Текст книги "Туда, где свет"

Глава 4
Много журналистики

…А писательское собрание продолжается. Меня начинает беспокоить молчание Сергея Павловича Новоселова, который Друг, то есть я полагала, что друг. Он не проронил ни слова, и такое впечатление, будто вообще не собирается говорить.

Не поднимаясь со всего места, тихо и довольно вяло начинает рассуждать Константин Святославович, наш Философ, по образованию, профессии и по духу:

– Татьяна… э-э-э… неплохо пишет, весьма неплохо, вот и Владислав Петрович Рябинин хвалит её, а к нему мы, безусловно, должны прислушаться, безусловно! Но понимаете… э-э-э… почему она смотрит на Запад? Зачем в одной из повестей действие происходит в Париже? Патриотизм, знаете ли, штука такая, его никто не отменял. А у Соловьевой в повести собор Нотр-Дам появляется в нескольких сценах. Так что не знаю, не знаю, можем ли мы, так сказать, взять на себя… э-э-э…ответственность и… рекомендовать Татьяну…

– Ну вот, начал за здравие, а кончил за упокой! – смеется Михаил Романович.

Атмосфера же постепенно накаляется! Было бы любопытно наблюдать за ситуацией со стороны, но я-то внутри, точнее, в центре этого круговорота!

С какой силой одни ругают мои повести, с той же или еще большей силой и страстью другие их отстаивают! Словно раскаленные стрелы летают по залу!

– Мне рассказы и повести Татьяны не понравились, читать было неинтересно, всё, точка! – категорично заявляет еще одна Валентина, подружка Чертановой.

– Это не аргумент: «мне не понравилось»! – резко отвечает ей Сергей Викторович. – Я знаю людей, которым Булгаков не нравится, один мой знакомый четыре раза начинал читать «Мастера и Маргариту», но так и не смог закончить, говорит «написано скучно». Но это не значит, что Михаил Афанасьевич плохо пишет! Вы конкретно скажите, чего вам не хватило!

– Повесть «Искушение» затянута! – звонко настаивает поэт Ангелина, словно ей, с именем от слова «ангел» претит всякий разговор о грехах и искушениях.

– Да где же «затянута»? – горячится Михаил Романович. – Наоборот, написано динамично, чувствуется внутреннее напряжение, и мне, как читателю, интересно, что дальше! А стихи еще больше раскрывают душу героини, и многое становится понятно. Разве вы, как женщина, не чувствуете? Там есть… состояние тревожного наслаждения!

– А зачем вообще в повести – стихи? – перебивает Ангелина. – Пусть Татьяна уже выберет: стихи или проза!

– Слушайте, вы ерунды-то не говорите! – не выдерживает Сергей Викторович. – Если у человека получается и стихи писать, и прозу, почему он должен «выбирать»? Лермонтов поэт? А зачем он написал «Героя нашего времени»? Низзя было этого делать! – откровенно смеется Сергей. И продолжает: – Вообще, на мой взгляд, эти критерии устарели – принимать человека в Союз писателей только как поэта или только как прозаика. У нас есть поэты, которые потом начинают писать прозу. Ну, давайте им запретим, что ли! Мы знаем прозаика – Юрия Полякова, а ведь сначала он издал два сборника стихов, его, по-моему, и в Союз писателей как поэта приняли. Уже после появились его знаменитые повести…

Облаком возникает общий шум, и чтобы перекрыть его, Михаил Романович говорит громко, почти кричит:

– Кого тогда принимать, если не Татьяну?!

У меня появляется ощущение, будто поэты-писатели говорят о разных людях, а не обо мне одной, о разных книгах, настолько противоположны их суждения! Одни пылко меня защищают, другие остервенело пытаются укусить.

– Для чего Татьяна цитирует в своей книге девяностый псалом? – срывается на любимый фальцет Валерий Садовников. – Хочет показать, что умная, начитанная?

Отмахнувшись от него, Михаил Романович продолжает:

– Повести глубокие, автор – тонко чувствующий человек. У одних людей есть чувства, но они не могут, не умеют их выразить словами. Другие неплохо пишут, но у них… нет чувств. У Татьяны есть и чувства, и умение донести их до читателя, живо, проникновенно!

– Мне не хватило художественного языка! – настаивает Классик, Сан Саныч Говоров. – А Достоевский говорил, что писатель – это человек, который может писать художественно! У Татьяны же много журналистики.

– Да о чем вы? – с жаром говорит Елена Русакова. – У нас добрая половина писателей и поэтов – журналисты, хоть Вадим Леонидович, хоть Виктор Пороховщиков, хоть Сергей Павлович. И потом, это, наконец, смешно! Журналистов обвиняют, что они писатели, то есть много разглагольствуют; писателей порицают, что они журналисты, будто само слово «журналист» ругательное!

– Между прочим, Константин Симонов был журналистом! Сергей Довлатов тоже!

– Еще я хотела добавить про слог, про язык! – опять вступает в спор Елена Русакова. – Вы удивитесь, но Александр Сергеевич Пушкин сказал, цитирую: «Что касается слога, то чем он проще, тем будет лучше. Главное: истина, искренность»! Или вспомните его роман в стихах, она наизусть декламирует:

«Онегин – добрый мой приятель – родился на брегах Невы,

Где, может быть, родились вы или блистали, мой читатель» …Пробегитесь по тексту «Евгения Онегина», там нет огромного числа выразительных средств, которые спорят друг с другом, нет большого количества эпитетов, зато есть увлекательный рассказ, есть чувства!

– А знаете, что говорил Джон Стейнбек? – снова вмешивается Михаил Романович. – «Писательство – вещь простая. Из двух фраз следует выбрать ту, что короче; из двух слов – то, что проще; из двух описаний – то, что яснее». Поняли, да?

– Я подумал, – снова поднимается с места Сергей Викторович, – если бы сейчас здесь обсуждали первые повести Юрия Полякова, вы бы его, наверное, не приняли в Союз писателей. Во-первых, у него книжки небольшие, помните? Страниц на сто, не больше – «Апофегей», «ЧП районного масштаба». Там нет длинных описаний, зато все ёмко, точно, хлестко, как у хорошего журналиста, только иронии гораздо больше! Вы бы тоже, Александр Александрович, сказали, что не хватает художественного языка? А возьмите еще одну повесть Полякова – «Парижская любовь Кости Гуманкова», там вообще, о ужас, расписаны прелести жизни за границей, в Париже, где в магазинах всё есть, где за четыре стихотворные строчки поэту дают премию пять тысяч евро. Вы бы, – жест в сторону Философа, – заодно обвинили Юрия Михайловича в отсутствии патриотизма?

– Кому не хватило художественности? – спрашивает Михаил Романович. – Такое впечатление, что вы не читали! Повесть «Прибежище мое и защита моя» метафорична, она вся – метафора, где события ложатся на канву девяностого псалма. Героиня словно проверяет его истины своей жизнью, и даже части повести названы строками из этого псалма. А каждая глава – некий урок, который она проходит, чего ты, Валера, как видно, не понял, – обращается он к Садовникову. – Да что попусту сотрясать воздух «мнениями», давайте уже текст посмотрим, откроем любую страницу, а лучше первую!

Я успеваю подумать: «Наконец-то хоть один человек напрямую обращается к моей повести, без невнятных или огульных обвинений, замечаний!»

Михаил Романович берет в руки книгу, читает:

– «Живущий под кровом Всевышнего, под сению Всемогущего покоится!» – такими словами начинается девяностый псалом. А как это – жить под кровом Всевышнего? Существование мистично. Наполнено любовью. Пронизано тайнами. Открыто для всех тех, кто умеет видеть, чувствовать, слышать. Небесный свет ведет нас по жизни, но сколько нужно пройти, чтобы отыскать дорогу к себе – к своей душе, к Творцу! Есть такое выражение «за гранью возможного», а правда в том, что у возможного нет никаких границ. Неисповедимы пути Господни – принимаем мы это или не принимаем!

Михаил Романович делает паузу, обводит глазами зал, спрашивает:

– И где здесь, по-вашему, журналистика? Это художественное произведение, я бы сказал, повесть о Пути женщины, исповедь.

И он зачитывает еще несколько строк, которые погружают в самое начало истории мной же созданной Марины.

…Некоторые читательницы спрашивали меня после прочтения книги: «Зачем вы заставили свою героиню пройти через столько испытаний?» Отвечаю: «Разве вы знаете хотя бы одного человека, в чьей жизни не было трагедий, разочарований, преодолений?» Но лучше на страницах книги об этом поведает сама Марина…

Глава 5
«На руках понесут тебя»

Все начинается раньше рождения, гораздо раньше. Говорят, душа сама выбирает себе тело, родителей, семью, судьбу. Если это так, – думала я, – почему моя душа выбрала себе такую жизнь? Почему? Чтобы хоть немного понять, мне пришлось…

Вот об этом я сейчас и расскажу. Марина – так меня зовут.

…Случилось, что мама не собиралась рожать второго ребенка – меня. Сестре было всего четыре года! Не знаю всех нюансов, просто мама мне потом рассказывала, что хотела избежать рождения будущего малыша. Ее отговорила врач, мол, пусть растут два ребеночка – это так замечательно!

Роды у мамы были очень трудными. В далекую заснеженную деревню не смогли приехать врачи, потому что двое суток мела пурга. Мама измучилась, и я смутно могу себе представить, какие эмоции она испытывала по отношению к ещё не родившемуся ребенку – ко мне.

Меня принимали бабушки-повитухи. Их мудрость и мудрость природы открыли дорогу в этот мир. Все разрешилось благополучно – меня запеленали и уложили в кроватку, оставшись хлопотать около мамы. Но плохо перевязали пуповину. Я истекала кровью, и эту кровь увидела моя любопытная сестренка, которая вертелась возле кровати. Она и позвала взрослых. Едва успев прийти на Землю, я чуть было не ушла! Господь хранил меня.

Мне рассказывали, что в первые месяцы жизни я плакала, почти не переставая. Понятно, что все окружающие устали от моего крика, особенно мама, которой приходилось все время качать меня на руках. Может быть, я протестовала против того, что здесь меня не ждали, может быть, хотела сказать что-то – Бог весть.

Потом, конечно, плакать я перестала. Говорят, была очень забавной. И с ранних лет – спокойной и рассудительной. Редко капризничала, уступала своей сестре. Но вот странность: сама я почти не могу вспомнить своего детства. Оно вообще испарилось куда-то. Вижу себя уже с того времени, когда ходила в школу.

Не знаю почему, но я мало помню нежность со стороны мамы и папы. Разумеется, она была, но невозможно объяснить, отчего я ее забыла… И в старших классах школы я была отстраненной от родителей, не делилась секретами с мамой. Конечно, мама и папа любили меня, я убеждалась в этом много раз на протяжении жизни.

…Потом пришла вузовская пора, я поступила в университет. Стала совсем самостоятельной, каждое лето ездила в стройотряд, работала на стройке. А еще занималась в театре миниатюр. Вот там-то я и познакомилась с Павлом! Он был талантливым юношей, из хорошей семьи. Высокий, красивый, обаятельный, играл на гитаре, прекрасно пел, сочинял стихи.

Паша в меня влюбился, и, кажется, всерьез!

Вместе на репетициях театра, вместе после репетиций, на концертах. Знакомые говорили о нас: «Какая красивая пара!» Однажды Павел объяснился мне в любви. Это было немножко неожиданно и приятно, не более того. Позже он сделал мне предложение. Я ответила уклончиво, сказала, что мне дорого его внимание и его чувства, но лучше пока подождать.

Была весна, и Паша предложил мне руку и сердце во второй раз. До сих пор не пойму, что на меня нашло. Впрочем, понять несложно: Весна. Поэзия. Чувства. Желание любви. Самой любви не было, но мне слишком сильно хотелось ее испытать!

Было просто очарование минутой и этим юношей. Я сказала: ДА!

Начались приготовления к свадьбе. Паша уехал на практику. Мы с родителями выбирали ресторан для торжества, я бегала на примерки свадебного платья, писала приглашения. Все было классно! До назначенного бракосочетания оставалось три дня, когда мой жених вернулся с практики.

Вечером я пришла домой, и мама улыбнулась мне:

– Для тебя есть сюрприз!

Из соседней комнаты неожиданно появился Павел, стремительно подошел и крепко меня обнял:

– Я так соскучился!

В этот трогательный момент я вдруг всем сердцем почувствовала: не люблю этого мужчину, совсем не люблю.

Честно говоря, я пришла в ужас! – Колечки куплены, платье сшито, гости приглашены. Что же делать? Я старалась найти ответ, искала и обозначала Пашины достоинства: умный, добрый, ласковый, обаятельный.

Конечно, все в нем было. Но, Господи, положительных черт оказалось совсем недостаточно для любви. Для того, чтобы просто сказать себе: да, я хочу быть с этим человеком. Да, мне так с ним хорошо.

Куда уж там! Если даже от его поцелуев я была не в восторге. А впереди маячила брачная ночь, точнее, много ночей сов местной жизни.

Наверное, по малодушию я ничего не сказала маме и папе. Да и как объяснить?! Мол, простите, ошиблась немного, свадьбу надо отменить, гостям дать отбой! К тому же я точно чувствовала, что Павел любит меня. Может, я привыкну? Не зря же говорят: стерпится-слюбится.

Вселенная не прощает неискренности, она исполняет идущие от сердца желания. Но тогда я еще не знала этого закона жизни.

Поэтому точно в назначенный час на вопрос: «Согласны ли вы стать женой?», пугаясь своей твердости и спокойного голоса, ответила: «Да!»

Свадьба была как свадьба! Только вот… Пашин друг, тоже Павел, и его невеста подали заявление вместе с нами, и сочетаться браком должны были в этих же числах. Жених передумал и просто исчез… Объяснил невесте по телефону, что ему еще рано жениться, что, наверное, это не любовь.

Ах, какой знак был мне дан! Но при всех внутренних метаниях я не поняла подсказки свыше. Поэтому «отбывала» свадьбу, принимала подарки, слушала тосты. Потом, оставив гостей развлекаться, мы поехали домой к жениху, то есть уже к мужу, взяв с собой много-много цветов.

Дома я расставила их по вазам – благородные розы – белые, алые, бордовые! Разноцветные легкомысленные астры, строгие гладиолусы! Цветы помню хорошо, а еще помню, как мы с моим новоиспеченным супругом сидели среди всего этого великолепия.

Все-таки Павел был очень романтичным. Когда я захотела переодеться и умыться, а у меня был красивый макияж с блестками, мой юный муж сказал:

– Подожди! Побудь еще в белом платье, с прической, ты такая необыкновенная!

Праздник – это хорошо, но не получается долго жить в блестках, в фате и подвенечном платье.

Буквально пару дней спустя мы отправились в свадебное путешествие. Я очень старалась быть веселой и нежной, что давалось мне нелегко. Через неделю «семейного счастья» я отправила своей подруге телеграмму: «Бывают безвыходные ситуации!»

Наверное, не нужно говорить таких вещей. И думать так было разрушительно, прежде всего для меня. Можно пожить вместе, привыкнуть, постараться найти что-то общее, объясниться с Пашей, развестись, да мало ли выходов! Но я по своему максимализму считала, что не могу причинить ему боль, не могу вернуться к своим родителям.

Порой мы сами своей искренностью или неискренностью творим реальность.

После свадебного путешествия мы приехали домой. Я продолжала учиться, Павел тоже. А еще он подрабатывал, значит, времени для общения было мало. Или все-таки много? Я очень старалась полюбить своего мужа. Затея интересная, но странная: никто до сих пор не понял, откуда появляется любовь и куда она исчезает. Все чаще мне в голову приходила та же фраза: «Бывают безвыходные ситуации!»

Буквально через полмесяца я заболела. Сначала это была ангина с высоченной температурой, а спустя какое-то время началось осложнение. Не буду вдаваться в подробности диагноза, он оказался слишком серьезным. Один врач отправлял меня к другому. Потом мы с мамой ездили на консультацию в областную больницу. Нам сказали, что, как бы это помягче выразиться, они не могут мне помочь! Уже не могут. Даже если я и останусь жива.

Хорошенькое «зеркало» получилось: вы хотели безвыходную ситуацию? Вот она, пожалуйста! Оставалось все меньше шансов на положительное разрешение проблемы. В больницу меня не брали. Я была дома у мамы и папы. И однажды к нам в гости зашел друг семьи, известный в городе врач, Юрий Петрович. Он увидел меня, точнее, осмотрел и спросил родителей:

– Что же вы раньше ко мне не обратились?!

На другой день меня положили в клинику, где он работал.

Несомненно, Юрий Петрович был талантливым врачом. Он просто доктор от Бога. Это последнее обстоятельство и решило мою судьбу. Наверное, снова мне было суждено остаться здесь, на этом удивительном свете!

Лечение длилось долго – полтора или даже два месяца. И все это время со мной рядом была мама – низкий ей поклон.

Когда меня выписывали из больницы, мой доктор объяснил, что поскольку заболевание было серьезным, мне пока нельзя иметь детей. Я приняла это к сведению и не огорчилась.

Пока я болела, вопрос с моим замужеством решился практически сам собой! Супруг меня не посещал, не знаю почему.

Все-таки жизнь – мудрая штука. И мой брак распался довольно просто. Мы только сходили потом с Пашей в ЗАГС, написали заявления, что, мол, не сошлись характерами. И нас развели.

Глава 6
Не убоюсь зла

Со времени моей болезни пролетел год.

В этот период произошло важное в моей жизни событие – я приняла Крещение. Причем в церковь пришла спокойно, не в душевной смуте, не в печали! Можно сказать так: я пришла на свет Любви. И заметила еще тогда: глаза священников, глаза истинно верующих очень ясные. Они светятся любовью.

В тот день с утра мой замечательный доктор и мой спаситель Юрий Петрович осмотрел меня и сказал:

– Поздравляю, Мариночка! Ты полностью здорова. Можешь заводить семью, можешь рожать ребенка.

Счастливая, я поблагодарила его и побежала на работу.

В ту пору я трудилась секретарем-референтом в одной фирме. Дел было много, впрочем, как обычно. И вот в разгар рабочего дня, когда почти непрерывно звонили телефоны, мне в голову пришла отчетливая мысль: надо написать завещание.

Странная до абсурдности, эта мысль не оставляла меня. Уступая внутреннему голосу, я села за пишущую машинку и в двух экземплярах напечатала. Да, именно завещание, хотя это было довольно дико!

Написала, что, если со мной что-нибудь случится, прошу, чтобы мои дневники, личные записи, стихи, которые хранятся там-то, разобрал, часть сжег такой-то человек. Далее сделала еще несколько распоряжений. Поставила дату, подпись.

Один экземпляр «завещания» (бред какой-то!) я оставила в ящике стола, на работе, другой, когда рабочий день закончился, отнесла домой и положила в свою тумбочку.

В те дни я готовилась к исповеди, а в последовании ко святому причащению читаются определенные псалмы. Мне всегда нравился 22-й псалом: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты, Господи, со мною; Твой жезл и Твой посох – они успокаивают меня».

Слова эти я помнила наизусть и часто повторяла.

Вечером того же дня, знаменательного дня, потому что мой доктор сказал, что теперь я абсолютно здорова, мне понадобилось выйти из дома по делам, буквально на час-полтора. Была зима, морозно и темно, хотя всего семь часов вечера. Я положила в карман нож – кто-то из друзей подарил мне его: жмешь на кнопочку, и лезвие стремительно выбрасывается. Полукриминальная игрушка, но я подумала: уж несколько секунд всегда будут в запасе, чтобы успеть вытащить нож и нажать на кнопку!

С делами управилась быстро и пошла домой по вечернему городу. Мороз «прихватывал» уши – шапочка-то была больше для красоты, чем для тепла.

До моего дома оставалось каких-то пять минут ходьбы. Я свернула во дворы, прикрывая рукавичками уши. Шагов за собой не слышала.

Внезапно что-то заставило меня оглянуться. И я оказалась лицом к лицу с незнакомым мужчиной.

Про «лицо» я говорю к слову. Выхватила взглядом только его глаза, этого было достаточно. В этих жутких глазах я прочла приговор себе.

Рассказывать долго – на самом деле все происходило в доли секунды. Отчетливо помню две свои мысли: первая – завещание лежит дома. Вторая – я не успеваю вытащить нож. И точно – я не смогла даже отшатнуться – мужчина сразу ударил меня в лицо, с правой руки. Удар был такой сильный, что я упала, стукнувшись затылком. К счастью, не потеряла сознание.

Шапка и сумка отлетели в сторону, но мужчина даже не пытался взять их, он бил меня ногами, стараясь почему-то попасть в голову. Наверное, я закричала – не знаю. Кажется, закричала. Я отбивалась от него руками и ногами. Еще инстинктивно закрывала лицо.

Вдруг мужчина прекратил меня избивать. Я постаралась сесть на снегу – у меня это получилось, увидела, что он убегает в темноту. Буквально спустя минуту из подъезда выскочила женщина и бросилась ко мне, помогла подняться, подобрала сумку, шапку, повела в подъезд. Кровь заливала мне лицо.

Женщина вела меня к себе в квартиру, по дороге рассказывая, что чуть раньше вышла на балкон и увидела, что какой-то, как она выразилась, подонок, избивает меня. Она громко крикнула ему, что муж уже вызывает милицию. Поэтому мужчина и убежал. Бесстрашная женщина кинулась на улицу посмотреть, что со мной.

В квартире моей спасительницы, в ванной комнате, я попыталась смыть кровь с лица, но меня так качало, что это плохо удавалось. Случайно глянула в зеркало. Ужаснулась бы, но сил на это не было. Наверное, тот человек ударил меня «печаткой» – под левым глазом были ранки! Хорошо, что глаз целый! На лбу и на подбородке – следы от ударов ботинками.

Мало что соображая, я села на пол в ванной комнате, стараясь ничего не испачкать кровью. А моя спасительница уже набирала номер «скорой».

Приехавшая бригада забрала меня в больницу. Оказали помощь, сделали рентгеновские снимки. Сотрясения мозга не было, нос не сломан.

Когда мужчина-врач сказал мне об этом, я в ответ начала с жаром ему объяснять:

– Как мне повезло! Вы представляете?! Тот человек, который меня избивал, мне даже ничего не сломал! Какая я везучая!

Врач с неподдельным изумлением уставился на меня:

– Вы себя в зеркало-то видели?! Вам же теперь недели три никуда выйти нельзя будет. Вас даже черные очки не спасут. Хотя это весьма экстравагантно – ходить зимой в темных очках.

Милый, добрый, умный доктор! Вы же ничего не знаете про завещание. Вы не видели глаза того мужчины, в которых я успела за миг прочесть так напугавшее меня слово «смерть».

На другое утро к нам домой пришел следователь. «Скорая помощь» всегда сообщает милиции о подобных происшествиях. Родители, конечно, были в ужасе от того, что случилось. От моего вида, конечно, тоже. А я? Я чувствовала себя счастливой! Достала из тумбочки завещание и порвала его на мелкие кусочки.

Мне еще долго снились глаза того мужчины. Лица его я не вспомню, но глаза! Они будто горели огнем преисподней. И, обжигаясь, я вскрикивала ночью от страха и боли. Потом, окончательно проснувшись, шептала: «Это сон, всего лишь сон!»

Но завещание, смертный приговор и Рука Всевышнего, отведшая беду, – все это было. Не забыть, не зачеркнуть!

С тех пор я никогда не ношу с собой нож. И меня не посещает идея написать завещание.

* * *

…Мое второе замужество было осознанным шагом, если, конечно, браки по любви бывают осознанными. В пору расцвета чувств мы, скорее всего, видим то, что хотим видеть. И наш избранник тоже дорисовывает нас, сообразно своему идеалу. Реальными, настоящими мы раскрываемся друг другу значительно позже.

Моего второго мужа звали Вадим, и мы прекрасно находили общий язык. Я искренне могла сказать себе: да, я люблю этого человека.

Когда узнала, что жду ребенка, была очень счастлива.

Мне нравилось, что Вадик не стеснялся меня, даже когда моя беременность стала очень и очень заметна. Мы везде ходили вместе, гуляли, шутили, смеялись.

Родилась желанная дочка, назвали ее Светочкой! Отчасти потому, что ребенок всегда приносит свет, к тому же имя очень легкое, радостное!

В 90-м псалме сказано:

«Свет и ограждение – истина Его». А у меня есть и Свет, и дочь Светлана – живительный источник.

Лет пять все шло отлично. Вадик много времени проводил с дочерью, возился с ней, ходил гулять, разговаривал, учил ее читать.

Потом школьный друг моего мужа устроил его на работу в свою фирму. У нас стало намного лучше с финансами. Теперь мы могли покупать не только вещи, но и бытовую технику. За новеньким телевизором в квартире появился компьютер. А дальше планировалась машина.

Но мой любимый супруг стал все чаще приходить домой нетрезвым! То они с партнерами встречались, то договор подписали, то соглашение обговаривали. Ах, как банально!

Время шло, и я отмечала, что ситуация осложняется, прежде всего тем, что в пьяном виде Вадим становился агрессивным. Он был мнительным, выяснял отношения, искал в моих ответах подвоха. Его невозможно было просто уложить спать. Он бродил по квартире, а если Светочка уже спала, стоял над ее кроваткой и смотрел на нее. Меня это очень беспокоило, даже пугало, но я никогда не устраивала скандалов, разборок, особенно если Вадим был пьян. Потом, на другой день, говорила с ним, просила сократить число поводов для «возлияний». Он соглашался со мной. И все повторялось.

Однажды муж вернулся домой, когда я стирала белье в ванной. Через несколько минут услышала плач дочери и примчалась в комнату. Насколько я поняла, Вадик подбрасывал Светочку и поймал как-то не очень удачно, она ударилась. Я наклонилась к ребенку, успокоила, взяла дочь на руки, а потом подняла глаза на мужа. Сомневаться не приходилось – после работы они снова что-то «отмечали», причем очень интенсивно.

– Вадим! Ты пьяный! – невольно вырвалось у меня.

Позже он скажет мне, будто ему послышалось: «Ты свинья!»

Я стояла спиной к шкафу и видела, как муж заносит кулак для удара. Светочка была у меня на руках. Я словно оцепенела и даже не пыталась уклониться.

До сих пор не знаю, могу только предполагать, Кто отвел от меня удар. Вадим саданул по шкафу, даже костяшки пальцев себе повредил. Я выскочила в прихожую. Так, а куда бежать? Я в халатике, Света тоже легко одета, а на улице зима.

Этот случай положил начало новому этапу семейной жизни. Я стала бояться мужа, хотя еще надеялась, что все изменится, ведь он любит меня и дочь. Мне очень хотелось сохранить семью. С Вадимом разговаривал мой отец, и муж пообещал прекратить пьянки, он много раз обещал это и мне. Так прошло около года.

Ничего не изменилось. Вадим мог забыть забрать дочь из детского сада или, того хуже, приходил туда нетрезвым. Но особенно страшными были для меня ночи. Я чувствовала, когда именно муж придет домой. Даже если это было в два часа пополуночи, точно знала, что сейчас раздастся звонок в дверь. А дальше? Вадим слонялся по квартире, иногда поджидал меня за каким-нибудь углом, чтобы напугать, – шутки у него такие. Он мог принести шампанское и настаивать, чтобы я пила с ним именно ночью или на рассвете.

Разглядывал спящую Светочку, а я не знала, как увести его от детской кроватки.

Эти ночи стали для меня бесконечными. А потом случилось вот что.

Мы с дочерью были в гостях у моих родителей, вернулись вечером. Я открыла дверь своим ключом, вошла и остолбенела.

На диване спал какой-то незнакомый мужчина, по полу была разбросана еда, в кресле дремал мой муж. Я заглянула в спальню и увидела на нашей постели собаку – бультерьера, который на меня зарычал.

Честно говоря, я пришла в ужас! Что делать? Будить Вадима или второго мужчину? Они явно были пьяными. А тут еще злющая собака!

Светочка вошла за мной и теперь, испуганная, стояла рядом. Я улыбнулась дочери, сказала:

– Вот я сейчас включу тебе телевизор, садись и смотри мультфильмы!

Усадила дочь. Разбудила незнакомого мужчину. Он оказался вполне вменяемым, объяснил, что они с Вадимом приятели, даже стал извиняться. Страшная собака бультерьер принадлежала ему. Он согнал ее с постели, пристегнул к ошейнику поводок. Потом нам удалось разбудить моего мужа, который тут же потребовал «продолжения банкета». Остановить его было невозможно! И ему явно хотелось показать приятелю, кто хозяин в доме. Пьяный бред во всей красе!

Светланка молча сидела перед телевизором, даже не оборачивалась на крики отца. Я подошла к ней и заглянула в лицо. По щекам моей дочери бежали слезы, но, наверное, она боялась показать, что очень напугана. Только тихо смахивала ладошками слезинки со щек и подбородка. Я почувствовала себя предательницей. Господи, да зачем выяснять что-то с этим пьяным мужчиной? Стоит ли он Светочкиных слез?

Именно тогда я поняла, что уйду от Вадима. Одела Свету, и мы поехали на ночь глядя к моим родителям, которые всё поняли и поддержали меня. Формальности с мужем оговорили позже. После развода я почувствовала огромное облегчение. Можно быть веселой, ничего не бояться, радоваться жизни, спокойно спать по ночам.