Текст книги "Туда, где свет"

Татьяна Королева
Туда, где свет

Татьяна Королева,

по образованию филолог, по профессии журналист; автор нескольких книг прозы и поэтических сборников.

Искренний интерес к жизни и работа в качестве журналиста позволяют ей встречаться с самыми разными людьми, кто-то из них, возможно, станет прототипом героя нового романа.

© Т. Королева, текст, 2022

© Де`Либри, издание, 2022

Пролог.
Нотр-Дам в огне
15 апреля 2019 года. Франция, Париж, вечер

Даже в страшных видениях о конце света, даже в самых мрачных фантазиях парижане не могли представить, что будут стоять, наблюдая, как горит собор Нотр-Дам… Стоять со слезами на глазах и сознавать свою беспомощность, бессилие перед этим бушующим пламенем, которое, не давая им приблизиться, словно пожирает восемь с половиной веков истории.

21 апреля католики должны были отмечать Пасху, а 15-го вечером, в понедельник, в первый день Страстной недели в соборе Парижской Богоматери возник пожар. Он стал вызовом не только парижанам и Франции, но и всей Европе, всему христианскому миру.

Огонь распространился быстро, побежал по деревянным конструкциям на высоте, внутри собора. Прибывавшие на место трагедии все новые и новые пожарные расчеты не могли справиться с пламенем, оно уже вырвалось на свободу, грозя погубить все вокруг. Работе мешали и металлические леса, выстроенные несколько недель назад, когда началась реставрация Нотр-Дама. Парижане, затаив дыхание, смотрели, как самый высокий шпиль собора истончается в языках огня, становится почти прозрачным и вдруг обрушивается, падает под общий выдох «ах!» и плач тысяч людей…

Удалось спасти одну из величайших реликвий христианства – терновый венец Иисуса Христа, что хранился в сокровищнице собора Парижской Богоматери. Между тем в огне пожара соединилось многое: тяжесть посланного испытания – проверка на прочность католической веры и её цитадели в Париже – Нотр-Дам; дни страстей Господних; угроза терновому венцу и его спасение; сила общей молитвы стоящих на коленях парижан и тех, кто обращался к Богу в храмах французской столицы и по всему миру…

О, это «достижение» ХХI века: все люди во всех странах могли видеть пожар из-за многочисленных трансляций! При невыразимой кошмарности события многие туристы и жители французской столицы снимали видео на смартфоны, понимая: будет «эксклюзив». Эксклюзив?!

Президент Франции Эммануэль Макрон приехал на место трагедии, его слова, обращенные к людям, были полны боли:

– Notre-Dame de Paris en proie aux flammes. Émotion de toute une nation. Pensée pour tous les catholiques et pour tous les Français. Comme tous nos compatriotes, je suis triste ce soir de voir brûler cette part de nous. Notre-Dame c est notre histoire, l epicentre de notre vie! Aujourd hui je partage votre douleur et je partage votre esperance! («Нотр-Дам де Пари в огне. Чувства захлестывают всю нацию. Есть о чем подумать всем католикам и всем французам. Этим вечером я со всеми моими соотечественниками опечален, видя, как горит часть нас. Нотр-Дам – наша история, эпицентр нашей жизни! Сегодня я разделяю вашу боль и вашу надежду!»).

Не только в Европе, но и в Америке были видны отсветы пожара. Супруга президента США Мелания Трамп написала в Твиттер:

– My heart breaks for the people of Paris after seeing the fire at Notre Dame Cathedral. Praying for everyone’s safety. («Моё сердце разбилось от увиденного огня в Нотр-Дам де Пари. Молюсь за безопасность каждого человека».)

Председатель Европейского совета Дональд Туск сказал:

– Собор Парижской Богоматери – это собор всей Европы. Мы все сегодня с Парижем. Мои соболезнования народу Франции.

Экс-кандидат в президенты США, сенатор Хилари Клинтон поделилась в Твиттере своими мыслями и чувствами:

– My heart goes out to Paris. Notre Dame is a symbol of our ability as human beings to unite for a higher purpose – to build breathtaking spaces for worship that no one person could have built on their own. I wish France strength and shared purpose as they grieve and rebuild. («Мое сердце с Парижем. Нотр-Дам – это символ нашей способности как человеческих существ объединяться ради высшей цели – создавать захватывающие дух места для поклонения, которые ни один человек не смог бы построить в одиночку. Я желаю Франции сил и общей цели, как в скорби, так и в восстановлении собора».).

Русская православная церковь назвала случившееся трагедией для всего христианского мира, но выразила надежду, что не пострадала главная святыня собора – терновый венец Христа Спасителя. Посольство России во Франции так отреагировало на страшное событие: «Разрушения в соборе Парижской Богоматери – невосполнимая утрата, – и для Франции, и для всего человечества».

…Для меня происходящее в тот вечер в Париже стало частью личной истории. Почему? Потому что несколько лет назад я написала повесть, одним из героев которой был… Нотр-Дам.

Часть первая.
Никогда не вступайте в Союз писателей!

– Жила-была одна писательская организация…

– Это сказка?

– Конечно, сказка!

Глава 1
Девять дней спустя

24 апреля 2019 года. Россия, Западносибирск

Кому пришла в голову идея – назначить собрание Западносибирской региональной писательской организации на среду Страстной седмицы, пожалуй, самой тяжелой недели Великого поста? Да и пост предполагает строгое воздержание: в пище, в помыслах, речах, поступках. «Если не можете отказаться от мяса и молока, не поедайте хотя бы человеков», – говорят священники.

Кто же назначил собрание? Надо полагать, атеисты, которые слово «Бог» пишут со строчной буквы.

Вы можете поинтересоваться: а какая связь между собранием писателей и Страстной седмицей? Взыскательному читателю ясно, что в жизни все взаимосвязано, случайностей нет, как нет и мелочей. Каждый штрих, каждая деталь говорят о многом, и, только принимая во внимание все части целого, мы получаем это целое.

…К Дому национальных культур – месту собрания писателей и поэтов – я шла мимо храма Святителя Николая Чудотворца. Возле него в лучах заходящего солнца стояли неприметно одетые женщины и мужчины, заученно просили милостыню. Даже если мы подаем её кому-то, то завтра, пожалуй, не вспомним лица человека, может быть, останется в памяти только маленький штрих – грязная ладошка, куда ты положил деньги, или запах спиртного, возникший резко, внезапно, когда ты приблизился к просящему, мысль: «Да этот мужичок пьяный совсем!».

У меня не было даже пяти минут, чтобы зайти в собор, я только улыбнулась ему, он у нас сине-белый, огромный, стремящийся ввысь. Глянула на сверкающие купола и заспешила дальше, как вдруг мужской голос, высокий, неожиданно-звонкий, то ли пропел, то ли продекламировал:

– Эх, да разгулялись бесы на Страстной седмице!

Вздрогнула, оглянулась, но так и не поняла, кто из стоящих возле храма, а главное почему, сказал это. Фраза прозвучала пронзительно, ясно, осталась в голове, повторяясь рефреном песни, которую хочешь забыть, да не можешь.

На собрании, куда я бегу, спешу, тороплюсь, будут обсуждать мои книги, так сказать, творчество, чтобы решить, достойна ли я быть принятой в Союз писателей России. Улыбаюсь, припоминая слова:

– Я, Татьяна (такая-то), вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, торжественно клянусь: горячо любить свою Родину… Жить, учиться и бороться, как завещал великий Ленин… Всегда выполнять законы пионеров Советского Союза!

Оказывается, помню наизусть ту пионерскую клятву!

Дом национальных культур располагается в одном из старинных, красного кирпича зданий нашего города, Западносибирска. С трудом открываю массивную дверь, а за ней – наикрутейшая деревянная лестница. Нет, не сверхмодная, просто, – в самом деле, – крутая, с высокими ступенями, даже опасно по ней подниматься, кажется, чуть оступишься – и полетишь вниз. Я иду осторожно, крепко держась за перила, здороваюсь с теми, кто уже преодолел ступеньки и попал «на вершину».

Едва успев проскользнуть в небольшую комнату, чтобы оставить там пальто, невольно слышу кусочек диалога, явно мне не предназначенного:

– …Так вот, он третью премию подряд за свои книги получил, третью! – приглушенно, но с нажимом говорит один писатель другому.

– Понятно, что имеет доступ к административному ресурсу, к прочим рычагам воздействия, но три премии подряд – уже перебор! – так же тихо возмущается второй.

Заметив меня, они мгновенно умолкают и торопятся пройти в зал. «Ого, как тут всё неоднозначно, с порога – интриги! – думаю я. – Интересно, о ком они говорили?»

Вспоминаю: на днях глава нашей писательской организации, про себя я называю его «Руководитель», вернулся с Кубы и выставил на своей страничке ВКонтакте фото… с крокодильей фермы, где ему довелось побывать. Оно и понятно – экзотика, только меня больше заинтересовала подпись к снимкам с рептилиями: «Заглянул в писательскую организацию. Там проходило собрание великих!» Юморок!

Вхожу в большой зал, по которому как раз и плывет мне навстречу высокий, массивный, важный, как крейсер, Руководитель. Поневоле чувствую себя небольшим катером, вручая «крейсеру» пакет документов, аккуратно собранных в папку: три рекомендации от членов Союза, листок учета кадров, копию паспорта и прочее.

– Пусть все бумаги будут у меня, когда придет время отправлять их в Москву, – веско произносит Руководитель. Вообще-то, его зовут Вадим Леонидович Петров, но чаще называют просто – Леонидыч.

По контексту я понимаю: он уверен, что меня сегодня примут здесь, на региональном уровне. Ведь он не сказал «если», он сказал «когда мы будем отправлять»…

Руководитель выводит меня из зала, становится чуть в стороне от «вершины» лестницы, чтобы видеть, не поднимается ли кто по ней, и, приглушив голос, величественно дает наставления – он всё делает величественно:

– Татьяна, вас сегодня станут критиковать, возможно, жестко. Что вы хотите, каждый считает себя классиком, гением! Сидите тихо, как зайка, потом, когда будет билет в кармане, отыграетесь! Вы поняли? Молчите, на нападки не отвечайте! Да вы же опытный журналист и прекрасно знаете, как иногда проходят редакционные летучки в газетах! Будьте готовы выслушать и всякую хрень, типа «она пишет примитивно!» или «я лично не читал, но считаю, что автору надо поработать над тем-то и тем-то». Ясно?

– Спасибо, поняла! – улыбаюсь как можно безмятежнее.

Вадим Леонидович уходит, а я думаю: «Угораздило же меня! Хотя теперь поздно отступать». И сразу начинаю прикидывать, кто именно может нападать.

Одна из женщин-поэтов тяжело взбирается по опасной лестнице, осторожно неся свои весомые достоинства. Фигурой она напоминает снеговика, особенно, если смотреть сверху, как это сейчас делаю я: три шара, поставленных друг на друга… Интересно, кто говорит крупным женщинам, что очень короткая стрижка их непременно освежит и омолодит? Тьфу ты, что за мысли лезут в голову?! Здороваюсь с вновь прибывшей, ведь наши писатели, особенно корифеи, не приходят, а именно «прибывают».

На лестнице появляется еще одна корпулентная женщина – почему-то в нашей организации нет воздушных женщин-поэтов! Она – поэтесса, хотя я не люблю этого слова, сразу чудятся нелепые «критикессы», дородные «патронессы». Кстати, она-то обязательно воспользуется случаем покритиковать, задеть, «попинать» кого-то. Валентина Чертанова, Валя – жесткая, как наждачная бумага, сама я с ней общалась мало, но видела её «в боях» с другими писателями. Она – стойкая атеистка. Интересно, сколько у нас неверующих среди литераторов? Про четверых точно знаю, что они атеисты, двое даже воинствующие. С одной стороны, это их личное дело, но с другой, никто не отменял роли писателя и поэта в духовной жизни общества.

Смотрю на часы: оказывается, у меня еще есть минут пятнадцать – напрасно я так спешила! Стою поодаль от лестницы и вспоминаю другое собрание, которое было пару месяцев назад, там тоже принимали в Союз двоих соискателей. Да, точно: Елизавету – она поэт и Андрея, прозаика. Руководитель тогда пригласил меня посмотреть, как проходит обсуждение кандидатов.

Сначала Вадим Леонидович важно зачитал рекомендации Лизы, рассказал, где печаталась, в каких конкурсах принимала участие.

Лизонька, молодая, скромная, в джинсах и темно-серой водолазке, «неприметная» – можно пройти мимо и не обратить на неё внимания, сидела, явно волнуясь, не глядя по сторонам, а словно смотря внутрь себя.

– Ну, что же, почитайте нам свои стихи! – снисходительно сказал Руководитель.

Молодая женщина вышла вперед, встала перед писателями. Пробежалась пальцами по экрану смартфона, нашла нужное стихотворение.

Мне всегда казалось странным, что поэты не знают наизусть своих стихов. На встречах с читателями они начинают лихорадочно переворачивать страницы своих поэтических сборников, искать какое-то «нужное сейчас» стихотворение, извиняться, снова мусолить страницы и, облегченно вздохнув, читать вирши. Сейчас «листают» уже странички на смартфоне – прогресс!

Итак, Лиза начала читать первое стихотворение. С точки зрения правил русского языка, оно было написано практически безукоризненно, что встречается нечасто; размер, рифмы – всё на месте, всё как надо. Но, на мой субъективный взгляд, был явный перебор с образами, эпитетами, они сталкивались, кружились в каком-то, понятном только Лизоньке хороводе, спорили друг с другом, а времени уловить внутреннюю логику автора, движения его души не было. К тому же чувствовался какой-то надрыв, сердечная боль, в данном случае неясные нам, слушателям.

– Прочтите еще что-нибудь! – снова прозвучал голос Вадима Леонидовича.

Елизавета опять коснулась пальцами экрана смартфона и, не поднимая глаз на писателей, начала читать – второе стихотворение, третье.

«Ого, какие демоны сидят внутри этой хрупкой молодой женщины! Какие страсти бушуют!» – думала я. Мое первое впечатление прошло проверку на прочность, слушать было интересно, но мешала перенасыщенность образами; только успеешь осмыслить один, как на смену спешат следующие.

Закончив читать, Лиза подняла глаза на Руководителя, он жестом пригласил начать обсуждение. Наши дамы-поэты захлебнулись в восторгах: «Необыкновенная глубина, неожиданные находки!», «Свежесть, новизна, непохожесть на других!»… Один поэт в унисон моим мыслям сказал, что образы в стихах Елизаветы понятны, очевидно, только самому автору, что их слишком много, но высокое собрание уже предложило голосовать, и большинством было решено принять Лизу в Союз писателей, отправить документы в Москву на утверждение.

Как я поняла по разговорам, несколько человек были знакомы с творчеством Елизаветы и раньше, а остальным хватило… трех стихотворений, чтобы сделать вывод об уровне способностей или даже таланта молодой женщины и признать её достойной стать членом профессионального Союза. Меня удивило и даже немного позабавило то, насколько быстро и бодро прошла процедура обсуждения. А Вадим Леонидович уже просил выйти пред светлые очи писателей второго соискателя.

Андрей, более известный в узких кругах, как Андрюха, потому что «свой в доску», встал и забормотал:

– Не, ну, я же просто пришел посмотреть! Я даже документы не собрал, анкету не заполнил! У меня и рекомендаций-то нет! Ни одной! А надо, как я понимаю, целых три… Руководитель покровительственно улыбнулся:

– Так мы же все тебя знаем, Андрей! Я вообще считаю, что ты – самый лучший журналист в нашем городе; по стилю, образности тебе нет равных! Тебя ни с кем не перепутать!

– Да, Андрей, ты – наше всё! – неожиданно пафосно, хотя и с улыбкой провозгласила Валентина Чертанова.

Тут надо пояснить, что с Андрюхой я знакома лет десять. Он работал журналистом в разных изданиях, и ему порой трудно было «встроиться» или даже «втиснуться» в рамки редакционных заданий, а всё потому, что уж очень он неординарный, не похожий ни на кого, прямолинейный, наивный, дурашливый, немножко «городской сумасшедший». Самое, пожалуй, верное слово для его манеры письма – самобытность. Свои впечатления обо всем на свете он вносил в записные книжки, а впечатления эти были объемными, ярчайшими, наполненными такими деталями, что читающий его репортажи или заметки в газете, посты в социальных сетях словно сам участвовал во всех приключениях Андрюхи, видел происходящее его глазами, чувствовал вместе с ним.

Андрей не стал бы стараться, искать спонсоров и печатать свои творения, но друзья позаботились – опубликовали две книжки. Их трудно назвать романами или повестями, это некие записки, заметки, картинки с натуры. Первая книга – о путешествии Андрюхи в Англию, вторая – о его сыновьях. Сюжета, как такового, нет и в помине, нет героев в их классическом понимании, развития характеров; отсутствует конфликт и всякие прочие «мелочи», такие, как завязка романа, кульминация, развязка. Книги Андрея – своего рода «песня акына» – что вижу, о том и пою, но песня не монотонная, а залихватская, под которую хочется пуститься в пляс! Иногда посмеяться, поразмышлять, а порой смахнуть слезу.

Право, трудно представить, чтобы Андрея приняли в Союз писателей, чтобы Москва утвердила это решение. Его зарисовки, путевые заметки невозможно причислить, приткнуть к каким-то существующим жанрам в литературе. Да, образно, интересно, но сюжеты не были ни рассказами, ни новеллами; и слава Чехова или О. Генри Андрюхе явно не светила. А вот наши писатели и поэты думали иначе, в чем я тотчас же убедилась! Над залом пронесся шквал одобрения, дифирамбов и похвал. Тут же нашлись двое писателей, которые согласились дать Андрею рекомендации. Ошарашили его предложением быстро собрать все необходимые документы; проголосовали, приняли! Ура! Оставалось только дивиться тому, что судьба соискателей решается молниеносно, что писатели «пекутся» также быстро, как слоеные пирожки в наших пекарнях: семь минут – и готово!

Но довольно воспоминаний, мне уже пора на собрание.

Глава 2
Эх, да разгулялись!

В большом вытянутом зале, нет, хочется сказать – в большой зале – стоит пугающих размеров стол. Он длиннющий, на мой взгляд, простоватый, не вполне вписывается в эту залу с высокими потолками, с элементами лепнины – кокетливыми завитушками. Здесь бы вальсы танцевать да мазурку!

За столом рассаживаются писатели и поэты; с торца, который у входа, восседает Леонидыч, таким образом, у него главная позиция – по рангу и по расположению. Место напротив, то есть с другого торца, пустует, его никто не решается занять.

Появляются хорошо знакомые и малознакомые. Улыбаемся, раскланиваемся! Я жду еще двоих – Друга и Классика. Друг – поэт, его зовут Сергей Павлович Новоселов. Классик – прозаик, Сан Саныч Говоров. Они оч-чень занятые и быть не обещали, но все же!

Ровно в 17 часов Руководитель торжественно и медленно поднимается с места, чтобы начать собрание, и тут в зал стремительно входят те, кого я хотела видеть. Друг, проходя мимо меня, на пару секунд наклоняется к моей щеке, так близко, что я чувствую его дыхание, говорит тихо, почти шепчет: «Все будет хорошо!». Классик, как всегда нервно оживленный, проходит мимо всех не-классиков и садится на пустующее место, прямо напротив Руководителя.

Тот с непроницаемым видом произносит, что сегодня будут обсуждаться книги двоих кандидатов: Татьяны Соловьевой – это я – и Алексея Громова. «Сначала, разумеется, творчество дамы!» – кивок в мою сторону.

Тут можно обозначить два штриха к портрету Руководителя: его ведущее состояние – надменная бесстрастность, а основной речевой прием – сарказм. Почти всегда трудно понять, что он чувствует, зато ясно – спокоен и готов иронизировать над всем и вся, но это не мягкий юмор, а злые насмешки. Хотя на собрании ему приходится всячески гасить сарказм, наступая на горло собственной песне, но сие удается далеко не всегда.

Вадим Леонидович зачитывает первую рекомендацию в Союз писателей. Я везунчик, её мне дал сам Владислав Рябинин, который недавно переехал из нашего Западносибирска в другой город, поэтому на собрании не присутствует. О Владиславе Петровиче можно сказать «глыба», «мэтр», только личность такого масштаба не втиснуть в рамки определений. При всем том он сумел остаться – а это большая редкость – человеком интеллигентным, добрым, отзывчивым. Меня восхищают и завораживают герои его книг, сюжеты, пронзительная чистота и светлая грусть… У него издано больше 300 книг, они переведены на 30 языков. Он пишет безукоризненно с точки зрения стиля, формы. Содержание? Миллионы людей в разных странах читают его книги, и каждый говорит: «Он описывает моё детство, мои чувства и мысли. Мои раны и победы, звучание моей души!»

Что же Владислав Петрович написал в рекомендации?

«Прочитал повести Татьяны Соловьевой и испытываю благодарность автору за то, что в наш недобрый "ржавый" век она дарит читателю возможность как бы заново, чистыми глазами, взглянуть на такие понятия, как Вера и Любовь».

Руководитель бесстрастно продолжает читать: «Повесть "Прибежище мое и защита моя" написана профессионально, тем хорошим языком, который "незаметен" при чтении. У Татьяны Соловьевой – несомненный талант в коротких фразах и эпизодах сказать многое. Вроде бы в тексте нет долгих описаний, но, например, есть особый запах, шарм, мелодия Парижа, ощущение этого города. Особенно впечатляют страницы, посвященные собору Нотр-Дам».

В зал, запыхавшись, влетает опоздавшая женщина-поэт, на ходу срывая с волос вязаную шапочку, оглушительно шепчет: «Извините!». Леонидыч на секунду отвлекается, потом спрашивает:

– На чем я остановился? Да, вот: «Особенно впечатляют страницы, посвященные собору Нотр-Дам».

Тут я начинаю вглядываться в лица сидящих за столом: ведь сегодня 24 апреля 2019 года, а 15 апреля в соборе Парижской Богоматери был страшный пожар. Французы плакали, весь мир содрогнулся, когда рухнул шпиль собора. Прошло только девять дней, всего девять! Впору либо поминки устраивать по собору, либо уповать на то, что он жив, – еще неизвестно, каковы истинные масштабы разрушений; подлежит ли Нотр-Дам восстановлению.

Для меня собор Парижской Богоматери – не просто часть истории или памятник архитектуры. Я была там не единожды, всякий раз чувствуя, ощущая его мощь, притягательность и красоту. К тому же собор стал одним из героев моей повести – о ней и пишет в рекомендации Владислав Петрович.

Неужели их, образованных, творческих людей не зацепило, что страницы моей книги – живое свидетельство о Нотр-Даме? Живое! А имя собора сейчас у всех на устах, его судьба пока туманна, но о событиях 15 апреля пишут СМИ; трагедию обсуждают во многих странах.

Нет, только три человека заинтересованно смотрят на меня – наш мудрый, с чуть ироничным взглядом прозаик Михаил Романович; энергичный, сероглазый, стремительный Сергей Викторович – он недавно в нашем городе и в нашей писательской организации, да еще поэт Елена с мягкой улыбкой и открытым лицом, с хорошей русской фамилией Русакова. Остальные литераторы равнодушно слушают рекомендацию Рябинина; мол, ну собор, ну написала о нем повесть, ну горел. Есть и такие, у кого в глазах вспыхивают злые геростратовские огоньки: «Так им и надо, французам, не уберегли свою святыню!»

В моей памяти всплывают строки из романа Достоевского «Братья Карамазовы», когда Павел Петрович Карамазов тоже злорадно и ехидно объясняет, почему Алеша печален: «Старец его протух!». То есть старец Зосима, которого почитали, как святого. Да, что рассказывать, вы помните, конечно!

Итак, стоял собор Парижской Богоматери больше восьми веков и казался нерушимым, вечным, но, поди ж ты, горел как свеча – двести пожарных ничего не могли поделать. И французы молились, а с ними – весь христианский мир!

Руководитель меж тем зачитывает финальные слова рекомендации Владислава Петровича: «Убежден, что мы можем и должны принять Татьяну Соловьеву в Союз писателей».

Снова окидываю взглядом собравшихся, точнее, тех, кого вижу – стол-то огромный – на лицах не отражается ни-че-го! Хотя мне такой писатель дал рекомендацию – легенда!

Нет, похоже, Имя мало что значит для определенных людей. Среди великих – та же история! Иван Сергеевич Тургенев, романами которого я зачитывалась в юности, критиковал Пушкина, считая его «Руслана и Людмилу» слабым произведением, а замечательные сказки Александра Сергеевича называл псевдонародными… Опять я гуляю в мыслях далеко-далеко.

Вторая рекомендация в Союз – от прозаика, человека, занимающего сразу несколько постов в нашем городе. Он сверхэнергичный, неуемный, заводной, умеющий обозначить свое присутствие сразу в нескольких местах. Сюда он приехать не сумел, но это самое присутствие обозначил – Руководитель зачитывает, нет, скорее «оглашает» текст, большинство сидящих за столом смотрят в пространство.

Хорошо, хоть автор третьей рекомендации здесь! Он её не читает, а просто рассказывает о впечатлении от моих книг. Семен Викторович намного старше меня, пожалуй, годится мне в отцы, тем более удивительно, что мои книги оказались ему близки. Он так ясно объясняет мотивы поступков героинь, словно мы не раз беседовали с ним об этом за чашкой чаю.

– Повесть «Искушение» – это вулкан живого чувства и мыслей! – говорит Семен Викторович. – А стихи – невероятной силы образов и эмоциональной выразительности! Считаю, что Татьяна достойна быть принятой в Союз писателей.

На лице Руководителя не читается ни единой эмоции, он смотрит на меня и делает рукой приглашающий жест:

– Вам слово, только коротко!

Встаю, улыбаюсь, конечно, волнуюсь, но, помимо некоторой тревоги, испытываю радостное предчувствие новизны. В нескольких словах говорю о себе, о школьных стихах… Потом был университет; факультет иностранных языков, дипломная работа по творчеству Андре Моруа, если точнее – о традициях афористической литературы в его «Письмах к Незнакомке». Уже тогда музыкой для меня звучали имена: Ларошфуко, Лабрюйер, Моруа… Нет, этого я не говорю! Что еще? Много лет работаю журналистом, у меня есть изданные книги: и проза, и стихи.

– Вот, смотрите! – показываю. – На обложке первой моей напечатанной повести – собор Парижской Богоматери.

…Я точно помню тот день во французской столице, когда сделала фотографию, что на обложке, – весенний, нежномартовский, солнечный, и небо было глубоко-синим. Я тогда вышла из собора вместе с другом-французом, и из торжественной полутьмы Нотр-Дама мы попали в ясный полдень.

Обвожу глазами писателей, поэтов и снова почти не ощущаю созвучия чувств, ну хотя бы любопытства! Да что же они такие замороженные, словно рыбы на льду, выставленные для покупателей в большом холодном зале супермаркета?

Беру в руки вторую свою книгу, третью. «А еще, – говорю, – отрывки из моей повести напечатали в одном из выпусков парижского альманаха "Глаголъ"».

Да, повезло! Его редактором был тогда Виталий Амурский, личность известная, человек эрудированный, умнейший. Он печатался в газетах «Русская мысль» в Париже, «Новое русское слово» – в Нью-Йорке, работал в русской редакции Международного французского радио – вёл в прямом эфире репортажи, а еще еженедельную авторскую программу «Литературный перекрёсток».

Когда я предложила ему для альманаха несколько глав своей повести, где речь идет о Париже, подумала: сейчас будет шквал исправлений, замечаний! К моему безграничному изумлению, пятнадцать страниц текста были напечатаны в первозданном виде. А потом мне, как одному из авторов, привезли из Парижа два экземпляра альманаха «Глаголъ» – низкий поклон Виталию Амурскому…

– Ну, что же, давайте обсуждать, – бесстрастно произносит Леонидыч. – Кто начнет?

По давней журналистской привычке открываю блокнот, беру авторучку, готовясь коротко записывать то, что станут говорить обо мне писатели и пииты. К тому же так проще снизить внутренний накал, убрать волнение: я слушаю, наблюдаю, фиксирую.

Вот и первый желающий поднимается со своего места – Валерий Садовников. В футболке и ярких «велосипедках» – обтягивающих ноги спортивных штанишках – он словно собирался на тренировку, а пришел на собрание писателей. Бодр и неуемен, энергичен и растрепан, очень напоминает Владимира Ленина, только волосы вокруг лысины торчат в разные стороны, а за правым ухом – карандаш. Валеру бы переодеть, например, в смокинг, сообразно обстоятельствам или месту – этому огромному торжественному залу. Нет, со смокингом идея плохая! А если в костюм? Однажды я видела его в костюме, тогда он еще больше напоминал Ильича, но… только что вставшего с постели в своем шалаше, наспех одевшегося и срочно приехавшего выступать на завод.

– Я скажу правду, хотя многие после моих слов обижаются и не здороваются со мной! – фальцетом начинает он, и слова эти не сулят ничего хорошего.

«Какую "правду"? – думаю я. – Просто выразишь свое мнение, скажешь, как считаешь именно ты. Но ведь сие не означает, будто другой "правды" не существует».

– Стихи Татьяны меня совсем не задели, повести тоже. Вера, покаяние, церковь, – зачем всё это?

Неужели Валера – из компании наших убежденных атеистов? Похоже, так. Везет мне сегодня на них! В памяти всплывает фраза, произнесенная-пропетая возле церкви: «Эх, да разгулялись бесы на Страстной седмице!»

– В повестях постоянно встречаются ненужные детали, – забирается ввысь Валерин голос, – например, зачем в одной из глав на столе появляется бутылка виски?

– Что, потянуло? – тихо шепчет писатель, сидящий неподалеку от меня. Вероятно, намекает на то, что Валерий «злоупотреблял», а потом «завязал» и сейчас всячески проповедует спорт, здоровье, мир, дружбу… Нет, мир и дружбу, похоже, не проповедует!

– И вообще, – продолжает вкручиваться в мой висок фальцет, – то, что нужно, автор нам не сообщает: я не понял, где и кем работает главная героиня повести «Искушение»!

– Какая разница, где она работает? – Это реплика с другой стороны стола. – Повесть не об этом! Тебе легче будет, если ты узнаешь, что она учетчица на заводе или библиотекарь?

Но Валерий гнет свое:

– Или вот сцена, где героиню повести избивают на улице, для чего она? Какие выводы? Я думал, будет продолжение. У Татьяны ни одна сюжетная линия не доведена до конца!

«Интересное заявление! – проносится у меня в голове. – Надо очень постараться, чтобы ни одну сюжетную линию до конца не довести». Начинают раздражать и странные придирки. «Неужели писатель должен всё разжевывать? Он – не ментор, если объяснять каждую деталь, это занудство, – думаю я. – Скажи что-то по существу, допустим, неясен замысел повести или ясен, но не доказан».

Валера уже в ударе:

– В повестях автор выделяет некоторые слова, пишет их заглавными буквами. Зачем? Этого не нужно делать! В общем, подвожу итог: я считаю, что Татьяну нельзя принимать в Союз! – взвивается тонким свистом кнута заключительная фраза.