Текст книги "Вы не видели мужчину, с которым я спала? (сборник)"

В родительском доме

– Ты знаешь, какую я жизнь прожила? И-и-и-и, ничего ты не знаешь. Заладила: «Что за жизнь, что за жизнь…» Чуть тебя судьба испытала, а ты сдаваться. Да мне с моей горькой жизнью уже раз десять можно было повеситься или утопиться, а я ничего – живу и в ус не дую, – строго, почти сердито выговаривала мне тетя Валя после того, как я ей пожаловалась на неудачи, свалившиеся разом на нашу семью. Тетя Валя – одна из трех сестер моей свекрови, следовательно, родная тетка моего мужа, многочисленная родня которого собралась в родительском доме по случаю приезда гостьи, младшей сестры тети Вали, Любы. Пока племянники и внуки накрывали на стол, мы с ней беседовали.

– Вот ты говоришь, что муж твой без работы остался? Ну и черт с ней, с работой. Была бы шея, ярмо найдется, – продолжала рассуждать тетя Валя. – Мой Лешка, царствие ему небесное, всю жизнь без работы прожил, но не бездельничал, работа сама его находила. Кому сарайчик сложить, кому поштукатурить – шли люди, кланялись. Он работал, но только в охотку или когда нужда припирала, а так он свободу любил, поговорить, порассуждать был мастер.

– Выпить любил, – добавила я.

– И выпить не дурак был. Зато, когда выпьет, ласковый становился, ты не можешь себе представить. Какие он мне слова говорил, какие любезности, стихи Есенина читал, он ведь почти всего Есенина, когда в ЛТП от пьянки лечился, наизусть выучил. Так что я ему за это все фокусы прощала.

– Да уж прощала, – хмыкнула я. – Помню, как он, прощеный тобой, с синей мордой ходил.

– Зато жизнь была веселая, – парировала тетка, блеснув глазами и хохоча, – не то, что у вас. Дом – работа, дом – работа. А мы с Лешкой подеремся, потом помилуемся.

– Тетя Валя, неужели ты никогда не отчаивалась, никому не завидовала и всегда была довольна жизнью? – с досадой воскликнула я, уверенная, что задену ее за живое.

– А проку в отчаянии да в зависти нет, – недолго думая, ответила моя родственница. – Вот Лешка мой в прошлом годе утонул, царствие ему небесное. Я что, должна отчаиваться, в гроб себя заживо класть? Ему легче, что ли станет? Нет. Я лучше за него поживу да поминать его почаще буду, вот его земная жизнь и продлится. А завидовать мне кому? Соседу, что себе двухэтажный дом отгрохал или другому, что на импортной машине ездит? Нет, не завидую. В конце концов, все придем к одному итогу: в этот мир одним путем и отсюда по одной дорожке понесут.

Я верила тете Вале. Она, действительно, была лишена чувства зависти. Жила она на свете уже семьдесят лет. Все вокруг менялось, только ее эти перемены обходили стороной. Обитала тетя Валя в низенькой хатке, построенной трамвайчиком еще до войны, может, даже Гражданской, она точно не знала. У соседа уже пол давно паркетом покрыт, а у нее толью. У второго соседа пластиковые окна, а тетя Валя свои, покосившиеся от старости деревянные рамы почистит весной, покрасит, стекла вымоет, они и заблестят, заиграют на них солнечные зайчики. Все соседи крыши давно перекрыли, а у нее та же черепица, что до революции еще делали. Единственное, что покойный Алексей в хате изменил – это отопление: провел газ. Но печку русскую выбрасывать не стал: мало ли что случиться?

Обстановка в двух комнатах и кухоньке не менялась десятилетиями. В гостиной стоит шифоньер из фанеры, остаток приданого тети Вали, кровать с никелированными спинками и круглый стол с резными ножками, купленный в хозмаге, когда тетя Валя работала свинаркой, Стол окружают четыре венских стула, приобретенных вместе со столом. Во второй комнате половину пространства занимает диван, на котором тетя Валя спала еще ребенком. Кровать с горой подушек и тумбочка с телевизором, единственным свидетелем того, что на дворе двадцать первый век, а не середина двадцатого. Телевизор новый, цветной, с «пульсом», его купили матери дочки вскладчину после того, как ее «Рекорд» ни один мастер в починку не взял. Была в комнате тети Вали одна достопримечательность – прялка, доставшаяся ей после смерти матери. Но стояла она без дела, так как тетка моя не любила заниматься старушечьим делом, как она сама говорила. Она любила ездить по гостям: то к одной дочке, то к другой, то к сестрам по очереди, то бесчисленных племянников проведывает, в общем, как она сама говорила «смерть ее никогда не найдет». Хату она оставлять не боится: воровать-то нечего. Но один раз воры к ней все же забрались. Ничего не взяли. Тетя Валя, когда уезжает, на видное место кладет узелок со «смертным» и записку: «Возьмите, еще приготовлю»

Приезжая в гости, тетя Валя никогда не сидит, сложа руки: варит борщ, любимую свою еду, подметает, убирает, с внуками беседует, учит их уму-разуму.

Услышав наш разговор с тетей Валей, уставшая, но счастливая, к нам присоединилась тетя Надя, вторая сестра.

– Идем мы, Надя, с Лешкой в прошлом годе к Любе, – обращается она к ней, а сама еле сдерживает смех. – Лешка впереди, а я – сзади. А через улицу водопровод вели, яму вырыли, мостик из двух досочек перекинули. Лешка перешел, думает, что и я иду следом. А я мимо – и сижу в яме. Лешка оглянулся – нет меня, выпугался, думал, что утащили меня инопланетяне, мы как раз перед походом передачу по телевизору смотрели о том, как люди бесследно исчезают. Хорошо, хоть догадался назад вернуться, а я в яме сижу, со смеху помираю. Лешка давай меня тащить – куда там, не получается, против его шестидесяти мои сто не поддаются. Я кричу ему: «Неси веревку». Он не понял, а я ему: «На шею накинешь, сама вылезу». Он со смеху свалился ко мне в яму, так нас вместе соседи и вытащили.

– Всю хоть целую вытащили? – хохочет сестра.

– А чо со мной будет? Я мягкая, как подушка, упала и такая же опять. Были б кости, тогда дело другое, – вытирая слезы, говорит тетя Валя. Ее доброе, морщинистое лицо, похожее на печеное яблоко, в этот момент кажется молодым и свежим. Она не прикрывает рот ладонью, как это делала раньше, когда у нее не было ни одного зуба. Наоборот. Недавно она вставила «лягушки», как она называет вставные челюсти и теперь смеется во весь рот. С «лягушками» у нее постоянно что-нибудь случается. То она забудет в кармане челюсть, а дочка как назло ее халат наденет и выпугается насмерть, то сама уселась на верхнюю челюсть и сломала ее. А потом решила «Моментом» склеить. В общем, одну «лягушку» уже пришлось менять. Теперь тетя Валя красуется только на людях, а дома старается обходиться без них: дорого пенсионерке красота дается.

– Тетя Валя, а ты в церковь ходишь? – спрашиваю ее.

– А чего я буду ходить? Грехов у меня много, все в церкви не упомнишь, а дома я обстоятельно Богу все грехи перечислю, покаюсь, Спаситель и простит.

– А подружки твои ходят, молятся, – не сдаюсь я.

– Пусть ходят, у них, может, вопросов к Богу больше накопилось, чем у меня. Да и пост я не соблюдаю и об этом открыто говорю, не то, что моя соседка Нюрка. «Я постюсь, я постюсь» – докладывает всем. А вчера случайно я к ней зашла, а она яичницу с салом жрет, меня увидела, чуть той яичницей не подавилась. Пусть теперь хоть раз скажет, что она поститься.

О смерти тетя Валя всегда говорит, смеясь, относится к ней, я бы сказала, легкомысленно:

– Когда я умру, – затевает она всякий раз разговор, – сколотите мне гроб из тех досок, что на потолке уже лет двадцать лежат. Они сухенькие, гробик теплый получится, я буду, как в люлечке, лежать. И губы мне накрасить не забудьте, а то буду некрасивая. И платок на меня не надевайте, а повяжите какую-нибудь ленточку, чтобы я на том свете была не хуже других.

Все уже привыкли к ее наставлениям, поэтому кто-нибудь обязательно продолжит ее монолог.

– Да и туфли тебе на каблуках оденем, – улыбаясь, говорит брат Анатолий, – ты на том свете всех затмишь.

– Туфли не надо, а чувячки оденьте удобные, мякенькие, до рая далеко, долго идти прийдется, – вторит тетя Валя.

– А ты прямо в рай собралась? – сомневается брат.

– А куда ж еще? – уверенно говорит сестра. – Я в аду нажилась. Вот весну дождусь, огород посадю и помирать можно.

– А кто ж урожай собирать будет? – задает резонный вопрос младшая сестра Люба.

– Вот дура старая, – ругает себя тетя Валя. – Любке некогда будет, на уборке все лето, Вальке за гульками не до огорода, Наташка не приедет, так все и пропадет. Придется до осени пожить. Сберу урожай. Почистю и помирать. Только надо до дождей успеть. А то, как развезет грязь, придется на тракторе меня тащить, а я так не хочу.

Но проходит осень, зима, тетя Валя забывает о смерти, опять бодра, весела и всех вокруг заряжает своей энергией

Лишь один раз лежала она в больнице: поднялось давление. Выдержала две недели, таблетки выбрасывала, а от уколов отвертеться не могла, Когда через две недели тетя Валя на «Гомике» (так она называет такси «Гномик», разъезжающие по городу) приехала домой, по сути дела сбежав из больницы, возмущению ее не было предела:

– Это Любка заперла меня в больницу, а врачи давай на мне «сперементы» ставить. Руки все искололи, прямо в кисель превратили, Уже вен нет, а они все ширяют и ширяют свои иголки. Ну, думаю, заколют они меня – и сбежала.

– А давление если шандарахнет и скопытнешься? – опасливо предупреждает соседка.

– Не скопытнусь. Мы долгожители. Папа почти девяносто лет прожил и мама восемьдесят семь, а бабка с дедом годков по пять до ста не дотянули и лечение никакое не принимали, – уверенно говорит тетка.

И она права. Род их крепкий, здоровый, выносливый. Шестерых детей родили и вырастили бабушка с дедушкой, все живы, здоровы, в работе спорые, дружные: настоящая семья. Самой младшей, Любе, шестьдесят два года, а выглядит она без всяких подтяжек и операций лет на пятнадцать моложе. Старшей сестре, Наташе, восемьдесят четыре года, но она до сих пор сама себя обслуживает, обладает светлым умом и хорошей памятью, много читает, пишет письма, смотрит телевизор. В общем, живет – не тужит. Когда собираются братья и сестры вместе еще рюмочку-другую выпьет за здоровье.

Многие люди, дожив до преклонного возраста, со слезами на глазах вспоминают свое тяжелое детство, юность, опаленную войной, затем тяжелую жизнь в колхозах, жалуются, плачутся. Но в семье тети Вали не принято вспоминать плохое, тяжелое, трудное время. Может быть, это заслуга их матери Ефимии или Химы, как ее все называли, жизнерадостной и жизнелюбивой казачки7

– Помнишь, Толька, как мама на стреме стояла, когда мы у Пимыча виноград воровали? – хохочет, живо представив картину полувековой давности, Люба. Все уже сидят за столом и разговор, шумный и веселый, раздается по всему двору.

– Еще бы, – вспоминает Толик. – Я виноград за пазуху кладу, слышу, мама громко, чтобы я услышал, спрашивает: «Пимыч, а ты мою курицу рыжую не видел? Она к тебе в огород залетела, вот ищу. Может, она у тебя на грядках орудует: такая проказа, все выгребет, если залетит в огород.

Пимыч ноги в руки и бегом курицу искать, а мы тем временем с виноградом, как партизаны, через ветхий забор перелезли – и дома.

– Да вон она, курица, Пимыч, не ищи, нашлась, на гнезде сидит, яйцо снесла, – как ни в чем не бывало, дает отбой мама

– Пимыч не обижался на нас, часто приносил виноград сам и арбузы, которые у него в два раза больше были, чем наши. И нам ведь не виноград или арбузы нужны были, а приключения. Мама потом в компании ему и всем рассказывала, как мы к нему в огород лазили, и все смеялись, – давится смехом Люба.

– А сейчас? За метр земли удавить соседа готовы. А чтобы через забор перелезть, так, пожалуй, и пристрелят, – заключает Василий, второй брат.

– А помнишь, Наташа, как Вася с войны пришел с другом своим Колей? – продолжает вспоминать Надежда.

– Коля у нас тогда жить остался, он сиротой был. В одной комнате жили девять человек! Зато смеху было, особенно зимой. Мама всегда первая начинала. Расскажет историю – со смеху с печки падали.

– Помню, как она про свою бабушку рассказывала. Бабуля была верующая, и детям ругаться запрещала. А мама озорная и на язык острая. Нет, нет, да какое-нибудь богохульное слово у нее и вырвется. Бабка жалуется сыну, а та в ответ: «Ничего я не говорила. Пусть бабушка мне напомнит, что я сказала, тогда, может, и признаюсь». Бабка плюнет и грозит внучке пальцем. А та и рада. Не повторила, значит, ничего и не говорила, – смеется Наташа.

– А помните, как папа с Пимычем самогонку пили. Напились до того, что самогонка двумя струйками из носа им в стакан лилась. Вот смеху было, – вытирая слезы, хохочет тетя Валя. – Отец прижимистый наш был. Испечет мама хлеб, тот, бывало, пригорит, а отец не разрешает другой печь, пока этот не съедим. Папа на работу, мама испечет две булки, мы слопаем свежий и душистый хлебушек, а на ужин опять мама горелый подает. Отец никак не поймет, почему хлеб неделю не кончается. Наконец ему одному надоедает давиться хлебом, и он сдается: «Испеки, Хима, завтра свежий хлеб». «А этот еще не съели, Трофим, может, не надо?» – серьезно спрашивает мама. Мы со смеху давимся, а она и не улыбнется. Лет через пятнадцать мы отцу признались, каким хлебом нас мама кормила.

– А как коровник строили? – давясь от смеха, вспоминает Люба. – Папа чуть свет поднял всех и загнал глину месить, саманы делать. Мы спросонку месили еле-еле, потом как разошлись, Тольку с ног свалили и давай его в глине валять. И мама с нами. Вываляли – и в бочку с водой, а в бочке вода зеленая, тиной уже покрылась, Толька орет, а мы его с головой окунаем, еле вырвался. Все как черти грязные, а воды в обрез, так грязными на речку пошли. Соседи за животы хватались, когда нас увидели.

И так, собравшись вместе в родительском доме, в котором после смерти бабушки и дедушки стала жить внучка Наташа с семьей, сестры и братья вспоминают детство, юность, родителей, соседей, друзей. Выйдя за калитку, долго смотрят в ночное небо.

– А звезды у нас не такие, как в Комсомольске-на-Амуре, – мечтательно говорит Люба, – они крупнее и ярче, а небо выше. И луна особенная какая-то, будто мне только светит.

Она уже лет сорок живет на Амуре, по комсомольской путевке уехала девчонкой, вышла замуж, родила сына, а душа всегда дома, почти каждый год приезжает.

– Наверное, ты права, – говорит Анатолий, – я вот вроде в курортной зоне живу, а дышится мне степным воздухом легче, чем курортным, особенно весной, когда в степи запахи такие, что опьяняют сильнее всякого вина.

– А тишина какая! – говорит Василий, житель большого города. – Разве в городе можно услышать тишину? Я вот и окна пластиковые поставил, а покоя нет. А здесь такой покой и умиротворение во всем, что жить хочется и никогда не умирать.

Зарядившись энергией родительского дома, получив установку дожить до следующей встречи, братья и сестры разъезжаются и расходятся по домам, чтобы жить для своих детей и внуков.

Бузлики

Женщина сидела за компьютером совершенно бесцельно и открывала то, что приходило в голову. «У меня проблемы» – написала она и кликнула мышкой. Тотчас нашлось (страшно сказать!) 37 миллионов страниц. Стало интересно: какие же проблемы занимают людей, что они так усердно сообщают их всем. Оказалось – разные.

«У меня проблемы в общении с парнями. Парень начинает мне нравиться… Я его добиваюсь, а потом кидаю, потому что понимаю, что он мне совсем не нужен. Или другой случай. Парень нравится. Он пишет мне приятные смс-ки. Но когда я вижу, что он общается с другими девчонками, всё – сразу паника начинается. Я не могу найти нормального парня только из-за самой себя. Что делать? Вторая проблема особенно меня беспокоит. Если кто мне сможет помочь советом, я была бы очень, очень признательна» Другая девушка писала о том, что у неё проблемы в личной жизни и просила совета, как найти парня, хорошего и умного. Тут же нашлись советчики. Кто на личном опыте, кто из книжек давали девушке разные рекомендации: иди в кино, на дискотеку, в кафе, в ресторан, в парке на лавочке устрой засаду, в автомобильной пробке, в метро. Надоело читать о знакомствах, и она дала машине другое задание.

«У меня проблемы с мужем в интимном плане, пропал и сон, и аппетит. Можно ли это уладить, обратившись к ясновидящим или магам?» – осторожно спрашивала молодая женщина по имени Рада. Имя-то какое – Рада! Ей бы только посмеиваться над другими, а она над проблемой рассуждает. Интимный план – материя тонкая. Она хотела ответить Раде, что это ещё не проблема, но передумала: у каждого свои тараканы в голове.

Женщина набрала в Яндексе новую строчку: «Хочу много денег». Думала, что набирает полную ерунду, а оказалось, что таких, как она, полстраны. Справа на странице отдельным посылом светилось: «Хотите много денег? Я научу вас, как заработать». Может, действительно человек знает, как заработать эти проклятые деньги, которых ей всегда не хватало, и по доброте душевной хочет помочь? Она нажала мышку. На неё смотрело миловидное молодое лицо парня лет тридцати при галстуке и в хорошем костюме. Она стала внимательно читать предисловие, которое состояло в основном из вопросов и ответов: «У вас проблемы? Я знаю, как их решить. Вам нужны деньги? Я знаю, как их заработать и научу вас». Сначала она читала всё подряд, потом стала проворнее работать мышкой и, наконец, добралась до самого главного, чего и следовало ожидать: «Купите у меня тренинг за 1500 рублей, который ещё вчера стоил 2000, а теперь специально для вас он стоит..» «Молодец, парень, – подумала она. – Теперь ты не думаешь, как заработать денег, а мне ещё надо думать и думать, как можно скорее».

Женщина посмотрела в окно. На улице была весна, но ещё очень несмелая, робкая, тихая, застенчивая, как, хотелось написать девушка, но внутри она как-то напряглась, вспомнив современных девиц, наглых, беззастенчивых, вульгарных, встретившихся ей вчера в парке. Они сидели на спинке скамьи и пили из банок пиво, закусывая его «курятиной». Мимо проходил пожилой мужчина и, не удержавшись, сделал замечание. В ответ послышался такой отборный мат, что ни она, ни этот прохожий не смогли ни слова сказать в ответ, опасаясь за свою безопасность. Не глядя друг на друга, они поспешили к выходу из парка, и ещё долго думала она над тем, что происходит с людьми. Да и можно ли тех самых девиц не то что девушками, но и людьми назвать? Тёплый весенний лучик коснулся её щеки и ярко осветил комнату: солнце иногда вырывалось из плена тяжёлых, серых туч, но тучи спохватывались и вновь заключали его под стражу. В комнате было прохладно, ноги мёрзли, а тапочки было лень искать. Они вечно терялись или прятались. Иногда ей казалось, что тапки имеют отдельную жизнь и отказываются ей служить. Оставляла внизу, а они потом оказывались наверху, должны быть под кроватью, но один прятался под диваном, а другой за креслом. Она их иногда искала по часу, потом надевала тёплые носки и ходила в носках до тех пор, пока не натыкалась на тапки. Вот и сейчас она сидела в красных махровых носках, но они только видимость создавали, что греют, так как нога в них казалась чуть ли не в два раза шире, но тепла от них было мало. «То ли дело мамины шерстяные носочки» – вспомнила она и поджала ноги. Мамы уже давно не было в живых, и вязать носки было некому. Прялка лет тридцать пылилась на потолке, и при желании можно было бы освоить этот вид рукоделия, но как-то не возникало желания, да и, честно сказать, она не была склонна к таким увлечениям. С детства она любила читать, прочитав – думать и мечтать. Потом вышла замуж, родила детей, читала только ночью и тогда, когда кормила грудью: на одной руке ребёнок, в другой – книжка. Кормила всегда подолгу, пока дитя не засыпало. Переложив сына или дочку в кроватку, возвращалась к ежечасным обязанностям: убрать, помыть, приготовить, постирать, погладить.

Женщина тяжело вздохнула и задумалась: что бы ещё такое набрать во всемирной паутине? Она заметила, что чем абсурднее были вопросы, тем больше на них было ответов. «Точно, мир сошёл с ума» – подумала она и набрала в поисковике: «Некому завещать богатство». Пока комп думал, она опять вернулась к своим мыслям, которые ей не давали покоя уже много дней. Ну почему она не может заработать столько денег, чтобы хватило и ей, и сыновьям с невестками, и дочке с зятем? И зачем она тридцать лет назад пошла в педагогический? Надо было идти в финансовый. Вон их сколько, и все живут припеваючи. А ещё лучше землеустройством заниматься, особенно сейчас, когда земля на вес золота. И что стоило подсуетиться и, когда была земля даровая, оформить на себя несколько соток в городской черте, как знакомые знакомых, а теперь продают землю кусками за миллионы и в ус не дуют. Видно, не о том она думала, не о том мечтала. Мысли роились в её голове, как пчёлы в улье. Иногда она замечала, что думает одновременно о нескольких проблемах и останавливалась, как машина на светофоре. Тем временем открылось 2 миллиона страниц тех, кому некому было завещать богатство. Бездушная машина выдавала всех, кто получил наследство или только собирался получить, но уже беспокоился, как бы не прогадать и хапнуть себе побольше. Кто-то разбирался с родственниками: кто ближе, а кто дальше, кто-то отзывал дарственную по ему только известной причине. «Я подарил дом своей тёще, вечером сделка, а я хочу отозвать доверенность. Успею ли я это сделать?» – спрашивал виртуальный даритель адвоката. Чем же тёща насолила зятю, что он обиделся или жаба задушила? И что теще со вторым домом делать, наверняка, ведь есть уже жильё, если до тещи дожила? «Успеете» – ответил адвокат, и она посочувствовала тёще. «Пусть подавится» – подумала она за тёщу и набрала в поисковике: «Я – дурак». Открылось семь миллионов страниц. К счастью, не все были дураки в чистом виде, только один парень откровенно признался, что он считает себя дураком, но, прочитав его самопредставление, она улыбнулась: парень был не совсем дурак. «Скорее, приколист, чем дурак», – подумала она. «Я не умею лгать» – быстро набрала женщина и нажала мышку. Случайно или нет, но компьютер выдал: «Ошибка. Соединение закрыто удалённым адресом». Интересно, а есть ли на земле хоть один человек, который ни разу в жизни не солгал? И что он получил за это взамен? И почему эта фраза пришла ей в голову? Как только узел приблизится, она обязательно свяжется с теми, кто не лжёт. Если есть такие, конечно…

Что бы такое задать комьютеру, на что он не даст ответ? Ей хотелось непременно вывести машину из себя. И она вспомнила смешное и очень детское название цветов, которые росли в их степи – бузлики. Бузлики были похожи на жёлтые тюльпаны, но только необыкновенно ароматные и в отличие от тюльпана цветок бузлика совсем крошечный, раз в десять меньше. Он покачивался на тонкой ножке ранней весной, склонив головку вниз в пасмурный день, а как только показывалось солнышко, бузлик распахивался искренне и радостно и, поблёскивая своими лакированными лепестками, притягивал к себе детей и первых насекомых. «Бузлики расцвели», – говорил папа, вернувшись с поля, и она подпрыгивала от радости. На другой день целая ватага ребят шла за бузликами в степь, чтобы преподнести пахучий подарок учительнице, маме, бабушке и поставить обязательно в комнате, да не один, а несколько. Ставили обычно в банки пол-литровые и литровые, так как ваз в то время в сельских хатах и близко не было. Ножка у бузлика короткая и для банки самая подходящая. Там, где прошло её детство, считалось: расцвёл бузлик – значит, весна пришла. «Жаль только, что мы, дети, не понимали меры и не сознавали, что губим бузлики. Ведь мы их вырывали иногда с луковицами, особенно если земля была влажная» – с раскаяньем подумала она. Луковица бузлика была съедобная и имела приятный сладковатый вкус, и дети с удовольствием ею лакомились.

Она думала, что бузлики исчезли, ушли в землю, растаяли, как и её детство, но нет. Почти год назад назад, на Пасху, она была в родном селе и на кладбище увидела, вернее, сначала унюхала бузлик. «Здесь где-то рядом бузлик», – растерянно сказала она и оглянулась. Он рос среди заброшенных могилок совсем один, но не чувствовал себя одиноким: весело покачивал головкой и улыбался весеннему солнышку. «Бузлик, мой милый бузлик», – прошептала она и стала на колени, нежно погладила цветок и расплакалась. «Давай выкопаем и посадим дома», – предложил муж, растроганный этим искренним чувством. «Не надо, здесь ему будет лучше», – еле слышно сказала она и, прощаясь с цветком своего детства, долго-долго вдыхала его аромат, а потом всю дорогу тихо рассказывала мужу о бузликах, о детстве, о дорогих людях, которых уже не было на свете, но они живы были в памяти. Муж, росший всего в ста двадцати километрах от неё, никогда не слышал этого слова. «Какое смешное и трогательное название, оно у меня вызывает образ такого сбитого, крепкого малыша, который, надув щёки, никого и ничего не боится, а цветочек такой нежный» – задумчиво сказал муж. «Это точно, любой степной цветок бесстрашный и стойкий. Его солнце нещадно жжёт, а он растёт, овцы и коровы копытами топчут, а он прячется в землю от боли и обиды, а весной, набравшись сил и простив обиды, опять украшает родную степь, люди тракторами и машинами давят его, а он задавленный, всё равно живёт» – тихо ответила она.

Некоторое время они ехали молча. За окном автомобиля мелькала весенняя степь. Вытоптанная осенью овцами и коровами, она возрождалась и преображалась: на ярко-зелёном ковре подрастающей травы поблёскивали золотом одуванчики, цветущие ирисы представляли отдельные пятна синего, желтого, белого и лилового оттенков, кое-где мелькали красавцы тюльпаны. Начинал колоситься ковыль. Тот, кто хоть раз в жизни видел ковыльную степь, никогда её не забудет. Длинные белые ости ковыля стелются, веют, переливаются, вся степь кажется серебристой. По ней, как по морю, идут волны. Букет из ковыля и бессмертников стоял в их «передней» комнате на шифоньере, только пыль с него сдували зимой. Менялся этот букет на свежий только после того, как бессмертники окончательно теряли свой цвет: из нежно-сиреневых цветы превращались от долгого стояния и света в белые. А однажды кто-то маме сказал, что бессмертники в доме держать нельзя, и она безжалостно выбросила вместе с бессмертниками и ковыль.

Каждую весну и осень они с мужем ездили любоваться степью и дышать степным воздухом, насыщенным ароматами разных трав. Утром в степи особенно ощутим чудесный беспредельный простор, воздух, свежий и чистый, голубой свод неба необъятен, всюду тишина и умиротворение, а ковыль отсвечивает каким-то небесно-голубым светом. А вечером, на закате солнца, перья ковыля вспыхивают красным огнем, и кажется, что степь загорелась и землю окутала легкая, прозрачная красноватая дымка.

– А что на самом деле это слово означает? – задал вопрос, будто самому себе муж.

– Я не знаю, но думаю, что это тюркское что-то, ведь в наших степях ногайцы и туркмены живут, и многие названия с ними связаны, а русские переняли эти слова, не задумываясь над значением, достаточно того, что есть предмет. Народный язык принимает все то, что ему по душе, без оговорок, – ответила она.

В ярко-жёлтой строчке браузера нетерпеливо сигналил курсор, ожидая задание. Она долго смотрела на него, будто что-то припоминая, потом выключила компьютер и ещё некоторое время просидела за столом в совершенной тишине, задумчиво глядя в окно. Позвал муж, и они пошли пить чай с мятой и шалфеем.