среди кактусов пустыни. Интерес сугубо прагматичный, ибо, будучи не только подругой-соседкой, но и психотерапевтом, Шанти могла бы прекрасным образом принять участие в фильме вместе с Беттиной, которой от этого будет только легче, ведь Баннварт для нее – человек знакомый.

В общем, я села за электронное письмо и, мысленно запечатав его сургучом своей надежды, кликнула мышкой на кнопку «отправить», предварительно вбив в строку адрес автора эссе «Место прощения», ожидавшего отзывов и «справедливой критики» на свое творение, размещенное на личном сайте.

Буквально на следующий день я получила милый ответ:

«Уважаемая Татьяна!

Я очень тронута работой, в которую Вы погружены, а также Вашими профессиональными усилиями и навыками. Я лично считаю себя ответственной за то, чтобы говорить от лица немецких детей и женщин, переживших войну, отягощенных своим местом в истории, и, конечно, я готова общаться с Вами с большой внутренней отдачей! Спасибо!

Также от лица Беттины хочу поблагодарить Вас за предложение поучаствовать в Вашем фильме – для меня же это просто честь, и я очень этим взволнована! Ну конечно я приму участие и помогу всем, чем смогу!

Что касается Беттины. Должна сказать, что мы с ней временно не на связи, ведь буквально пару недель назад я как раз заехала, чтобы по-соседски пожелать ей удачи на отдыхе в Таиланде, куда она отправилась на три месяца. Но не огорчайтесь. Я посмею разделить с Вами свою уверенность в том, что она не откажется сниматься в фильме, и попытаюсь разыскать её тамошние координаты или электронную почту, знать которую до этого момента мне просто не было нужды. Я понимаю, что отсутствие Беттины затянет сроки Вашего проекта, но тут уж ничего не поделаешь, ведь главное, в конечном итоге, – цель.

Насколько я поняла, о моем знакомстве с Беттиной Вы узнали из очерка “Место прощения”? Я очень польщена. Могу похвастать, что этот очерк, размещенный в Интернете, стал победителем в местном конкурсе, и его опубликовали сразу в двух антологиях. Но знаете, что самое любопытное? Прямо сейчас я работаю над книгой-автобиографией, которая называется: “Танцующая на одной ноге. Мемуары выросшей в нацистской Германии”. Больше всего меня изумляет, насколько перекликаются наши с Вами темы: в основе каждой – тема нацизма. Кто бы мог подумать, что это еще волнует кого-то, кроме меня. Впрочем, наверное, волнует: мы же – и я, и Беттина – живем в диких местах, на самой окраине Санта-Фе, где кактусы – лишь меньшее из зол, которые могут тронуть воображение человека, обитающего в городской среде.

Я еще раз благодарю Вас за предложение, на которое уже даю свое согласие, в ближайшие дни разыщу координаты Беттины и расскажу ей о проекте. А Вы пока пришлите мне краткий план интервью: будет ли тема бремени вины основной? Или предполагаются еще какие-то темы?

С самыми теплыми пожеланиями,

Шанти Элке Баннварт.

P.S.: Mой отец Ханс Ройсслер не был нацистом. Я так считала. Пока не нашла наградной крест и грамоту, врученные ему в 1944 году, за личной подписью Гитлера».

Буквально через несколько дней после письма Шанти мне в почтовый ящик упало еще одно письмо, данные отправителя обозначились в адресной строке как Беттина С (на С начиналась та самая ее фамилия, которую я так жаждала узнать). Письмо было коротким – никаких тебе изысканных вензелей, романтики и причудливых узоров.

«Привет! Приятно знать, что есть еще в мире люди, которые хотят закрыть главу Второй мировой. Я колебалась, участвовать ли в Вашем проекте, но Шанти меня уговорила, так что буду рада поработать с Вашей группой. Пока. Спасибо.

Беттина».

О том, что внучатая племянница рейхсмаршала Геринга живет в США очень давно, говорила сама манера письма. Коротко. Прямо. И без лишних вопросов. Истинный немец, он же душу из тебя вынет своей генетической привязанностью к эпистолярному жанру, – помню, какими полотнами писем мы обменивались с тем же фон Риббентропом, да еще и по факсу на официальных бланках. Более извращенного способа общаться на расстоянии, мне кажется, никто не придумал.

Но вернемся к Беттине и Шанти. Идея вовлечь последнюю в проект была абсолютно верной. Предлагаю еще одну короткую выдержку из эссе «Место прощения».

«Несколько недель спустя [после встречи на дороге. – Т.Ф.] Беттина приехала ко мне на чай. “Мне нужно научиться прощать, чтобы простить собственный народ, – сказала она. – Я испытываю огромное сострадание к Германии и немецкой истории”. Я призналась ей: “Твоя открытость помогает мне смиряться с собственными скелетами в шкафу, и теперь я могу говорить более свободно и о своем прошлом тоже. Ты растопила меня, и я чувствую себя так, словно внутри меня тает лед”».

Мне хотелось бы сказать себе, что я понимаю, что гложет этих взрослых женщин, перепрыгнувших с одного материка на другой, – от зеленеющих по весне берез Фатерланда в пустыню, покрытую кактусами и кустарниками.

Мне хотелось бы сказать себе, что я понимаю и лаконичную Беттину, и сентиментальную многословную Шанти. И всё-таки я не понимала. Даже вырвавшись за просторы своего узкого сознания, вряд ли смогла бы понять. Единственное, на что можно было рассчитывать, так это на то, что я смогу этих незнакомых мне людей почувствовать.

Итак, 7 мая я и Сергей Браверман ступили на землю штата Нью-Мексико. Оказавшись в черте города, я попросила таксиста остановиться там, где могут продаваться газеты. Мой коллега недоверчиво уставился на меня, однако вышел из машины размяться. Я купила выпуск Santa Fe New Mexican, и мы двинулись дальше.

– И что пишут? – иронично поинтересовался SS.

– Пишут, что мы приехали.

– А что еще? – зевнул он.

– Что мы приехали.

– Уже не смешно, – сообщил SS.

– А я не смеюсь. – Я сунула передовицу ему под нос. – «Relatives of World War II Nazis wrestle with families’ legacy of hate». Это заголовок. А вот и первые строки: «Съемочная группа российского телевидения приезжает в Санта-Фе на этой неделе, чтобы взять интервью у двух местных жительниц для документального фильма о том, каково это – быть родственниками нацистов».

– Ни фига ж себе.

– Слушай… так-так… Первый канал… – пробегаю глазами по строчкам, – тут даже цитата из меня… выдержки из моей переписки с Шанти…

Автором статьи оказался Том Шарп, журналист Santa Fe New Mexican. Шанти предупреждала меня, что он, возможно, набросает маленькую заметку про них с Беттиной и то, почему русские вдруг заинтересовались потомками и родственниками нацистских лидеров. Но я-то наивно полагала, что размер заметки будет не больше какого-нибудь скромного некролога, и уж точно не думала, что моя личная переписка будет предана огласке. А тут – на тебе: фотография Беттины и Шанти на первой полосе, «русская съемочная группа» и большое продолжение внутри.

У них тут что, правда ничего не происходит?

«Беттина Геринг и Шанти Элке Баннварт жили в этом штате более двадцати лет, но избегали друг друга и огласки относительно их прошлого до недавнего времени».

Судя по всему, наша эпистолярная история с Шанти взбудоражила ее и Беттину настолько, что когда племянница рейхсмаршала вернулась из Таиланда, они тут же отдались в руки газетчиков, с тем чтобы дать выход тому неуемному возбуждению, что клокотало внутри. И обе дамы, которые тщательно скрывали свое происхождение, вдруг заявили о себе на весь штат, а я невольно оказалась катализатором, из-за которого они, наконец, решили обнажиться перед всеми, кого знали и не знали (позже Шанти признается, что инициатором «раскрытия» выступила Беттина). Они заговорили. Беттина оказалась фрондершей.

«Посмотрите, что немцы сделали с евреями, – заявила она. – Посмотрите, что происходит сейчас в Израиле». И маленькая добивочка, от которой я застонала в голос, чем снова вызвала удивление у Бравермана, тут же отобразившееся на его лице.

Это уже, что называется, от автора, Тома Шарпа: «По мнению Баннварт и Геринг, нацистская Германия – не единственное зло в современной истории. Например, Соединенные Штаты уничтожили много индейских культур и поработили чернокожих».

Находясь в компании приличных американцев, и это знают все, не стоит задевать национальную гордость темой порабощения индейцев и чернокожих. Но две подруги-немки отличились. Так резко выйти из сумрака, как сделали они, еще суметь надо. Это я к тому, что не сомневалась, как американцы отреагируют на статью. Что называется, к бабке не ходи. Впрочем, Беттина кое-что предусмотрела. Заявив себя на первой полосе, Геринг пожелала сохранить тайну новой фамилии.

И еще одну тайну.

«Ее старший брат тоже живет здесь, но Геринг заявила, что он хотел бы избежать публичности. “Он занятный, – сказала она. – Он одобряет то, что я делаю, но не хочет быть в это вовлеченным”».

Отчего-то этот загадочный брат Беттины заинтересовал меня с самого начала. Эдакая мистическая фигура, выглядывающая из-за плеча младшей сестры, человек-призрак, не названный никак, даже по имени, который странным образом оказался в тех же местах, что и его сестра.

Довольно подробная история Беттины – обнажаться, так по полной! – заканчивалась репризой, которая мне очень не понравилась.

«С помощью психотерапии, называемой семейными расстановками, она сказала, что ей удалось почувствовать боль, которую нацисты причинили России».

Хватаюсь за голову и ношусь по веранде гостиницы с воплями… Когда в очередном не пойми-каком-по-счету письме я писала о русском народе, пострадавшем от Второй мировой, я не это хотела сказать! Я не хотела, чтобы Беттина сразу стянула всё на себя! Я не израильский режиссер – я не хочу будить в ней Иисуса Христа и призывать страдать за всех и за всех молиться.

Поспать не удалось. За поздним завтраком в отеле Chimayo de Santa Fe, где нам первым делом принесли по стакану воды со льдом – обычное дело в жарких штатах, – солнце сквозь отмытые оконные стекла жарило немилосердно. Мы с Сергеем обсуждали грядущую встречу с оператором Стюартом. Учитывая, что бюджет фильма вообще не предполагал никаких излишеств, оператора с оборудованием я была вынуждена искать среди местных жителей. Разумеется, никто из коллег не мог мне посоветовать приличного оператора в Санта-Фе, так что спасителем в очередной раз выступил Интернет. За завтраком я как раз играла в «представь себе»: это когда ты пытаешься угадать, каким окажется человек, на которого собираешься возложить все свои ожидания по поводу картинки. Судя по нашей долгой переписке, истинный американец господин Пэнни был вполне вменяемым и адекватным, четко отвечающим моим требованиям.

Стюарт оказался милым человеком средних лет. Прямо на открытой веранде отеля мы с ним выпили по чашке кофе. Он внимательно слушал то, что говорил Браверман по-русски и с не меньшим интересом – мой перевод, согласно кивал и задавал вполне толковые вопросы, успевая изредка подбирать за меня точные слова (пока я тянула долгое «э-э-э», пытаясь нащупать нужное слово).

Можно сколько угодно ругать американцев за фальшивые улыбки, фастфуд и масонские символы на Рокфеллеровском центре, но есть в этих ребятах, true-americans, нечто такое, что я бы обозначила как «отсутствие национального комплекса», в смысле не военно-промышленного, не ракетного, а неполноценности, разумеется. Стюарт – первый американец, который работает на меня, симпатяга из забытой Богом дыры на проблемной границе с Мексикой. Да он прямо как я: сам себе продюсер, автор, режиссер, правда, в отличие от меня, главной статьей его доходов является операторская деятельность. Стюарт – закаленный боец: вот уже много лет он мотается по югу США – от Майами до Голливуда и Мексики. Едет туда, куда попросят заказчики.

Порадовало, что Стюарт всё-таки задал вопрос, отличающий нормального оператора от поденщика, которому плевать, на что тратить гигабайты памяти мемори-кардс: американец, мучительно стесняясь и страдая, что сует нос не в свое дело, решился узнать, а кого же мы, собственно, снимаем (заранее о героях я сообщала ему в самых общих чертах) и почему. Получив исчерпывающий ответ и отреагировав на фамилию Геринг репликой: «Да, точно, второй после Гитлера, военно-воздушные силы!» – Стюарт своими познаниями (богатыми для американца из глубинки) привел меня в такое умиление, что, забыв о своих проблемах с лексикой и грамматикой, я толкнула ему короткую и вдохновенную речь о том, что готова разделить нашу Великую Победу над Гитлером, Герингом со товарищи с американским народом, ибо, не будь второго фронта и лендлиза, как знать, чем бы всё обернулось.

Прощаясь со Стюартом, мы договорились о встрече 9 мая, работу с ним планировалось начать спустя день, потому что Шанти и Беттина попросили, чтобы первая наша встреча прошла неформально, без камер. Так что в преддверии Дня Победы мы должны были познакомиться с «моими девочками». После статьи, напечатанной в местной газете, я стала называть их так.

Простившись со Стюартом, мы пошли на прогулку. Центральная площадь города находилась в метрах ста от нашего отеля, и мы окунулись в неспешную жизнь города, дремавшего под коварным весенним солнцем, которое через месяц-два сожжет тут всё дотла и иссушит вконец измученную землю. Достопримечательности меня, признаться, мало интересовали – это вам не древние цивилизации типа Индии и Китая.

Итак, здесь нашла свой приют Беттина Геринг, немка по происхождению, которая уже более десяти лет является жительницей Санта-Фе.

По всему центру города разбросаны невысокие двухэтажные глиняные здания: без прямых углов, лишь округлые обтекаемые формы. Все постройки похожи на неровные куличики. Только солнце, небо и коричневатая глина вокруг. Кажется, что где-то за этими домами, в полупустыне, притаился Клинт Иствуд в роли шерифа, что где-то тут, недалеко, скачут на лошадях индейцы, борющиеся за свою независимость. И вдруг, прямо как по заказу, поворачиваю, а под тенистой колоннадой, куда уже подползает солнечный свет, прячутся десятки индейцев, продающих украшения из серебра и камней: они, конечно, очень похожи на тех, из вестернов. На земле перед ними на расстеленных простынях, словно мусор, валяются разного рода поделки – от украшений до обожженных глиняных горшков в национальном стиле, а также магниты, серьги, браслеты. Всё яркое и блестящее, словно на радость огромным чернющим вронам, которые теперь символ этой земли. За каждой безделушкой – труд представителя какого-нибудь племени, самые распространенные из которых – навахо и зуни. Некоторые индейцы утверждают, что поделки их собственного производства, их семьи, рода, племени.

Над колоннадой – растяжка: «Программа поставок от коренных американцев Дворца губернаторов», то есть эта колоннада, длиной метров в пятьдесят, – официальное место для торговли индейцев. Они проиграли свою землю. И получили в утешение вот такие вот официальные колоннады.

Спрашиваю индейца:

– Сколько стоит ожерелье?.. Нет, не то, поизящнее которое.

– Тысяча триста, – бросает он в ответ и, не двигаясь с места, начинает разглядывать меня. До меня доходит не сразу: бирюза с серебром стоят тысячу триста долларов США!

– Это шутка? Если нет, то почему они так валяются? – киваю толстому монтесуме в ортопедических тапочках. Уж больно не товарный вид у украшений.

– Нормально лежат, – говорит он, пожимая плечами.

Продвигаюсь по импровизированному торговому ряду дальше.

– Тысяча!

– Тысяча пятьсот!

– Девятьсот восемьдесят, но для вас – девятьсот семьдесят!

Нет, думаю я, ощущая себя Винни-Пухом, это какие-то неправильные пчелы. Но ожерелья отличные, есть над чем подумать. Интересно, а Беттина может позволить себе тут отовариваться?

Мы с Сергеем проходим несколько километров по центру Санта-Фе, точнее, по его периметру, а дальше начитаются дороги, дороги и еще раз дороги – больше нет ничего. Ну да ладно, долго скучать не придется. Завтра мы, наконец, встретимся с людьми, ради которых и прилетели сюда.

Будем знакомиться.

У предварительной беседы перед съемками есть свои плюсы, впрочем, минусы тоже есть. С одной стороны, когда герои привыкают к тебе, – это всегда хорошо, именно этим зачастую продиктовано их вольное поведение в кадре. С другой – и это минус, – люди порой выговариваются, то есть рассказывают всё, а потом повторять самих себя на камеру им становится скучно: и это тоже видно на отснятом материале.

В десять часов утра следующего дня мы с Сергеем нервными шагами измеряем веранду нашего глиняного Chimayo de Santa Fe.

– Давай возьмем по стаканчику лимонада, – обращаюсь к Сергею, пытаясь найти спасение в жестоком убийстве времени: на часах пятнадцать минут одиннадцатого. – Вон, идут! – вскрикиваю я, глядя на две женские фигурки в тридцати метрах от отеля и забыв про лимонад. Вскоре они подходят к нам, обе растерянно озираются. Да, точно, это лица с обложки Santa Fe New Mexican!

– Беттина! Шанти! – Бросаюсь им на грудь, как старая подруга, и утопаю в объятиях чуть растерявшихся женщин.

– Татьяна! – радостно восклицает Шанти под веселое кудахтанье Беттины.

– Я же тебе говорила, что Таня молодая! Вот точно, смотри! – говорит Беттина подруге. И уже мне:

– Представляешь, Шанти уверяла меня, что тебе лет сорок-пятьдесят!

Обнимаюсь с Беттиной, в то время как Сергей с лету покоряет Шанти, целуя ей руку, затем и с Беттиной и повторяет тот же церемониал.

– Пошли тогда в холл, жарковато тут, – просит Беттина, и мы следуем в прохладный темный холл отеля, где каждый берет по стакану лимонада, и рассаживаемся по низким креслам вокруг деревянного стола, на который из угла взирает статуя Девы Марии с венком из свежих цветов на шее. Во всем ощущается сильное влияние Мексики – так, словно мы и не в США вовсе.

Пока Шанти и Беттина слушают наш рассказ о том, как мы долетели, устроились, я не свожу глаз с Беттины, которая тоже поглядывает на меня и, улыбаясь, мотает головой.

В статье Тома Шарпа приводилась прямая речь внучатой племянницы Германа Геринга: «Я похожа на него больше, чем его родная дочь!» Пытаюсь найти хоть какое-нибудь сходство, но Беттина больше походит на местных индейцев, чем даже на представителей белого населения Америки. От коренных жителей ее отличают лишь выжженные светлые брови, точно кустарники в полупустыне. Прикоснись – и прахом осыплются от твоего касания. И глаза – ярко-синие, в цвет длинного полупрозрачного палантина, которым она распоряжается, словно парео, подвязывая то юбкой вокруг джинсов, то вновь накидывая на плечи. И уж совсем не вяжется ее внешность с арийской расой и Германом Герингом. Узкое, вытянутое, закопченное солнцем лицо (такой оттенок кожи, «медь+глина», может быть лишь у тех, кто много лет провел в жаркой стране, не перемещаясь из тени в тень и от кондиционера к кондиционеру), острые скулы, высокий лоб с длинными бороздами морщин; глаза в постоянном прищуре, в которых плещется легкая хитринка.

Она вся – скелет, обтянутый тонкой кожей, которая, кажется, вот-вот лопнет или треснет пересушенной глиной на солнце. Она зевает от истомы, не прикрывая рта, потягивается, раскидывая длинные руки, изрытые мышцами, в стороны, ничуть не беспокоясь, даже не задумываясь о том, что это выглядит совсем не женственно: да она вообще не думает, как выглядит со стороны! Ни грамма косметики, ни помады, ни блеска, ни лака на ногтях – ничего, что сегодня украшает любую женщину, включая холеную Шанти, с поблескивающими розовой влагой губами и аккуратно прокрашенными ресничками, прикрывающими бахромой глаза с черносмородиновыми зрачками. На каждой руке Беттины – по колечку на безымянном пальце. Скромные, незаметные, в лучшем случае из серебра, они смотрятся намного беднее и проще украшений подруги, которая во время беседы поигрывает большими перстнями на ухоженных руках.

Те украшения, что носит Беттина, трудно принять за дорогие индейские поделки. В ушах – грубые серьги с вкраплением бирюзы (подбирала под цвет платка) и коричневые бусы на шее, легкие, словно не из камня вовсе, а из пластмассы, перекликающиеся с черным камушком на одном из колец. Фиолетовая блузка с глубоким V-образным вырезом слишком ядовитого цвета, который сразу выдает ее низкое происхождение; розовая сумочка – то ли кожа, то ли под кожу (скорее всего, второе), наспех подобранная к блузке, в сочетании с которой представляет чистый диссонанс даже для глаз человека, который не слишком доверяется новым веяниям моды.