Текст книги "Антропологические путешествия"

В Межеве есть и духовное место, оно возникло еще до ротшильдовского вливания. Священник решил вложить все свои деньги не в общественно-полезное дело, а в строительство четырнадцати часовен, повторяющих станции крестного пути Христа в Иерусалиме. Во французах «святое» и плотское живут вместе. Несмотря на бонвиванство, куда ни посмотри, приставка «сан» (святой) в названиях встречается через раз. Во Франции всегда сначала возникает что-нибудь «святое», а земное идет следом.

Шамони-Монблан

Вот она и вершина – Монблан, «последняя ступень земной лестницы», как написал Дюма. Здесь кто только не черпал вдохновение: Гюго, Ламартин, Марина Цветаева, Рильке, английский художник Тернер. Зимой здесь – гонолыжники, летом – альпинисты. Альпинизм, собственно, и был придуман в Шамони. До середины 18 века и речи не было о том, чтоб подниматься к вершинам. Местные крестьяне считали, что высоко в горах живут злые духи, и если туда пойдешь, то не вернешься. Когда первый человек пошел и вернулся, жители осмелели. Но название второй после Монблана вершины (4465 м) – Про́клятая гора – менять не стали. Потому и проклятая, что духи забираются повыше. О Монблане (буквально – белая гора), 4807 метров, жители не думали вовсе. Там вечные снега, никакие духи не выживут. Но подозрения насчет духов были не напрасны. Сколько лавин сходило и сходит в Шамони! Большой каменный крест стоит на месте, где в 1991 году лавина стерла с лица земли четырнадцать домов. Теперь горное коварство считается разгаданным, и Шамони устроен чересполосицей: кучка домов, потом пустырь – лавиноопасное место. Прежде жители полагались не на науку, а на божественное покровительство: возле старых домов стоят «оратории» – маленькие часовенки со статуями Девы Марии. И дома эти, надо сказать устояли перед стихией, с самого 17 века. Устроены они необычно: прежде скот и люди жили в одном доме, для одних дверь справа, для других – слева, наверху сено, а вещи лежали в отдельном домике-шкафу.

Зимой в Шамони снегу наваливало – до шести метров (не было же снегоуборочной техники), жители проделывали в снегу туннели между домами, и по ним ходили друг к другу. Даже если сходила лавина, туннель защищал. Здесь и летом легко представить себе зиму: снежный Монблан – на расстоянии вытянутой руки. Но это, конечно, иллюзия: даже со Срединной Иглы (3842 м), куда ведет из Шамони самая высокая в мире подвесная дорога, альпинисты, карабкающиеся на Монблан, кажутся букашками. Каждый день «на высшую ступень» взбираются 250 человек. А в Шамони приезжают 2,5 миллиона человек в год.

Священное слово в Шамони – гид. Не обычный гид, а проводник в горах. О них написаны книги, сложены легенды, многие гиды погибли, и на их домах висят мемориальные доски. Это люди, знающие горы наизусть, без них турист заблудится навсегда. Неудивительно, что альпинизм, от слова Альпы, возник именно в Шамони: если покорять, то самую высокую вершину. Есть и выше – Эльбрус, Эверест, но Шамони первым наладил инфраструктуру. В 1863-м Наполеон III посетил Шамони, полюбил и велел построить дорогу (сам добирался тропами – Монблан притягивал и его). В 1901-м пошел первый поезд. Через год семья Каррье построила рядом со своей фермой небольшой постоялый двор, еще через год – перестроила в отель. Приезжих становилось все больше, Каррье завел дилижанс, чтоб возить туристов, его дочь стала поваром, ее сын уже получил звезду Мишлен, а нынешний Каррье – Пьер, четвертое поколение семьи, работающее для туристов – преобразовал семейное предприятие в лучший отель (Albert I****) и лучший ресторан (** Мишлен) в Шамони. Это типичный рональпийский стиль жизни: из поколения в поколение продолжать дело предков, меняться вместе с обстоятельствами и обязательно улучшать то, что было до тебя. Это дело чести. Есть горцы, которые все время воюют, есть те, которые следят, чтоб тысячелетиями ничего не менялось, здешние альпийцы – хоть и живут в экологическом сознании, подобно Руссо, но служат прогрессу и цивилизации. «Альберт 1» – это целый хутор с парком, бассейном, деревянными шале, построенными из досок пятнадцати развалившихся ферм. У рональпийцев ничто не должно пропасть даром. И все должно напоминать: вы в Савойе – в каждом помещении стоит антикварная савойская мебель, но все что функционально – на полшага впереди прогресса. Столетний семейный дилижанс стоит у входа, каждому предку воздана память, как и принято у горцев.

Монблан щедро вознаграждает тех, кто о нем заботится, и местные жители часто выступают меценатами. Умиравшему с голода Рильке дали в Шамони дом и возможность жить творчеством. Матисс, Шагалл, Леже, Брак и еще несколько художников получили во Вторую мировую войну большой заказ: построить современную церковь и сделать к ней роспись и витражи. Церковь назвали Нотр-Дам, теперь это уникальное произведение, стоящее на отшибе, заставляет туристов стать паломниками. Церквей во Франции давно не строят, но в горах безопасность техническую не лишне укрепить духовной. Ведь именно здесь Земля сходится с Небом.

2007

Два медведя

У нас теперь повсеместно стеклят балконы, зачем – не понимаю: это же собственный дворик, а его превращают в пристройку. И вот в швейцарском городе Санкт-Галлен вижу крытые балконы, все – XV–XVII веков, все разные, лепные, резные, чрезвычайно затейливые – здешние нувориши соревновались, кто богаче, это-то и должен был демонстрировать балкон. У одного – рожи, показывающие язык («я – круче всех!»), у другого – континенты в картинках, подписанные золотыми буквами: Африка, Азия, Европа, Америка. Это значит, что свой текстиль хозяин продает по всему миру, стало быть, он и есть самый-самый. Именно благодаря текстилю Санкт-Галлен стал процветающим городом, и по сей день производимые им кружева покупают кутюрье по всему миру. Потому международную выставку истории нижнего белья устроили здесь, в музее текстиля. Почти у всех тогдашних торговцев среди балконных барельефов – Меркурий, бог торговли. Христианство – само собой, а коммерции должно помогать чисто конкретное божество! И помогало: первый швейцарский банк был открыт в Санкт-Галлене, Нотфойштайнер назывался. Были среди торговцев текстилем и «философы»: один барельеф рассказывает историю человеческой жизни: женщина, получающая с неба золотую нить, ткущая, потом рука ее вместе с нитью опускается, нить исчезает. Символ города – памятник ткани, по которой течет вода. Другой фонтан называется «Благодарность воде» – без нее не было бы на свете красивых тканей. Неудивительно, что единственная швейцарская марка haute couture, Acris – санкт-галленская. Она одевает многих женщин-политиков.

Не знаю, вдохновились ли санкт-галленцы Красной площадью в Москве, но в своем городе соорудили площадь в прямом смысле слова красную. Идея пришла от того, что в современной части города образовалось «скучное» пространство: банки, офисы – серые деловые здания, решили это место сделать повеселее. Настелили на асфальт ярко-красное покрытие, а саму площадь превратили в гостиную: красные диваны вместо лавочек, красные столики, сверху висят лампы в виде крупных жемчужин, на выезде – красный автомобиль. Ненастоящий – памятник. С намеком на то, что машины надо оставить в прошлом. Теперь повсюду в Европе ездят на велосипедах и экологически чистых трамваях, но у Швейцарии есть преимущество: система железных дорог позволяет добраться на поезде абсолютно повсюду, даже на вершины гор и сквозь горы, по многочисленным туннелям, а дублируют эту кровеносную систему – по которой люди передвигаются как белые кровяные тельца, легко и строго по расписанию – корабли. Поскольку озера здесь повсюду. Кантон Санкт-Галлен стоит на Боденском озере, которое по-французски называют Констанцским. Так бывает только у швейцарцев: на четырех официальных языках многие названия звучат настолько по-разному, что не сразу догадаешься, о чем речь. По-французски кантон Гризон, по-немецки – Граубюндер. Есть даже анекдот: возвращается японец из Швейцарии, его спрашивают: ну как, понравилось? – Очень, особенно, тот город, который по-французски называется Лозанна, по-итальянски Локарно, а по-немецки – Люцерн. Это шутка, но от правды недалека. Санкт-Галлен – немецкоязычный кантон, именно они, «германические» (как их называют «романские», франкоязычные швейцарцы) кантоны – сердце страны и ее классическое лицо: коровки, трава, настолько зеленая, будто подсвечена изнутри, хорошенькие домики – всё как в сказочном мультфильме. Ну и самые зажиточные – тоже они.

Санкт-Галлен – маленький тихий городок, но тут есть место «всемирно-исторического значения», что называется. Александрийская библиотека сгорела, и человечество лишилось драгоценнейших древних книг, а здешняя монастырская библиотека их сохранила. Некоторые книги VIII и IX веков лежат тут раскрытыми, под стеклом – это Библия, переписанная монахами с их собственными комментариями и переведенная на немецкий не для того, чтоб перевести (не дай Бог: видоизменять путем перевода священный текст считалось до реформации страшным грехом), а чтоб разобраться. Никто, кроме самих монахов, этих книг не видел, но и то они не смели прямо так взять и написать на родном языке божественное, потому переведенное писали между видимых строк симпатическими чернилами. Они проступают только при определенной подсветке. В монастырской библиотеке электричества нет, чтоб не испортить книги, а над книгами светятся маленькие спецлампочки, позволяющие прочесть невидимое. Можно сказать, монахи эти были предвестниками реформации, случившейся восемьсот лет спустя, а в Санкт-Галлене и реформа проходила «отдельно» от остальной Швейцарии, то есть реформатор у них был свой, местный, по имени Вадиан (ему стоит памятник в городе), и смена конфессии прошла без насилия, просто построили стену: в одной части жили католики, в другой – протестанты. Потом стену снесли, а в городе по сей день живут и католики, и протестанты.

Квартал Санкт-Галлена вокруг монастырского комплекса записан в шедевры мирового наследия ЮНЕСКО. А для самих жителей главная их достопримечательность – санкт-галленская сосиска. Белая такая сосиска, ничего сверхъестественного, но было бы страшным оскорблением есть ее с горчицей – она прекрасна сама по себе, ее даже возят как подарок, когда едут в гости. К сосиске прилагается пиво, раньше его делали монахи: самое крепкое пили сами, средней крепости продавали светским жителям, а слабое шло обслуге. Теперь все пьют пиво для обслуги.

Герб города Санкт Галлен – медведь с золотыми когтями, а кантона – вязанка дров. История возникновения Санкт-Галлена почти совпадает с легендой об основании Ярославля. Ирландский монах Галлен брел через этот медвежий угол, поскользнулся, упал в колючий кустарник, только встал – навстречу медведь. Монаха он не тронул, удовольствовавшись протянутым ему куском хлеба. Галлен счел эти два обстоятельствами знаком Божьим и построил себе тут келью, постепенно разросшуюся в аббатство – в Средние века оно было одним из главных культурных центров Европы. Потому у медведя и когти золотые – благодаря ему леса да болота превратились в процветающий город. На огонек, к кострам, которые разжигал Галлен, потянулись странники, так вязанка дров образовала целый кантон.

Мы решили прогуляться по Боденскому озеру: сели на поезд, потом на кораблик, и втекли вместе с озером в Рейн, здесь река узкая, берега зеленые, лебеди дерутся с утками за корм, который с берега бросают дети, на причале мы вышли, сели на поезд и вернулись в свою гостиницу. Я представила себе, сколь сложным и долгим было бы подобное путешествие практически в любой другой стране, не говоря уж о России, здесь же транспорт не в тягость. И потому что он есть везде, и потому что комфортабельный, избыточный – свободных мест полно, пересесть с одного на другой быстро и просто, смена города-загорода здесь дело обыденное, ежедневное. Самое главное (для приезжего, по крайней мере) – свис пасс, проездной, действующий на всей территории Швейцарии на все виды транспорта на время пребывания. Трамваи-корабли-поезда – нигде не надо изучать, как пользоваться автоматом, спрашивать, сколько стоит, искать разменную монету. Нигде не встречала ничего подобного.

От одного медведя двинулись к другому, из Санкт-Галлена – в соседний кантон Аппенцель, у которого есть собственная железная дорога – горная – с отдельными вокзальчиками. Аппенцельские поезда – красные, чтоб легко было их опознавать. И медведь на гербе – с красными коготками. В Швейцарии слова-названия подкреплены визуально: гербы, цвета поездов или трамваев, только корабли все как один белые, но и они отплывают минута в минуту, что особенно удивительно: вилами по воде – разве рассчитаешь с такой точностью? Аппенцель когда-то был вассалом Санкт-Галленского монастыря, платил дань, но в 1405 году получил независимость. Здесь и в Санкт-Галлене есть удивительные дома: отделанные деревянной чешуей, как рыбы. Совсем старых домов в Аппенцеле не осталось, пожар 1560 года (может, отсюда и красные когти – символический огнетушитель?) уничтожил всё, пришлось отстраивать городок заново, в камне, из привычного дерева отважились строить дома немногие. Зато камненные дома расписали: на одном – двенадцать картин-двенадцать месяцев с традиционными названиями на аппенцельском диалекте (диалектов, а фактически, языков, в немецкоязычной Швейцарии много, немцы не понимают ни одного): февраль – «месяц рогов» (потому что животные меняют рога), март – «костры»: на вершинах холмов зажигают костры, чтоб отметить окончание зимы, апрель – «выборы». Выборы здесь проходят с 1409 года на одной и той же площади, и процедура с тех пор не поменялась. В последнее воскресенье апреля жители выходят на площадь и голосуют поднятием рук. Выбирают не только местное правительство, но и суд, и сами законы: они раз в год пересматриваются, поскольку оказывается, что надо что-то добавить или уточнить. Голосование, соответственно, открытое, результат, как правило, виден на глаз: рук за оказывается явно больше или меньше, чем рук против. В случае неясности народ расходится в две стороны, и голоса считают. В кантоне 16 тысяч жителей – разобраться можно. Но это полукантон (всего таких расколотых надвое кантонов в Швейцарии три), есть еще Внешний Аппенцель, там 53 тысячи жителей, и они голосуют современными методами. Разделение произошло на конфессиональной почве: во Внешнем – протестанты, в просто Аппенцеле – католики. Тот, который «просто» – самый интересный и есть, красота и традиционность – католический конек. Аппенцельские протестанты даже перешли на старый (православный) календарь, чтоб отличаться от соседей-католиков, но потом поняли, что это глупо, и оставили себе только Старый Новый Год, 13 января. В новогоднюю ночь они колядуют: ходят из деревни в деревню, в масках, с колокольчиками, чтоб пожелать всем хорошего нового года.

Меня отвели в мастерскую, где Роджер продолжает дело предков: делает серьги с маленькой ложечкой – здешние мужчины носят такую серьгу в правом ухе, ложечка – символ сливок. Носят только крестьяне, конечно. Еще – кожаные ремни с латунными коровками – их носят многие, колокольчики для коров – целые колокола, побольше-поменьше, но все увесистые. Их надевают коровам, когда стадо гонят высоко в горы, и когда коровы спускаются. Возвращение с пастбищ – тоже целый ритуал и большой праздник, не изменившийся за века. В мастерской можно увидеть сразу всю альпийскую аттрибутику, которая в Аппенцеле была и есть – лучшее украшение.

Городок – пряничный, дома расписные, вокруг – зеленые горы, а пряники – местный специалитет, с миндальной начинкой. Жизнь идет по тому самому расписанию в картинках: после месяца выборов – месяц прославления Христа, май, в июне ломают плевелы (снимают урожай злаковых) и играют свадьбы, июль – месяц сена и крещения детей, в августе все наряжаются в национальные костюмы и встречают пастухов со стадами, в сентябре играют на музыкальных инструментах, в октябре женщины вышивают, а женская аппенцельская доля – вообще нонсенс для современного человека: женщины здесь получили право голоса только в 1991 году. Выборы для Швейцарии – основа жизни, страной в прямом смысле слово управляет население, принимая решение по каждому значимому вопросу: снести или построить дом (голосование на уровне города или коммуны), решить возникшие проблемы на уровне кантона (часто) или всей конфедерации (редко). Аппенцельские женщины были «второй половиной» своих мужей, им достаточно было, чтоб голосовала первая. Женщины старшего возраста даже не обратили особого внимания на перемену участи: в патриархальной семье разногласий по вопросам мироустройства не бывает. Так вот в октябре, когда женщины вышивают, мужчины собираются у одного из трех здешних озер на ярмарку коров – приходят со своими коровами, чтобы продать, купить, показать, ну и попировать заодно. Зимой крестьянин предается духовной жизни, ноябрь заканчивается праздником всех святых, в декабре готовятся к Рождеству, в январе встречают волхвов.

До самого конца XX века в аппенцельских горах были отшельники, в последние годы исчезли – видимо, бежали от вездесущих туристов, для которых теперь придумывают всевозможные тематические тропы. Есть познавательные – на пути расставлены таблички с описанием местных растений, животных, насекомых, есть религиозная тропа – от часовни к часовне. Есть тропа анекдотов, что неудивительно: аппенцельские анекдоты рассказывают по всей Швейцарии. «Приезжает немец на большом Мерседесе, видит могилу Анри Динана (знаменитый основатель Красного Креста жил здесь последние годы) и спрашивает у прохожего: «Я вижу, у вас тут умирают великие люди, а вот родился ли у вас хоть один великий?» – «Нет, – отвечает местный житель, – у нас все рождаются младенцами». Великие здесь, может, и не рождались, но жили: педагог Песталоцци и один из пионеров натуропатии доктор Фогель. Хоть и кажется, что Аппенцель, в отличие от Санкт-Галлена – совсем уж норка. В мире имя Аппенцель прославилось тремя вещами: одноименными сыром, горькой настойкой и породой собак. А для самих аппенцельцев – «лучше гор могут быть только горы», на вершину одной из них мы поднялись по подвесной дороге и узнали девиз Аппенцеля: «Подняться наверх, чтоб посмотреть вниз». Взгляда сверху чаще всего и не хватает. Многие стремятся подняться еще выше: над вершиной, как орлы, парят парапланеристы, а настоящие орлы, вслед за отшельниками, покинули гору.

Полторы тысячи лет назад Санкт-Галлен (а по-французски Сан-Галь) и неизменный на всех языках Аппенцель были медвежьми углами. Медведь-золотые руки уступил свою вотчину сразу, а с пожарным медведем шла долгая схватка. В России же медведь по-прежнему сильнее человека.

2008

Швейцария как belle epoque

Образ прекрасной и романтической Европы ассоциируется у меня с Бель Эпок, от которой остались одни следы, а в Швейцарии именно в нее и попадаешь.

Где вот встретишь полицейское управление, расписанное художником этой самой Бель Эпок, первым абстракционистом, Аугусто Джакометти, в солнечных тонах, будто попал на курорт? В Цюрихе. Всемирно знаменитый скульптор Альберто Джакометти, его младший родственник, которому отведены несколько залов в цюрихском музее изобразительных искусств Kunsthaus, уже – не из Прекрасной Эпохи, а из трагической. В Прекрасной тоже были трагедии, но личные, иногда кажется, что характер и количество этих личных трагедий и переросли в Первую и Вторую Мировые войны.

В богатой коллекции Кунстхауса есть картина малоизвестного художника, примечательная стоящей за ней историей. Это портрет дочери Альфреда Эшера, памятник которому стоит в самом сердце Цюриха, на площади перед центральным вокзалом, Hauptbahnhof. Эшер был одним из основателей современной Швейцарии: создал крупнейший банк, страховую компанию, Политех, лучшую в мире систему железных дорог, инициировал строительство Готардского тоннеля и был одним из главных политических деятелей Швейцарии.

И вот он заказывает портрет своей дочери Лидии художнику Карлу Штауффер-Берну, молодому, но уже известному портретисту. Лидия, замужем за сыном видного политика, влюбляется в художника, а он в нее, и они бегут в Италию. Потому что в Бель Эпок сословные правила и «буржуазная мораль» оставались прежними, а изменившаяся – вместе с фотографией, кино и теми же железными дорогами – картина мира толкала молодое поколение на всевозможные вольности, и история Лидии была отнюдь не единичной. Могущество Эшера простиралось далеко, так что отцовский гнев настиг беглецов и в Италии, Карл так и не успел создать «Новый храм Искусства», о котором мечтал – его арестовали, а Лидию определили в психбольницу. В 1891 году оба кончают с собой. Бель Эпок – это конфликт прекрасного старого с прекрасным новым. Дальше пойдут только конфликты ужасного с ужасным.

Прекрасная эпоха везде была в свое время: в Кунстхаусе – зал живописи золотого века Голландии, и это был XVII, в Цюрихе это перманентное состояние: он просто вбирает в себя громкие аккорды истории, оставаясь тем же благородным собранием, вокруг прозрачного Цюрихского озера, по которому курсируют белые лебеди и белые корабли. Кабаре Вольтер, основанное в 1916 году группой дадаистов, протестовавших против эстетики Прекрасной эпохи, которая, по их мнению, и привела к войне, сохраняет свой «протестный» интерьер, где можно посидеть в баре в обнимку с бюстом Вольтера, созерцая практически нынешнее современное искусство (совриск), только начала прошлого века. Тристан Тцара, Ханс Арп, Макс Эрнст отказались от традиционной эстетики, выставляя в Кабаре Вольтер немыслимые доселе произведения – полукартины-полускульптуры, то, что теперь называется арт-объектами. Тогда это был протест против ада войны, в которой они отказались принимать чью-либо сторону, и Швейцария, как пацифистская страна, дала им возможность найти для этого протеста художественный язык, а «совриск» хоть и вышел «из дадаистской шинели», но посыл его другой: осыпающаяся индустриальная эпоха.

Не случайно у входа в Kunsthaus – черная скульптура Родена «Врата ада». Это приглашение не в ад, а к проходящему сквозь него и всегда переживающему его искусству.

Цюрих-Вест – район сугубо сегодняшней жизни: стеклянные башни, музеи современного искусства, лофты, и лебединое озеро исчезает из вида – бывшая индустриальная зона, сохранившая свой дух и ныне, только теперь это не станки и конвейеры, а образ жизни людей, перенявших от машин главное их свойство – функциональность.

В получасе езды от Цюриха, на поезде, скользящем по рельсам как по маслу (спасибо Эшеру), приезжаю в Винтертур, чтобы посмотреть необычайную коллекцию Оскара Рейнхарда, где собраны шедевры от Питера Брейгеля до Ван-Гога. Смотрятся они иначе, чем в музеях, поскольку это личное пространство, вилла с мебелью, где жил сам Рейнхард, и его личный выбор. Импрессионистов он знал в детстве, его отец помогал им финансово, а сейчас на вилле «Am Römerholz» выставлены портреты Виктора Шоке. Это таможенник, который увлекся живописью импрессионистов, стал их покупателем и другом – в благодарность каждый из них написал его портрет.

В Люцерне похожая история. Анжела Розенгарт купила четырехэтажное здание все той же Бель-Эпок и разместила там коллекцию живописи, которую она и ее отец, арт-дилер, собирали всю жизнь. Она дружила с Пикассо, там много его работ, и несколько ее портретов. На одном она изображена в колье, которое надела специально, придя на встречу со мной, любезно согласившись провести для меня экскурсию по своему музею. А всего у нее собраны сотни работ все тех же великих, от Клее до Шагала. И со всеми она была знакома, кого-то застала только в детстве, с кем-то провела полжизни, и всех пережила. Так, неожиданно, я приблизилась к легендарной эпохе – через одно рукопожатие.

В Винтертуре – еще и главный швейцарский Музей Фотографии, расположенный в двух зданиях. В одном – историческая фотография и фототека, в другом – современные авторы. Посетителей там бывает пятьдесят тысяч в год, а в Кунстхаусе – чуть больше трех тысяч. Живопись и скульптура, любого периода, многим стали казаться знаемыми наизусть, а фотография будто бы еще таит в себе открытия.

В Роршахе, кантон Санкт-Галлен, на берегу Боденского озера, стоит прозрачный куб, Forum Würth, вход в который украшают скульптуры Ники де Сан-Фалль, а внутри – выставка из 80 работ, названная «Жажда леса» (Waldeslust). Это – малая часть коллекции современного искусства Рейнхольда Вюрта, который собрал уже 17000 объектов и открыл для них пятнадцать музеев. Его концепция – искусство, встроенное в жизнь: музей располагается в офисном здании его фирмы, и вход свободный.

Художник Ансельм Кифер, родившийся под конец войны в 1945 году в немецком бункере, всю жизнь исследовал в своих картинах истоки нацистской катастрофы, возводя ее к мифам о немецком духе, особом пути, великой миссии и великом вожде со времен сказочных нибелунгов. На выставке он представил объемную работу нарисованного выжженного леса, на фоне которого – настоящие ветки с засохшими листьями и цветами, поломанные скворечники, вырванные куски арматуры и бетона. Работа названа «Фея карбункула», фея пылающих углей. А американский художник Дэвид Лонго (р. 1953) только и пишет углем, на выставке – реалистически выписанный углем лес, где видна каждая иголочка и травинка, в его представлении мир черно-бел, а раскрашивают его люди своим воображением. Рядом – фотография упакованных деревьев Кристо (того, который упаковал Рейхстаг), дальше – целый иконостас грибов, составленный из семидесяти небольших картин, на каждой – реальный или вымышленный гриб, а если приглядеться, у них можно обнаружить человеческие лица (автор – Ламберт-Мария Вайнтерсбергер). В том же зале – скульптура австрийца Гюнтера Даниша (р. 1958): черный ствол дерева, из которого растут то ли камни, то ли грибы, а из них торчат колючки и волосинки, подойдя ближе, видишь, что это фигурки людей.

Выставка примечательна не только качеством работ, но и их перекличкой, в целом она составляет сюжет романа о последнем столетии. Где пылающие угли сменялись радужным светом.

Вот диптих: скульптура, черная ель, не очень-то совершенная, но она – данность, которую тот же автор, Дональд Бехлер, изобразил на холсте. Изображенное «хуже» изображаемого – копия всегда хуже оригинала, хочет сказать автор. Или Георг Базелиц, художник, пишущий картины вверх ногами (так они и висят). Казалось бы, зачем? Внизу, в постоянной экспозиции, работа знаменитого скульптора сэра Аниша Капура, представляющая собой стальной круг с вогнутым стальным же зеркалом. Когда подходишь близко – видишь свое отражение «как есть», отходишь – и ты уже перевернут. Видимое нами – иллюзия, если смотреть на Землю сверху – все на ней окажется вверх ногами. Картины Роберта Лонго – черные, он пишет (очень реалистично) углем, считая, что разноцветный мир – не более, чем особенность человеческого зрения, преобразующего световые волны в цвета. А Дэвид Хокни представил на выставке работу из шести холстов, изобразив пейзаж большей протяженности, чем может видеть глаз. Так что это очень осмысленное, аналитическое искусство. В своем роде тоже Бель Эпок – мирное время, позволяющее разглядывать жизнь и философствовать о ней. В Швейцарии оно всегда такое.

Из Роршаха я отправилась в кантон Тичино, из холода и дождей в тепло и солнце. И опять пошла в музей, только что открывшийся – в Лугано построили мультифункциональный культурный центр Lugano Arte e Cultura (LAC), там множество залов для всех видов искусств, здание, разумеется, из стекла – вертикаль застывшей воды к горизонтали озерной, есть даже древнегреческий амфитеатр на открытом воздухе. Так что теперь в Лугано разом появились музей, театр, концертный зал, залы для банкетов и конференций, студии, терраса с шезлонгами для культурного отдыха – стеклянная махина огромна и призвана приобщать италоязычных граждан к прекрасному.

В постоянной экспозиции – много Альберто Джакометти (куда ж без него, швейцарская гордость, ныне самый дорогой скульптор в мире), Пиранези, де Кирико, Сегантини – итальянский уклон здесь само собой разумеется. Из временных выставок я застала две, обе интересные. Молодой художник из Берна по фамилии Зимун выставил на целую стену инсталляцию под названием «171 моторчик, хлопковые шарики и короба 60:20:20». Белые шарики на коротких шлангах (шеях) по-всякому трепещут под действием моторчиков, а ящички служат рамками, границами. Как бы человек, личность (голова) которого активируется моторчиком (сердцем или кто его знает), но свободен он лишь в пределах ящичка (своего тела или общественных рамок).

Другой автор – британско-американский авангардист Энтони МакКолл, представил инсталляцию «Жидкий свет». В полной темноте лазеры рисуют на экранах белые линии, в световой луч добавляется дымок, отчего границы этого луча кажутся прочерченными, как некая твердь. Заходя в пространство света, получаешь на себе густые белые полосы, кажущиеся со стороны элементами одежды, а внутри ощущаешь себя как в море или в середине ржаного поля, но точнее – в космосе, в невесомости. Выход из луча кажется приятным возвращением на родную землю.

Выйдя из центра, садимся на площади перед ним выпить кофе, и хочется спеть «Ах, Лугано, жемчужина у моря», но это еще не жемчуг, а перламутровая раковина, жемчужина зреет долго, и она – в столице кантона, Беллинцоне. Крепостная «кремлевская» стена и замки строились с I века до н. э. по XVI на высокой горе. В наше время содержать все это было дорого, и местные власти распродали гору частным владельцам. Потом выкупили обратно, у кого смогли (до сих пор внутри крепости сохраняются частные виллы), и не зря: в 2000 году ЮНЕСКО внесло Беллинцону в реестр мирового наследия. Мы пообедали на вершине горы в гротто – это такие пещеры, некогда для хранения продуктов, которые постепенно превратились в таверны. Та, в которой мы были – гастрономический ресторан, и сели мы не в самой пещере, а на террасе, чтоб созерцать город сверху. Чувствовали себя совершенно в Бель Эпок – я стала ценить эту возможность выключения из сегодняшней, противоположной ей, Epoque Terrrible.

2015–2018