Текст книги "Ты, я и Париж"

– Клементина! – дед хотел что-то сказать, но она не стала слушать, выбежала на улицу.

Полдня Тина просто бродила по городу. Слез не было, они выгорели вместе с ее душой в тот самый момент, когда тетенька-гинеколог с неискренней улыбкой сказала: «Твой дед очень опасается за твое физическое и моральное здоровье. Давай-ка, милая, раздевайся, посмотрим, как далеко ты зашла». Еще утром, всего каких-то пару часов назад, Тина была чистой влюбленной девочкой, но после этих слов, прозвучавших как приговор, она вдруг окончательно поняла, как оправдать надежды деда. Все эти семнадцать лет он ждал, когда же она перестанет быть хорошей девочкой, когда оступится и станет наконец такой, какой он хочет ее видеть: распутной, грязной, неуправляемой. Она оступилась, и он теперь сможет ненавидеть ее с чистой совестью, без всяких оговорок и «если».

К вечеру ноги сами принесли ее в старую котельную. Мишка был на месте, возился с разобранным радиоприемником.

– Привет, – Тина села на продавленный тюфяк.

– Что ты тут делаешь, Паутинка? – Мишкино удивление было понятно, раньше Тина наотрез отказывалась приходить в это не слишком симпатичное место.

– Вчера ты просил, чтобы я подумала. – Она сняла свитер, зябко поежилась. – Все, я подумала…

Тина прожила в старой котельной три дня. Мишка, счастливый и напуганный одновременно, принес ей теплых вещей и еды. Из-за нее он прогулял училище и даже послал к черту своих братанов, посмевших возмутиться, что в их норе обосновалась баба. Мишка заботился о ней и говорил всякие глупости о том, что они обязательно поженятся, потому что теперь, когда Тинка-паутинка «пострадала из-за любви к нему», он за нее в ответе и не даст ее в обиду никому, особенно этому старому козлу, ее деду.

Утром четвертого дня Мишка ушел за едой и не вернулся, а вечером в ее убежище явился дед. За те дни, что они не виделись, он постарел, из крепкого, поджарого мужчины вдруг превратился в дряхлого старика.

– Пойдем домой. – Он присел на деревянный ящик, служивший в котельной табуреткой.

– У меня нет дома. – Тина покачала головой.

– У тебя есть дом, пошли.

– А где Мишка?

На лице деда промелькнула и тут же исчезла гримаса отвращения.

– Этот… – он запнулся, – твой приятель в милиции, дает показания.

– Показания?! – Тина не верила своим ушам.

– Клементина, ты несовершеннолетняя. Он знал это и все равно…

– Что – все равно?! – Она резко встала, отошла к противоположной стене. – Переспал со мной?

– Да, – дед больше на нее не смотрел, сцепил узловатые пальцы в замок, рассматривал трещинки на штукатурке, – и ты должна меня понять…

– А я не желаю тебя понимать! Я хочу, чтобы ты забрал свое заявление и оставил нас в покое!

Он долго молчал, обдумывая ее слова, а потом сказал:

– Хорошо, я заберу заявление, но ты вернешься домой и перестанешь общаться с этим… со своим приятелем. Выбирай.

Теперь долго молчала Тина. Она знала своего деда и верила, что он, не задумываясь, осуществит свою угрозу. И тогда Мишку посадят, не посмотрят, что он тоже еще несовершеннолетний, не поверят ни единому ее слову. Она не хотела, чтобы из-за нее Мишка попал в колонию. Она хотела, чтобы он закончил учебу и получил на восемнадцатилетие заветный мотоцикл, и жил счастливо и без сожалений. Все это возможно, если она примет условия деда…

Тина решилась:

– Хорошо, я пойду с тобой.

– Домой. – Ей показалось, что голос деда дрогнул.

– Я пойду с тобой, куда скажешь, после того как ты заберешь заявление.

Они оба сдержали свои обещания. И неизвестно, кому было хуже: деду, переступившему через собственные принципы, или Тине, отрекшейся от своей самой первой любви.

Мишка не хотел ее понимать. Его, дурака, не страшила ни милиция, ни тюрьма. Он считал себя неуязвимым, но Тина знала: если она даст слабину, дед не простит и жестоко накажет. Поэтому ей пришлось быть сильной и сказать, глядя прямо в растерянные Мишкины глаза, что она его больше не любит. И не просто сказать, а сделать так, чтобы он поверил. Пришлось улыбаться мерзкой улыбкой и назвать его слабаком и тряпкой.

Мишка поверил, посмотрел разочарованно и брезгливо, процедил сквозь зубы:

– Ты еще пожалеешь.

Тине вдруг показалось, что на белесых ресницах дрогнула слезинка. Нет, только показалось. Мишка ушел, а она вернулась в то место, которое когда-то считала своим домом, к старику с затравленным и одновременно решительным взглядом, которого когда-то считала своим дедом…

Мишка ушел, а дворовая шпана, его братаны, решили отомстить за его поруганную честь. Тину подкараулили поздно вечером в подворотне и избили до полусмерти. Забили бы и до смерти, если бы их не спугнула баба Люба. Потерявшую сознание девушку отвезли в больницу, а на следующее утро у деда случился инфаркт…

Она выздоравливала быстрее. Несмотря на тяжелое сотрясение мозга, ушиб почки и переломы ребер, Тина встала на ноги раньше деда. Его коллеги говорили, что он сильно сдал за последнее время, но Тина, всматриваясь в погасшие дедовы глаза, понимала – он не сдал, он сдался. Всю жизнь вел никому не нужную, непонятную борьбу с самим собой, черпал силы в этой бессмысленной битве и вот, когда бой закончился, потерялся. Впервые в жизни Тине стало его жалко. Впервые в жизни она посмотрела на деда глазами повзрослевшего человека и поняла его. Простить не смогла, даже и не пыталась, но и понимание дорогого стоило.

Может быть – даже скорее всего – дед не любил ее, но он о ней заботился: не оставил в детдоме, кормил, одевал, учил. И изо дня в день, глядя на внучку, видел в ней убийцу своей дочери. Страшно. Маленький персональный ад. Сам себе судья, сам себе палач…

Дед умер на следующий день после выписки из больницы. Он умер, а Тина вдруг поняла, что теперь осталась совсем одна.

Она не плакала, когда увидела стеклянный, неживой дедов взгляд. Не плакала, когда сбежались соседи, когда тело забрали в морг, когда обычно резкая и нетерпимая Эмма Савельевна отпаивала ее обжигающе горячим чаем и называла «бедным ребенком». Тина заплакала только однажды, в канун похорон, когда увидела, что на деде надет тот самый связанный ею несколько лет назад свитер.

– Чудак человек, – баба Люба, трезвая и от этого неожиданно торжественная, погладила деда по пергаментной щеке. – Лето на улице, а он велел, чтобы его после смерти обязательно в этот пуловер обрядили. Даже слово с меня взял, – она всхлипнула, а Тина разревелась в голос.

Похороны она не запомнила: много людей, много слез, много слов, гулкий стук падающей на крышку гроба сырой земли, поминки для соседей и самых близких, ночь без сна, тихий скрип половиц в осиротевшей квартире, окно, распахнувшееся настежь невесть откуда взявшимся сквозняком. Тина не боялась. После того как она увидела свой свитер, страх и боль ушли, оставив вместо себя тихую печаль и горечь сожалений. Дед тоже сожалел, она точно это знала: по тоскливому поскрипыванию половиц, по беспокойно мечущимся на стене теням. Он не хотел уходить, не хотел оставлять ее одну.

– Не бойся, – сказала Тина в пустоту, – я справлюсь…

* * *

Ее собирались отдать в детский дом. Тетки из социальной службы с одинаково равнодушными лицами и бесцветными глазами одинаково разводили руками и говорили, что Тина несовершеннолетняя и что устройством ее дальнейшей судьбы теперь займется государство. Теток из социальной службы не волновало, что через семь месяцев Тине должно исполниться восемнадцать, что на носу выпускные экзамены и вообще она может прекрасно сама о себе позаботиться. Тетки действовали строго по инструкции…

В тот день Тина твердо решила, что убежит. Ее даже волоком не затащат в детдом. Не на ту нарвались!

У нее были деньги, много денег – дед никогда не скрывал от нее, где хранит сбережения – этого должно хватить, чтобы продержаться до совершеннолетия. Как и где она будет жить, Тина не думала. Сначала побег, а потом размышления.

…Ее опередили. Тина была уже на пороге, когда в квартиру без стука вошел мрачный лысый дядька в строгом костюме. Наверное, в социальной службе, зная ее строптивый нрав и нежелание ехать в детдом, подстраховались, выслали тяжелую артиллерию в лице этого громилы.

– Вас зовут Клементина? – спросил мужик неожиданно приятным баритоном.

– Я никуда не поеду! – Тина уселась на диван, сцепила пальцы в замок. – Так и передайте этим клушам из социальной службы!

– Я не из социальной службы. – Мужик подошел почти вплотную, теперь он возвышался над ней каменной глыбой.

– А откуда вы? – В душу прокрался страх. Тина хотела встать, но странный незнакомец вроде бы невзначай перекрыл ей путь к отступлению.

– Меня прислал один человек. – Он изо всех сил старался быть милым, даже улыбку из себя выдавил. Лучше бы не улыбался, потому что Тине от этой блеклой улыбки стало еще страшнее.

– Что за человек?

– К сожалению, я не могу пока назвать его имя, но после выполнения маленькой формальности вы все узнаете, уверяю вас, Клементина.

– Что за формальность? – Она уже очень серьезно подумывала, а не заорать ли во все горло. Кто-нибудь из соседей да услышит.

– Мы с вами съездим в больницу.

– Зачем?

– У вас возьмут кое-какие анализы.

– Никуда я с вами не поеду! – Тина вжалась в диван. – А если вы сделаете еще хоть один шаг, я закричу!

Мужик тяжко вздохнул, по его грубому, точно высеченному из камня, лицу промелькнула тень раздражения. Тина набрала в легкие побольше воздуха – приготовилась звать на помощь.

– Даже не думай, – сказал мужик строго, – тебе же будет хуже. Давай для начала просто поговорим.

Тина упрямо потрясла головой, но с воплями решила повременить.

– Меня послал твой отец.

– Отец?!

У нее не было отца. Однажды, когда Тина спросила у деда, где ее папа, тот сказал, что папа умер, и она почувствовала вину еще и за смерть отца. А теперь этот лысый здоровяк уверяет, будто послан ее отцом…

– Вернее, это твой покойный дед считал, что мой босс причастен к твоему рождению.

– А это не так? – спросила Тина осторожно. От удивления она моментально забыла про страх.

– Это вполне вероятно, – ответил мужик уклончиво, – но, чтобы не осталось никаких сомнений, ты должна пройти генетическую экспертизу. Знаешь, что это такое?

– Знаю, не маленькая. А что потом? Что будет со мной, если я окажусь дочкой вашего… босса?

– Он позаботится о тебе. У него нет родных детей, и сам факт твоего существования уже делает его счастливым.

– А если эта ваша экспертиза покажет, что я не его ребенок? Я отправлюсь в детдом?

Мужик покачал головой.

– Мой босс позаботится о тебе в любом случае, в память о твоей матери. Если ты окажешься его родной дочерью, он тебя удочерит. Если нет, оформит опекунство. Поверь мне, Клементина, опека такого человека дорогого стоит. В любом случае ты не проиграешь. Ну, поехали? – Он протянул Тине руку.

– Скажите, а почему этот человек, мой предполагаемый отец, не предпринял попыток отыскать меня раньше?

– Потому что он узнал о твоем существовании совсем недавно.

– Откуда?

– Из письма твоего деда. Ну, ты идешь?

Тина вложила свою руку в широкую ладонь лысого, сказала решительно:

– Ладно, черт с вами!

Мужик неожиданно одобрительно усмехнулся, пробормотал едва слышно:

– Порода уже чувствуется.

– Что?

– Ничего. – Усмешка слетела с каменного лица, точно ее никогда и не было. – Меня зовут Василий Игнатьевич Белый.

– Приятно познакомиться, – проворчала Тина и направилась к двери.

– Кстати, – послышалось ей вслед, – можешь называть меня дядей Васей.

– Но только в том случае, если я окажусь дочкой вашего босса? – ехидно уточнила Тина и толкнула дверь.

– В любом случае, Клементина.

На улице их ждала кавалькада из двух огромных джипов и роскошного «Мерседеса» с тонированными стеклами, а еще толпа удивленных соседей и просто зевак. Нечасто в их двор заезжали такие шикарные машины – вот и сбежались поглазеть. Это хорошо, что сбежались. Теперь ехать с этим дядей Васей не так страшно, есть свидетели.

– А куда это вы Клементинку увозите?! – Из толпы зевак выступила бдительная баба Люба. – Зачем это вам дите несмышленое понадобилось, ироды?! – Баба Люба была в изрядном подпитии, а в таком состоянии она становилась бесстрашной и очень подозрительной.

– Спокойно, мамаша! – дядя Вася ощерился в недоброй улыбке. – Все с ней будет хорошо. Съездим в одно место и вернемся.

– А вот я тебе, мордастый, не верю! – Баба Люба воинственно махнула рукой с зажатой в ней почти пустой бутылкой водки. – Сейчас этих, как их, киднепманов развелось! Не дам сиротку в обиду!

– Василий Игнатьевич, – шепотом осведомился коротко стриженный парень в черном костюме, – угомонить тетку?

Тина вдруг представила, как именно этот браток собирается «угомонить» бабу Любу, и требовательно дернула дядю Васю за рукав:

– Не трогайте ее!

Тот задумчиво потер гладковыбритый подбородок, посмотрел сначала на соседку, потом на Тину и спросил:

– Хочешь, она поедет с нами?

Тина кивнула. Конечно, защитник из бабы Любы еще тот, но вдвоем все-таки не так страшно.

– Эй, мать! – дядя Вася призывно помахал рукой.

– Это ты мне, что ли, мордастый? – уточнила баба Люба.

– Тебе, мать, тебе! Клементина хочет, чтобы ты с нами поехала.

– Это на чем же? На этих гробах на колесах?! – соседка плюнула в сторону джипов.

Дядя Вася призывно распахнул дверку «Мерседеса».

– Иди сюда, мать!

Баба Люба колебалась недолго, допила для смелости остатки водочки, потрусила к машине, кокетливо подмигнула дяде Васе и, подобрав подол не слишком чистой юбки, нырнула в салон.

– Эх, красотища-то какая! – послышалось из недр «Мерседеса». – Будет что перед смертью вспомнить! Клементинка, айда сюда!

Тина посмотрела на дядю Васю. Тот ободряюще улыбнулся, и она решилась!

Внутри «Мерседес» выглядел еще роскошнее, чем снаружи: белые кожаные сиденья, деревянные панели, мини-бар, который уже успела обнаружить расторопная баба Люба.

– Ой, бутылочки-то какие красивенькие, – запела она елейным голосом.

Из-за переднего сиденья выглянул дядя Вася.

– Мать, ни в чем себе не отказывай, – сказал он очень серьезно.

– Да ты что?! – не поверила своим ушам баба Люба. – Так вот я, пожалуй, вот эту возьму, с черненькой этикеточкой.

Дядя Вася бросил быстрый взгляд на бутылку с «черненькой этикеточкой» и одобрительно хмыкнул:

– Молодец, мать! «Джек Дэниэлс» – достойный выбор.

До больницы домчались за пять минут, похоже, в «Мерседесе» где-то были спрятаны крылья. Их уже ждали, и не кто-нибудь, а сам главврач. Тина поежилась, нездоровый ажиотаж вокруг ее персоны начинал раздражать.

Сама процедура заняла совсем немного времени, минут десять – и все готово.

– И что теперь? – спросила Тина, забираясь вслед за дядей Васей в кожано-деревянное нутро «Мерседеса».

– Будем ждать.

– Долго?

– Неделю. Может, чуть больше.

– Не знала, что в нашем захолустье делают такие анализы.

– А у вас и не делают, повезем в Москву.

Тина покосилась на дремлющую в обнимку с бутылкой бабу Любу, спросила шепотом:

– А мне что теперь делать?

– Тебе тоже ждать.

– Где?

– Пока здесь, дома.

– Не получится, – Тина тряхнула головой. – Меня сегодня должны в детдом оформлять.

– Я же сказал – детдом отменяется.

– Ну да, опекунство и все такое…

– За тобой пока присмотрят мои люди, – сказал дядя Вася после небольшой паузы.

– Эти головорезы на джипах? – Тина поежилась.

– Они не головорезы.

– И они будут жить в моей квартире?! Имейте в виду, я против!

– Хорошо, – неожиданно легко согласился дядя Вася, – они поживут во дворе, в машине.

– То есть как «в машине»? – удивилась Тина.

– Не бойся, девочка, им не привыкать.

– Ко мне давай соколиков своих, – встрепенулась баба Люба, – за умеренную плату приючу иродов.

– А где ты живешь, мать? – поинтересовался дядя Вася.

– Дык, на одной с Клементинкой площадке. Соседи мы.

– Спасибо, мать, – сказал он и полез за бумажником. – Вот тебе за хлопоты.

Таких денег баба Люба отродясь не видела – целых двести долларов. Она удивленно хрюкнула и поспешно спрятала купюры за пазуху, а потом расправила складки на юбке и сказала со сдержанным достоинством:

– Не за что, сынок. Ты только предупреди соколиков своих, чтоб не хулиганили и вели себя тихо.

– Всенепременно, мать.

Дядя Вася уехал ближе к вечеру, оставив Тине свиту из двух хмурых удальцов, набитый под завязку продуктами холодильник и пожелания вести себя хорошо и не высовываться. Она и не собиралась высовываться. Больно надо! Выпускные экзамены начнутся уже послезавтра…

Несмотря на насыщенный событиями день, почти всю ночь Тина не сомкнула глаз, бродила по квартире, подходила к двери, периодически поглядывала в глазок. Один из людей дяди Васи обосновался на лестнице и, кажется, не собирался идти спать. А еще в голову лезли бесконечные мысли, от которых болела голова, а сердце трепыхалось и подпрыгивало.

У нее есть отец. Ну, во всяком случае, такой вариант не исключен. Судя по тому, какие серьезные люди на него работают, отец – человек очень влиятельный. Интересно, это хорошо или плохо? А еще интересно, почему дед решил раскрыть тайну ее рождения только перед своей смертью.

Тайна рождения – звучит-то как романтично! Точно она не самая обычная девчонка, а как минимум наследная принцесса. А еще непонятно, почему дед не избавился от ненавистной обузы сразу. Позвонил бы ее папе – и все дела. Наверное, если бы он так поступил, все могло сложиться по-другому. Ему бы достался покой, а ей – нормальная семья. Дядя Вася сказал, что у ее предполагаемого отца нет детей. Можно представить, как бы он обрадовался, если бы узнал о ее существовании. Но дед решил все по-своему, и сейчас Тине остается только гадать, как бы все сложилось.

Она уснула с первыми рассветными лучами, кажется, только смежила веки, как в сон бесцеремонно ворвался громкий стук. Стучали не только громко, но еще и очень настойчиво: входная дверь содрогалась под мощными ударами.

– Клементина! Эй, ты спишь? Клементина, открывай! – Голос принадлежал одному из охранников. Не тому вредному мужику, что всю ночь караулил на лестнице, а тому, что помоложе и поприятнее.

Тина накинула поверх пижамы халат, распахнула дверь. На лестничной площадке было многолюдно: оба телохранителя, трезвая и от этого раздраженная баба Люба, сосед снизу и… Мишка. Мишку, взрослого и крутого, держал за шиворот один из охранников, легко и небрежно, как шкодливого котенка.

– Вот, к тебе рвался, – не здороваясь, сказал телохранитель. – Знаешь его?

– Конечно, знает! – встряла баба Люба. – Из-за этого бандюгана она в больницу загремела, а дед ее на том свете оказался, царствие ему небесное. – Соседка торопливо перекрестилась.

– Это правда? – охранник выжидающе посмотрел на Тину и на всякий случай посильнее тряхнул Мишку.

– Паутинка, поговорить надо, – прохрипел тот.

Тина отступила на шаг. Зачем он пришел? Она не хочет его видеть. Он ни разу не навестил ее в больнице, хотя прекрасно знал, чьими стараниями она туда попала. Он не зашел после смерти деда, а сейчас вот вспомнил о ее существовании, захотел поговорить. Самым правильным решением было бы попросить охранника спустить его с лестницы. Тина поколебалась, но потом сказала:

– Отпустите его, пусть заходит.

Охранник разжал пальцы, и потерявший опору Мишка едва не упал, зло зыркнул на обидчика, процедил что-то злое сквозь стиснутые зубы. Тот в ответ осклабился в недоброй улыбке, велел Тине:

– Дверь на замок не закрывай. Я тут покурю, на случай, если этот малахольный выпендриваться надумает. А ты, – он вперил взгляд в Мишку, – если хоть один волосок… – Мишка, смелый и крутой, вдруг трусливо втянул голову в плечи, – на запчасти разберу.

– Что это за волкодавы у тебя?! – В квартире Мишка приободрился, расправил плечи, в голос подпустил раздраженно-обиженных ноток. Глупый, не может понять, что ей все равно. Не понарошку все равно, а взаправду.

Когда Тина пришла в сознание в больничной палате, первая ее мысль была о Мишке. Где он? Он же любит ее несмотря ни на что и обязательно придет, как только узнает, что с ней стряслось. Она еще и сама толком не знала, что стряслось. Чувствовала только, что очень больно дышать и поясница болит, и голова кружится. Те, кто ее избивал, даже не скрывали своих лиц. Не потому, что такие смелые, а потому, что пришли не припугнуть, а убить, отомстить за честь братана.

Тина запомнила их всех, но молчала перед следователем. Побывав однажды у самой грани, боялась, что кошмар повторится. И только Мишка мог ее защитить, остановить своих дружков-садистов. А он не пришел…

– Что тебе нужно?

Мишка вдруг замялся, спросил заискивающе:

– Может, чаем напоишь, Паутинка?

– Нету. – Ей не хотелось поить его чаем. Ей и видеть-то его не очень хотелось.

– Тогда хоть воды налей. – Мишка опасливо покосился на неплотно прикрытую дверь.

Тина пожала плечами, направилась на кухню, он поплелся следом.

– У меня времени мало. – Она поставила на стол чашку с водой, сама отошла к окну. – Говори, зачем пришел?

– А ты изменилась, Паутинка. – Мишка рассматривал ее прищуренными глазами, нагло и бесцеремонно. Раньше она обязательно бы смутилась, но те времена прошли.

– Да, – Тина скрестила на груди руки, – раньше у меня не было сломано три ребра и не была отбита почка.

Мишка дернулся, как от удара, побледнел так, словно это он побывал в той переделке, заговорил, медленно подбирая слова:

– Я, собственно говоря, поэтому и пришел. Братаны волнуются…

– Что я сдам их милиции? – Тина нервно усмехнулась.

– А ты сдашь? – Он так и не притронулся к стакану с водой.

– Я думаю над этим, – сказала она зло.

– Они не виноваты, они просто…

– …Хотели меня проучить, – закончила она за него. – Они проучили, я надолго запомню их науку. Ты пришел их защищать?

– Они не виноваты! – упрямо повторил Мишка. – Паутинка, они же мои братаны!

– Братаны! – От этого ненавистного слова в душе всколыхнулась старая обида. – А что же ты не остановил своих братанов, когда они шли меня убивать?! Ты же знал!

По тому, как он напрягся, по виноватому взгляду стало ясно – Мишка знал.

– Ты сама виновата! Ты бросила меня, унизила! Они бы не поняли.

– Твои братаны? – уточнила Тина. – А тебе так важно, что они о тебе подумают?

– Они мои лучшие друзья.

– А я твоя девушка. Была. – Она как-то вдруг потеряла интерес к разговору. Если бы Мишка попросил прощения, пусть не за себя, пусть за тех уродов, она бы постаралась понять и простить. Но он не считал виноватыми ни себя, ни их. А как же любовь? Та, самая первая, хрупкая, как мартовский подснежник? И обещания беречь и защищать…

Дед оказался прав. Дед разбирался в людях намного лучше, чем Тина. А она… она выбрала не того друга.

– Уходи, нам больше не о чем разговаривать.

– Что мне им передать? – спросил он резко.

– Передай, что они скоты и подонки.

– Смелая, да?! – в Мишкиных глазах разгорался недобрый огонь. – А повторения не боишься? Думаешь, если под твоей дверью стоят эти волкодавы, то тебя уже и не достать?!

– Ты мне угрожаешь?

Как обидно! Первая любовь должна закончиться грустно или трагично, как в бабы-Любиных книжках, но никогда финал не должен быть таким мерзким.

– Просто предупреждаю. – Мишкин голос вдруг смягчился, стал даже ласковым: – Паутинка, я обещал им, что сумею тебя уломать. Если ты не перестанешь дурить, я ничего не смогу для тебя сделать.

– Уходи. – Тина устало потерла виски. – Уходи, пока я не позвала волкодавов…

– Ах ты… – Мишка шагнул ей навстречу. Наверное, он бы ее ударил, не испугался бы даже охранников, если бы в этот самый момент в кухню не ворвалась баба Люба.

– А ну, пошел вон, сучье отродье! Нечего мне девочку расстраивать! – взвизгнула она и перетянула Мишку кухонным полотенцем.

Тот взвыл от неожиданности, метнулся к двери, едва не врезался в одного из телохранителей.

– Все в порядке? – спросил охранник, переводя взгляд с подбоченившейся бабы Любы на Тину.

– Все нормально, соколик! – баба Люба кокетливо поправила выбившуюся из-под пестрой косынки седую прядь. – Я нашу Клементинку никому в обиду не дам.

– Да, все хорошо, – Тина вымученно улыбнулась, спрятала за спину дрожащие руки.

– Если хочешь, я этого сопляка…

– Не хочу! И вообще, шли бы вы все, мне к экзаменам готовиться надо…

* * *

Первый экзамен по химии Тина сдала на четверку. На медаль ей теперь не вытянуть, но, принимая во внимание, что из-за травмы она потеряла больше месяца, четверка – это тоже неплохой результат.

На экзамены она пошла одна. Не хватало еще, чтобы за ней всюду хвостом ходили два амбала. И так уже в школе шушукаются, а по району ползут слухи, один нелепее другого. Люди дяди Васи настаивать не стали. Да и что ее охранять среди бела дня? От школы до дома десять минут ходьбы, нечего бояться.

Вообще-то, Тина боялась, понимала, что Мишкины братаны ее в покое не оставят, поэтому и не выходила из дому по вечерам. А днем-то что?

Оказалось, что она ошибалась и вероломство этих отморозков недооценила. До дома оставалось уже совсем ничего, когда ей в ноги с громким ревом бросился конопатый малыш лет шести.

– Там… там, – малыш махнул рукой в сторону стройки, – плохие мальчики кошку хотят повесить, – он заревел еще громче, кулаками размазывая по грязной мордашке слезы.

Тина в нерешительности посмотрела на забор, огораживающий стройку.

– Они ее сейчас убью-у-у-ут! – взвыл малыш и повис на Тининой руке.

– Еще день, – сказала она сама себе и нырнула в пролом в заборе.

Мальчишка не соврал: откуда-то из глубины стройки доносился пронзительный кошачий вой. Тина ускорила шаг…

…Да, малыш не соврал: кошку, облезлую дворовую Мурку, действительно убивали. Только не «плохие мальчики», а Мишкины братаны. Их было четверо, тот же состав…

– А вот и наша недотрога, – Вадик Певцов, из-за огромной щербины между передними зубами прозванный Щербатым, лучший друг Мишки, радостно осклабился. – Допрыгалась, Паутинка!

Надо было бежать, уносить ноги с этой чертовой стройки, но Тина словно окаменела. «Еще день, – билась в голове одна-единственная мысль, – еще день…»

Щербатый обернулся к рыжему коротышке, держащему за хвост дико подвывающую и изворачивающуюся кошку:

– Рыжий, брось ты эту тварь! Смотри, кто к нам в гости пожаловал!

Рыжий с видимой неохотой разжал руку, и бедная зверюга без присущей кошкам грации шлепнулась на землю, жалобно мяукнула и, припадая на переднюю лапу, бросилась прочь. В этот момент Тина ей позавидовала – кошка осталась жива, как и она сама месяц назад. Хорошо, что малыш не пошел вслед за ней на стройку…

– Плетень, дай-ка мне свой ремень, – не сводя глаз с Тины, Щербатый протянул руку к третьему из четверки, долговязому и нескладному Ваньке Стешко, прозванному Плетнем из-за почти двухметрового роста и болезненной худобы. – Мы тебя, Паутинка, бить не будем, – сказал Щербатый ласково, – мы тебя повесим. Вон там, – он кивнул на зависший метрах в трех от земли ковш экскаватора. – Завтра строители придут, а тут мертвая кошечка, – он плотоядно улыбнулся и скомандовал: – Колокол, вали ее!

В тот же момент кто-то сильно толкнул Тину в спину, швырнул на землю. Колокол, последний из четверки, пока Щербатый заговаривал ей зубы, напал сзади…

«Теперь все, теперь уже точно все», – подумала она, безуспешно пытаясь вырваться из лап Колокола.

– Теперь тебе кранты! – точно прочтя ее мысли, процедил Щербатый. – Мы ж тебя предупреждали, паскуда. По-хорошему хотели договориться. Небось жалеешь теперь, что не послушалась?

На шее захлестнулась кожаная петля, Тина зажмурилась. Перед внутренним взором встал грязный, в комьях засохшей глины экскаваторный ковш…

Неожиданно давление на спину ослабло, и смрадное чесночное дыхание Колокола исчезло. Послышался вой, такой же жалобный и пронзительный, как тот, что издавала давешняя несчастная кошка. Тина открыла глаза – выл Щербатый, выл и баюкал сломанную руку. Рядом, подтянув ноги к животу, корчился бледный как смерть Плетень. Колокола и рыжего в поле зрения не было.

– Ну что же ты за оторва такая, а? – Чьи-то руки бережно обхватили Тину за плечи, поставили на ноги. – Как ты?

Она всхлипнула и снова осела на землю, снизу вверх глядя на своего телохранителя.

– Эх, и влетит же нам за тебя от Игнатыча, – сказал он с досадой.

– А он не узнает, – Тина попыталась улыбнуться. – Мы ему не скажем.

– Не скажет она! Ишь, защитница выискалась! – проворчал охранник. – Что это за отморозки такие?

Не отвлекаясь от разговора, он ловко врезал по уху попытавшему было сбежать Щербатому. Щербатый заскулил еще громче. С земли в унисон ему подвывал так и не рискнувший встать Плетень. Тина со смесью отвращения и страха посмотрела на своих недавних мучителей, тряхнула головой, сказала с неохотой:

– Так, знакомые.

– Хорошие у тебя знакомые.

– Их четверо было.

– С остальными Сергеич разберется. Ты пока иди домой, а я с этими молодчиками поболтаю.

Тина испуганно вцепилась в рукав его пиджака.

– Я сказал – иди домой, – повторил телохранитель.

– Вы их только…

– Не волнуйся. Я им просто объясню, как нужно вести себя с дамами. Как экзамен-то сдала?

– На четверку.

– Молодец. Поздравляю. Все, марш домой!

Домой Тина не шла, а бежала. Понимала, что с такими грозными защитниками ее больше никто не отважится тронуть, но все равно боялась так, что от страха дрожали коленки. Оказавшись в квартире, она первым делом заперла дверь на все замки, прижалась мокрой спиной к стене и расплакалась.

В дверь позвонили минут через сорок. К этому времени Тина уже успела взять себя в руки и даже немного успокоиться.

– Как дела? – Телохранитель Сергеич, тот, что постарше, окинул ее внимательным взглядом с ног до головы.

– Все в порядке, – буркнула Тина, впуская его в квартиру.

– Да я и вижу, что все в порядке. Почему нам сразу не сказала?

– Что «не сказала»?

– Что те ублюдочные со стройки уже нападали на тебя однажды?

– Откуда вы знаете? – В животе вдруг стало холодно и пусто.

– Так они же и рассказали, эти твои знакомые.

Тина попыталась представить, какими именно способами он выбивал признание из Мишкиных братанов, и нервно поежилась.

– Значит, так, Клементина, – телохранитель прошел на кухню, уселся за стол, – больше никакой самодеятельности. Теперь на прогулку будешь выходить только со мной или с Иваном.

– А на экзамены?

– И на экзамены, – сказал он жестко. – Эти четверо, конечно, тебя больше не тронут, но кто знает, сколько еще отморозков в вашем тихом городишке.

– Но…

– Никаких «но»! – прикрикнул он. – Это приказ.

Так она и жила еще целую неделю. Иван с Сергеичем, как и обещали, не отходили от нее ни на шаг и на следующий экзамен по русскому они явились теплой компанией, своим появлением взбаламутив всю школу.

Диктант Тина написала на пятерку – языки всегда давались ей легко, – и телохранители, к которым за неделю она уже успела привыкнуть, устроили ей праздник с тортом и кока-колой. На празднике в качестве почетного гостя присутствовала баба Люба, не трезвая, но и не слишком пьяная, так, в легком подпитии. Соседка провозглашала здравицы за Тину, а Ивана с Сергеичем называла ласково сынками. В общем, вечер прошел в теплой и дружеской обстановке, а утром следующего дня Тинина жизнь изменилась раз и навсегда.