Текст книги "Школьные тайны и геометрия первой любви. Американские приключения русской учительницы"

Глава 13. Преследование, зловещая ферма и призрак превращается в рыцаря

Домой я приехала в приподнятом настроении. У меня была уйма времени до сна.

Каждый вечер, без исключения, я читала прессу. Вернее, всё, что могла найти в газетах, журналах (а их я выписывала шесть) и в Интернете про Россию. Я упоминала «письма Джонсона», которые были разновидностью живого журнала о России. Двадцать восемь страниц, написанных американцами и, изредка, англичанами. Всего я прочла ДЕВЯТЬ ТЫСЯЧ ЧЕТЫРЕСТА страниц! Так что имею право делать выводы.

Все, за исключением двух статей, сочились таким ядом, что прошло больше года, прежде чем я приучила себя не давать сердцу и уму впадать в депрессию от каждой новой строчки. В Америке своих «депрессированных» некуда девать! Их на порядок больше, чем у нас было репрессированных за всю сложную, но такую яркую Советскую историю. Каждая страна «болеет» по-своему.

Ещё я прочла учебники истории, изданные в послевоенный период. Если кратко, то это были учебники неприязни, неприятия, а зачастую, и прямой ненависти к моей стране. Но одёжки, в которые эту необъяснимую (для меня) ненависть, одевали, были разными.

Учебник, изданный в середине шестидесятых, дышал ненавистью, закутанной в плащ страха. Отдельные параграфы, рассказывающие о нашем образовании и медицине, даже позволяли себе «аксессуары» в виде недоумённого восхищения нашими учащимися, учителями и бесплатными зубными врачами.

«Такие дисциплинированные, умные дети в таком ужасном государстве!» – звучало припевом в конце главы. Ни о спутнике, ни о полёте Гагарина, правда, не упоминалось.

Увесистые труды, опубликованные в конце 70х, прикрывали язвительность фиговым листком «сдержанности».

Всё, что писалось в эпоху перестройки, пахло нескрываемым презрением. Нас уничтожали в глазах «цивилизованного» мира так хитро и так исподволь, что я недоумевала, кто и как воспитывал, образовывал и взращивал этих писак. Потом я поняла, кто. Система. Более организованной и тонко продуманной тоталитарной государственной системы, чем в США, я думаю, найти трудно. Нет, конечно, и наша система могла потягаться с их по части «тотальной организованности», но только до середины восьмидесятых.

А потом мы «подавались» к завтраку западных читателей в виде «распавшейся, загнивающей, умирающей, криминальной страны, которая вместо самолётов и космических кораблей выпускает самые плохие в мире кастрюли и экспортирует самое лучшее и дорогое, что у неё есть: русских женщин и русских математиков».

Начиная с двухтысячных, ненависть стали облачать в новые одежды. Сначала она носила «очки недоумения». Затем её выпустили в мир в новых, возмутительно скрипящих при каждом шаге и натирающих «идеологические мозоли» башмаках «глубокого раздражения». Вскоре, ненависть стала просто «ненавидящей», а значит, и слабо видящей. Всем известно, что эта дама, на букву «Н», ослепляет своего куратора вмиг.

Но презрения к моей стране больше не было. Ну а ненависть тем больше, чем значительнее и сильнее обозначенный противник. Мы в противники не просились. Но у НАТО, как написал журнал «News Week», одна надежда на Россию: либо сделать из неё врага и получить много-много денег на перевооружение. Либо «само-ликвидироваться», потому что противостоять некому.

Залив все эти мысли сладким чаем, я легла спать. Вставать мне предстояло в 5 утра.

Следующий день выдался спокойным. В двенадцатом классе мы готовили тезисы для эссе по феминизму. Ребята работали с учебниками, компьютерами, кто-то пошёл в библиотеку поискать нужную литературу.

После уроков я поехала в колледж, где начинала работу на следующей неделе. Мне предстояло вести предмет, который звучал скучно: «Гендерная социология». То есть наука о том, как мужчины и женщины уживаются (или не уживаются) друг с другом в обществе, семье, на рабочем месте. Я была уверена, что на уроках по этому предмету будут такие дебаты и споры, что скучно никому не будет. Я взяла программу, уточнила расписание и поехала к Ламентии.

Девушка встретила меня улыбкой. Смешливой, детской и радостной.

– А от меня только что ушёл клоун! – весело сказала она. – Насмешил так, что до завтрашнего утра хватит на хорошее настроение.

Мы обнялись. Ламентия всегда была хрупкой, а сейчас стала почти ломкой. Все острые уголки её фигурки вылезли наружу: коленки и локти, легко считаемые, даже под кофточкой, позвонки, тонкие фаланги длинных пальцев.

– А почему девчонки ко мне не приходят?

Накануне Лина рассказала мне о том, что произошло в больнице. Но я не хотела даже намекнуть Ламентии, что её слёзы на прошлом свидании на время закрыли двери центра для Винсии и Саният.

– Ой, у них какой-то там проект «горит». Ты же знаешь, какая выдумщица наша Винсия. Изучает не то пещерные реки, не то речные пещеры. В общем, что-то, связанное с водой. Ну а Саният ей помогает. Винсия у нас экстремалка, без приключений жить не может. Я думаю, что на днях они прибегут и сами всё расскажут. Я решила сменить тему:

– Ламентия! Ты же знаешь, как хорошо я умею хранить секреты. Может, всё-таки шепнёшь мне на ушко, что произошло.

– То, что случилось, – это только последняя нота в пьесе. И отнюдь не музыкальной, а криминальной. Как только я стала узнавать главных героев, их жертв и… Что там, в драмах должно быть, конфликт?

– Да, коллизия, конфликт, схватка…

– Вот, вот. Стоило мне разгадать эту самую «коллизию», как я навлекла и конфликт, и схватку, и побоище прямо на свою голову.

– Милая девочка, убей меня, но я не понимаю, о чём ты говоришь. Начнём сначала. С самого начала. О какой коллизии ты говоришь?

– У меня одна проблема и постоянная коллизия: это мой брат. Я Вам намекала, что он чем-то нехорошим и в Мексике занимался, и здесь продолжает.

– Да, ты про его странные исчезновения рассказывала. Про новых и новых «невест», которые потом тоже исчезали. Но ведь нет никаких доказательств, что это связано с криминалом.

– Теперь есть. Они у меня. И мать с братом это знают. Потому им и понадобилось избавиться от меня. Любым путём. Хоть на время.

– Тогда рассказывай.

– А Вы не будете отпускать шуточки? Вроде того, что у меня на почве русской поэзии воображение слишком разыгралось? Или про то, как пагубно влияет на молодую неокрепшую душу семинар по «Творческому письму и интерпретационным технологиям восприятия текстов»?

– Я не буду, – тихо сказала я. – Я тебе верю. Я отнесусь к этому, как к твоему первому настоящему журналистскому расследованию.

Лицо Ламентии просияло: пухленькие щёчки украсили себя кокетливыми ямочками, подбородок подпрыгнул к аккуратненьким ушкам, а глаза смотрели на меня хоть и серьёзно, но ясно и по-детски доверчиво. Когда на тебя так смотрят, ты сам становишься другим: что-то сладко тает внутри и одновременно подмораживает. До озноба. Я думаю, это тает излишняя «взрослость», а подмораживает ответственность.

Впрочем, некоторые чувства трудно объяснить.

– Брат регулярно ездил в Мексику. На два-три месяца. Возвращался с деньгами, с подарками для матери и «отдыхал» пару-тройку дней дома. Потом опять исчезал. Но ненадолго. Я решила, что, значит, после Мексики он свои дела делает где-то здесь, в Калифорнии. Решила проследить за ним.

– Но как ты могла это сделать? У тебя ни машины, ни даже велосипеда нет.

– Я два месяца на этот случай деньги копила: ночные смены в ресторане брала. Я подумала, что на такси даже безопасней будет выследить, куда он уезжает и что там происходит. Так что, когда две недели назад он созвонился с кем-то и сказал, что встречаются у Макдональдса на выезде из Сан-Диего, я заказала такси и поджидала его уже там, на ближайшей парковке.

– А он, что, при тебе договаривался по телефону? Даже не скрывал своих планов?

– Честно говоря, я подслушала. Я старалась подслушивать все его разговоры последние полгода. Иногда удавалось. Чаще – нет. В тот раз повезло.

– И таксист согласился следовать за машиной брата?! Не побоялся?

– Во-первых, таксистка, а не таксист. Я её немного знала. Она любила в мою смену в ресторан приходить. Сама она называла себя «безбашенной». Говорила, что её в жизни «перчинки» не хватает. Всё мечтала «в историю какую-нибудь попасть». Это я её цитирую. Так что, когда я ей предложила двойную оплату и возможную погоню, она согласилась сразу. Тем более, что она только что закончила «Курсы экстремального вождения». И ей требовалась практика.

– И куда же твой брат направлялся?

– О! Он направлялся туда не один. Рядом с нашим такси, на парковке, стоял фургон для мебели. Знаете, с такой популярной надписью: « Квартирный переезд». Когда брат встретился с подельником, они сначала пошли к фургону.

– А ты сидела в такси прямо рядом? Он же мог тебя заметить!

– Мы всё предусмотрели. Ли (таксистка) взяла большой плед. На всякий случай. Вы же видите, какая я маленькая.

– Ты не маленькая. Ты красивая и миниатюрная.

– Пусть так. Главное, что под сложенным вчетверо пледом я даже холмиком не «обозначаюсь».

– И что брату от фургона было нужно? Может быть, разгадка простая: он стал мебельными перевозками заниматься?

– И такая мысль у меня промелькнула. Я даже обрадовалась, что, возможно, брат уважаемым бизнесом занялся. Но мне, как Вы догадываетесь, из-под пледа было не разглядеть, что там, в фургоне «пряталось».

– И он сел в фургон?

– Нет. Он открыл заднюю дверь, что-то рявкнул вовнутрь (это мне таксистка, Ли, позже сказала), переговорил с водителем и пошёл к своей машине. Они с другом сели в неё и поехали. А фургон медленно двинулся за ними. Мы с Ли – за фургоном.

– Да у вас целый караван образовался! И никто не заметил, что вы за первыми двумя машинами следили?

– Брат же ехал первым, нас от него, к счастью, фургон отделял. Так мы незамеченными до места и добрались.

– И долго вам пришлось ехать?

– Часа два. Наконец, обе машины остановились. Метрах в двухстах от чего-то, напоминавшего фермерский домик.

– Но вы же не могли припарковать такси рядышком, в чистом поле и на виду у всех? – – Не могли. Метрах в 500—700 от дороги к домику была маленькая заправка. Ли оставила меня там залить в бак бензина, а сама пошла к придорожным кустам. С большим морским биноклем. Стоил он мне всю месячную зарплату. Но я не пожалела о своей покупке. Ли спряталась в кустах и стала наблюдать.

– И что же ей удалось увидеть?

– Торговлю людьми. Девушками и молодыми женщинами. Так мы это назвали.

– Ламентия, милая, да может, они были обычными наёмными работницами, приехавшими в США на заработки.

– Мы об этом думали. Только Ли сказала, что выглядели они все до одной странно: как будто не в себе. Некоторые даже идти толком не могли: настолько они казались измученными, а некоторые просто избитыми. Ещё она видела, как здоровый мужик с ружьём, который встретил фургон, с братом наличными расплачивался. А девушек загнали, как скот, в пристройку, похожую на большой сарай.

– И что было дальше? Вы благополучно уехали?

– Ещё чего! Стоило тогда приезжать! Я решила остаться. На ночь. Я хотела подождать, пока мужик с ружьём куда-нибудь отлучится, и встретиться с девушками.

– И Ли тебя не отговорила?

– Наоборот! Она пообещала забрать меня ближе к утру. Между четырьмя и пятью. Когда все особенно крепко спят. Ли уехала. Я взяла с собой бутылку воды, сэндвичи и залегла в кустах. У меня с собой был крутой смартфон. Последнего поколения. Я решила записать всё, что увижу, на видео.

– А его ты где раздобыла? Я про телефон.

– Ли одолжила. Она классная. Хоть и совсем взрослая. Ей уже двадцать восемь лет.

– Твой брат тебя не заметил, когда они с фермы уезжали?

– Нет. Но страху я натерпелась. Они тоже остановились на заправке. И пока второй парень машину заправлял, брата в кусты потянуло. Я сначала не поняла, куда он направляется. Я была уверена, что туалет на заправке есть, так что никаких причин идти в кусты, вроде бы, не было. А потом я так струхнула! Вижу, он сам что-то вроде камеры достаёт. Снимать что-то собирается. Я и пошевелиться боюсь, и отползти поглубже в кусты хочется. Вся холодным потом покрылась. Лежу, а что делать не знаю.

– О, господи! Тогда он тебя и увидел? Да?

– Нет. Он разобрал свой телефон, достал сим-карту, бросил её на землю и давай ногами топтать. Растоптал, а потом всю эту пыль ещё и в кусты ногой отбросил. Тут уж я точно поняла, что то, чем он занимается, очень дурно пахнет. И ещё до меня дошло, как сильно он боится оставить хоть какие-то следы от своих «сделок». А потом они с другом уехали.

– А ты, разве, не беспокоилась о том, что мать с братом тебя дома хватятся и что-нибудь заподозрят?

– Беспокоилась. Но я предупредила, что работаю в ночную смену. Они к этому привыкли. Их устраивало: меньше любопытных глаз дома и меньше трат на меня.

– И что же было дальше?

– Дальше я наблюдала за фермой. Девушек из постройки не выпускали. Еду туда не относили. Через пару часов мужик с ружьём завёл свой бортовой Форд – пикап и куда-то срулил.

– А ты вот так и лежала на солнцепёке, несколько часов?

– Сначала лежала. Потом решила идти к сараю, где заперли женщин.

– А если бы в доме кто-нибудь оставался? Тебя ведь и пристрелить могли за вторжение в частную собственность!

– Могли. Но я больше двух часов ждала. И ни одной живой души не заметила. Только собаку. Страшенного бультерьера. Но его мужик с собой взял. Тот в кабину машины запрыгнул, – и они поехали. Я подождала ещё минут пятнадцать, да и двинулась к дому. Боялась ужасно! Но любопытство было сильнее.

– Добралась ты до пристройки, и дальше что? Ведь всё закрыто. Что ты могла разузнать?

– Не скажите. Уже в бинокль было видно, что сарай, где «пленниц» держали, весь дырявый. Из каких-то прутьев сделан. Может, он и крепкий, но щели в стенах в два-три пальца шириной. Так что я подползла к нему сзади и стала внутрь заглядывать. Почти всё можно было разглядеть.

– И что же ты увидела?

– Восемь девушек и женщин, лежащих вповалку на полу. Кто-то стонал, кто-то молча смотрел в потолок. Да так странно… Стеклянно. Без всякого человеческого выражения. И тут я увидела Её! У меня даже руки и ноги затряслись.

– Кого её?

Ламентия говорила это с таким ужасом в глазах, что я испугалась и за неё, и за этот «безумный» разговор, который я затеяла, не подумав семь раз наперёд, как он может обернуться и к чему привести. Но Ламентия твёрдо продолжила:

– Его самую первую «невесту». Ту, которую я лучше всех остальных запомнила. Ведь я поверила брату. Ждала, что она скоро станет мне сестрой.

– Боже, Ламентия, – сказала я, сомневаясь и в себе, и в том, что слышала, всё больше. – Как ты могла её запомнить? Ты была ребёнком! Это было семь или восемь лет назад…

– Запомнила! – в голосе девушки звучало разочарование. Во мне. Она не скрывала раздражения, смотря мне прямо в глаза. Она укоряла меня печалью своего взгляда. Я отбросила все сомнения и спокойно спросила:

– Что в ней было особенного? Что было такого, чего ты не могла забыть?

– Родинка над правой губой. И необычно светлая для мексиканки кожа. Почти прозрачная. Она мне объяснила, что её мама была датчанка. Мама умерла. Папа подался в геррилос: банды, которые занимались грабежами, наркотиками, продажей угнанных из штатов машин.

– Ты её позвала? Ты её по имени помнила?

– Разумеется. Имя Мария не забудешь, – почти снисходительно ответила Ламентия. – Она меня услышала. Подошла к стене. И я заплакала.

– Почему? – спросила я на вдохе, очень тихо. Выдохнуть мне никак не удавалось.

– Потому что это была не Мария, не просто Мария, а Мученица Мария. Постаревшая. Без передних зубов. С глазами, которые не могли смотреть на кого-то или на что-то. Они всё время бегали, закрывались, как будто в жизни не осталось ничего стоящего, на чём задержать взгляд.

– Ты с ней говорила?

– Пару слов. То, что она сказала, узнав меня… – голос девушки задрожал. Я наполнилась настоящим страхом и стала суетливо обнимать её, оглядываясь по сторонам. Вроде бы, грозной медсестры поблизости не было. Я трусливо осознавала, что проклинаю себя за то, что начала весь этот разговор. Но Ламентия втянула в себя мокрую тоску и мягко, спокойно продолжила. – Мария мне и говорит:

– Ламентия, не переживай. Мы скоро поженимся с твоим братом.

– Я молчала. Наверное, я смотрела на неё с ужасом. Потому что она вздохнула, закрыла глаза и ещё раз сказала:

– Мы поженимся уже скоро. Чуть-чуть ждать осталось.

– И тут я убежала, – неестественно твёрдо закончила историю Ламентия.

– И правильно сдела… – я не договорила. Девушка сердито меня оборвала:

– Совсем неправильно! Я это поняла, как только до кустов добежала. Выплакалась. Подумала. Позвонила Ли. Попросила помочь и приехать засветло.

– И она приехала?!

– Конечно. Она сама, в какой-то степени, жертва. Она ситуацию лучше вас, миссис Ти, поняла. Она ведь из Китая. Приехала как невеста. Думала, что к порядочному мужчине едет. Вдовцу с двумя детьми. Она стала отличной матерью для них, хотя самой было 22 года. Только что университет в Харбине закончила. А её муж оказался, извините меня за грубость, дерьмом отменным. Торговать ею вздумал. В «аренду» своим грязным пятидесятилетним дружкам хотел её сдавать. За деньги. Она и сбежала. Решила для начала таксисткой поработать. На курсы английского походить. А вообще-то она хочет полицейским стать. И вот таких, как мой брат и её муж, куда надо отправлять.

Я покраснела. Мне было не по себе. Было стыдно за мои сомнения, страхи и излишнюю осторожность.

– Что же вы надумали сделать?

– Ничего радикального мы сделать не могли. Но Ли была на машине. Могла прикинуться заблудившейся таксисткой – китаянкой. Она решила ехать, куда сердце подскажет, и, если повезёт, найти того фермера, который с бультерьером на пикапе уехал. Мы хотели понять, чем он занимается. Зачем девушек покупает. Работают ли где-нибудь поблизости люди? Может, такие же полурабы, как те, которых мой брат привёз.

– И это вам удалось?

– Да. Кое-что удалось. Ли нашла поля. Огромные клубничные поля. И одетых как космонавтов людей, что-то на них делающих. Она сначала удивилась их наряду, но тут загудел самолётик. И с неба такая гадость посыпалась! Ли в машине все окна задраила, – таким ядом запахло. Химикатами для красивой, без единого изъяна, калифорнийской клубники.

– Теперь я понимаю, почему я её кушать не могу, – к месту, а, может, не к месту вставила я. – Это не клубника, а красивая безвкусная ягода в форме клубники. Есть её невозможно. Разве что, если всю в сахаре сильно извалять.

– Я её тоже больше не ем, – к моему облегчению поддакнула Ламентия и продолжила: – На полях трудилось около двадцати человек. В основном, мексиканские мужчины. Худые, измученные, с воспалёнными глазами. Были и женщины. Те ещё хуже выглядели. Ли поговорила с охранником, который «надзирал» за работой. Работают они с 4.30 утра до восьми вечера. Там четыре столба электрических стоят. Поле освещают. Фермер затем грузит их в свой пикап и отвозит в тот самый сарай, в котором девушки заперты.

– И что вам дала эта информация?

– Она нам дала время вернуться к дому фермера, забраться на крышу сарая и снять, сквозь проделанную Ли дырку, всех девушек внутри. Мы даже в дом вошли. Через окно. Ли по специальности компьютерный администратор. Так что за десять-пятнадцать минут она кое-что на флэшку скачала. А потом мы уехали. А вот дома…

– У тебя дома? Что-то плохое случилось?

– Да. Очень плохое. Оказалось, что брат, возвратившись с фермы, решил угостить своего подельника хорошим обедом. Пригласил его в ресторан.

– И, наверное, это был ресторан, в котором ты работаешь, – тихо выдавила я из себя предположение.

– Конечно! Он даже на еде всегда старался экономить. А мы, персонал, имеем право один раз в неделю угощать бесплатным обедом двоих гостей.

– И он узнал, что ты в тот день на работу вообще не выходила.

– Точно! Он разъярился, поехал в школу, поговорил с директором и «выразил озабоченность моим психическим состоянием». Дескать, у меня маниакальная подозрительность. Родных людей, которые меня кормят-поят, ни во что не ставлю. Да и друзья у меня подозрительные: одна, возможно, из семьи чеченских террористов. Вторая – неблагодарная, безответственная девушка (это он о Винсии), от которой даже отец родной отказался.

Ламентия задышала мелко-мелко и как-то очень горячо. Я поняла, что в ней забурлила, забулькала обида не за себя, а за верных, преданных подруг. Я её прижала к себе и сказала:

– Это он «болото», «трясину» для тебя стал готовить. Хотел быть на несколько шагов впереди. Как в шахматах. Ведь стоит посеять слух о неадекватности человека, как все его слова, действия, свидетельства одеваются в «туман неверия». Что бы ни сказал «противник», поверят скорее ему, чем его жертве.

– Я тоже так думаю. Короче говоря, в тот день началась моя дорога сюда. В этот центр. Именно в то утро.

– Они тебя с матерью как встретили?

– Как законченную лгунью, неуравновешенную истеричную барышню и почти что преступницу. Чего я только не выслушала! В итоге, меня в тот день заперли в комнате и отобрали мой телефон. Спасибо Ли, что бинокль, флэшку и смартфон она у себя в доме спрятала.

– Но брат что-то заподозрил?

– Мне показалось, что «да». Заподозрил. Но знать что-то наверняка он не мог. По-настоящему он испугался, когда на следующий день Ли ко мне заехала. Она попросила меня позвать, а мать отказалась. Тогда Ли твёрдо сказала:

– Я еду в полицию. Заявляю о похищении и удержании в плену человека. Я сама в школе полиции учусь, так что, будьте уверены, мне там поверят.

– Меня тут же выпустили, но Вы бы видели моего братца! Он весь позеленел! Не знаю, от чего больше: от страха или от злости. Иметь сестру, у которой в полиции друзья – это в его планы никак не входило. Тогда, мне кажется, они и решили «упечь» меня сюда. И стали план продумывать. Мы с Ли уехали (было воскресенье, в школе выходной), а они, я почти уверена в этом, установили на кухне видеокамеры. А скоро и случай представился. Я имею в виду ситуацию, в которой меня было легко спровоцировать на какое-нибудь «агрессивное», или выглядевшее агрессивным, действие.

– И что же это был за случай?

Ламентия присела на стул и приготовилась рассказать мне то, что оставалось для нас всех тайной. Но тут из больничного коридора донеслись совсем не больничные звуки:

заливистый смех, радостные молодые голоса, напевающие что-то вроде школьного гимна, и громкое топанье крепких ног. Как будто кто-то отрабатывал отрядный маршевый шаг. Через секунду дверь открылась и весёлая, украшенная шарами и забавными плакатами колонна учащихся, ворвалась в комнату для свиданий. Это был двенадцатый класс. Не весь, конечно, класс, Но его лучшая, самая дружная и сплочённая часть. Возглавляли делегацию староста Джесс и Тришка, которые, не разнимая рук, бросились к Ламентии. Скоро та махала ногами в воздухе и счастливо смеялась, поднятая вверх сильными, надёжными руками Джесса.

Когда её поставили на землю, она с потешным прищуром глаз уставилась на него и Тришку.

– Вы… Вы вместе?! – хитро спросила она, оглядывая обоих. Получив утвердительный кивок головы от Тришки, Ламентия завизжала совсем не по-больничному и затарахтела оживлёнными трелями:

– А я всё ждала… когда же это случится… Я знала, я чувствовала, что вас как магнитом друг к другу тянет. Наконец-то!

Пока девушка обнималась с отличницей Софьей, таращила изумлённые глаза на «удавочную» полосу на шее Фанки, я наблюдала за единственным человеком в группе, который не подскочил к Ламентии с объятиями, а немного испуганно, в необъяснимом стеснении, почти «вдавил» себя в угол комнаты и молча смотрел на девушку.

Сначала я даже его не узнала. Мысль, что в моём классе новый студент, а я об этом ничего не знаю, меня немного испугала. Потом я пригляделась и замерла в изумлении:

это был наш Печальный Призрак! Но меньше всего он походил сегодня на призрака. В классическом тёмно-синем костюме, оттенённом небесно-голубой сорочкой с чёрным галстуком, он выглядел, скорее, как жених, прибывший в самых «растрёпанных от счастья» чувствах на собственную свадьбу.

И тут до меня дошло! Как я могла этого не замечать? Какой прагматичной и сухой я, видимо, стала в этой прагматичной и сухой Америке! Ведь Призрак, которого ещё называли «вечно печальный Перо» стал и Призраком, и Перо ровно два года назад. До этого он был вполне счастливым Рассом. А что произошло два года назад? Два года назад Ламентия влюбилась. В мистера «Очарование». В того, который очаровывал всех. Даже, как оказалось, её мамашу.

Именно тогда уголки губ у Расса скривились в вечно печальную усмешку. Именно усмешку, а не улыбку. И не зря мне казалось, что адресовал он эту усмешку себе самому. Как будто печально констатировал свою второстепенность. Свою ненужность той, которую, возможно, любил.

Я подошла к Рассу и громко сказала:

– Я тебя не узнала! Решила, что, поскольку мы недалеко от Голливуда находимся, тамошний Джеймс Бонд к нам на посиделки забежал. Расс, ты такой представительный, такой мужественный и… солидный в этом наряде. Надо бы тебя от молодых медсестёр спрятать! Ведь накинутся на такого красавца вмиг!

Ламентия посмотрела в ту сторону, откуда доносился мой голос, и замерла. Установилась ошеломительная тишина. Потом девушка двинулась к Рассу. Он смотрел на неё в упор. Мягко и успокаивающе. Казалось, что его умные, цвета мокрого асфальта глаза нежно обнимали всю хрупкую, угловатую фигурку Ламентии.

Девушка подошла совсем близко и тихо сказала:

– Ну, здравствуй, рыцарь прекрасного образа! – и улыбнулась тепло и принимающее. Так улыбаются, когда приглашают парня сделать следующий шаг. Улыбка, как обещание не ранить. Как готовность стать другом. А дальше… Дальше, как сложится.

Расс расцвёл счастьем сразу на пол лица. Остальная половина выражала восторг.

– Может, и мне сюда на «коррекцию» попроситься? – залилась смехом Софья. – Что-то эта комната у всех нежные чувства пробуждает.

Все зашумели с облегчением. Так шумят молодые, не уставшие от солнца деревья, встречая с суетливой радостью каждый порыв озорного ветра. Комната загудела рассказами. О покойниках и бомже на даче Сэма. О трёх – сюрпризной вечеринке по случаю дня рождения Джесса. И о всякой юной, безалаберной всячине, которая, к великому сожалению, по мере взросления остаётся всячиной, но не желторотой и опрометчивой, а вечно ворчащей, гундящей и наставляющей.

«Вот бы открыть секрет „весёлой безалаберности“ до старости» – размышляла я, оставляя молодых людей наслаждаться молодостью. А тайны мы оставим на более скучный день.