Текст книги "Вы не видели мужчину, с которым я спала? (сборник)"

Самосуд

Витёк, так звали моего соседа все на нашей улице. И хотя на работе, в городе, он был давно Виктор Иванович, дома его упорно называли Витьком, не признавая ни должности его, ни возраста. Случается такое нередко с людьми. Вроде и вырос человек из коротких штанишек, а язык не поворачивается назвать его по имени-отчеству, а иной, самый ничтожный человечек, а его кличут Петровичем или Степанычем. Отчего это зависит – не знаю, вот поэтому, наверное, все приятели и знакомые продолжали звать моего соседа Витьком. Он не обижался, он вообще был человеком безобидным: никого не трогал, ни с кем не ругался без дела. Знал себе, ездил на работу, да с работы на новеньких «Жигулях» седьмой модели цвета морской волны.

До тридцати лет Витёк жил одиноко. «Когда же ты, сынок, женишься? – сетовала его мать. – Уже и с внучатами хочется повозиться, скоро совсем старая стану». Но Витёк отшучивался, говорил, что время ещё не пришло, что его невеста ещё подрастает. На самом деле его невеста давным-давно жила на соседней улице, уже успела побывать замужем, развестись и имела дочь тринадцати лет. Звали её, как пушкинскую героиню, Людмилой. Людмила переехала к нам из города после развода с мужем, который, по её словам, был большим любителем зелёного змия и страшно ревновал свою супругу ко всему движимому и недвижимому. В то, что муж Людмилы был неадекватным человеком, легко поверил бы любой, потому что стоило Люде только взглянуть на мужика, как они падали перед нею, как мухи после дихлофоса. Была она, что называется, знойной женщиной: среднего роста, фигуристая, белокожая, с роскошной чёрной гривой, с губами-бантиком и зелёными глазищами в пушистых чёрных ресницах. Работала Людмила в городе, официанткой в ресторане, ездила на работу не каждый день: график у неё был скользящий, как она сама говорила, но иногда задерживалась до утра.

Вот так однажды прекрасным майским утром встретил её Витёк, возвращающийся из города домой от приятеля или приятельницы, точно сказать не могу. Людмила ловила попутку, так как на маршрутку не успела, а следующую ждать было невмоготу: очень спать хотелось. Витёк нажал на тормоза сразу, как только женщина подняла руку. «Что-то будто вспыхнуло во мне, словно током меня ударило, когда я её увидел» – рассказывал он друзьям, а счастье так и брызгало из его глаз, будто он миллион долларов в лотерею выиграл. Обычно робкий, Витёк на этот раз превзошёл самого себя. Он всю дорогу развлекал женщину анекдотами, сыпал ей комплименты, довёз до самой калитки и напросился в гости.

Вечером с дорогим букетом из белых роз и тортом с живыми фруктами Витёк был у Людмилы. Она его ждала не одна, а с дочерью Полиной, которая, попив чайку с малюсеньким кусочком тортика (Полина боялась потолстеть), вскоре ушла с подружками гулять. Взрослая дочь немного смутила нашего героя, но вскоре он увидел в этом даже плюсы: не надо ждать, пока вырастет дитя.

Так долго ждал Витёк своего счастья, что, встретив его, не захотел терять ни минуты: он в тот же вечер предложил Людмиле руку и сердце. Она церемониться не стала, согласилась сразу. Дому на самом деле требовался мужчина: забор покосился, крыша текла, двери просели.

Утром Витёк перевёз свои вещи к Людмиле. Мать его не возражала, только очень долго стояла у калитки, качая головой, а потом махнула рукой: всё-таки четвёртый десяток мужику, пусть попробует.

Витёк, как говорится, не верил своему счастью. Он вроде ростом даже выше стал, светился, как китайский фонарь тёмной ночью, улыбался и души не чаял в своей жёнушке. Хозяином Витёк тоже оказался неплохим. Починил забор, пошпаклевал стены дома и выкрасил их в голубой цвет, вставил пластиковые окна и поменял деревянные двери на модные стальные, старую мебель выбросил и привёз новую, пахнущую свежеструганным деревом. Пристроил к дому кухню, провёл воду и купил стиральную машинку-автомат. «Самую дорогую выбрал. Сама взвешивает бельё, сама рассчитывает порошок» – рассказывала мать Витька соседкам, то ли радуясь, то ли злясь, то ли завидуя – понять было трудно.

Жили молодые дружно: на работу ездили вместе, с работы тоже вдвоём. Полина, хоть и большая уже была девочка, стала звать Витька папой. Он занимался с нею математикой и физикой, однажды даже на родительское собрание ходил в школу. Это было, кажется, когда Людмила первый раз задержалась на работе.

Потом она стала задерживаться всё чаще и чаще. Объяснения женщины всегда были правдоподобны: то хозяин оставлял подучить новенькую, то заболевшая подруга просила подменить, то на особом обслуживании было заведение. Тем не менее, жена Витька всегда ночевала дома.

Так прошло два года. Однажды Людмила опять не смогла приехать домой, позвонила Витьку, чтобы он уезжал один, и пропала. Всю ночь Витёк пытался тщетно до неё дозвониться, а утром поехал в ресторан и выяснилось, что у Людмилы в этот день был выходной и что её ждут на работу завтра.

Когда соседи увидели машину Витька и следующий за ним трактор с ковшом, они подумали, что мужик опять что-то хочет строить для любимой.

Но Витёк остановил машину, подошёл к трактористу, что-то ему сказал, отошёл в сторонку и стал внимательно наблюдать, как тракторист валит забор, который с такой любовью сооружал он два года назад. Через минуту листы профиля были смяты и валялись на земле, устояли только бетонные столбики, а трактор подступил к кухне. Когда ковш задел крышу строения, тракторист, испугавшись чего-то, резко сдал назад, но Витёк так решительно махнул рукой, что тракторист, испугавшись во второй раз, рванул вперёд, и внутренность кухни открылась для всеобщего обозрения, потому что к тому времени уже с десяток человек собралось вокруг Витька, и каждый пытался остановить самосуд. Но Витёк никого не слышал и продолжал возмездие. Он взял канистру с бензином и облил дом. Когда он вытащил зажигалку, мужики не выдержали, схватили Витька и держали до тех пор, пока он не поклялся, что поджигать дом не будет. Мужики для верности ещё постояли с ним полчаса, потом Витёк дал команду трактористу, и тот отправился на работу.

А Витёк сел в свои «Жигули» седьмой модели и рванул так, что кирпичом, выскочившим из-под задних колёс, чуть не пришиб тётку Ольгу, самую главную свидетельницу самосуда.

–

Я тебя люблю

Трое сидели на кухне и вполголоса разговаривали. Пожилая женщина, маленькая, щупленькая, с короткой стрижкой, с застывшими глазами то и дело плакала. Анну Петровну, так звали женщину, вымотала тяжёлая, неизлечимая болезнь мужа, который лежал при смерти в соседней комнате.

Они прожили вместе больше сорока лет, познакомились будучи ещё студентами, вместе покоряли Сибирь, вместе помогали арабам строить алюминиевые заводы, а ближе к старости вернулись на родину, построили дом, вырастили сына, помогали ему воспитывать детей.

Никто не ждал такой беды, что заглянула к ним в дом ровно год назад: тяжело заболел Иван Васильевич. Операция, которую провели хорошие врачи, помогла на короткое время, но болезнь слишком была запущена, и как не сопротивлялся ей Иван Васильевич, она взяла верх.

– Надо будет платочков докупить, у меня пятьдесят штук только, боюсь, что не хватит, – сквозь слёзы говорила Анна Петровна, обращаясь к сыну Олегу, мужчине лет сорока, который был расстроен не меньше матери, но старался держать себя в руках.

Он, сидя за столом, записывал её предложения в блокнот.

Олег несколько часов назад наконец-то смог приехать к умирающему отцу, которого тот будто специально ждал. Конечно, надо было примчаться раньше, но обстоятельства как назло сложились так, что хоть криком кричи – ничто не поможет. Жена Олега, Настя, должна была родить, врачи опасались за её здоровье и здоровье малыша, и Олег не мог её оставить в таком положении.

Как только опасность миновала, и на свет появился его четвёртый его сын, он, не мешкая ни минуты, рванул домой, к отцу, доживающему последние дни, и маме, которая вместе с ним, а может быть даже больше больного, страдала всё это время. С улицы, с мороза, не раздеваясь, Олег первым делом зашёл к отцу. Он был в сознании, мучительно улыбнулся сыну и еле слышно прошептал: «Я ждал тебя. Как дела, сынок?»

– Нормально, папа, – стараясь говорить спокойно, ответил сын. – Настя вчера сына мне родила, а тебе внука, – низко наклонившись к отцу, сообщил Олег.

Отец кивнул и прикрыл глаза. Через минуту он с трудом открыл их и взглянул на сына: «Как назвали?» «Дима», – сказал сын, и опять отец кивнул одобрительно.

Сын присел на кровать, взял худую, жёлтую руку отца и стал тихонько, осторожно гладить её. Всегда тяжёлая, сильная рука отца теперь была лёгкой, почти невесомой. Отец исхудал так, что стал не похож на самого себя, и сын через застилавшие глаза слёзы смотрел на родного человека и не узнавал его. Два месяца назад отец ещё сидел за новогодним столом, пытался даже шутить, а теперь вот руку с трудом поднимает. Он смотрел на него и не верил, что перед ним его папа. Папа, который в любую минуту приходил на помощь, папа, который всегда был веселым и веселил всех вокруг себя, папа, который всегда мог понять и простить, папа, который всю свою жизнь прожил для них. Талантливый во всём, он был путеводной звездой их семьи. За его широкой спиной всем было уютно и тепло, сытно и комфортно. Казалось, он никогда не остановится, в нём было столько энергии, что и на десятерых хватило бы. Но болезнь подкралась так неожиданно, что сразу никто и не понял, а когда поняли, было уже поздно: сначала смерть уступала месяцы, потом дни, а теперь вот остались часы, а может и минуты жизни.

Размышления сына прервала Анна Петровна:

– Пойдём, сынок, на кухню, пусть отец отдохнёт, да и ты хоть чаю с дороги попьёшь, – предложила Анна Петровна, войдя в комнату, и почти силой увела сына.

На кухне мать и сын дали волю своему горю. Анна Петровна, которая при муже старалась держаться и не плакать, сейчас разрыдалась, упав на грудь единственного сына.

– Что я буду делать, что делать? – задавала она вопросы. – Как я буду жить без него? Столько было планов, как он любил жизнь – и всё закончилось с этой болезнью. Хоть бы ещё лет десять прожил, ведь не старый ещё, – плача, приговаривала Анна Петровна.

– Что говорят врачи? – ни на что не надеясь, спросил Олег.

– Да, что они говорят? Надежды давно нет никакой. Удивительно, как он столько прожил без пищи и воды. Тебя ждал, потому и сопротивлялся из последних сил.

Анна Петровна опять заплакала. Сидевший за столом её брат, Юрий Петрович, или дядя Юра, как звал его Олег, приехавший к сестре месяц назад, чтобы поддержать её и помочь в уходе за больным мужем, мрачно сказал:

– Хватит, Аня, слезами горю не поможешь. Корми Олега, он почти весь день в пути провёл.

Но Олег от еды отказался и присел к столу.

– Сколько платочков докупить? – переспросил он мать

– Думаю, что ещё полсотни надо, – предположила Анна Петровна.

– Я согласен, – ероша густые седые волосы, поддержал сестру Юрий Петрович. – Ваня был уважаемым человеком, много народу придёт и приедет его проводить.

Ваня, Иван Васильевич, дядя Ваня, дедушка Ваня действительно был уважаемым и дорогим человеком для всех, кто его знал. А знали его многие, так как он был общительным и безотказным: в любую минуту к нему могли люди обратиться за помощью, он, бросив свои дела, спешил быть полезным людям. Имея инженерное образование, он мог починить любую технику. Выйдя на пенсию, Иван Васильевич обнаружил в себе способности к целительству, и потянулись к нему больные со всей округи.

В это время из соседней комнаты послышался тяжкий вздох. Олег кинулся к отцу. За ним поспешили Анна Петровна с братом. Больной отчаянно кого-то звал, хотя голоса почти не было слышно. Глаза его прояснились, и в них угадывалось какое-то желание. Сын наклонился к отцу, но тот обеими руками попытался оттолкнуть его. «Наверное, он хочет, чтобы его приподняли», – предположил Юрий Петрович и взялся за подушку. Но тот так зло на него посмотрел и замахал руками, что Юрий Петрович отступил.

Наконец Анна Петровна наклонилась над мужем, пытаясь разгадать в его шёпоте хоть какой-нибудь смысл. Но ничего понять было нельзя: губы стали непослушными, а голоса почти не было. Тогда он с трудом приподнял правую руку и знаком показал, что хочет что-то написать. Олег принёс бумагу и карандаш. Вложив карандаш в руку больного, Анна Петровна присела на кровати, держа листок бумаги на книге. Муж посмотрел на неё с благодарностью и с неимоверным усилием вывел первую букву, немного отдохнув, он стал писать дальше, после каждой буквы отрывая карандаш от бумаги. Когда карандаш выпал из его руки, Анна Петровна прочла три слова, выстраданные её мужем: «Я тебя люблю».

Через три часа Иван Васильевич скончался.

Тебе, моя последняя любовь…

Я попала в больницу в начале апреля. Весна в этом году подкрадывалась к нашему городу осторожно. Бывали уже по-летнему тёплые дни, когда девушки спешили обнажить свои мраморно-белые спины и животы, а из проезжающих мимо машин неслась музыка, заглушая все прочие звуки улицы. А бывали дни, когда народ опять натягивал тёплые куртки и сапоги, некоторые даже перчатками не брезговали. В общем, такого непостоянства апреля я за свои пятьдесят прожитых лет в наших краях не припомню. Вот из-за этих капризов погоды и модных в наше время магнитных бурь моё давление стало скакать, как молодая необъезженная лошадь.

Врач, Валентина Михайловна, прописала мне дневной стационар, назначила каждый день принимать капельницы с каким-то «о-о-очень хорошим препаратом, расширяющим сосудики и благоприятно действующим на нервную систему учителей».

– Отдохнёте от своих перегрузок, забудете про мероприятия и педсоветы, построите планы на лето, просто полежите спокойно, и ваша гипертония угомонится. Вы, главное, когда будете лечиться, думайте о хорошем,. Лекарство капает, а вы каждую капельку сопровождайте добрыми напутственными словами, – говорила Валентина Михайловна, дополнительно выполняя роль психотерапевта. Это улыбчивая и милая женщина излечивала своих больных не только лекарствами, но и своим неподдельным участием и уверенностью, что всё будет хорошо.

– Посмотрите на меня, – говорила она. – Я перенесла инфаркт десять лет назад, но не принимаю ни одной таблетки именно потому, что полностью переменила своё отношение к жизни. Я сейчас никому не завидую, ни с кем не ругаюсь, никому ничего не доказываю, радуюсь каждому дню и каждой встрече с вами. И вы, если хотите быть здоровы, поступайте так же, – продолжала Валентина Михайловна, меряя давление.

Выслушав внимательно пациента, проверив живот и вены на ногах, пощупав пульс и заставив с закрытыми глазами достать указательными пальцами кончик собственного носа, она обычно говорила:

– Можете идти в палату. Располагайтесь поудобнее, сейчас к вам девочки подойдут.

Я вошла в большую и светлую палату, поприветствовала больных и переоделась в домашний костюм и тапочки, оставив свои вещи в маленькой гардеробной, которая примыкала к палате. Мне досталось место возле стеночки. Пока я стелила постель, успела перекинуться парой фраз с соседками, лежащими под капельницами. Они были приблизительно одного возраста со мной и, судя по близкому и дружескому разговору, между собой были либо коллеги, либо родственницы. Та женщина, которая находилась ближе ко мне, была в ярко-оранжевом домашнем костюме, на груди у неё покойно лежала левая рука, сжимающая дорогой сотовый телефон-раскладушку. Её собеседница, не смолкавшая ни на минуту, рассказывала ей об успехах своей дочери.

– Моя Катька закончила сначала техникум, потом заочно поступила в академию, одновременно устроилась в сбербанк сначала операционисткой, через три месяца её заметили, предложили возглавить кредитный отдел по работе с юрлицами, а затем на физических лиц перевели. Она заработала стаж, набралась опыта и уехала в Москву.

«Тебе, моя последняя любовь» – запел телефон моей соседки.

– Да, Саша. Всё нормально. Капаюсь. Всё хорошо, Саша. Добрались на такси. Хорошо, будем тебя ждать. Ты выпил таблеточки, что я приготовила? Всё сделал, как я сказала? А беленькую маленькую таблетку молоком запил? Ну, хорошо. Сашенька, а ты позавтракал? Пожалуйста, дорогой, не нервничай, твоему желудку нервы противопоказаны, помни об этом. Ты же знаешь, что не пойдёт впрок, если ты будешь болеть. Хорошо, позвоню. Пока.

Она отключила телефон и принялась опять слушать приятельницу, легко и непринуждённо улыбаясь.

– Теперь Катька в Москве, работает бухгалтером в крупной фирме, получает около пятидесяти тысяч и на квартиру хватает, и на одежду, – продолжила прерванный рассказ о дочери соседка.

– Прости. Я Саше позвоню, забыла у него спросить, взял он с собой тёплую куртку или нет, – спохватилась женщина в оранжевом костюме. В голосе её чувствовалась тревога и волнение.

– На улице солнце, зачем ему тёплая куртка? – насмешливо спросила её подруга. – Что ты его, как ребёнка, опекаешь?

Но женщина уже держала телефон у уха.

– Алло, Саша, ты куртку взял? Это сейчас тепло, а к вечеру неизвестно что будет. Если бы ты весь день в кабинете сидел, я бы не волновалась. Так ты взял куртку? Я так и знала. Пожалуйста, очень тебя прошу, будешь отправляться на объект, заскочи домой. Обещаешь? Надеюсь. Ну, пока.

Я украдкой разглядывала женщину. Она не была красавицей, но привлекательность её была дороже красоты. Мелкие морщинки вокруг лучистых карих глаз, изливающих доброту, были почти незаметны. Ухоженная кожа лица и рук. Чётко очерченные губы едва тронуты светло-розовой помадой. Полноватая фигура не потеряла своей формы. Белокурые волосы крупными завитыми локонами раскинулись по плечам. Ямочки на щеках придавали её лицу некую застенчивость. Голос её был тих и нежен.

– Ты когда маникюр успела сделать? – неожиданно спросила женщину подруга. – Да модный какой!

– Дня три назад. После работы зашла к маникюрше, она и предложила мне поменять рисунок.

– Да тебе-то можно его менять хоть каждую неделю. Сашка твой так и моет посуду сам? Молодец! Не то, что мой – кружку после себя не сполоснёт, – в голосе подруги было и восхищение, и сожаление, и зависть. – О, да у тебя новый телефон? Ну-ка, дай взгляну. Дорогой. Сенсорный. С фотокамерой и фотоаппаратом. Уже научилась пользоваться?

– Какой там, – просто ответила женщина, – кроме вызова и приёма, пока ничего не могу. Саша обещал сегодня помочь разобраться с этим чудом, а если и не разберусь, то и не очень жалеть буду. Я считаю, что телефон должен выполнять свою основную функцию, а всё остальное ни к чему, но Саша так не считает, вот и купил вчера без меня. Зная, что я была против покупки дорогого телефона, пошёл в магазин один. Ну, в общем-то, он мне нравится.

Опять послышалась знакомая мелодия. Соседка передала телефон подруге, на ходу комментируя своё действие: «Соскучился твой Сашок или забыл чего-то».

– Да, Саша, уже почти докапалась. Нет, голова не болит. На столике в прихожей лежат. Не забудь, пожалуйста, хлеба и масла купить. Да, ещё фруктов захвати, а то у нас только яблоки остались. Обязательно гранатов, тебе их каждый день есть надо. Нет, у крайнего не бери, возьми у того, что на «Газели» торгует, они у него самые вкусные и сочные. Так ты заедешь за мной? Через сколько? Хорошо, я через два часа буду ждать тебя в холле. Пока, Саша.

Вошла Светочка, медсестра. Капельница моей соседки выдавливала из себя последнее лекарство. Светочка постояла минутку, потом ловким и привычным движением вытащила иглу из вены, приложила ватку со спиртом на ранку и, прихватив с собой использованную капельницу, удалилась. Соседка, согнув правую руку в локте, продолжила беседу со своей приятельницей.

– Меня вот заставил лечиться, – говорила она, – а сам постоянно с таблетками. Посылаю к врачам, прошу, умоляю, каждый день обещает, а потом то одно, то другое – всё никак не ляжет на обследование.

– А ты его к Валентине Михайловне притащи, она вмиг его вылечит, – посоветовала подруга. Договорись с ней и скажи, что она вызывает его по поводу тебя, так он, как миленький, тут же явится.

– Выход оригинальный, но я всё-таки хочу его убедить самого лечиться, уже кое-какие подвижки есть. Согласился летом в санаторий съездить.

– Неужели один? – подруга так дёрнулась от удивления, что чуть игла не выскочила из вены

– Нет, конечно, – спокойно ответила соседка, – две путёвки заказали. Без меня он категорически отказывается ехать.

– Ну что за мужик?! Мой рад любому случаю, чтобы только отвязаться от меня, а этот…

Она не досказала, так как опять зазвонил телефон.

– Да, Саша. Уже отдохнула. Не кружится. Ты уже ждёшь? Минут через двадцать: Оле надо немного полежать после капельницы. Хорошо, поезжай: мы подождём. Пока.

Через двадцать минут, переодевшись в гардеробной, две приятельницы вышли к ожидающей их у больничной двери серебристой «Хонде». Увидев женщин, из машины вышел, приветливо улыбаясь, высокий элегантный мужчина лет шестидесяти в сером костюме. Поцеловав в щёчку мою соседку, он открыл ей переднюю дверь «Хонды» Её приятельница села назад. Машина плавно и бесшумно укатила обеих женщин.