Текст книги "Вы не видели мужчину, с которым я спала? (сборник)"

Хорёк

«Всё, никогда его не прощу. Сколько можно? Ничего не скажи. Как только какое-нибудь замечание, так сразу скандал. Вот сегодня чего завёлся? Ведь не первый раз говорила ему, что раковина на кухне забилась. Не вовремя, видите ли, напомнила, не могла раньше. Как бы я раньше напомнила, если сразу после ужина пошли гулять, потом «Жди меня» посмотрели, а потом только я зашла на кухню перед сном. Только сказала – обиделся, губу закусил. Устал он, оказывается. Голова у него болит. Будто у меня она не болит. И вот который раз уже на пустом месте скандал: то ему не вовремя напомнила, то не к месту упомянула, – говорила про себя разгневанная не на шутку пятидесятилетняя женщина, стеля постель в соседней комнате на диване.

Её супруг ретировался раньше и занял общую спальню. Лёжа на спине, он плотно закрыл глаза, пытаясь заснуть. Но сон не шёл. Перед глазами появились зелёные и фиолетовые круги: они расходились, как круги от камушка, брощенного в детстве в самую большую лужу. Он стал любоваться ими и решил немного разнообразить видения: то сильно зажмурив глаза, то чуть ослабив, но при этом не открывая их. Круги становились то гуще, то реже, в них появились жёлтые вкрапления. Он накрыл ладонями глаза, и зелёный круг превратился в тёмно-синий с золотыми точками, точь-в-точь ночное небо. «Надо будет спросить у невестки, что это за фантастическое явление такое, раньше как-то не замечал» – подумал мужчина. Невестка его, жена старшего сына, работала офтальмологом в местной поликлинике и всегда отвечала на все вопросы семьи, связанные со зрением. Еле слышно щёлкнул выключатель. Это супруга выключила в своей комнате свет, оставив в небольшом коридорчике гореть светильник в режиме ночника. Он открыл глаза.

– Вечно она заводится вечером: то кран надо починить, то канализацию, будто нельзя об этом утром напомнить. Всё ворчит и ворчит. Может, она меня уже не любит? Казалось бы, живи да радуйся: дети выросли, живут отдельно, всё у них – тьфу-тьфу-тьфу! – вроде бы хорошо, так она всё равно найдёт причину, чтобы испортить настроение. Ну что с ней станется, с этой канализацией, ну почищу завтра, правда, уже неделю целую забываю, да ведь не только я, но и она забывает напоминать. Вспоминает, как посуду мыть надо. Лучше бы я эту посуду сам помыл, хоть бы вечер нормально закончился. Лежит сейчас сама. Злится. Давление вдруг поднимется?

Мужчина стал чутко прислушиваться к шорохам и звукам ночного дома. Вот раздался резкий треск, за ним следом ещё один: это паркет трещал. Уже во многих местах появились трещины. «Правильно Анюта говорит, что жарко у нас в доме очень, от того и паркет трескается, надо убавить завтра газ, а то от сухости не только паркет навернётся, но и цветы пропадут», – подумал он. Цветов у них в доме было очень много, они занимали все свободные углы, подоконники, стояли на полу и на специальных подставках, купленных в магазине, а также на табуретках. Некоторые они покупали, а чаще им цветы дарили, зная о пристрастии хозяйки дома к зелёным друзьям, а большинство выросло из маленьких отросточков, отломленных в различных местах в неведении их хозяев. Существует поверье: если отломить отросток без разрешения, то есть попросту украсть, то расти такой цветок будет особенно хорошо. Вот и цвели пышным цветом в их доме китайская роза и декабрист, герань и огонёк, тянулся к потолку фикус различных сортов и розовели и голубели на подоконниках фиалки. Они вместе ухаживали за своими питомцами: вовремя подкармливали, поливали, рыхлили, даже кошку выдворили на улицу жить, потому что повадилась она в цветы гадить: пришлось пересаживать несколько фикусов, но один так и не удалось спасти. Под окном залаял Абама: наверное, чего-то испугался. Маленький ещё, только-только с мамой разлучили. Абама – чудный пёсик, совершенно чёрный, как уголёк, дружелюбный и смышлёный. Днём бегает по двору и лает на воробьёв, гоняет кур и уток, потом спит на старой подушке под столом, свернувшись калачиком, а ночью тащит эту подушку под окно спальни, наверное решил, что так должен пёс нести службу. Абама замолчал, напоследок вяло тявкнув, как бы предупреждая ночь на всякий случай, чтобы больше его не пугала.

Что-то щёлкнуло в телевизоре. «Надо из розетки выключать всю эту технику, чёрт его знает, что там щёлкает» – подумал мужчина и приподнялся на подушке, пытаясь услышать хоть какое-нибудь движение в соседней комнате. Но было слышно лишь слабое потрескивание электричества.

Женщина лежала на диване, прислушиваясь к стуку собственного сердца. В голове шумело. Стало жарко, она сбросила с себя одеяло. Она не ощущала своего тела, только стук сердца и тяжелый шум в голове. В соседней спальне было тихо. Обычно, минут пять полежав в горизонтальном положении, её муж начинал храпеть так, что соседи вздрагивали, а ей приходилось его будить и поворачивать на бок, а сейчас стоит какая-то зловещая тишина. «Наверное, не спит. Обдумывает. Ведь знает, что не прав, а всё равно упрямится. Что это? Возрастной кризис или мужской климакс? Наверное, правы врачи: и у него, и у меня этот проклятый климакс начинается. Почему в молодости было всё проще? Хотя почему проще? Было ведь время, когда по глупости и не без помощи доброжелателей чуть не расстались. Дети маленькие, я целый день, как белка в колесе, верчусь, а он всё на работе и на работе. Слава Богу, вовремя одумался. Что меня удержало? Нет, не изменял он мне тогда, это я точно знаю. Это всё друзья: то охота, то рыбалка, то шашлык, то… Да, и всё ведь потом стало на свои места»

Её размышления прервал тяжкий вздох, донёсшийся из спальни. Со стоном скрипнула кровать. Мужчина повернулся на бок и опять закрыл глаза. Голые плечи стали зябнуть, и он натянул поглубже одеяло. Обычно перед сном он надевал футболку, но сегодня он лёг без неё, так как не знал, где лежат его вещи. Жена вечером всегда подавала ему свежую, выглаженную футболку, а утром он её не снимал и ходил весь день. Раньше он носил майки, но холодная зима изменила его привычку, и теперь мужчина под рубашку надевал футболку с глубоким вырезом: в вороте рубашки не видно и плечи меньше мёрзнут.

«Не плохо ему там? Может, давление поднялось?» – встревожилась женщина и села на диване. Она взяла с тумбочки кружку с водой и неслышно выпила три глотка, чутко прислушиваясь к звукам, доносящимся из спальни. Шёл уже первый час ночи. Опять тяжело заскрипела кровать. «Перевернулся на другой бок, хоть бы не на левый, а то опять будет утром жаловаться на тяжесть в груди» – подумала она и потянулась за электронным тонометром: решила замерить своё давление, так как в голове по-прежнему шумело и стучало в висках. Свет включать не стала, надела на запястье манжетку и нажала на кнопку. Засветился экран, и тонометр, как тяжеловоз, стал набирать обороты. Накачав два раза манжетку, электронный врач показал не только верхнее и нижнее давление, но и пульс бьющегося сердца. Цифры были тревожные, но не смертельные, однако женщина решила выпить что-нибудь успокоительное и направилась на кухню, где на одной из полочек шкафа лежали необходимые лекарственные препараты. Она достала три пузырька, один с настойкой валерьянки, другой – с пустырником, третий – с боярышником, накапала в стакан по 20 капель из каждого, налила воды и машинально выпила. Постояв немного, решила выпить ещё и снотворное, понимая, что без него она уже не заснёт.

«Пошла на кухню, видимо, таблетки глотать» – с обидой подумал мужчина и услышал мягкие шаги своей жены в коридоре. «Опять босиком ходит. Сколько не ставь ей тапки под кровать, всё равно забывает надеть. Ковры везде. А кухня-то без ковра и коридорчик, что на кухню ведёт. Надо, наверное, и там постелить». Он взглянул на электронные часы, стоявшие на тумбочке. Зелёные цифры нагло подмигивали. В окно светил небесный фонарь. Жалюзи были открыты. Обычно жена плотно закрывала жалюзи, так как не могла спать, когда светила в окно луна, а электронный глаз часов она отворачивала к стене: они ей тоже мешали. Он раньше смеялся над ней, но сегодня и его стали раздражать эти свидетели их бессонницы. Он встал и закрыл жалюзи, а на часы набросил полотенце, сушившееся на батарее под окном. Спальня погрузилась во тьму. А во тьме, как в кадре фильма, он увидел глаза двадцатилетней девушки, только что похоронившей свою мать, глаза, в которых застыло страдание, которым он поклялся никогда и ни при каких обстоятельствах не обижать её.

«Тебе плохо?» – услышала она, проходя мимо спальни. Женщина ничего не ответила и направилась в своё временное убежище. Она не успела лечь на диван. Муж крепким руками обнял её: «Прости меня. Когда я ругаюсь, это не я, это какой-то хорёк внутри меня. Я не хочу, чтобы ты болела. Пойдём в спальню, я без тебя не засну». Она уткнулась горячим лицом ему в грудь, всё ещё сопротивляясь, а ноги уже вели их в спальню. Он целовал её седеющие виски, глаза, губы. С каждым поцелуем обида куда-то улетала, наконец, она облегчённо вздохнула: «И ты меня прости. Давай спать, а то ведь завтра на работу, хорёк». Они оба расхохотались. Через пять минут на весь дом раздавался храп, если бы не пластиковые окна, то и Абаме было бы слышно.

Горько-сладкая любовь

Так вы тоже учились в Н…? Тогда должны обязательно знать старинное здание на улице Ленина, там сейчас, кажется, находится суд, а в наше время это было общежитие педагогического института и жили в нём филологи и историки. А ещё подселили к ним нас, так называемых рабфаковцев. На рабфак в основном поступали сельские ребята и девчата, но были среди нас и городские, те, кто после школы не смог одолеть бешеный конкурс в пед (были и такие времена!) и шёл зарабатывать трудовой стаж. А потом с этим стажем поступал на подкурсы, а там уже считай, что одна нога в институте.

Руководство нашего достопочтенного института выделило нам, рабфаковцам, второй этаж, комнаты были рассчитаны на четверых, жили вперемежку девчонки с мальчишками. Мы все ещё были совсем юными, судите сами, некоторым и восемнадцати не исполнилось. Общежитие это славилось тем, что было в нём тепло и уютно в отличие от современных построек. Комнаты просторные и светлые, потолки высокие, правда на вахте сидели злющие-презлющие вахтёрши, но это, может быть, и к лучшему: зная, что провести незнакомого человека в общагу практически невозможно, мы стали завязывать отношения внутри нашего, ставшего на четыре года родным дома.

С парнями, с которыми меня поселили, я сдружился довольно быстро, и мы, как это принято в молодёжной среде, в этот же вечер постучались к девчонкам, налаживающим быт от нас справа. Так как слева и напротив нашей комнаты расположились парни, то надо было успеть первыми, что мы незамедлительно и сделали. Я привёз из дому бобинный магнитофон «Маяк», у меня были безумно популярные в нашем городе записи битлов, роллингов и лед зеппелин, и мы недолго думая, предложили девчонкам послушать музыку вместе.

– Тащите к нам, – сказала одна из них, когда мы сунулись к ним с предложением

Мы тотчас с парнями притащили магнитофон, включили, кажется, «Лестницу в небеса» и принялись с умным видом слушать. Девочки – их было четверо – тоже сидели на своих кроватях с прогнувшимися сетками и внимательно слушали. Но продолжалось это недолго. Одна из них, та, что распорядилась продолжить знакомство на их территории, через минуту сказала:

– Ну и что, так и будем, как дураки, сидеть весь вечер? Пусть магнитофон играет, а мы давайте в карты играть. Только дверь надо закрыть, а то вдруг кто-нибудь с проверкой явится.

Нина, одна из девушек, отказалась играть, так как не умела, к ней присоединился Серёга, тощий, длинный, как каланча, новоиспечённый мой друг, с неправдоподобно длинными худыми ногами, которые вечно всем мешали. Он пересел к Нине, и они стали о чём-то полушёпотом беседовать.

А мы, разбившись на пары, расселись за квадратным обшарпанным столом, на котором даже клеёнки не было (девчонки ещё не успели создать уют). В пару мне досталась Марина, очень красивая девушка, поразившая меня своей какой-то благородной красотой. Такая красота очень редко встречается, не кричащая, не выставочная, а тихая, берущая за душу, заставляющая преклоняться и благоговеть. Это я понял сразу, как только первый раз заглянул в её огромные,, голубовато-серые глаза, Я утонул в них, я понял, что пропал, карты перестали для меня существовать, я пытался как-то ходить, отбиваться, но мы с Мариной всё время оставались в дураках, хотя я играл неплохо, и вскоре я заявил, что играть не хочу и пересел на кровать. Через минуту ко мне села Марина, а четверо продолжили игру. Мы слушали музыку. Это была музыкальная композиция битлов.

– Ты знаешь, о чём они поют? – спросил я, совершенно уверенный, что девчонка из села не должна понимать английского языка. – Я вчера огорчений и тревог ещё не знал, – начал я, глядя в её бездонные глаза. – Без тебя моя жизнь немыслима, – переводил я знаменитую песню битлов и пристально посмотрел на неё. Она смутилась и немного отодвинулась от меня.

– Это случилось вчера, – вольно перевёл я ещё одну строку. – Без тебя я не буду счастлив никогда, – завершил я свой перевод и взял её горячую руку. Она осторожно освободила её и, плотно скрестив обе руки, словно боясь, что я снова повторю свой подвиг, продолжала внимательно слушать.

– Эта мелодия мне очень нравится, хотя я раньше её и не слышала, – сказала она взволнованно и, тихо, под музыку, стала читать наизусть «Письмо Татьяны к Онегину». Она читала так чувственно, так естественно, будто это она страдает от неразделённой любви, а не пушкинская героиня.. Глаза её постепенно темнели, наполняясь слезами, голос становился то мечтательным, то тревожным, то уверенным, то угрожающим, то умоляющим, в конце – трепетно-твёрдым, побелевшие руки, плотно сжатые в перекрестии, она подняла к подбородку. Она будто не замечала меня. Я же чувствовал, как она захватывает меня в плен своим обаянием, своей красотой, своей неповторимостью. В комнате ярко светила электрическая лампочка, и в этом ярком свете очень хорошо можно было разглядеть её всю. В ней было всего в меру: она не была худой, но даже полноватой её назвать было нельзя, густые русые волосы вольно раскинулись по девичьим плечам, на её лице не было и следов макияжа, щёчки горели здоровым румянцем, а губки были от природы розовые. Тонкие брови девушки были будто вычерченные. Кожа чистая и бархатистая, вся она была какая-то солнечная и милая. Надо ли говорить, что я влюбился в неё в этот же вечер.

Всю ночь я не спал, мечтал о ней, представлял её даже своей женой, хотя ещё сутки назад у меня и мысли не было о женитьбе. Я еле дождался утра. Как только дверь соседней комнаты открылась первый раз, я тотчас поспешил, якобы, за магнитофоном. Девчонки обрадовались, попросили включить музыку, и я тут же забыл о своём намерении. Кстати сказать, магнитофон оставался у девчонок очень долго, да и не нужен теперь был мне этот аппарат. Я не сводил глаз с Марины. Она была в брючках-клешах, по тогдашней моде, и в кофте-лапше, которая плотно облегала её ладную фигурку. Сияющая молодой свежестью, она просто сводила меня с ума. Я предложил ей вечером сходить в кино. Она согласилась. Время тянулось для меня как для больного. Наконец наступил вечер.

На улице стоял декабрь, было довольно холодно. Марина вышла из комнаты в голубой вязаной шапочке и такого же цвета вязаном шарфике, которые изменили цвет её глаз – теперь они казались мне голубыми, чёрное длинное пальто с накладными карманами сидело на ней идеально, чёрные кожаные перчатки плотно облегали её маленькие ручки. Это был уже совсем другой образ, но такой же притягательный и милый.

На улице Марина взяла меня под руку, и мы через десять минут были в популярном на весь город кинотеатре с символическим названием «Экран». Впрочем, кинотеатры с таким названием и похожие как братья-близнецы были не только в нашем городе. В фойе продавали соки и мороженое. От мороженого она отказалась, и тогда я взял по стакану сливового сока. Она пила сок крохотными глотками, при этом не отрываясь от стакана ни на секунду.

– Как странно ты пьёшь сок, – не удержался я.

– Правда? Не замечала, – мило улыбнувшись, сказала девушка.

Прозвенел звонок, и мы поспешили в зал. Я не помню названия фильма, не помню, о чём был фильм, помню только, что на весь широкий экран плавали дельфины. Я сидел рядом с ней, как прикованный, боясь пошевелиться, она магнитом притягивала к себе, но я не решался взять даже её руку, которая лежала почти рядом с моей. Наконец я притронулся к руке, она отозвалась на моё прикосновение лёгким движением пальцев, я понял этот знак, взял горячую её ручку в свою, пылающую страстью и желанием и все полтора часа гладил и сжимал её тонкие пальчики, даже однажды осмелился поцеловать. Закончился фильм, мы молча вышли из кинотеатра и также молча дошли до общежития. Внутри меня пылал пожар. Я проводил Марину до дверей её комнаты, она долгим и пристальным взглядом посмотрела на меня и скрылась за дверью.

Я опять не спал всю ночь. Друзья мои с сожалением смотрели на меня. Мы ещё несколько вечеров с ней гуляли по городу, заходили в кафе, она опять пила сок, не отрываясь от стакана, веселя и удивляя меня милой особенностью, целовались в подъездах старых домов, которыми был застроен центр города N…, а потом она уехала домой на каникулы. Я пошёл провожать её на вокзал. Когда мы стояли на перроне, у меня почему-то было ощущение, что мы расстаёмся навсегда. Я как-то неумело поцеловал её на прощание и долго не мог сойти с места. Уже и автобус скрылся из виду, а я всё ещё стоял на перроне.

Марины не было десять дней, а когда она приехала, то ничего не объясняя, дала понять, что ей со мной неинтересно. Как я только не пытался объясниться с ней, она была неприступна. Вскоре к ней стал ходить курсант из военного училища, они встречались до самого его выпуска, а потом вместе уехали служить. Я наблюдал за ней всё это время: она стала ещё краше, выглядела очень счастливой. Я же грустил и потихоньку сходил с ума. Когда же она уехала, моя боль постепенно стала отходить, но окончательно я от неё вылечился, когда женился и родились дети. Вот такая была у меня горько-сладкая любовь.

Года два назад я получаю по электронке от неё письмо с обычными вопросами: помню ли я её, как дела, как жизнь? Я до сих пор не ответил.

У любви зимой – короткий век

Я сидел в своей белой «ласточке» – любой мужик поймёт, что речь идёт о машине – и тихо наслаждался наконец-то пришедшим к нам апрельским теплом. Была уже середина этого месяца, а мы, южане, всё ещё ёжились от холодного ветра да мокли под промозглым дождём.

Был полдень, солнце яростно выдавало всё тепло, которое запоздало к нам на целые две недели. Козырьки крыш из цветного пластика горели золотом, отбрасывая длинные тени на тротуары. Прохожие постепенно снимали с себя верхнюю одежду. С утра ещё сновали в толпе шапки и сапоги, а с обеда уже смело постукивали каблучки по асфальту и нет-нет мелькали девичьи оголённые животики и спинки. Жена моя тоже скинула шляпу и куртку, бросив небрежно их на заднем сиденье машины, и пошла в магазин за продуктами. Я ждал её и любовался тем, чего раньше просто не замечал. Сколько раз я подъезжал к этому магазину, но только сейчас заметил, какие оригинальные фонари горят у его входа. Выкованные из железа фазаны держат на своих выгнутых спинках по матовому круглому шарику. Я представил, как фантастически красиво они смотрятся ночью и решил во что бы то ни стало повесить у входа в летнюю беседку такое чудо.

Двери магазина постоянно открывались и закрывались, и я всякий раз отвлекался от созерцания природы, выглядывая жену. Когда они в очередной раз распахнулись, из нутра магазина неспешно вышла женщина в тёмно-синей коротенькой курточке и чёрных брючках, а за нею вышел… я. У меня перехватило дыхание, я бешено переводил взгляд то на парня, то на женщину, в моей голове что-то работало, переключалось, отключалось, включалось, отматывалось и перематывалось. Наконец-то я сообразил, что это была она, та самая женщина, с которой судьба свела меня тридцать лет назад. А рядом с нею? Боже мой? Что-то сдавило мне грудь, я не мог пошевельнуться. Я видел, как они сели в дорогую японскую машину. Парень плавно сдал назад, выехал на главную и добавил газу. Через несколько секунд «Тойота» исчезла. Пока жена не показалась в дверях магазина, я вспомнил всё, я прокрутил ленту жизни на тридцать лет назад.

Вы помните, как вся наша огромная страна увлеклась индийскими фильмами? Особенно их любили сельские жители, может потому, что в нелёгкой деревенской жизни романтики немного, а может быть потому, что выбора особо не было. Да, и чувствителен наш народ порой бывает до крайности. Моя жена тоже ходила с подругой на эти сеансы несчастной индийской любви. Приходила вся заплаканная, отрешённая, измученная, по-моему, она ещё сутки отходила от тех страстей, что разыгрывали индийские актёры.

Сначала я посмеивался над её увлечением, а потом стал ждать с нетерпением, когда привезут очередные две серии сладко-горькой любви и отпускал жену с плохо скрываемой радостью, зная точно, что три часа свободного времени у меня есть, и я смогу провести его с той, статус которой мною до конца ещё не был определён. Понимал, что поступаю подло, мерзко, совесть меня грызла, как ржа железо, но как только вешали афишу об очередном сеансе индийского кино, я не мог не встретиться с ней, меня тянуло как магнитом, тянуло с с такой силой, что совладать с собой я был не в состоянии.

Девушка, которая была моей тайной любовью, бывшая моя коллега. Я давно не работаю в школе, с тех самых пор, как мы с нею расстались, но была в моей биографии эта страница и никуда от неё не деться. После армии и скорой женитьбы, встал вопрос о моём трудоустройстве. И наш сосед, директор школы, предложил мне поехать в М. работать педагогом. Школа остро нуждалась в учителе физкультуры, а я только что отслужил срочную, был физически развит и до армии окончил техникум, правда не педагогический, а технологический, но это не играло никакого значения.

Физруками брали даже тех, у кого было только среднее образование. Наука не сложная, дети с удовольствием занимались на уроках всем, что не предложишь, так что учитель из меня вышел неплохой. Зарплата в Советском Союзе у учителей была приличная, не меньше, чем у механизатора, так что я после первой четверти своему протеже искренне сказал спасибо за совет и рекомендацию. Нам с женой выделили квартирку из двух комнат и небольшой кухоньки в новом доме, только что отстроенном совхозом. Тогда была чёткая политика партии – в первую очередь квартиры давали врачам и учителям. Мы обустроились очень быстро, родители помогли купить кое-какую мебель, мы с женой скопили на бобинный магнитофон «Маяк» и весело, под музыку, наслаждались семейной жизнью. С детьми мы решили повременить, и жена устроилась работать бухгалтером в сельской конторе. В общем, жизнью мы были довольны, я даже иной раз вспоминал Бога и благодарил его, хотя, как и все, был комсомольцем и атеистом.

Закончился мой первый учебный год, я решил поступать на заочное отделение в педагогический, сдал экзамены, без труда был зачислен. В августе мы с женой съездили на море, и тридцать первого числа последнего месяца лета, загоревший, отдохнувший, подтянутый, с иголочки одетый, я явился в теперь уже ставшую родной школу.

В учительской меня встретили коллеги тепло и радостно: мужчины-учителя в школе всегда на особом счету. И тут я заметил среди них двух незнакомых девушек.

– Знакомьтесь, Михаил Павлович, это наши новые коллеги, выпускницы пединститута и института иностранных языков, – поспешил представить мне девушек директор школы Василий Петрович. – Одна из них, Татьяна Леонидовна, будет вести химию и биологию, а Надежда Александровна – английский и немецкий язык. Кстати, вам с ними надо обязательно подружиться. В вашем десятом классе будут работать обе учительницы, так что вы им поможете справиться с вашими лоботрясами.

– Конечно, Василий Петрович, – незамедлительно ответил я, – пусть обращаются с любыми вопросами и в любое время.

В учительской начался обычный послеотпускной галдёж, одни – делились впечатлениями, другие – тихо им завидовали, третьи – под шумок заполняли классные журналы, четвёртые – о чём-то заискивающе говорили с завучем, наверное, выпрашивали нагрузку. Только новенькие, стоя у окна, грустно смотрели на школьный двор.

– Вы уже устроились, девушки? – спросил я, подойдя к ним.

– Пока нет, но квартиру нам уже пообещали, – живо, будто ждала этот вопроса, ответила Татьяна Леонидовна, девушка с чёрными, жгучими глазами иярко-красным ртом. Волосы её, коротко стриженные, тоже были чёрные, как чёрный квадрат Малевича. Она была пышнотелая, но фигуристая. Светлое в цветочек шёлковое платье на поясе было затянуто ремешком, подчёркивающим тонкую талию.

– Случайно не на Новой улице? – брякнул я, зная, что два крайних дома на нашей улице ещё не были заселены.

– Случайно на Новой, – улыбнулась Татьяна Леонидовна и внимательно посмотрела на меня, несколько даже смутив.

– Тогда прошу в гости к нам… с женой, – пригласил я, сделав значительную паузу после «к нам», и заметил, как заплясали весёлые чёртики в чёрных глазах моей собеседницы.

– Уж лучше вы к нам, – тут же отпарировала она, – гвозди надо прибить для вешалки, мебель собрать, да мало ли найдётся работы у незамужних девушек!

– Договорились, Танечка, – согласился я, – и протянул руку. Татьяна нарочито крепко пожала её, и я протянул руку Надежде Александровне.

– А вы, Надежда Александровна, приглашаете меня? – приняв игру и продолжая её, небрежно спросил я. Она смущённо, очень тихо ответила согласием и как-то украдкой взглянула на меня. За яркой и пышной Татьяной Надя как-то потерялась. Вот если взять полевой цветок и поместить его в вазу с садовыми цветами, он среди них потеряется и померкнет. А если его поставить рядом с такими же цветами или один, то он покажется во всей своей красе. Вот так и Надя. В тот последний августовский день она не произвела на меня никакого впечатления, вокруг было столько женщин-учительниц, отдохнувших, пребразившихся, в новых нарядах, да и молоденьких среди них было немало.

Первое сентября прошло как обычно празднично, суетно, восторженно и устало. Не буду рассказывать, мы все учились в школе и помним этот день.

А вот на следующий день Таня, или Татьяна Леонидовна, подошла ко мне на спортивной площадке и кокетливо спросила, не забыл ли я своего обещания помочь им обустроиться. Я ответил, как пионер: «Всегда готов» – и мы договорились о встрече.

Вечером я, на всякий случай, предложил жене пойти со мной к девчонкам, но она беспечно ответила:

– Иди сам, а я пойду с Машей в кино.

В душе я обрадовался и отпустил жену с подругой на индийский фильм, уже и не помню какой, а сам рванул к девчонкам.

Я помог им прибить вешалку, смастерил и повесил полочки для всякой мелочёвки вроде губной помады и туши для ресниц, собрал кровати с железными спинками, которые им на время выдали в совхозном складе, и стол. Плита газовая на кухне уже стояла, Надя поставила чайник и, когда он закипел, она заварила чай с какими-то колдовскими травами, и мы принялись пить ароматный напиток с печеньями и конфетами, которые девочки тоже привезли из дома. Я выпил три кружки чая и всё нахваливал его.

– Я летом была в Домбае и купила эти травы на местном рынке, – пояснила Таня. – Старая черкешенка сказала, что среди трав есть одна, которая обладает любовной силой. Так и сказала. Врала, наверное, чтобы купили, – добавила она и покраснела.

– Этот чай мятой пахнет, а ещё чабрецом и зверобоем, это я вам как биолог говорю, – решительно опровергла слова черкешенки Таня. – А любовь свою мы и без трав встретим, как и Миша. Да? – спросила она меня недоверчиво.

– Конечно, девочки, – заверил я, выделив звук «ч» как можно мягче, – в нашей деревне парней хоть косой коси.

Мы говорили обо всём на свете: я рассказывал девчонкам о своей армейской жизни, они – о студенческой, потом пошли анекдоты, потом почему-то детство вспомнили. Много и долго смеялись. Телефонов тогда не было и, когда я прибежал домой, жена моя, утерев слёзы и смыв туш, лежала в постели.

– Хотела уже пойти за тобой, не переусердствовал бы ты, помогая коллегам, – с досадой сказала она и отвернулась к стене. Я знал, что после индийского кино жену лучше не трогать, тепло поцеловал её в обнажённое плечико, пожелал спокойной ночи и сразу же заснул. «Видно, точно в чае была мята, так я быстро отрубился» – подумал я утром, хотя и до этого от бессонницы не страдал.

Весь сентябрь мы были заняты составлением тематического планирования, писали какие-то бумажки, проводили уроки, ходили в походы с учениками, встречались на переменках, пару раз я заскакивал к девчонкам на минутку уж и не помню зачем, а в октябре, в начале, по-моему, в первое воскресенье, был день Учителя.

Праздник этот в нашей школе отмечали весь день: с утра поздравляли учителей дети и родители, общественность и администрация, а вечером была, как бы сейчас сказали, корпоративная вечеринка. Женщины накрыли в спортзале столы принесёнными из дому деликатесами, директор сказал речь, все подняли бокалы, вернее гранёные стаканы из школьного буфета, с шампанским и включили магнитофон.

Ещё в начале вечера я обратил внимание на Надю: она была какая-то возбуждённая, много говорила, громко смеялась, всячески привлекая к себе внимание. И привлекла. Первым пригласил на танец её наш учитель начальной военной подготовки, или военрук, как тогда их называли. Это был высокий, худой, как выжаренная на солнце вобла, мужчина неопределённого возраста: ему можно было дать и двадцать, можно было запросто дать и сорок лет, на самом деле ему было чуть за тридцать. Он порхал с Надей легко, как кузнечик и всё время улыбался. Казалось, перестань он улыбаться и тут же остановится танец. Так и произошло: как только оборвалась музыка, наш военрук стал серьёзным и скучным. Чтобы он опять не оживился, я подошёл к Наде и с готовностью протянул ей руку. Она с радостью протянула мне свою, и мы стали вальсировать по спортзалу, будто это и не спортзал школьный, а какой-нибудь зал приёмов с зеркалами и блестящим паркетом, со множеством свечей в хрустальных люстрах. Я не сводил с неё глаз и видел только её глаза, полные нежности и тепла, глаза женщины, жаждущей любви. Что-то перевернулось в моей душе.

– Я тебя завтра в семь часов буду ждать у своей калитки, – шепнул я ей, когда мы втроём шли с вечеринки домой.