Текст книги "Из зеркала выйду…"

«Сперва корона шире лба…»

 
Сперва корона шире лба.
Потом нога не лезет в стремя.
Так не срабатывало время,
Зато работала судьба.
 
 
Светились в яблоке Париса
Не семечки, а камни Трои,
                     Глазела ли Елена с мыса
                     На море,
                                     или я в рванье
                     И босиком несла помои
                     По граду Китежу свинье.
 

«Вновь закат…»

 
Вновь закат,
              которым души лечим.
Навсегда запомнить соизволь.
Только вот впервые помнить нечем —
Вместо памяти сплошная боль.
 
 
Всё во мне и я во всём – кто соль,
Кто вода, и с отчего порога
Пьяненький медведь с матрёшкой вдоль
Питерской – и смех, и грех юдоль
С трэнд-брэнд, трэнд-брэнд балалайкой блога.
 

«Ах, душа, и сама…»

 
Ах, душа, и сама
Серебром лунным брызни,
Приоткрою лишь память,
                     как чёрный футляр,
И его драгоценной слезы адуляр
Не смахни в сновиденьях
                     со лба нашей жизни.
 
 
На подножке у вечности
Ты без билета не висни,
Ведь ко мне на неделе
Закончит письмо Абеляр.
Мы с тобою всегда
И везде, как созвездья и слизни…
У себя на запястьях голубой капилляр
Бог нащупал – то мы,
Наши прыгалки детства,
                            ну свистни
По-мальчишьи, шалунья,
И, плача, на крышке часов
Поцелуи губною помадой оттисни.
 

«Диву дался и притих…»

 
Диву дался и притих —
Лебеди вокруг моих
Бёдер,
              будто кружева,
Пенятся, пока жива.
 
 
Оглянулся – рыба кит,
И земля на нём и кони,
И огонь раздвинул скит,
Словно звук меха гармони.
 
 
Тут Ивана-то я сходу
И припомнила, и за
Вечным стеблем Иван-чая
Выкатилась,
                     как слеза,
И скорей назад, к народу,
Ног не чуя под собой,
Словно бёдрами,
                            качая
Окаянною судьбой.
 

«Твои глаза!..»

 
Твои глаза! …
Как отказали тормоза —
Планета мчалась, небо ёкало.
Побудь хоть около.
 
 
Копался воробьишка в урне,
Бренчали кольца на Сатурне.
Ведь всё равно жить врозь.
Так милосердья только ради
Ты сердце нарисуй в тетради,
Пронзённое насквозь.
 
 
Хоть что-то буду вспоминать я.
Под те воспоминанья впредь
В комиссионках стану платья
Искать и розовую медь.
 
 
Лить воск в тарелки из фаянса,
И верить в тайнопись пасьянса,
И сомневаться: есть ли Бог.
Не погуби надежды всюду
Причастной быть к судьбе и чуду.
Людей спасал высокий слог.
 

По старому стилю

 
Моё приворотное зелье
Не горький осадок от встреч,
А именно встреча под елью,
Где можно обняться и лечь.
 
 
И нет ни стыда, ни рубашки,
А лишь обоюдное пре-
клонение – вьюги, овражки
И смутный Арбат в мишуре
Снежинок и фар, …
       но каретной рессорой
       И лошадью смята записка,
                            в которой
       Прощались навек две души.
 

Стоп кадр

 
И перед ужасом старинным
Души моей – а было столь невинным
Числишко пи в начале, хоть и длинным, —
Бог дыбом встал, как волосы… на кой
Безмолвие в губернии Тверской
Фосфоресцировало пеньем соловьиным,
Как в Гефсиманской роще роковой?!
 

«И сон, и наитье…»

 
И сон, и наитье,
И те, кого Ной
Забыл…
           Чаепитье
Души с бузиной.
 

Копеечка Николки

 
Не от холода и голода мы воем,
Оттого, что сад серебряный спокоен,
Оттого, что сад серебряный спокоен,
И огромный мир не знает ничего.
 

Юлиан Тувим

 
Не то, чтобы от неба ждал услуг,
Но так-то глухо вызвездит порою,
Что судорогой душу сводит вдруг
Не только псу иль пьяному герою.
 
 
Да сколько бездне той перемолоть
Уже пришлось!
                       Не зря ж по ней судьбу нам
Раскроют, раскроят, жуя ломоть,
Вину доверясь и гитарным струнам.
 
 
Притом она, как ведьма хороша.
Ну а моя любовь чуть рябовата,
И в чём, казалось, держится душа,
И всё как будто в чём-то виновата.
 
 
Мир как-нибудь отпраздновал её
Рублёвые серёжки или, может,
Не спал, взглянув, как в очи, в бытиё
Той женщины, что так меня тревожит?
 
 
И всё-таки тоска её по мне
Лишь оттого и стоила-то риска,
Что падал снег и, как петух в окне
Переливалась глиняная миска.
 
 
Я не создам здесь новую зарю,
И без меня туманна даль седая.
Я защищаю тем, что говорю
Во всеуслышанье и сострадая.
 
 
P.S. Всё это в неотправленном письме,
        Что передано сразу же ушедшим.
        Ни адреса, ни имени во тьме,
        Лишь тролли лайкают бренд-клоунам
                                                              в тесьме
        Болтающимся в мире сумасшедшем
        С моноклем гугла, в дабл ю пенсне.
        Цивилизацию пропавшую нашедшим
        Совет являться нам хотя б во сне.
 

Самозванцы – нашествие

 
Юродивый слепец, трясясь под взвизги
Колоколов, нашаривал впотьмах,
Как божью милостыню,
                     детской крови брызги,
Что запеклась в пыли и на камнях.
 
 
А новый царь во время недорода
Амбары распахнёт и закрома.
Народ возьмёт, но что возьмёшь с народа,
От совести сошедшего с ума.
 
 
Царь вроде добр, и стал царём-то вроде,
Лишь снизойдя к народной же мольбе,
Но плакал, снисходя, не о народе,
А от удачи в собственной судьбе.
 
 
Но именно вот этим снисхожденьем
Унизив нас, он показал, что сам
Ненастоящий, что происхожденьем
Обязан он растерянным сердцам.
 
 
Иначе кто хотя бы на мгновенье
Уверовал, что вдруг воскрес благой
Царевич – сын Ивана и Нагой,
Что небеса под месяцем – дугой
Примчали нам его, как избавленье
От зол и бед, от их мошны тугой.
 
 
Чёрт с ней, с полячкой этой,
                     коль и сами,
Красавицам, от радости крестясь,
Неловкими мужицкими слезами
Смываем с ножек пыль, навоз и грязь.
 
 
Но он святош привёл, что нагло пёрли
В иконы прадедов и гнали с них плетьми
Крестьянок наших со слезами в горле
И строгими от мужества детьми.
 
 
И тут уж встали все – от вдов до пьяниц.
Плевать нам на любые барыши,
Но тот всегда в России самозванец,
Кто торговал спасением души.
 

Европейские ценности

 
Каков психологический изгиб —
Плевать в могилы тех,
              кто за тебя погиб.
 

«Бульвары, как ножки из пены материй…»

 
Бульвары, как ножки из пены материй
Эпох прихотливых – канкан и мистерий
Дюма и Бальзака приют.
 
 
Причуды империй —
В честь вашей подвязки
И орден, мадам, назовут.
 
 
Как обворожительно жалки,
Мадам, ваши слёзки – их брют
У греческой маски
С чертами моими,
У нежности – имя славянской русалки
Германские эльфы поют.
 
 
И блажь, и блаженство,
И, как совершенство
Души и её же возмездье
Себе же,
              горит Южный Крест
Не в небе, на храме – созвездье
Чужих неприкаянных мест.
 

«В старческих венах цивилизаций…»

 
В старческих венах цивилизаций
Заражение лунных кровей задолго
Произошло до моих нотаций
И требований высокого толка,
 
 
Но я не могу больше, я не могу
Всё знать и остаться всё же здоровой,
Как юная лошадь,
                 и мир на бегу
Терять для кого-то счастливой подковой.
 

«Для баррикад мы из карельской…»

 
Для баррикад
              мы из карельской
Берёзы брали гарнитур.
Смотрелся лучше ситец сельский
На нём, чем бархат Помпадур.
 
 
И мы же выпрягли из тройки,
Что мчалась к Яру, жеребца
Для нашей свадьбы без попойки
С цыганской мишурой раскройки
шампань и даже без кольца.
 
 
Но те, кто населяли тыщи
Бездонных лет,
кто холст беля
И сея, умирал без пищи,
Те были, праведны и нищи, —
Голь Дух, Голь Небо, Голь Земля.
 
 
И дар их был не то что нужен,
А просто б мир и тот стал злей
Без этой горсточки жемчужин
Знакомых с детства журавлей.
 

«Я гляжу – тот же медленный снег…»

 
Я гляжу – тот же медленный снег,
Подсинивший под вечер мансарду косую,
Где, как лет этак двести…
                                       в мой прошлый ночлег,
Те же карты сегодня тасую.
 
 
Словно времени снежный ком
Раскололся,
                        и вновь отныне
Поправляет рука с перстеньком
Занавеску на бальзамине.
 
 
В уголке instagram эта ретро-деталь
Не для чары, для шика, и ясно —
В россыпь, как по паркету эмаль и хрусталь,
Годы, эры, века,
                                 и напрасно,
Как на честное слово, эпоха
Понадеялась на печаль
Твоего поцелуя и вздоха.
 
 
Но живые и мёртвые всё ж
Выручаем друг друга,
                                           коль ты вот
Не оставил над Нерлью бы вывод
О земле, на которой живёшь.
 
 
Я гляжу – тот же медленный снег,
Подсинивший под вечер мансарду косую,
Где, как лет этак двести…
                                    в мой прошлый ночлег
Те же звёзды сегодня тасую.
 

«Бусин стекляшки на нитке простой…»

 
Бусин стекляшки на нитке простой.
Сколько же песен за душу ручались,
Пущенные с чужаком на постой.
Не погубить бы тебя мне речами,
Не загубить бы тебя красотой.
 
 
Бусы на память-то вынь из мошны,
Мало ли были мы в жизни смешны,
А ведь сегодня мы большего стоим.
И приголубить, и подголубить
Очи б твои мне…
                     Да души обоим
Речью бы да красотой не сгубить.
 

«Солнце, сено и коровник…»

 
Солнце, сено и коровник,
Пахнет наст,
              как свежий тёс.
Шали вспыхнут на коронах
Женских пасмурных волос
 
 
Оттого и в город въехав,
Деревенский люд – наймит
Мебеля под цвет орехов
Хрусталём цветным затмит.
 
 
Люстры включит и сморкается,
Зря что ль пёр их на такси?
Словно зимний день смеркается
На заброшенной Руси
Грозно, тысячесвечёво,
Как впоследки, про запас,
Где тулупчик Пугачёва
И босой иконостас.
 

«В сваровски и боа скандальный…»

 
В сваровски и боа скандальный
Упрятана почти до пят.
Пришёл на мой концерт прощальный
Хоть и не весь, но медсанбат.
 
 
Глаза-то памятью подпёрты,
Как подбородки кулаком.
Стояла вечность у реторты
Земного Шара босиком.
 
 
Она абстрактный плач знавала.
Так почему ж движеньем плеч
Не дать слезинке генерала
До пирамид её прожечь! —
И вот на мне лишь ситчик чёрный.
Избавилась лишь от затей,
Как рядом стал простор, покорный
Увечной публике моей.
 
 
И ели зубчатым и строгим
Узорочьем светились над
Обжитым погребом убогим
И обнадёживали взгляд
Всем нам, живым и мёртвым, род чей
Не раз полёг в суглинный пласт,
Что, словно гениальный зодчий,
По нашему подобью отчий
Край пришлецов пересоздаст.
 

«Чья-то память оборвана…»

 
Чья-то память оборвана,
                                   как у гитары
Струны, значит, взамен
                               в свои женские чары,
Как бензина в огонь, ты плесни журавлей.
 
 
Вот и меч уже голову снёс.
Но при этом к досаде царей
Остаётся корона из кос
На сиротской головке твоей.
 
 
Так реви же в мужицкий картуз
И на травы шепчи,
                                    и пусть коршун
Колдуну нить заплаканных бус
Унесёт из твоих пригоршен.
 
 
И стерпи,
                    что не хахаль,
                                                 а скиф
Затоскует в кургане ответно.
Человечеству нужен миф
Обязательно с грифом секретно.
 

И Ангелы застыли на краю…

Фреска

Саше Боброву

 
Ту меня,
              у которой рябинка
И на брошке, подаренной в Лавре,
Ты найдёшь в детском Суздале Мавриной,
Как сказали бы раньше: глубинка.
 
 
Ты найдёшь в свете фар лазурь-ляписный
Снегопад – настоящий Моне.
Мы забыли с тобой портмоне.
Милый друг!
              Умоляю! Запомни ту ночь,
Шубку, бусы и водку – мы в трапезной.
Многоточие. Всё! Многоточ. . . . . . . . . . . .
 
 
P.S. В древнем Суздале в трапезной
       ниточка бус
       Вдруг просыпалась в щель меж досок.
       Там и взор мой, и чёлка
       на цвет и на вкус,
       Как померкший от слёз образок.
 

Медный всадник

 
Ты, вселенский ходатай
По делам обездоленных,
                                           знала б,
Отдавая последний калачик без жалоб,
Да ещё и с улыбкою виноватой,
Как рабочий твой ватник,
                                           что стоит гроши,
И твои, это надо ж сказать, сантименты
Вызывают усмешку у тех,
                                           кто вместо души,
Загадал иль на акции, или на ренты.
 
 
Высмотрю в огороде мою
Путеводную звёздочку…
                                           И авось я,
Как утопающую из реки
Времени, за волосья
Вытяну эту юродивую.
А она руками Евдокии
 
 
Обхватила шею
                                и на дно
Тянет. Ну а руки-то какие!
В голубых пупырышках от страха,
Словно запотевшее окно.
 
 
И когда он разрывал петлю их,
То не сомневался в поцелуях,
Осыпая ими руки те.
А со стороны казалось: плачет
Над пенькой и ворванью,
                                           а значит,
Цены, что оладьи на плите.
 
 
Только не сгноил бы мех
                                           да дёготь
Не испортил. Ишь как древесину
Солит, не прочухался со сна.
 
 
В этот миг пытался он потрогать
Скрытую туманами осину
Возле монастырского окна.
 
 
И февраль семнадцатого года
Ежели не гибелью народа,
То уж извращеньем его сути
Обернулся бы,
                            Ведь я не на мазуте,
А на кровушке клянусь.
                                              И нет конца
Для души страшней,
                                 чем только выгода.
Не было у нас иного выхода,
Кроме штурма Зимнего дворца!
 

«Давай-ка сыграем любой из колод…»

 
Давай-ка сыграем любой из колод
Времён параллельных,
Пространств многомерных,
И невероятно нашепчет Гомер в них
О волнах? О славе? О шейке лилейной?..
И где он устанет? И где я начну,
Что ахнет Господь надо мной и Еленой?!
Нас четверо? Двое? Мы спелись вничью.
 

«Пожалейте, убейте!..»

 
Пожалейте, убейте! —
Я ворочаюсь в чёрно-белых снах,
Что к утру,
              как заря,
                     алеют.
Или … это меня жалеют?
 
 
А у чёрного дня руки белы,
Руки белы в перстнях, что дороги,
И таинственно улыбаются
В свежемытых манжетах вороги.
 

«А я и снег, я и заря в чащобе…»

 
А я и снег, я и заря в чащобе,
И рубленный убогим топором
Еловый храм, и женщина в сугробе
С протянутым к иконе серебром.
 
 
Здесь, у колодцев с вербами простыми,
Что голосят над брошенной избой,
Как золотистый венчик над святыми,
Судьба России над моей судьбой.
 

«То жерла интернета, то TV…»

 
То жерла интернета, то TV…
Роняю шаль на землю предков, словно
Укутываю бережно, и ровно
Качаю на руках слепой любви,
Как мёртвое дитё,
                     а фига в дуле
Кривляется – куда там честной пуле!
И Ангелы застыли на краю
Судьбы моей в почётном карауле.
 

Рождение мифа

 
Да какой по нам не оттрезвонь
Колокол в ночах, что лунно-лаковы,
Но календари, на антресоль
Брошенные нами, одинаковы.
 
 
И хотелось вас объединить —
Ну и пусть я буду только нить,
Ну а вы каменья драгоценные.
 
 
Чтоб не порознь вытечь сквозь года,
Как сквозь пальцы, нет! Чтоб навсегда,
Будто бы иконе в дар бесценные
Бусы, чтоб и в ней среди берёз
И они созвездьем, полным грёз,
Над могилами эпох горели,
Чтоб Господь не устыдился слёз,…
Тех, у Вифлеемской колыбели.
 

«Не ум всё постигал во мне…»

 
Не ум всё постигал во мне,
А память, что вздохнёт у окон,
И лунный луч, как будто локон
Поправит в юной седине.
 
 
В минуты грешной ворожбы
Ей,
       как бобы,
                     бросать не ново
Бородино иль Куликово —
Биополя моей судьбы.
 

Эхо

 
Встав от холстинки с нехитрой пищей
Возле обочины,
                            из-под руки
Смотрят оборванные старики —
Пусто вдоль нищей
Древней дороги. Лишь коршун да стог.
Только лишь плачет под сытый
Грохот отлично сшитых сапог
Внучек убитый.
 

«То не пот серебряный у сгиба…»

 
То не пот серебряный у сгиба
Локтя и запястья. – То века
Словно разом проступили,
                                   ибо
Некому хранить меня пока.
 
 
Да приснился инвалид. – По плюшу
Бабьему медали.
                            Вдалеке
Видела – и правды не нарушу —
Троеперстно сложенную душу,
Так как нету пальцев на руке.
 

«У края бездны прав лишь стыд…»

 
У края бездны прав лишь стыд,
Что ключ найдя к тысячелетней
Истории,
              не отомстит
Ей напоследок модной сплетней,
 
 
А то потянешь за словцо,
За денежку, за деревцо,
Узор судьбы и расползётся.
 
 
А на краю у бездны мы
Чужой-то не возьмём взаймы.
Язык просить не повернётся.
 

«Падает звезда из центра лба…»

 
Падает звезда из центра лба,
Выпала, как лал из броши древней.
Ну а вас-то как нашла я за деревней,
Что от сумерек и снега голуба?
 
 
Там рождественской открытки
Детский шик:
Из Москвы никак олеография —
Ночь, сусальный месяц и ямщик,
Пушкин и романс, и биография.
 
 
И не видим сквозь туманы лет,
Как у Патриарших-то и сотенкой
Не умаслю я оркестр, и вы не с родинкой
На виске,
              но только о пощаде
Как молить, коль тот же пистолет
В Лавре бил по старенькой лампаде.
 

Дорога к храму

 
То с короны царской драгоценными
Камешками катятся по городу
Вспыхнувшие окна, а по вороту
Капельки дождя, как будто кровь.
Храм Христа Спасителя, любовь
Тоже ведь как будто. Ну а сорок
Сороков! Иллюзия и морок?
Или что!? – «А ты могла бы вновь
Дважды в ту же воду?
                            Здесь иная
Брод-реинкарнация, и карма
У неё тяжёлая, дурная.
Ты молись, молись! не прекословь».
 

«…Коралловая ниточка, как след…»

 
…Коралловая ниточка, как след
От топора.
              Да не стыдись ты, птаха,
Взъерошивая перья крепдешина
И вызывая у Европы смех.
Как место лобное на Красной площади,
У нас одна история. На всех!
 

«Да не подзуживай, мол, сузь даль…»

 
Да не подзуживай, мол, сузь даль
До сувенира на лотке
Иль развяжи, как на платке
Узлы. Не смей! Не будет слада
С молитвами, что вскрикнет Суздаль
Над розой Павлова Посада.
 
 
И лишь с дешёвенькой керамики
Кафе юродивые храмики
Пойдут смиренно, словно странники…
И хоть на ум взбредёт кому
По старой памяти в суму
Холщёвую им сунуть пряники?
 

«Здесь вот у болотца, не в Париже…»

 
Здесь вот у болотца,
                     не в Париже,
Из-за ёлки в предзакатный час,
Ангел мой Хранитель, упроси же,
Чтобы жалкий век мой не угас.
 
 
Наскребёт Господь великодушный
«Чайную» и в ней на чашках вязь
Из петушьих гребней,
                     и тщедушный
Мостик, и просёлочную грязь.
 
 
Может, грех какой и был бы в сумме рек,
Если бы в итоге Южный Крест,
А не этот, жалобный, на шейке.
 
 
Вот и проступила зелень сумерек
В очертаньях отроческих мест,
Как на медной с паперти копейке.
 

Белый танец

 
21-ый, как шлюпка «Титаника».
Отплываем.
                        Но слышен оркестр,
Под который с тобой танцевала.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
До сих пор я танцую одна
С каждым, кто не вернётся со дна
Океана времён,
                                   чьи места
В окаянной лодчонке украли
Мужики – самозваные крали,
Крести – оборотни креста.
 

Цацки

 
А раскручивают воронку
Эры так,
                чтоб и божью душонку
Засосало, как мусор,
                                     но порх на пряди
Вдруг заколка спасенья ради,
Или брошь обновит наряд —
И зацепишься хоть за взгляд,
За воронье пристрастье к блёсткам.
Ну не брошь,
                       а жостовский сад
Вместо палок в штрих коде жёстком.
 

«А жаль-то Его…»

 
А жаль-то Его,
Коль с улыбкой блаженною
Вытерев пот,
Он создал Свой Мир
Как блоху подковал идиот.
 
 
Ведь знает моя
С не утёртой слезою душа,
Что здесь не случайна, не лишь хороша,
А небу гжель вровень
По музыке цвета,
                     и всё-таки: ша!
И здесь не сказали, и был ошельмован,
И сгинул юродивый гений Левша.
 

«Ни единым оком не кривлю…»

 
Ни единым оком не кривлю,
А гляжу обоими открыто.
Каждое, как ржавое корыто
Под винтажным краном, – утоплю.
 
 
Уведу в юродские мозги
Без извилин – пра-прабездорожье,
Где всевидящ, а в самом ни зги,
Лишь галактик ДНК и Слово Божье,
И расходишься Мирами,
                            как из центра
Телерадио расходятся круги,
Электромагнитные шаги.
Что горчат в раю, как тмин и цедра.
 

«Тетрадка, да на хлеб гроши…»

 
Тетрадка, да на хлеб гроши —
Ты, привидение души,
В ночь полнолунья у межи
Меж двух миров
                     чего бояться
Тебе-то? Спи и не тужи,
Во сне растут и Богу снятся.
 
 
Слабо Ему в любви признаться,
Как раньше,
                     будучи в глуши
Босою деткой на полатях?
 
 
Так щеголяй в холщёвых ятях…
И Библию вдруг напиши.
 

«Клянусь на взлётной полосе…»

 
Клянусь на взлётной полосе
Галактики, её красе
Ночной, что грёз не пожалею
На женщин, чьи портреты вклею
В альбом реинкарнаций,
                            так что все
На чём лишь свет стоит… любить вас будут.
Они моей походкой не забудут
Шёлк волновать их юбочек плиссе.
 
 
Ну а потом Вселенные убудут
И высохнут, как старые пруды,
Иссякнут судьбы женщин, их труды,
И возвратятся в косточку сады
Вишнёвые и бредни в коноплю…
 
 
И тут воскресну я,
                     что вас люблю
На чём лишь Свет стоит,
                            и сколь ни кайтесь,
Я выиграю Страшные Суды.
Ну а пока (чего там?) развлекайтесь,
чёрт в тихом омуте моей беды.
 

С ноткой полыни и розы

Избранница

 
От ликующих, праздно болтающих,
Обагряющих руки в крови
Уведи меня в стан погибающих
За великое дело любви
 

Николай Алексеевич Некрасов

 
Мне Родину выбрал мужик,
                                для которого проще,
Чем быть без неё, за неё в унисон
С другими лечь в поле,
                                где я загляну в его сон,
Льняным рукавом берёзовой рощи,
Как слёзы, размазав Непрядву и Дон.
 
 
Мне Родину выбрал отец мой,
                                когда в сорок пятом
Её измождённое тело с креста
Заржавленной свастики снял,
                                и весенним закатом
Хромую кобылу подросток поил у моста.
Но кто-то решает, что в мире,
                                вовек неотмщённом,
Должны оправдаться и шитые руны рубах,
И музыка, чтоб у потомков
                                не стал запрещённым
Как несостоятельный
                                Пушкин, к примеру, иль Бах.
 
 
Когда выбирали мне Родину
                                и не жалели
Себя, и уже доверяешь народу в его
Истории в целом,
                                то здесь даже ели
На фресках наскальных и в розах метели
Из шёлковых лент приголубят коня твоего.
 
 
А что до потерь,
                                ну бывают, хотя бы и долгие
Раздумья при выборе были,
                                то как не таи,
Скорее в заволжских скитах, чем на торге,
Мне Родину выбрали женщины и соловьи.