Текст книги "Ничего себе Россия! (сборник)"

Часть 4
Десерт. Чай, кофе

Однажды в Петербурге, или хроника пикирующей демократии

Рассказ очевидца

Нет! Этого не может быть… Неужели то была я? Я, мирный обыватель культуры, участвовала в организации протестного голосования? Я подписывала письма и сочиняла листовки? Ужасный сон! И снился он мне так недавно…

Впрочем, давайте-ка по порядку.

Всего лишь четыре года тому назад, в год своего трехсотлетия, город Санкт-Петербург представлял собой просто какой-то Брокен вольнодумства и либеральный шабаш. Дело в том, что в Питере царило неформальное и всем известное двоевластие: на Петровской набережной надзирал за Невскими берегами полномочный представитель президента Виктор Черкесов, в Смольном же не менее полномочно заседал выбранный чисто демократическим путем губернатор Владимир Яковлев.

Оба государевых человека, мужчины видные, волевые, имели какие-то таинственные расхождения между собой, а потому сильно жаловали средства массовой информации, причем в употреблении был не кнут, но исключительно пряник – стало быть, вы можете себе представить, какая пошла для журналистов малина. В горячую пору хорошая журналистская голова котировалась высоко; впрочем, лично меня ось напряжения «Смольный – Петровская набережная» не касалась. Я сидела тематически почти исключительно на «культур-мультур», вела соответствующую передачу на канале «РТР-Петербург» и писала в загадочные журналы, типа «Сеанса», которые и в библиотеках не часто встретишь. Единственное исключение представляли собой мои ежемесячные колонки в газете «Пульс» – они, да, носили вредный и ехидный публицистический характер. Хотя решительно никто в тогдашней политической жизни страны не вызывал у меня никакой симпатии, считалось, что я все-таки ближе к кругам полномочного представителя, поскольку «РТР-Петербург» располагалось в сфере влияния Петровской набережной, равно как и газета «Петербургский Час пик», где я печаталась. Газету основала и возглавляла журналист Наталья Чаплина, полномочного представителя законная жена.

В апреле 2003 года равновесная ситуация накренилась – и только в одну сторону. В Петербург как новый полномочный представитель президента прибывает Валентина Ивановна Матвиенко. Прибывает не одна, а в сопровождении вереницы слухов о том, что именно ей поручено баллотироваться в губернаторы города.

А надо сказать, что в 2000 году Валентина Ивановна уже выдвигалась в губернаторы, но шансы были так малы, что главнокомандующий, выдвинувший эту фигуру, затем задвинул ее обратно. Тогда еще было не время. Тогда еще административный ресурс только начал тренировать слабые, едва заметные мускулы. Теперь же, в 2003 году, мускулы значительно окрепли.

Не успела Валентина Ивановна поправить шарфик, сходя с трапа самолета, как социологи уже сообщили, что шестьдесят процентов населения города хотели бы видеть на посту губернатора женщину. В общем, пошел русский народный праздник «холуин». На эту тему я и написала две колонки в «Пульсе» – «Святая Валентина» и «Кто хочет женщину». (Кто ж знал, куда оно все повернет! Мы ж разболтались за время демократии, хоть пожарной трубой заливай. Ну, и залили…)

Ничего оскорбительного в моих заметках не было, поскольку я не испытываю решительно никакой личной неприязни к Валентине Ивановне. Я выражала, однако, глубокое сомнение в эффективности какого-то мифического «женского» правления, с одной стороны, и в перспективах губернаторства В. И. Матвиенко – с другой. Вообще вольнодумные мысли стали в эту пору высказывать многие питерские журналисты, поскольку очень уж резко начал меняться в отечестве температурный режим. И давление подскочило! Теперь мы бы, конечно, и ухом не повели. А тогда чувствительность еще не отбило. Мы были теплые, румяные, возомнившие о себе – эдакие пирожки из переходного периода. А переход-то заканчивался!

После выхода моих статей и статей моего напарника по передаче «Спешите видеть» на «РТР-Петербург», журналиста Дмитрия Циликина, нам стало известно о закрытии нашей передачи. Мы обнаружили политическую неблагонадежность – а отныне даже в сфере культуры должны были существовать исключительно благонадежные лица. Не забудьте: на свете 2003 год. Губернаторов, страшно сказать, ВЫБИРАЮТ. Графа «Против всех» сияет, как луч солнца на штыке. Противников можно понять: они территорию зачищают, впереди нешуточный бой. Увертюра между тем закончена: сразу после празднования трехсотлетия Петербурга, дороже и гаже которого вряд ли что было в истории, Владимир Яковлев, «не долюбив, не докурив последней папиросы» (до законного завершения его срока оставалось еще значительное время, около года) – переведен на другую работу.

Сама Матвиенко очень уж резкого отторжения не вызывает. Напрягают клубящиеся вокруг нее лица, страдающие, как правило, распространенным недугом – умственной недостаточностью. В союзе с непреклонностью фельдфебеля этим недугом, поговаривают, страдает и главное лицо, отвечающее за обновление городского телевидения – выпускница института имени Лесгафта (конькобежный спорт) Марина Фокина.

Второй трагической ошибкой штаба Валентины Ивановны становится выдавливание с «Пятого канала» (он считался губернаторским) журналистов Даниила Коцюбинского и Петра Годлевского. Историк и публицист Коцюбинский, кудрявый молодой человек, автор книги о Распутине, злостного темперамента личность, собрал в редакции журнала «Город» всех недовольных и несогласных отщепенцев-журналистов второй столицы. Несогласные высказались о будущих выборах грубо и мрачно. Москвина и Циликин объявили, что потеряли работу по политическим мотивам. В сокращенном виде тексты недовольных были напечатаны в журнале «Город» и прозвучали в телепрограмме Дани Коцюбинского – в его последней программе, разумеется.

Было наше собрание 5 июня 2003 года, в четверг. Солнце сияло. Родилась «Петербургская линия».

Даниил Коцюбинский, Сергей Балуев, Петр Годлевский, Самуил Лурье, Виктор Топоров, Алексей Разоренов, Николай Донсков, Дмитрий Циликин, Татьяна Москвина. Были еще люди. Был один человек, иуда, не хочу называть его имени – выгодно он продал потом свое местечко в знаменитой оппозиции. Да, знаменитой, потому что сверкнула и для нас молния славы – наш любимый кандидат, парагвайская певица КОНТРА ОМНЕС (так звучит по латыни – «против всех») вскоре заняла на губернаторских выборах почетное третье место! Четырнадцать процентов срубила – рекорд. Не было такого и уже не будет никогда… Как же это случилось?

А так, ничего, понемножку.

Сначала сочинилось письмецо от общественности. Дескать, тревожат нас методы, которые применяются на выборах в Петербурге. Может быть, Валентина Ивановна и замечательный кандидат, может, нет. Мы не знаем. Мы видим, что ее усиленно навязывают, что из СМИ выдавливаются все несогласные и неблагонадежные, и нам это не нравится. Хорошее письмо, я сама сочиняла, потом редактировали скопом. Каждый что-то вписывал и убирал. Довели до совершенства. Оно сейчас где-то в чьих-то сайтах подвешено – кажется, «Яблоко» подтибрило, ну правильно, чего добру пропадать. Сочинилось письмецо – осталось найти общественность, а она взяла и нашлась! Сокуров, кинорежиссер, подписал, Десятников, композитор, подписал, Борис Стругацкий подписал, Крусанов, писатель, подписал, Роман Смирнов, режиссер, подписал – в общем, шестнадцать человек, и все орлы, орлы!

И запузыриваем это на все ленточки и точечки. И бабахает письмецо от «Известий» до «Новой газеты». Тут же дружественное НТВ-Петербург (где и до сих пор есть что-то вроде новостей) подкатило с расспросами – как, мол, и что.

Дальше – больше: назвались «Петербургская линия», зарегистрировались даже официально – на имя Самуила Ароновича Лурье, он из нас самый почтенный литератор, еще с Бродским и Довлатовым дружил, пенсионер. Нашлись люди, нарыли деньги на газету – и мы издали целых пять номеров.

Все наши резвые шалости группировались вокруг стержневой идеи: фотографии приятной девушки с кошкой, той самой парагвайской певицы КОНТРА ОМНЕС (проект Самуила Лурье и Дмитрия Циликина), с агитацией в ее адрес. Дескать, хотите женщину – вот вам и женщина, притом какая. Фельетоны писали, грубили, приходилось искажать фамилии, чтоб не подпасть под строгие выборные законы – в наших текстах, к примеру, фигурировала некая Алевтина Москвиенко. Врагов нажили немерено. Друзей тоже…

Было интересно. Был как бы сочувствующий «Петербургской линии» депутат от ЛДПР, с лицом настолько хитропопым и лукавым, что черт его было не разобрать вовсе. Было одно высокопоставленное лицо, которое пригласило меня на беседу, и я сидела в пустынном зале и думала – будут ли угрожать или подкупать? – а лицо, чем-то во мне сбитое с толку, вдруг стало рассказывать, что оно само не чуждо литературе и пишет приключенческие романы под псевдонимом. Были загадочные, нежно улыбающиеся девушки, которые рьяно старались координировать действия «Петербургской линии» и после выборов почему-то уехали в Германию на ПМЖ… Была даже встреча в «Росбалте» (информагентство Чаплиной) «Петербургской линии» с Валентиной Матвиенко, куда внезапно пришла сценарист Дуня Смирнова, и, вместо того, чтобы укорять Валентину Ивановну издержками предвыборной агитации, как это пытались сделать мы, смело предложила ей создать другой, более прогрессивный штаб – видимо, с собой в главной роли. Бодро так выступила и пропала – питерские дела Дуне до дупы, ясное дело.

Был известный критик Слава К., работавший на славу Валентины Ивановны и пробовавший было прикупить каких-то интеллигентских душ, из числа пьющих водку в местной богемной галерее «Борей». Тут случился обломчик, поскольку тон в галерее задавали питерские фундаменталисты (Секацкий, Крусанов, Носов, Подольский и другие мои приятели), которые, как известно, с 1991 года ждут воплощения императора Небесной России для управления Россией земной, и гневно отрицают всякие попытки слуг и служанок стать господами. Славе К. удалось смутить только вернувшуюся из Америки бедную девушку Юлию Б., которая сочинила песню на музыку Никитина («Александра, Александра, этот город наш с тобою…»), изящно изменив слова на «Валентина, Валентина, этот город наш с тобою…» На этом талант Юлии Б. не остановился, а сочинил еще и статью в газете «Петербургский Час пик», где она утверждала, что между Валентиной Ивановной и ею есть глубокое сходство – «нас обеих зачем-то обидела жестокий критик Москвина».

На вырученные от песни «Валентина, Валентина…» средства Юлия Б. несколько дней гуляла, и, встретившись со мной в «Борее», стала кричать, что она искренне любит Валентину Ивановну и вообще – проституткой быть не зазорно, на что я кротко заметила: «Юля, в “Борее” только пять столиков», намекая на то, что ей скоро не к кому будет подсаживаться – Ленинград, как заметил еще Володин, город маленький… Было скоропалительное, истерическое собрание «деятелей культуры» советской формации в Малом оперном театре, где они выразили твердую надежду на Валентину Ивановну и подписали соответствующий текст, на что мы в нашей газете немедленно среагировали…

Да, было неплохо! Как-то полетно, да еще с товарищами. Победа была не в победе, а в упрямстве, с которым мы твердили свое старообрядческое «не приемлем». Как-то с первых, еще предвыборных шагов новой власти, было ясно, что она – не для людей. Что не только мнение просвещенного меньшинства, но и вообще никакого мнения она не будет брать в расчет. Стиль уже чувствовался, тон, поступь слоновьих ног и тяжесть медвежьей лапы.

Тогда ведь глаза еще не замылились, и Питер, сплошь увешанный плакатами, где красовались президент и Валентина Ивановна, что-то весело и бурно обсуждавшие, ужасал своим легким превращением в пошлую декорацию. А мы, как маньяки, все пробовали было объяснить этим людям, что они ошиблись городом, и с нами так нельзя.

С нами так было можно, но хочется ведь, как в известном анекдоте – «ну ты пасапратывляйся, да?». Наконец наступил этот день – 21 сентября. Выборы. Когда не было большего удовольствия, чем смотреть на их медленно каменеющие лица…

Валентина Ивановна тогда, несмотря на карманное телевидение, которое кормило ею каждый день суповой ложкой, несмотря на все плакаты и фанфары, большинства голосов не набрала. А наша девушка с кошкой вышла на третье место. Следовал второй тур.

Второй тур уже был, в сущности, безразличен – так или иначе результат ясен, но в штабах какая-то паника наступила. Ничем иным невозможно объяснить листовку «ПРОТИВ ВСЕХ – ПРОТИВ ПЕТЕРБУРГА», красно-черного цвета, которую в промежутке между первым и вторым туром немедленно расклеили почему-то во всех лифтах города. Там декларировалось, что голосование «против всех» – это «замороженный город, нищета, криминал, безработица». Надо было еще что-нибудь добавить из кошмаров – импотенцию там или сифилис. Не догадались. В моем лифте на улице Вс. Вишневского (автора пьесы «Оптимистическая трагедия») эта листовка висит до сих пор, поскольку Петербург как не убирали, так и не убирают. Четыре года. (За это время новый губернатор не наладил даже работу дворников, что уж говорить об ином-прочем, изложенном в книжечке предвыборных обещаний приятного голубого цвета с надписью «Мы живем в Петербурге», где обещалось покончить с бедностью и отменить уплотнительную застройку…)

«Ты говорила шепотом – а что потом, а что потом…» А что потом? Девушка с кошкой опять вышла на третье место, Валентина Ивановна стала губернатором, мы пошли писать свои бредни в разные сохранившиеся местечки, информационное поле Петербурга за четыре года было уничтожено, вплоть до того, что о наводнении приходится узнавать по Первому или по НТВ – «местное время» безмолвствует.

Выборы губернаторов и графа «против всех» упразднены – уж не нашими ли трудами?

Из всех участников «Петербургской линии» продался только один, ставший активным участником зачистки телевидения и вскоре получивший там две передачи в награду. Беспредел строительных кампаний достиг такого уровня, что падают дома на Невском, на улице Восстания и на Литейном. Ничего не построено – только разрушено. Закрыты магазинчики и кафе с исторической судьбой, на месте «Букиниста» – «Адидас». Ни одной приличной, авторитетной газеты. Ни одна социальная проблема не то что не решена – она даже не поставлена.

Но наша бывшая армия «Контра омнес», армия тех, кто не поленился прийти в воскресный день на избирательный участок и вставить пропеллер политической элите России, – жива. Она шипит изо всех углов, шипит на сайтах, в кружках и объединениях, в летучих товариществах, в рекламных журнальчиках. Петербург напоминает повара из рассказа Щедрина, которому барыня приказала съесть щи с тараканом. «Повар, – пишет Щедрин, – таракана, конечно, съел, но по лицу было видно, что он – ропщет».

Мелочь, конечно, а ведь из-за таких ропщущих поваров сгинуло когда-то крепостное право. Не роптали бы, так и ели бы до сих пор щи с тараканами!

«Петербургскую линию» – вспоминать приятно. Ведь, как говорил Зощенко, «писатель с перепуганной душой – это потеря квалификации». Так что, если демократию мы не уберегли, так хоть квалификацию сохранили.

А это, как говорил Ленин, – «вовсе не мелочь, или такая мелочь, которая может иметь решающее значение».

Как Новая Россия снесла Новую Голландию

А как Новая Россия снесла Новую Голландию?

Да так. Взяла и снесла. Была Новая Голландия – и нет Новой Голландии.

Вы о чем?

Я о Петербурге.

Сносят Петербург. Вы разве не знаете?

Тот самый старинный Петербург, с пустынными площадями, заброшенными поэтическими уголками и разными живописными руинами. Его сносят. Эстетическим консерваторам не договориться ни о чем с пришедшими к власти циничными прагматиками, да никто и не собирается договариваться: площади будут застроены, уголки – расчищены, руины – оборудованы по последнему слову техники. Холодными, ни о чем не помнящими руками все будет потрогано, проверено «на зубок» насчет прибыли. Все будет крутиться и сиять евростандартом.

Это называется «реконструкция», «развитие». «Петербург должен развиваться» – говорят административные люди и моргают. Петербург им задолжал, понимаете. А получат они свой должок на пластические операции да на спокойную старость – и поминай потом, как звали.

Да помянем, можете не беспокоиться, зловеще цедят эстетические консерваторы: всех и каждого помянем, и тех, кто «проэктировал», и тех, кто разрешил сносить, и тех, кто за рычагами бульдозера сидел, и тех, кто это заказывал. Список преступлений будет составлен. Игривая идея посетила одного: он предложил на территории Новой Голландии оставить Морскую тюрьму – переоборудовав ее для тех, кто участвовал в уничтожении Петербурга. Но это уж им не по чину вообще-то. В Адмиралтейском-то районе сидеть! Саблинской зоны хватит – заметили на это другие.

На одном из городских форумов, среди подобных ленивых и зубоскальных реплик питерских аборигенов, вдруг раздался вопль некоего «Алексея из Екатеринбурга»: да вы что, ребята, петербуржцы, опомнитесь! Я был в городе, видел этот чудный таинственный остров, как вы позволили его уничтожить, вы от фашистов город отстояли, а теперь что делаете!

Никто ему не ответил.

Что отвечать-то? От фашистов отстояли, так они враги. Они город бомбили, и от этого зияли пустоты. А лорд Фостер и г-н Шалва Чигиринский (совладелец компании «СТ Новая Голландия», проводящей «реконструкцию») – это разве враги? Действительно, и от их деятельности и деятельности им подобных в городе зияют пустоты и вроде даже их больше, чем от фашистских бомбежек, так разве можно сравнивать! Это же совсем другое дело. Это «развитие».

Лорд Фостер ведь два месяца не спал, создавая свой проект «Новой Голландии» – так пишет пресса. Мы ж понимаем, что человек два месяца не спит, если только он принимает определенные препараты, так как мы можем сражаться с галлюцинациями лорда? Мы их будем воплощать в жизнь…

Итак: с ХVIII века стоял искусственный, руками человеков сделанный остров, военно-морской порт, окруженный Мойкой, Крюковым и Адмиралтейским каналами, со зданиями из красного кирпича по преимуществу, с величественной, бесконечно прекрасной аркой Валлен-Деламота. Исстари этим островом распоряжались военные. Что там внутри, за краснокирпичными стенами, – видели и знали немногие, что, конечно, сильно облегчило впоследствии зачистку острова. Тебе говорят, что такие-то здания «не имеют исторической ценности» – ну, и верь на слово. Хотя вот все дома, построенные в последние годы в Петербурге по проектам г-на Митюрева (воплощающим в жизнь проект Фостера), тоже не имеют никакой исторической ценности, да и вообще никакой не имеют – чего ж это их не сносят? Археологи кричат: подождите! Не сносите! Там культурный слой, там искать-копать надо, там то, там се! Кому интересно?

Геологов и геодезистов, которые сильно сомневаются, что в принципе возможны в этом районе, насквозь пронизанном грунтовыми водами, огромная подземная парковка и тоннель, кажется, никто и не спрашивал вообще ни о чем. Не успели.

Запарка была. Надо было как можно скорее запустить бульдозер – а там разберемся. Разобрались же со снесенным кварталом на углу Крюкова и Мойки, где погибли Дворец Первой пятилетки, фрагмент Литовского рынка Кваренги, школа и жилой дом. Сначала снесли – потом заговорили о недостаточном техобеспечении проекта «Второй сцены Мариинского театра». Ничего страшного: переделаем проект на живую нитку по ходу дела. Главное – пустить бульдозер, чтоб назад дороги не было.

У питерских архитекторов, наверное, от хищной радости все время сердце стучит. Кто б мог подумать, что это станет возможно! Еще пять лет назад они получали от общественности таких дроздов в печенку за скромный какой-нибудь домик, тихо и хронически бездарно стилизованный и вписанный в историческую застройку. Архитектор Марк Рейнберг, помню, жаловался – у нас руки скованы, мы ничего не можем, мы, как вечные ученики, должны преклоняться перед своими грозными учителями.

Все, закончился ученический кошмар, вечная робость троечников перед отличниками. Более наши парни ни перед кем гордой головы не клонят – отдыхайте, Чевакинский, Росси, Тома де Томон и Валлен-Деламот. Идут настоящие гении – Митюрев, Рейнберг, Явейн и прочие. Их имен-то пять лет назад никто не знал – теперь пришлось выучить. Заставили! Сносят они нынче кварталами, приписывают свою похабщину в классический роман-город бестрепетно. Руки уже не скованы. Ничем. А теперь, когда снесли Новую Голландию, табу никаких не осталось вообще. Если можно это – значит, можно все.

Совесть?

Да у нас в Петербурге это слово никто не произносит. Ни один человек из администрации города. Ни один архитектор. «Петербург должен развиваться». Где тут место для совести, спрашивается? И триста сорок миллионов долларов на «реконструкцию» «Новой Голландии» должны дружными рядами отправляться на работу.

Деревья на острове вырубят. Они не имеют ценности.

Здания снесут, оставив только то, что совсем уж запрещено сносить, но они будут кардинально переоборудованы. Арку Валлен-Деламота, конечно, оставят. Она же известна всей России по заставке фильма «Бандитский Петербург». Прагматизм прагматизмом, но святое-то («Бандитский Петербург») святым.

Сейчас уже снесено все, что выходило на Адмиралтейский канал. Не имеющее ценности.

Вы вряд ли поверите мне, если я стану описывать, как впервые, этим летом, увидела сие жуткое зрелище – снос Новой Голландии – и как, несмотря на все свое титаническое жизнелюбие, подумала: как жаль, что я до этого дожила, чтоб стоять теперь и плакать в бессильной ярости. Ничего не спасти. Ничему не помочь. Стоять в родном городе, который будто в самом деле захватили враги. В родном городе, исчезающем на глазах. Поэтому я и описывать это не буду.

Да и что тут напишешь? Вдруг – открывается пустота. Там, где гулял десятки лет и видел таинственный остров, поросший деревьями, мрачно-романтический, дивный, сказочный, – открытая всем ветрам пустота. Огромный пролом зияет и со стороны Крюкова канала. Остров беззащитно обнажен, открыт. Никаких больше тайн. Деньги – товар – деньги. «Петербург должен…»

В проекте Нормана Фостера предусмотрено восемь мостов, так что проломы будут еще и еще, да, в тех самых, в заветных, в священных кирпичных стенах. Потому что мост же не может упираться в стенку, он ведь куда-то обязан вести.

Проект Фостера, к вящей радости администрации, получил первую премию на выставке в Каннах. Это и неудивительно: сам по себе, без городского контекста, как картинка на бумаге или макет, он, подкрепленный авторитетным именем архитектора, вполне может обрадовать любителей современного дизайна на слете «буржуазных холуев, прикидывающих, как им ловчее помочь буржуазии сожрать мир», как выразился один юный экстремал. Простим горячке юных лет.

Кстати, а что будет на острове? Главное здание, центр проекта – Дворец фестивалей, Четвертая сцена Мариинского театра. Фантастические цифры, описывающие количество зрителей, которое сможет вместить этот Дворец, я приводить не буду. Если все эти зрители припрутся реально, Новая Голландия, в которой уже ничего «голландского» не будет, а будет современная общебуржуазная пошлятина, тихо уйдет под воду.

Да, Мариинский театр определяет в Адмиралтейском районе все или почти все. Его сценами район прорастает, как березовый пень – опятами. Валерий Гергиев остановиться не может. После четвертой сцены, очевидно, будет и пятая, и шестая, и седьмая. Таков великолепный по хитроумию черный замысел – ликвидировать историческую застройку руками… деятелей культуры, чтоб не придраться было. Да, будут офисы, гостиницы, торговые площадки, но главное же – Дворец. Там будет вечный марш культуры, там, размножившись по числу сцен, что не проблема для крупных демонов, пламенный, небритый маэстро с воспаленным взглядом выдаст вам всех ваших Риголетт и Травиат, без которых вы якобы жить не можете…

Общественность Петербурга, бросившая все силы на протест против башни Газпрома, по поводу Новой Голландии уже только устало машет рукой. Фигуры общезначимого авторитета – какой был академик Д. С. Лихачев – сейчас нет, и закошмарить администрацию просто некому. Кинематографисты, скажем – народ лукавый, постоянно нуждающийся в деньгах на фильмы, потому они с властями ссориться не станут никогда. Потому-то и Алексей Герман, и Владимир Бортко внезапно вспоминают Эйфелеву башню и в мечтах предполагают, что наша башня, может, еще и понажористей будет. А писатели – те, что старой закалки, – остатки вяловатого гражданского темперамента стравили еще в перестройку, так что на современность уже ничего не осталось.

Так что немногочисленным эстетическим консерваторам, убежденным в ценности старого Петербурга и умоляющим об осторожности в обращении с ним, остается грустно писать в маленькие журналы свои слезные сердитые письма. Вот типичная позиция: реконструкция уничтожит сложившийся облик и образ острова Новая Голландия.

«Образ сурово-романтический, красивый своей пустынностью, отчасти таинственный, неприступный, чему способствовала многолетняя закрытость территории. Сочетание старинных кирпичных стен с деревьями и поросшими травой берегами двух каналов и реки Мойки создало неповторимый феномен. Это не просто набор из одиннадцати памятников архитектуры, а уникальный целостный архитектурно-ландшафтный ансамбль в самом центре “старого Петербурга”. Вот его-то и надо было сохранять как достопримечательность Петербурга.

Вместо этого предлагается создать многофункциональный комплекс, в буквальном смысле торжище, под завязку забитое зданиями и территориями общественного назначения. Определенно хотят, чтобы получилось нечто вроде нынешней Сенной площади, которая изуродована эклектикой, доведенной до полного беспредела, и забита постройками с предельной плотностью. Но именно эта Сенная начальству и нравится, и ее хочется размножать по всему Петербургу. Так будет и в “Новой Голландии”: исторические памятники, плотно обложенные новоделами, заново покрашенные, густо покрытые вывесками фирм, отелей, магазинов и ресторанов, изукрашенные фонарями и гирляндами лампочек, просто перестанут существовать… Понять же, что решать могут не только деньги, но и идея сохранения красоты и старины, – это городскому руководству не позволяет уровень культуры» (М. Золотоносов).

Эстетический консерватизм выражает мнение нескольких тысяч образованных петербуржцев, понимающих и чувствующих ценность старины, памяти, камней, накапливающих время, атмосферы и прочих невесомых прелестей. Мнения миллионов он – не выражает. Эстетический консерватизм – позиция культурного меньшинства. Он слегка тормозит современные процессы, осложняя скорость проведения «развития» всякими ритуальными жестами (вроде общественных слушаний по проектам, о которых мало кто и знает из-за разрушенного информационного поля Санкт-Петербурга). Он несколько облегчает совесть этого самого меньшинства: мы писали, протестовали, когда и если нас спросят: а где вы были, когда уничтожали Петербург, мы скажем – мы были против, вот, у нас и справки есть. Но определять стратегию обращения с культурным наследием города эстетический консерватизм не может, ибо это – свойство старых мудрых народов с сильно развитой «бюргерской» закваской. А мы народ молодой и по происхождению крестьянский, всего-то сто пятьдесят лет как из-под крепостного права. Для того чтобы прочувствовать и оценить «сурово-романтический облик» старой Новой Голландии, надо иметь инстинкт красоты, развитое чувство гармонии. Откуда бы все это взялось в нынешней лихорадке будней у средних менеджеров, рулящих сейчас городом?

Так что вместо чего-то сказочно-таинственного, поросшего травой и деревьями, вместо всего этого поэтического романтизма, абсолютно непонятного нормальному менеджеру, будет ясно и понятно что: многофункциональный бизнес-центр с досугово-развлекательной доминантой. У колонии нефтяных паразитов, каковой постепенно становится Россия, будет ведь очень много досуга.

На подходе очередной глобальный проект: выселение зоопарка. Еще неясно куда, но ясно, что от Петропавловской крепости подальше. А что там будет?

Вам действительно непонятно, что там будет?

Подбираются к самому сердцу города…

Шерсть вся дыбом, осклабились, от азарта взмокли, зубы навострили. См. сказку «Щелкунчик» писателя Гофмана. Только Щелкунчика нет.

Пока еще ничего не построено. Все только снесено. Зияют пустоты. Но через два, три, четыре года… Да вы приезжайте! Да вы не узнаете ваш старый жалкий немодный Петербург!

Вместо живописных руин вы увидите настоящее царство мышиного короля, еще и покруче того, что рисовал Шемякин.