Текст книги "Антропологические путешествия"

О Цанг представила иконостас из 21 фотографии девочек, которых она сняла на Севере Китая, на границе с Монголией. Девочки! Может быть, единственные, эти двадцать одна, во всем Китае! Ведь с введением политики «одна семья-один ребенок», все будущие матери делали УЗИ, узнавая пол ребенка, рожали, если мальчик, и делали аборт, если девочка. На фотографиях 2006 г. этим девочкам лет по 6–7, до этого «медвежьего угла», где они сняты, суды не добрались (женщин, рожавших второго ребенка, казнили), потому они и родились. Через пару лет это поколение одних мальчиков вступит в жизнь – довольно пугающая перспектива. Запрет уже отменили, но последствия его скоро проявятся.

Наверное, самая впечатляющая инсталляция выставки – «Апокалипсис» Цанга Кин-ва. В темной комнате по стенам идет «дождь» из красных фраз на английском, которые, доходя до пола, загибаются и идут по низу, волнами – как бы словесное наводнение. Дождь становится все гуще, и вдруг чувствуешь, что летишь вверх вместе с этой комнатой, и в какой-то момент становится страшно, что улетишь слишком далеко, слишком высоко, прочь с Земли.

На выставке гораздо больше работ, чем те, о которых я вспомнила, и у меня было ощущение, что в эти арт-объекты поместился весь миллиард китайцев, который заговорил с миром о себе впервые, с давних времен классической китайской литературы, человеческим языком. Побывав в Берне, я прожила целую китайскую жизнь. Швейцарской живу уже давно, как недостижимой мечтой. Недостижима она потому, что с самого начала здешняя жизнь устраивалась для людей, а не для мандаринов. Бернские «аристократы» – казалось бы, могли стать мандаринами-олигархами, их бы свергали и раскулачивали, забирали все себе, сами становились бы мандаринами, и так до бесконечности. Но нет. В Берне, видимо, какое-то место не силы, а разума. Неслучайно тут, на главной улице, под перезвон веселых курантов Часовой башни и журчание реки Ааре, Эйнштейн писал свою теорию относительности. Здесь точка прогуливается богоугодными, соответствующими цивилизационному замыслу, линиями. Когда Ули Сигга спросили, почему он не хочет оставить свою роскошную коллекцию в Швейцарии, он сказал, что китайское искусство должно быть у китайцев, и раз Гонконг готов его принять, нужно его вернуть. Свою миссию, говорит, я выполнил. Вот у всех бы были такие представления о миссии.

2016

Большая страна Швейцария

Формально Швейцария – маленькая страна, но когда в ней находишься, она кажется бесконечной. Не только потому, что здесь везде горы и озера – жизнь добирается до самого неба и отражается в воде, но и потому, что тут нет «пустого пространства». Чаща, заросли, бурьян, пустырь – таких слов здесь бы никто не понял. Простора – сколько угодно, и в городах много зелени, парки, панорамные виды: рельеф горный, и все любят забираться наверх. В Берне мы пошли обедать в ресторан «Rosengarten», названный так, потому что стоит в розовом саду. Долго взбирались по крутому склону – невдомек же, что со стороны «высокого города» можно приехать на автобусе или прийти пешком – но мы шли от центральной площади, и были вознаграждены видами с высоты. Кажется, что швейцарцы все эти виды продумывают, выстраивают, не может же быть само так красиво! Но оно, видимо, само, просто к пространству здесь отношение такое же, как к собственному дому: мусор не бросят, цветок польют, и ремонт, конечно – тут все время что-нибудь ремонтируют. Всё голосуется – какой сад разбить, театр-кинотеатр открыть, кому заказать архитектурный проект. Это решают жители города (или коммуны), на уровне кантона – более общие вопросы: запретить курение или нет, например. Тут не бывает указов, волевых решений власти, а в Берне заседает парламент всей конфедерации, выкладывая сложную мозаику интересов самого многочисленного и богатого немецкоязычного населения, более скромного франкофонного, «бедного» Тичино и микроскопического, но зажиточного рето-романского Граубюндера. В парламент – национальный, кантональный или городской – любой может зайти и пообщаться с депутатами. Депутаты Конфедерации съезжаются в Берн ненадолго, четыре раза в год, у каждого своя работа, а платят им только за время сессий, на это не проживешь. То есть, депутат – это действительно «представитель народа», который рассматривает его просьбы, инициативы, подсчитывает голоса, и только.

Швейцарцы иногда жалуются: столько бумаг приходится изучать, по стольким поводам голосовать! Они не только администрацию, но и суды выбирают. Зато – демократия в прямом смысле слова: власть народа. Швейцария – единственная страна прямой демократии, остальные демократии все же относительны. Власть здесь – технический персонал, президент избирается сроком на год, и когда швейцарское правительство ругают за то, что оно запретило строительство минаретов, например, оно только разводит руками: «Ничего не можем поделать, так решил народ». И это правда.

Чем, казалось бы, украсить центральную площадь Берна? Конечно, самым дорогим: медведями. Легенда гласит, что Бертольд фон Церинеген, пришедший в 1191 году в эти места, бывшие тогда чащей, встретил медведя и спросил его: «Где город будем строить?». Медведь показал на окруженную, как короной, вершинами Альп низменность, рассеченную рекой Ааре, тут и стала строиться нынешняя швейцарская столица, Берн. Потому памятников медведям – на каждом шагу, это тотем, символ, талисман, но как выделить главную площадь? Запустили туда живых медведей. Они прогуливаются внизу, а люди смотрят на них сверху (рельеф служит барьером), купаются в реке Ааре, рядом с людьми, но за оградой. От центральной площади отходит историческая улица, заканчивающаяся Часовой Башней, строившейся и перестраивавшейся в течение нескольких веков, с XIII по XVII. Часы на ней показывают время, фазы Луны и Зодиак. Механизм часов – XVI века, работают до сих пор. Это и есть швейцарское качество: сделать на века, чтоб потомкам хотелось сохранить и чтоб искусством предков гордились. Старый город (центр Берна) записан в мировое наследие ЮНЕСКО.

Даже сегодня видно, как строился город. Каждый – либо крестьянин, либо мастеровой. Крестьяне, очевидно, жили на этой самой улице с Часовой Башней. У них были (а у некоторых и посейчас есть) огороды, сады, поля, пастбища, осенью весь урожай привозили домой и складывали в подвалы – келлеры. Келлеры сохранились – это огромные подземные пространства, где теперь бары-рестораны, театры-кинотеатры, вход – как во всякий подвал, через дверцы-люки, за которыми идет лестница вниз. На ночь подвалы закрываются, всё выглядит, как семьсот лет назад. Разноцветные «полулежачие» дверцы, над ними – балюстрада, тянущаяся вдоль всей улицы с перерывами на перекрестки. На каждом перекрестке – колодец с артезианской водой и статуей над ней. Балюстрада – в качестве террасы и «жилой» набережной, для прогулок: по улице возят товар, носят воду, проезжают всадники и извозчики – не погуляешь! Уровень земли – рабочий, частная жизнь – «на этаже», в бельэтаже (буквально – красивый этаж). То, что у нас называется «второй этаж». Потом надстраивали еще один, еще и еще. Но балюстрады служили и защитой от огня и дождя. В 1405 году город сгорел, после чего его отстроили целиком в камне. Из дерева строить дешевле, зато с каменным домом ничего не случится. На параллельной улице жили ремесленники. Открывали утром деревянные ставни, откидывающиеся вперед – получался прилавок, куда выставляли товар. Так делают и сейчас. Как дождь (а льет здесь часто), так приходилось все убирать. Пожар все погубил, и чтоб ремесленники не покинули город, им построили каменные аркады, защищающие и от непогоды, и от пожара: каждую секцию легко перекрыть. Целых шесть километров этих аркад в Берне, можно ходить без зонта.

Террасы, балюстрады, эркеры с рисунками и лепниной – это встречается повсюду в Швейцарии. Построили террасы и виноградникам Лаво в Вёве, они тоже – часть мирового наследия ЮНЕСКО. На склонах горы почва ползет, виноградникам холодно – весна и осень прохладные, а каменные террасы и землю держат, и греют, набираясь за день солнечного тепла. И вино от этих виноградников считается лучшим в Швейцарии. Я познакомилась с виноделом Кристофом Шапюи. Поразительно, что уже тысячу лет из поколения в поколение эта семья занимается виноделием, и даже фамилия сохранилась. В деревушке Рива, где живет всего триста человек, сто носит фамилию Шапюи – родственники. Винодел из них один, у остальных другие профессии. Швейцария не знает разрывов – этим, в том числе этим, она полностью противоположна России, где жизнь дискретна, и новое отменяет старое как негодное. Или невыгодное. Швейцарцы же берегут творения предков, которые были такие же старательные и изобретательные, как их потомки. Сколько здесь горных поездов – для каждой крутизны склона – особый механизм. И фуникулеры, и подвесные дороги, и пароходы ходят по озерам старинные. У нас такие называются старьем, разбитыми корытами, а здесь – берегут, ремонтируют, начищают до блеска.

С чем в прежние времена жители Альп не могли справиться, так это со снежными лавинами. В Лейкербаде, где сошлись самые высокие европейские горы (48 вершин выше 4 километров – здесь, в кантоне Вале, остальные 17 – в других странах) – это была самая большая напасть. Вроде и термы, тоже «самые» – самые мощные источники в Европе, еще древние римляне съезжались сюда на отдых и поправку здоровья, но как сладить со стихией? Ставили заграждения – те же террасы, но снег, бывает, обрушивается с такой силой (и с такой же горячая вода здесь бьет из-под земли), что террасы ему не помеха. Стали расстреливать лавины с вертолетов – помогло. Но высота – швейцарское счастье – полностью перестала быть опасностью тогда, когда на вершины всех гор заложили динамит. Это дорого, редко пригождается, но редко – достаточно ведь и одного раза, чтоб уничтожить жизнь внизу, безопасность для швейцарцев – цель номер один. В случаях снежной бури, когда и вертолеты не летают, динамит взрывают радиоуправляемым устройством, и лавина останавливается в самом начале пути.

Неподалеку от Лейкербада, в семье фермеров и виноделов Варонье, меня угощали ржаным хлебом, который пекут два раза в год, и он не черствеет. Технологию придумали для тех, кто уходит со своими коровками на высокогорные пастбища – делать сыр, вяленое мясо, а хлеб в горах не пекут, так что берут его внизу на всё лето. Постоянная связь между верхом и низом, небом и землей, предками и потомками, природой и механизмами – явственна в Швейцарии как нигде. И забота о каждом – даже курильщиках, которых теперь всюду гнобят. В Цюрихском и Женевском аэропортах (по одному билету можно прилететь в один, улететь из другого) оборудованы просторные комнаты с хорошей вентиляцией для нас, гонимых. Так что я и для поездок в другие страны пользуюсь швейцарским небом, авиакомпанией Swiss, где на прощанье дают шоколадку – чтоб вернулся. И я возвращаюсь, в который уже раз – большая страна, много что есть рассмотреть, много чему поучиться.

2013

Еду я на Родину

Поехали мы с мужем, фотографом Александром Тягны-Рядно, на художественный фестиваль в Тоскану: это местные виноделы – знаменитое кьянти – проводят каждый год акцию: зовут художников из разных стран, делают выставку привезенных работ, селят в своих резиденциях на неделю (у них развит винный туризм, так что живешь в отдельном домике – как в гостинице), в конце художники показывают то, что сделали за это время. Саша привез фотографии, среди которых был давний портрет Ельцина, он почему-то всех поразил: спрашивали, неужели можно было главу государства снять так вот близко и запросто, не будучи кремлевским фотографом? Российский «бренд», к сожалению – это Кремль. Не пейзажи, не человеческое, не поэтическое, а политика. Сколько ни выступала в разных странах с чтением стихов, после этого неизменно следовали вопросы о Горбачеве, Ельцине, Путине, остальное – как бы детали, издалека не различимые, внимание публики не успевает до них добраться. Детали, то есть сама жизнь, стали уделом специалистов.

Летели мы в Милан с пересадкой в Цюрихе, и вдруг мне страшно захотелось жить в Швейцарии – стране без политики, во всем следующей формуле Будды: «Срединный путь». Страна, понятно, христианская, но в этноконфессиональном отношении скромная, без заламывания рук. – А в Италии не хочешь? – спрашивает Саша, поднимаясь по трапу. – Не хочу жить в зоне досягаемости щупалец спрута – мафия (итальянский бренд) вынуждает о себе думать. Хотя в Италии красоты, и можно спрятаться в башне из слоновой кости: вот Пизанская – с 12 века стоит, накренясь, будто падает – и не падает. Невероятное зрелище. И мрамор ее такой теплый, живой, бело-розовый, и сделано все пусть и с существенным изъяном в архитектурном проекте (не то что древние римляне строили – на века, крепко, прямо, обтачивая камни с точностью до микрона – без цемента ж все держалось, чистой математикой!), но с тщанием и вкусом в отделке. Пиза – город того размера, который в моем представлении и соответствует слову «город». Флоренция – больше, и это максимальный размер города, дальнейшее разрастание формирует пространство другого типа: мегаполис, башня не пизанская, а вавилонская, которая неизбежно распадается на куски, держать их вместе – усилие столь большое, что пресловутая политика всех касается. Это ж она как бы не дает вавилонским башням рухнуть окончательно. Это она тенью своих щупалец создает эффект равномерно серого неба над вавилонскими мегаполисами, а самими щупальцами жалит, доит, гладит, и все спорят, какие щупальцы похожи на резиновые дубинки, а какие – на золотой дождь. Золото, символ Флоренции, Золотые ворота из чистого золота напротив гигантского собора, выложенного знаменитой флорентийской мозаикой, и Золотой мост, на котором спокон веку живут, работают и продают свои изделия ювелиры. Невероятно почти как Пизанская башня: мост застроен трехэтажными солидными домами (еще Бенвенуто Челлини там жил и чеканил драгметалл) – должен был бы рухнуть уже, надломиться под тяжестью, так нет, стоит, выдерживая еще и толпы туристов, глазеющих на золотой блеск и прикупающих украшения. Не просто колечко, а с Золотого моста, от ювелира в двадцатом каком-нибудь поколении (мост построен в 1345 году). Я ничего не купила. На что мне золото? Мне бы укутаться во что, в родном мегаполисе покупать брезгую: тут либо то же, но на порядок дороже, либо фальшак, либо китайский байковый халат с люрексом.

Ездили мы в Италии по городам и весям на антилопе-гну. Винодел, в чьей резиденции мы жили, выдал нам Фиат-пунто тридцатилетней давности, подсобная машинка у него, сам на мерседесе, разумеется. Едешь – думаешь, сейчас развалится железяка, а она ничего, едет. И рев издает как Лаборгини. Ламборгини нам тут и там попадались в Тоскане – не спорткары, а тракторы, на них землю пашут. Землю попашут – попишут стихи, но не признаются в этом: считается постыдным занятием. Разве что пенсионеры отдаются поэзии, акции устраивают, собираются в барах и горячо обсуждают будущее. Встретила таких в Милане: десяток старичков-поэтов до полуночи не могли разойтись – поэтические планы строили, ругались, серьезные такие – нашли смысл жизни.

У Италии интересная конфигурация: родина Данте (все та же Флоренция) литературу вообще и поэзию в частности нынче не привечает, а прогресс и живопись – очень даже, то есть, дело Леонардо живет и побеждает, а дело Алигьери чахнет. «Земную жизнь пройдя до середины, я оказался в сумрачном лесу» – помню начало «Божественной комедии» даже по-итальянски. А итальянцы уже не помнят. К Леонардо мы совершили первую поездку на антилопе-гну-ламборгини: в Винчи. Такие городки и надо, вероятно, считать весями (по правде, не знаю, что значит это слово): размер меньший, чем того требует Город, это городишко – сонный, безлюдный, у редких прохожих и сидельцев в барах вид неотесанный. В Италии (в отличие от Франции) много неотесанности, они говорят – аутентичности: типа, как было, так и есть, без всякой реставрации. Но это меня и смущает в Италии (отчего я больше люблю Францию – они сравнимы, много похожего, из одного корня выросли): разрыв между классикой, античным Римом и итальянским Возрождением, и теперешними итальянцами. Теперешние – как бы забыли служение, ведь все эти соборы, башни, поэмы, фрески, скульптуры, картины, сонеты – служение высшему, как его ни понимать, будто смотрит на тебя сверху Око, и надо пред ним выглядеть наилучшим образом. Теперь видеокмеры повсюду, то же Око – но они не для того, «чтобы», а «чтобы не» – не хулиганить, не грабить, не убивать.

Родина Леонардо – два музея его изобретений, дом-музей, а вокруг – прозябание. Город должен быть с Флоренцию. Или Пизу. Еще есть деревня, где мы и жили: просторы, долины, холмы, редкие домики, кипарисы, неаполитанские сосны, виноградники, оливки, земляничное дерево, деревья грецких орехов, охотники со стаей собак – тоже одни пенсионеры. Молодым, говорят, на охоту неохота. И вообще мало что охота. Ну работают, денежки зарабатывают. Кто на антилопу-гну, кто на ламборгини. Искусство же проходит обратный исторический путь: в двадцатом веке копировали величественное возрожденческое (с оригиналом лучше не сравнивать), авангардное средневековое, киклад, теперь дошло до кроманьонцев. Один из самых известных тосканских художников – Карло Ромити, тоже участник выставки – делает картины, в точности воспроизводящие наскальные росписи пещер Ласко. А он их и не видел даже. Один художник из СНГ, приехавший на фестиваль, вдруг говорит: «Микеланджело был такой жмот! Получал бешеные деньги, а жил на копейки». Как описать пропасть между временами? «Дум высокое стремленье», дар небес в помощь, тогдашние спруты отсыпа́ли мастеру золота, но это были не спруты, а флорентийского размера львы – охранявшие город и заказывавшие высокую музыку. Микеланджело жил в эпоху бесконечно долгого будущего, теперь-то искусство не дороже золота, перспектива свернулась в рулон.

А вот и аутентичность: городишко Вольтерра – целиком XIII век. Толстые стены сурового коричнего колора – город-крепость на холме. Тут жили этруски, до римлян они населяли Тоскану, откуда и ее название (римляне звали этрусков «тусками»). Некоторые считают, что этруски – праславяне, общие предки руссских и латинян, что должно подкреплять лозунг «Москва-Третий Рим». Письменность их пока не расшифрована, так что говорить можно все что угодно.

Обратный путь – с повышенным комфортом: бизнес-класс, вот оно Домодедово, мы с Сашей подходим вдвоем к паспортному контролю. Все документы всегда у меня, без очков не разберу, где чей паспорт, и тут вдруг – «передача паспорта другому лицу является уголовным преступлением, – говорит молодой пограничник – подходить строго по одному». Что-то новое, сколько лет по двое подходим на всех границах – на российской улыбались даже, и было это не так давно.

2007

Страна-перекресток Friuli – Venezia-Julia

Государство, страна, национальная культура – для туристов это синонимы, так что встретить в Италии неведомую цивилизацию было неожиданностью. Я провела девять дней в самой северной области Италии – Фриули-Венеция-Джулия, где меня ни разу не потчевали спагетти, где итальянцы были не чернокудрые, живенькие и порхающие как бабочки и даже говорили не по-итальянски. Между собой во Фриули-Венеции-Джулии общаются по-фриульски, хотя итальянским владеют почти все. Фриульцы – суровый северо-восточный народ, их культура – смесь славянского с тирольским и еще с венецианским. Венеция, Словения и Австрия – три соседа, между которыми и расположилась Фриули. Венеция – отнюдь не часть области (ее прописка – регион Венето), в название ее включили только для того, чтоб подчеркнуть: наша область некогда была частью Венецианской республики.

Для Фриули-Венеции-Джулии история – не переподчинения далекого прошлого, она стала областью Италии лишь в 1954 году. До этого была под англо-американской администрацией (военная база Авиано сохранилась здесь до сих пор), целиком и частями входила то в Австро-Венгерскую Империю, то в Венецианскую республику, жила под властью Наполеона, в средние века ее оккупировали варвары-лонгобарды, а затем отвоевывали франки, еще раньше она, «как все», была в составе Римской Империи. Драматическим периодом стали обе мировые войны: Первая сильно разрушила Триест (столица области) и другие города, поскольку Фриули – перекресток европейского запада и востока, севера и юга. Вторая создала сложные психологические коллизии: административные переделы оставили одних на фашистской территории, других – на стороне, которая сражалась против фашизма. А это были родственники, близкие люди, ходили друг к другу в гости пешком через границу, охотились вместе в горах, и надписи в местах, близких к Словении и Австрии, все на трех языках. «Позор! Пада снег!» (Осторожно! С крыши падает снег!) – читаю я на доме, ниже написано то же по-немецки и по-итальянски.

Снегу во Фриули – на череду горнолыжных курортов, самые популярные: Пьянкавалло и Тарвизио. Тарвизио – это поселки со сказочными тирольскими избушками, стерильная чистота, часто можно встретить людей, одетых в национальные австрийские (они же баварские) костюмы: шляпа с пером, гольфы, бриджи и болотного цвета пиджачки без воротника. Чуть ниже курорта – ярмарка, торговцы едва понимают итальянский, им проще по-немецки. Продают граппу (итальянскую чачу), но называется она у них на германский вкус ликером. Ярмарка клубится вокруг большой сыроварни, но напрасно искать там знаменитые горгонзолу или пармезан. Там свои, альпийские сыры. Миттелевропа, одним словом, как долгое время определяли этот регион, когда он переходил из одних рук в другие. Фриули даже получила статус автономии, чтоб не чувствовала себя в Италии стесненно. Середина Европы, перекресток.

Пьянкавалло – совсем другой горный курорт. Непричесанный, славянский. Просторы, леса, жареная колбаса в таверне и целый табун лаек. Собачья станция называется «Антарктика», она – для тех, кто хотел бы подняться в горы, да альпинизму не обучен и карабкаться тяжело. В Тарвизио – одни суперсовременные подъемники, а тут – пристегивают тебя к лайке, и она тащит. (Подъемники для горнолыжников есть само собой). Причем, это не просто тягловая сила, лайка знает все тропы и проведет безопасным путем. Я лично была в восторге, когда небольшая на вид собачонка выгуливала меня в горах. Горы Фриули – «выгодные», летом – летний курорт, с озерами и лугами, зимой – зимний, без простоя. Жизнь во Фриули – многоуровневая: спустишься от лаек пониже к предгорьям, там – роскошные отели с гольф-клубами, старинные замки, еще ниже – города, совсем внизу – Адриатическое море.

На уровне городов все как везде – пробки, толпы, магазины, траттории. Водили меня по самым дорогим ресторанам, а я недоумевала: как же они едят эту далеко не диетическую пищу – фриульская кухня очень жирная – и не срывают печени и желудки? В Триесте в ресторане, где ужинали Папа Иоанн Павел Второй и все президенты, я почти ничего не смогла есть, при том, что в принципе непривередлива. Блинчики с песто (песто – это смесь оливкого масла, базилика, чеснока и толченых кедровых орехов), сырная лепешка фрико, мамалыга, орзотто (перловая каша с грибами) – типичная национальная кухня. Если попадается итальянская паста – ньокки или тортеллини – то опять же с песто. Все плавает в масле, а овощей здесь, кажется, не едят вовсе. На вопросы членов нашей делегации: «Где бы отведать спагетти или пиццу?» провожатая обижалась, а в последний вечер, снова услышав «провокационный» вопрос, встала и ушла, не попрощавшись. Не то что во Фриули итальянской еды не найти – она есть, но она «чужая», не фриульская. Между тем, такая итальянская вещь, как кофе, не только пьется здесь повсеместно жгуче-крепкой полчашечкой, но и международная ярмарка кофе проходит в Триесте, и производят здесь одну из самых дорогих кофейных марок – Илли. И бытовую технику Электролюкс – бывший Занусси. Сантехника повсюду пневматическая, не надо ничего ни крутить, ни нажимать. Во Фриули вообще приоритет – индустрия, наука, технологии. 10 ученых на тысячу жителей (в среднем по Европе – 5, по Италии – 3). А с «красотой» здесь обстоит несколько скромнее, чем в Италии, родине и лидере дизайна. Опять же, влияние простецкого славянского и напыщенного австрийского стилей.

В самом роскошном отеле Фриули (четыре звезды, пяти в области нет) «Вилла Лупис» хозяин, г-н Лупис, семье которого вилла принадлежит уже два века, открыл мне дверцу домашней часовни, что расположена за рестораном. Хорошо, что я уже поужинала. Потолок церкви разделен на квадраты, к каждому из которых прикреплена голова предка, и голов этих полсотни. Головы сделаны из дерева, в натуральную величину, и раскрашены тоже натурально. Хозяину кажется, что это очень красиво, и что предки как живые, смотрят на него с небес. Сама же гостиница – с огромным парком, бассейном, антикварной мебелью, в стиле тронутой патиной старины – напоминает отель из знаменитого фильма Кубрика «Сияние»: ну где видения, призраки, безумный Николсон. Такие как Николсон – звезды, министры и депутаты – тут и отдыхают. До Венеции – сорок минут, отельные микроавтобусы могут отвезти ко всем достопримечательностям, поскольку расположена Вилла Лупис в самом сердце Фриули: к замкам под Триестом, в школу мозаики Спилимберго, к виноделам.

Фриули – винный регион. И раз в год в Удине, втором по величине городе области, проводится праздник Фриули док. ДОК – это то же, что французское АОС, denominatione di origina controlata – знак качества. Весь Удине, в уцелевшей после войны старой части, напоминает площадь Сан-Марко в Венеции, и крылатый лев здесь тоже красуется. Во время праздника по городу расставлены палатки – с винами, едой, ремеслеными поделками, играют музыканты, длятся бдения всю ночь, как Новый год – в общем, ценят фриулянцы свое вино. Одно из них – совершенно необычное. Называется «Вино мира». Один человек придумал сделать в местечке Кормонс виноградник из всех сортов, какие существуют на свете. Все их и смешивает (обычно марочное вино – это смесь трех сортов, бывает один, два, четыре, но не больше), а на сбор винограда приглашает юношей и девушек народов мира, и они в национальных костюмах работают. На публику, конечно. Вино это (как ни странно, хорошее) владелец рассылает по бутылке президентам всех государств. Такой вот «проект», теперь же в моде проекты.

Дегустационный зал «Вина́ мира» находится в Чивидале, одном из самых древних городов Фриули. Именно в этом городке лонгобардам, варварам, которые, подобно вандалам, только все разрушали на своем пути, удалось обосноваться. Раз захватили город, а было это вскоре после падения Римской империи, надо было отстраивать и обихаживать его. Чивидале остался уникальным памятником лонгобардской архитектуры, утраченным переходным звеном между романским имперским стилем и готикой. Примечателен в Чивидале и мост на въезде в город, называется он Чертовым. Простоял с античных времен в нетронутом виде – римляне строили на века, но в Первую мировую войну в него попала бомба. Набожное местное население стало просить Бога, чтоб помог восстановить мост, а то в город не попасть, внизу течет бурная река. Мольбы не дали результата, поскольку чивидальцы не умели строить мосты. Тогда они обратились к дьяволу: сам разрушил, сам и строй. Дьявол, по легенде, согласился, но поставил условие: он заберет душу первого человека, который пройдет по мосту. Чивидальцы не захотели жертвовать ни одним из жителей, поэтому, когда мост был готов (нашел им черт мастеров), пустили первой собаку. Черт рассердился, что его обманули, и в качестве мести сбросил на мост огромный валун, который и ныне торчит из реки у одной из опор. Мост же остался невредим – может, до Бога дошли молитвы, но мосту оставили имя черта.

Есть во Фриули и идиллическое место: именно о таких местах повествуют «Буколики» Вергилия, откуда и понятие – буколический. Это провинция Порденоне (Фриули состоит из четырех провинций – Триест, Удине, Порденоне, по названию самых крупных городов, и Гориция), больше всего впитавшая венецианское влияние. Здесь и городок на воде Сачиле – мини-Венеция, город-оружейник Маньяго, где с начала 15 века начали ковать для Венеции ножи, оружие и рыцарскую амуницию, договор с Венецией о поставках действует до сих пор. Латы и шлемы теперь красуются в музее-кузнице, заказывают их лишь коллекционеры, а в производстве всего колюще-режущего Маньяго – haute-couture жанра.

Обошли провинцию страсти и ужасы истории, если не считать периода, когда турки брали порденонцев в заложники и требовали выкуп, что произвело столь сильное впечатление в этих тихих местах, что в воскресных мессах еще целых три века звучало: «Господи, спаси нас от турок». Здесь артели и мастерские производят, как встарь, свои штучные, хотя и вбирающие новые технологии, изделия. В столице Провинции Порденоне делают вручную шоколад, который удостаивается золотых медалей на международных шоколадных конкурсах. А Спилимберго славится школой мозаики, пришедшей сюда некогда из Венеции. Записаться в школу может каждый, но вскоре большинство отсеивается – не хватает терпения и таланта. Некоторые записываются на двухмесячные курсы, просто чтоб освоить азы ремесла. А спилимбергские мастера поставляют свои произведения в самые престижные места: их мозаики украшают полы в парижских Гранд-Опера и Сакре-Кере, в главном соборе на площади Сан-Марко, их мозаичное панно выбрали для Граунд-Зиро, в память об 11 сентября.

Естественно, что в этой пасторальной среде образовалась экозона, куда ездят экотуристы. Доезжаешь на машине или на поезде до Виваро, а дальше – только пешком или на лошади. Приезжих встречают тройки с упряжкой и везут в экоцентр, где находится и ресторан. Не думала, что пространство так меняется, когда проезжаешь его не с автомобильной скоростью, а с лошадиной. По дороге я вглядывалась в пейзаж так, будто никогда не видела садов и угодий. Организм перестраивается на другой темп, как бы возвращаясь во времена, когда землю украшали розами, расчесывали зеленые волосы граблями, не отверзая бездн, не буря черных дыр. Виваро самодостаточен: едят то, что вырастили своими руками. Никаких химикатов, никаких агрегатов. Туристы приезжают сюда для того, чтобы поучаствовать в сборе урожая, посевах, прополках – в зависимости от сезона. А сезон тут круглый год. Воздух чистейший, вода родниковая, единственное, что напоминает о городской жизни – комфорт. Но во Фриули он и в каждой деревне, это была специальная государственная программа по современному оснащению деревень, закончившаяся лет 15 назад. Государственная – потому что мало у какого селянина были деньги, чтоб сделать себе городские ванную, туалет и кухню.