Текст книги "Туда, где свет"

– Можно мне? – спрашивает дама, нет, скорее женщина – член Союза писателей из какого-то района нашей области. Честно, мы не знакомы, и с моего места её практически не видно. Зато слышно:

– Я прочла повесть Татьяны Соловьевой «Искушение»! Но, товарищи, это же ужас, нельзя так: у неё героиня встречается с женатым мужчиной! – делая акцент на слове «женатый» негодует она. – Зачем вообще такое писать?

Наверное, район, в котором она живет, уж очень отдаленный, девственно-прекрасный, и там, в принципе, невозможен адюльтер! Это во-первых. А во-вторых, женщина-писатель подменяет понятия, ведь речь на собрании идет о творчестве, о моих книгах, а не о моральных устоях героев. Я стараюсь сдержать улыбку и еще… ещё мне очень хочется записать в блокноте: «Нужно как-то довести до сведения Льва Николаевича Толстого, что негоже создавать произведение, где замужняя женщина Анна заводит роман на стороне и изменяет мужу (караул!) с любовником, Вронским».

– А мне повесть «Искушение» понравилась! – встает с места прозаик, Сергей Викторович и, прищурившись, обводит твердым взглядом зал. – Я её прочел с удовольствием! Был очень занят, поэтому читал постепенно, частями. Книга втягивает в себя, прямо сам перепроживаешь судьбы героев. Жизненно так получилось! И темы соединены неожиданно: любовница и… церковь с её канонами – интересно раскрыто. От того, что прочел, я в восторге! Стихи отлично раскрывают смысл переживаний героини, на текст ложатся легко. Все выверено, характеры героев раскрыты, есть развитие сюжета и этих самых характеров. Концовка изящная!

Только две минутки успеваю я радостно вздохнуть и мысленно поблагодарить Сергея Викторовича, а странный спектакль разворачивается дальше.

– Да-а-авайте я выступлю! – сиропным голосом тянет Валентина Чертанова. Меня ничуть не обманывает делано благожелательный тон, словно добрая тетушка собирается напутствовать непутевую племянницу:

– Татьяна пишет примити-и-ивно, на уровне ученицы десятого класса! – с наслаждением произносит Валя. – Человек не дает себе труда подумать, у неё, грубо говоря, нет никаких рассуждений, глубины нет во-о-обще! – растягивает она.

Круглые заготовленные слова, как гласные «о» падают мячиками на стол, на пол и, подпрыгивая, разлетаются во все стороны…

Вадим Леонидович вдруг перебивает Чертанову:

– Валя, ты же в отзыве написала, что у Татьяны уровень ученицы восьмого класса! Ты её уже «повысила» на целых два пункта?

От неожиданности я вздрагиваю, меня глубоко поражает, что Руководитель позволяет себе подобные замечания. Юмор юмором, но лучше бы понимать, насколько и где он уместен, тем более когда говорит человек, который возглавляет писательскую организацию. Валентина расплывается в улыбке:

– Когда я писала, злая была, уж не помню, отчего! Ну, так вот, продолжаю свою мысль о книгах Татьяны: допустим, я умею нарисовать до-о-омик и дерево рядом, но это не значит, что я худо-о-ожник! – добавляет Чертанова нотки благородного возмущения. – Считаю, что Татьяне, если можно так выразиться, рано в Союз писателей, ра-а-ано! И… она же пишет неплохие стихи, вступала бы как поэт!

Саму Валентину долго не принимали в Союз, к тому же некоторые её сторонились, уж больно характер крут, норовит сцепиться с каждым, кто хоть слово скажет поперек; были и претензии к её виршам. Вот и «мурыжили», но потом каким-то чудом проголосовали «за». Точнее, так: «за» были восемь человек, «против» – семь, ещё семь воздержались… У меня теплилась наивная надежда, что женщина, прошедшая столь трудный путь, поддержит другую женщину – меня. Размечталась!

Закончив свой спич, Чертанова, не выходя из роли доброй тетушки, обращается к Леонидычу:

– Можно я па-а-айду? Я сегодня, грубо говоря, ответственный дежурный в библиотеке!

– Конечно, идите! – бросает тот.

Валя собирает вещички и чинно направляется к лестнице, благо, спускаться проще.

Зачем она вообще приходила? Могла бы объяснить Руководителю, что сегодня занята, работает и что при голосовании просит засчитать свой голос против моей кандидатуры. Но как отказать себе в удовольствии «повозить кого-то физиономией по столу»?

«Интересно, что будет дальше?» – думаю я. Хотя не ожидала столь явного неприятия со стороны некоторых людей, меня не очень задели слова Валеры и Валентины. Почему? О, это отдельная история – «школа» была хорошая.

Глава 3
Неукротимая Анжелика

Долгое время мне везло на начальство! В газете «Наша правда», где я когда-то начинала работать корреспондентом, редактором был милейший человек. Умница, профессионал. Он и ответственный секретарь Владимир Александрович учили меня, каждый по-своему: первый – пряником, второй – «кнутом» своих замечаний, резковатых, но всегда по делу! Редактор мягко говорил мне: «Сходите на это совещание (мероприятие, собрание)! Украсьте его своим присутствием!» Я краснела, понимая: пока только и могу, что «посидеть» на совещании. А опыт приходил с годами… И вот уже наш строгий ответсек хвалит меня за большую статью, которую я написала, приехав из командировки – из дальнего села. Как сейчас помню заголовок – «Светлое завтра для Кристины и Алёнушки».

Потом я на десять лет превратилась в госслужащего – бывает. А директором департамента информационной и внутренней политики, где я служила, был как раз Сергей Павлович, он же – поэт, он же Друг. Департамент «держал марку» – здесь трудились и вправду образованные люди, профи! Мы работали со всеми средствами массовой информации, вели пресс-конференции с директорами департаментов. А какие праздники устраивали, какие капустники – театры могут позавидовать! У нас были свои авторы – сценарии в стихах писали – просто восторг!

И снова повезло с руководителем: Сергей Павлович всегда сдержан, интеллигентен, настоящий дипломат! «Нет!» говорил подчиненным так, что оно звучало, как «да!». Ногами ни на кого не топал, не ругал словами неприличными. Сейчас объясню, к чему я веду…

Такая нирвана продолжалась, пока я не пришла работать в газету «Вечерний Западносибирск». Говорили же мне умные люди, что там свой клан, что они «чужаков» не любят и не принимают, но обстоятельства сложились так, что пришлось уйти из департамента. И прямиком в объятия ответственного секретаря Анжелики Петровны, которой мы чуть раньше, как адепты информационной политики региона, давали поручения. Теперь ситуация изменилась с точностью до наоборот, и Анжелика стала моим начальником.

Нет, редактор в газете тоже был, но больше для близиру. Этакий свадебный генерал с русским именем Иван, и усы подходящие, и фамилия важная – Орлов. Иван Анатольевич, проще говоря, «Анатолич», заходил иногда посмотреть, как дела идут, порой планерку проведет или явится ровно к девяти утра, чтобы проинспектировать, кто пришел на работу вовремя. А пришли «полтора землекопа», потому как почти во все времена журналисты позволяли себе опаздывать. Так вот, редактор покричит, вроде как гайки закрутит, и всё, можно выдохнуть и расслабиться. Далее он уйдет на больничный или просто у него давление подскочит, или процедуры какие образуются в поликлинике, – в общем, на работе его скоро не увидишь. Правит всем Анжелика. Имя это ей подходит не больше, чем Златовласка. А вот Петровна – в десятку! Анжелика – высокая, мощная, громогласная; «бой-баба». Есть только одно правильное мнение – мнение Петровны.

Как ответсек, конечно, она просто находка. Профессионал, чего уж там! Всё помнит, держит в своих руках многочисленные нити, не только обычного, но даже сдвоенного номера газеты, который посвящен раскрытию очередной концепции развития региона или чего-то другого.

А вот как сотоварищ или собрат, Петровна «тяжеловата», особенно если ты чужак, коим я как раз и являлась. Поначалу я не могла уловить, чего же нас так «ударяет» друг о друга. Когда она правила мои тексты «по фактам», тут все было нормально, но как только она начинала вторгаться в эмоциональную сферу (а я не в отделе информации работала, я писала «на разворот», то есть статьи о людях, о чувствах, о жизни героев в трудных обстоятельствах), я понимала, что между нами – пропасть. Один случай объяснил мне многое и сразу. На редакционной вечеринке заговорили о детях. Анжелика, рассказывая о своем взрослом сыне, легко, напористо произнесла фразу:

– Бывает, я Витьке дам подзатыльник и говорю ему: «Ты что, идиот?»

– А-а-а… он не обижается? – протянула нежная Лера. – Он ведь у вас взрослый совсем!

– Так я же любя!

Тут у меня и случилось прозрение. Не говоря уже о том, что я не смогла бы сказать сыну «идиот», он бы мне вряд ли простил и это слово, и подзатыльник. Меня, например, родители не били никогда и ни разу на меня не кричали. А здесь я увидела совершенно другую модель отношений матери, образованной матери, которая наверняка считает себя интеллигентным человеком, и взрослого сына. Если уж там возможна грубость «из любви», чего тогда церемониться с другими людьми?!

Нежно относясь к кошечкам и собачкам, Анжелика Петровна была порой неприятно резка с окружающими, нисколько не заботясь о том, что обижает их и причиняет им боль. Назову её «милое» развлечение: она по-актерски умело изображала людей, только это были очень злые пародии. Разумеется, их герои при сём не присутствовали. В такие минуты я думала: что ею движет? Кому она мстит, какие детские комплексы отрабатывает? Еще у меня перед глазами возникала картинка: Анжелика пародирует человека, издеваясь над ним, и неожиданно он входит в комнату, останавливается, незамеченный, смотрит, а потом она оборачивается, их глаза встречаются.

Какие чувства она бы тогда испытала? Я почему-то уверена, что жизнь даст ей возможность побывать в такой ситуации.

…Приятно быть большой и доброй по отношению к котенку, труднее – по отношению к человеку. Одна из журналисток, тихая Людочка, к слову сказать, пишущая статьи и толково, и душевно, – бывает такое «в одном флаконе», – шепотом рассказывала мне, как её на первых парах третировала Анжелика, как кричала, ругая за «бездарные» репортажи и очерки. А Людочка уходила в свой кабинет и горько плакала.

У Анжелики в газете была подружка с редким именем Бэла. Это уж точно, они, что называется, нашли друг друга!

Нервно-нежную Ахмадулину наша Бэла ничем не напоминала. Талантливый парламентский обозреватель с красивыми ногами, корреспондент с мужским складом ума, она писала статьи точно, четко, но людей любила еще меньше, чем Анжелика.

Конечно, «дальние» – те же самые депутаты Думы – ценили её за цепкий аналитический ум, да и с ними-то она была улыбчива, предупредительна. А вот с «ближними», с теми, кто рядом – в кабинете, в редакции – не церемонилась. Её откровенно боялись, говорили, что она почти всегда пребывает в плохом настроении, а это значит – жди скандала. Мне шепотом стали рассказывать про Бэлу всякие «страшилки», потом редактор решил, что я буду сидеть в одном с ней кабинете. Третьим был Петр, мужчина тихий, курящий, безгранично спокойный. Он тихо приходил – тихо уходил на интервью или мероприятие – снова незаметно возникал в кабинете и писал статьи, почти всегда пребывая «в себе».

Очень скоро я поняла, что Бэлу раздражают практически все люди, причем для каждого она находит то, чем именно он её «достал». Ваня Белов громко стучал по клавиатуре компьютера, на этой почве не поладил с Бэлой и был выдворен из кабинета. Еще от одного товарища, по мнению Бэлы, слишком пахло потом, и она сделала всё, чтобы его удалить. Затем в кабинете «поселилась» молодая хорошенькая Катя, тоненькая, большеглазая, обожающая Одри Хепберн и даже чем-то на неё похожая, – мы могли ежедневно сравнивать, потому что на стену Катя повесила календарь с кадрами из фильмов Одри.

Катерина писала статьи бойко, по существу, но, поскольку её информации, репортажи и прочее тоже касались парламентариев, править их должна (какая неприятность!) Бэла.

Для неё было невозможным признать, что другая женщина – не только она – хороший журналист. На Катерину Бэла кричала, перечеркивала вдоль и поперек её информации. Одри, то есть Катя, справедливо полагала, что парламентский обозреватель придирается. После одной из стычек молодая женщина помчалась прямиком к редактору – он на удивление был на месте – и выложила ему:

– Это невообразимо, ваша Бэла просто неадекватна! В такой обстановке мне ребенка не выносить! Пересадите меня в другой кабинет, немедленно!

Так мы узнали, что «Одри» беременна и что у неё тоже есть характер. На другой день Катя собрала личные вещи, сняла со стены календарь с фотографиями кумира и гордо отбыла в другой кабинет и даже на другой этаж – подальше от Бэлы. А я… осталась за соседним с ней столом.

Через неделю Бэла уже вполне определилась с тем, что её раздражает во мне.

– Ваши французские духи, Таня, это невыносимо! – говорила она. – Вы же не умеете ими пользоваться! Надо не на себя брызгать из флакона, а нажать на распылитель так, чтобы облако духов оказалось перед вами, а потом просто войти в это облако. И всё, вам понятно? У меня от вашего парфюма голова раскалывается!

Я бы могла принять это, бывает, люди не любят какие-то ароматы, но дело в том, что Бэла… курила сигареты. Не время от времени, чуть-чуть, а курила-курила! Сначала на лестнице, рядом с кабинетом, а после появления запретов спускалась во двор по десять раз на дню. Когда она возвращалась, стойкий запах сигаретного дыма приходил, влетал, въедался в пространство вместе с ней – куда уж до него духам! Вероятно, Бэла была настроена сделать из меня пассивного курильщика, прибавьте сюда то, что Петр тоже курит! Верхняя одежда в шкафу хранила ненавистный для меня запах, чтобы уберечь от него вещи, я часто оставляла свой плащ или пальто на стуле.

– Как вы с Бэлой в одном кабинете сидите? – шепотом спрашивали меня редакционные барышни. – Ругаетесь?

– Нет, все нормально! – улыбалась я в ответ.

И правда, изредка, словно устав от себя, Бэла была откровенной, даже три раза за два года назвала меня Танечкой. Но это быстро проходило, и она чувствовала себя готовой к новым битвам.

Так вот, с Бэлой-то Анжелика Петровна и находилась в приятельских отношениях.

«Вино и мужчины – моя атмосфера!» – поется в известной песне. А обеим подружкам была, как воздух, нужна атмосфера скандала. Если Бэла не громила очередную «бездарность», которая осмелилась писать о парламентских слушаниях; если Анжелика ни с кем не ругалась, а ругалась она порой даже со своими обожаемыми верстальщиками, подруги сами создавали себе настроение. Анжелика вбегала в кабинет и громогласно оповещала Бэлу:

– Представляешь, Петров-то, сволочь такая, написал в социальных сетях про нашу газету, что у нас мизерный тираж!

– Здравствуй, ж-па, Новый год! – отзывалась Бэла.

Сразу возникала интрига, и было на ком «оторваться». Учитывая постоянные виражи в жизни вообще, в экономике и политике в частности, поводов для возмущения можно найти предостаточно, и они неизменно обнаруживались. Поэтому подружки всегда были в тонусе.

Вернусь к урокам, что я усвоила, работая в «Вечернем Западносибирске». Анжелика четко понимала «политику партии», то есть линию, которой должна придерживаться редакция, в и этом контексте её правка была уместна. Но когда я писала о своих впечатлениях, допустим, о концерте известной певицы или о враче «скорой помощи», ответсек и туда запускала свои когти. Мои возражения сводились примерно к следующему:

– Зачем в десерт добавлять перец?

– А мы еще горчички туда! И кардамону всенепременно! – отвечала Анжелика.

Была в редакции отличная практика: еженедельно журналисты по очереди делали обзоры газеты, и коллектив выбирал самые сильные материалы. Даже когда на планерке моя статья признавалась лучшей, а такое случалось не раз, Анжелика хранила упорное молчание, похвалить меня было выше её сил.

Однажды прогремел гром.

– В сегодняшнем номере есть статья, которая написана безобразно, она полностью провальная! – как всегда, на повышенных тонах выступила Анжелика. – Это статья Татьяны Соловьевой.

Сказанное меня ошеломило, обескуражило!

Сейчас я понимаю, что у ответсека просто было плохое настроение, мало ли, может, с мужем поругалась, а тогда её слова резанули по сердцу. Почему «провальная», почему «безобразно»? Да, какой-то абзац, возможно, написан слабо, но чтобы так уничижительно говорить, да еще при всех журналистах.

– Вообще-то статья прошла через секретариат! – насколько могла, твердо сказала я. – Никто самовольно не ставит материал в номер! Её все читали: и второй ответственный секретарь, и редактор.

Анжелика обрушилась на меня с обвинениями. Наверное, в этот день других претендентов на прилюдную порку не нашлось… Меня поразило, что журналисты молчат, никто не сказал ни слова в мою защиту. После планерки, оглушенная, я ушла в свой кабинет, не очень понимая, как дальше работать и общаться с людьми, если они либо трусы, либо считают меня бездарным журналистом.

Даже вечером, дома, я не могла успокоиться. Ладно бы, меня обвинили, что я плохо управляю трактором или бесталанна в подводном плавании. Анжелика ударила по тому, что было для меня значимым. Как я теперь приду в редакцию, как посмотрю в глаза коллегам, которые своим молчанием словно признали правоту Петровны? Проблема не решалась на уровне разума, и через пару часов у меня поднялась температура.

Проболела я тогда больше недели – что-то вроде ОРВИ. Когда я снова появилась на работе, тихая Людочка как раз и поведала о своих, поначалу непростых, отношениях с Анжеликой, о слезах и неуверенности в собственных силах.

– Это пройдет, – говорила она мне, оглядываясь на дверь, – у неё, у Петровны, просто характер такой, вы не принимайте на свой счет.

С тех пор я и решила «не принимать». Не просто дала себе установку, а поняла, прочувствовала: то обидное или горькое, что говорят в твой адрес другие люди, может не иметь к тебе никакого отношения. Ни малейшего! Или же ты задеваешь этих людей, потому что непонятен для них, потому что ты – иной.

А потом был Всероссийский конкурс журналистских работ «Выход есть» – и название-то символичное! От редакции на него послали мою статью про слепого юношу, которая чуть раньше была опубликована в нашей газете.

В конкурсе участвовало 67 регионов. Я заняла третье место, в дипломе, который мне вместе с подарками вручили в Москве, написано: «Лучшая публикация в номинации "Своя чужая боль"».

Мой успех обескуражил Анжелику, еще бы, при любом удобном случае она всячески подчеркивала, что пишу я никуда не годно, а тут – третье место во Всероссийском конкурсе.

– Идите к нашему фотографу с дипломом, пусть он сделает ваше фото! – металлическим голосом, в котором чувствовался скрежет, отчеканила Анжелика. – Да, и информацию подготовьте о конкурсе.

Обо мне напечатали на первой странице – куда деваться?! Это же успех издания.

…Газеты претерпевали непростые времена, ведь люди, особенно молодые, предпочитают интернет. У нас начались разговоры о сокращении штата. В газете «Вечерний Западносибирск» работали всего-то двенадцать журналистов, зато в бухгалтерии – четыре человека. Что уж они там считали с утра до вечера – непонятно. Казалось бы, логичнее сократить бухгалтера! Но редактор думал иначе – уволил одного журналиста. Меня перевели на договор, который продляется ежегодно – если продляется!

Тогда как раз была «горячей» тема о создании доступной среды – для людей с ограниченными возможностями. Я писала про «социалку» и готовила материалы для страницы об инвалидах – эта страница выходила один раз в месяц.

Мои договорные отношения с редакцией по документам заканчивались в феврале. Я зашла к редактору в январе, чтобы узнать, намерен ли он продлять договор.

– Да, конечно! – успокоил меня Иван Анатольевич. – Иди, работай, все хорошо, вон депутаты тебя хвалят! – и по-отечески похлопал меня по плечу.

Через пару дней я пришла на конкурс, который проводился среди инвалидов, и увидела там другую журналистку нашей же газеты, она робко подошла ко мне и смущенно промямлила:

– Меня это… Анжелика Петровна сюда отправила, велела статью написать. Вы скажите, кто тут у них главный, с чего мне начать…

«Ах, Анжелика, чем я тебе так мешаю?» – с раздражением подумала я.

По мобильному тут же набрала ее номер, она сказала:

– А вы у нас больше не работаете!

Пришлось «отлавливать» редактора. Когда он появился, пришла к нему в кабинет:

– Как же так, Иван Анатольевич? Вы меня уверяли, что продляете мне договор.

– Э-э-э… – заюлил редактор, – тут у нас из декрета Галина выходит, она мать двоих детей. Чем я ей должен зарплату платить?

– А что, сумма, которую я получаю по договору, настолько велика? – не выдержав, съехидничала я. – Она покроет все остальные расходы, если вы на ней сэкономите?

– Ладно, иди, я еще подумаю!

Какое там «подумаю», если бал правит Анжелика! И я позвонила Другу, поэту, то есть собственно директору департамента информационной и внутренней политики. Все-таки мы проработали вместе десять лет! Сергей Павлович говорил со мной так, словно мы виделись только вчера. Среди прочего меня очень согрел его мягкий, сердечный тон и слова:

– Мы своих не бросаем!

На другой день меня вызвали к редактору, я поняла, что у него состоялся разговор с директором департамента.

Только вошла в кабинет, поздоровалась, как услышала едкое:

– Ну, что, побежала вчера жаловаться Палычу?

Редактор не затруднил себя приветствием, не предложил мне сесть. Я так и осталась стоять посередине кабинета. Ответила спокойно:

– Нет, не побежала, я просто ему позвонила.

«Свадебный генерал» чуть не задохнулся от злости:

– Да что ты вообразила? Да… кто он вообще такой, кто?

Мне некстати вспомнились Паниковский с Шурой Балагановым, когда они перепирались «а ты кто такой?», я невольно улыбнулась. От этого усатый Анатолич пришел в бешенство, он кричал так, что я была уверена: слышно не только в приемной, но и на всем этаже. Из его спича я узнала много нового о себе и о Сергее Павловиче.

Вот что интересно: я отмечала оскорбительный тон, понимала, что в этой газете мне больше не работать, но ситуация меня не задевала, я словно смотрела фильм, где мужчина орал на женщину, которая стояла перед ним. У меня не было возмущения, горечи, я чувствовала скорее освобождение.

Вышла из кабинета и в течение следующего часа удаляла с рабочего ноутбука свой архив, что-то перебросила себе на флэшку. Собрала личные вещи, безделушки. Оказывается, перевернуть страницу можно легко и быстро, вот я уже отдаю компьютер нашему сисадмину, с которым всегда дружила.

Выхожу на крыльцо редакции, полной грудью вдыхаю морозный воздух. Мне хорошо. Я свободна!

А лицемер-редактор вскоре устроил на работу в газету свою дочь. Нет, она не журналист, для неё выдумали должность, что-то вроде «специалист по продвижению издания в массы».

Потом у Сергея Павловича, поэта и друга, вышла в свет новая книга стихов, он пригласил меня на презентацию. Тут же нарисовался Анатолич, пришел вместе с журналистом «Вечернего Западносибирска», чтобы, так сказать, лич-чно засвидетельствовать директору департамента свое почтение. Наверное, все-таки вспомнил, «кто он такой»! Подошел к Сергею Павловичу разлить вокруг побольше елея:

– У вас новый сборник стихов вышел – какая радость! Может быть, скажете несколько слов для нашей газеты, вот Ирочка со мной пришла, она напишет!

Проходя мимо редактора, я не удержалась – сказала громко и коротко:

– Старый лизоблюд!