Текст книги "Кассия"

17. «Аромат любви»

…мы стали презирать красоту! У нас она считается признаком слабости и распутства.

– Людям приятно презирать то, чего у них нет.

(Дж. Голсуорси, «Пустыня в цвету»)

Настал праздник Рождества Богородицы – день, когда Марфа вымолила у Богоматери рождение Кассии. С тех пор у них в семье был обычай в этот день устраивать праздничный стол и приглашать в гости Георгия с семейством. После смерти Василия Марфа сузила свой круг общения, но 8 сентября по-прежнему оставалось тем днем, когда встречались семьи брата и сестры. Сыновья Георгия уже давно были женаты, а в этом году он нашел жениха и для дочери; все они должны были придти к обеду. Марфа с утра разбудила Кассию пораньше, чтобы она подготовилась к приему гостей – надо было подобрать наряд, сделать прическу… В бане они с матерью были накануне. Слуги с самого рассвета носились туда-сюда, на кухне стоял дым и чад, по дому ползли соблазнительные запахи… Но в душе Кассии вместо предвкушения нарастало глухое раздражение. Она не питала симпатий к родственникам со стороны дяди. Сыновья Георгия походили на отца – все служили при дворе и чванились этим, любили посплетничать, поесть и выпить, а книг, кажется, вовсе не брали в руки с тех пор, как окончили школу. Их супруги изо всех сил старались показать, что они «как-никак жены придворных»; в детстве Кассию удивляли их жеманные манеры, нарумяненные щеки, подкрашенные ресницы и обилие золотых украшений.

– Мама, зачем они носят такие тяжелые серьги? – спрашивала она. – Я всегда смотрю на них и боюсь, что у них вот-вот уши порвутся!

– Они считают, что это красиво, – улыбалась Марфа. – Ну, и хотят показать, что богаты, занимают высокое положение…

– По-моему, совсем это не красиво!.. Когда я вырасту, ни за что такое не буду носить! А зачем они такие щеки красные себе делают? Это что, тоже красиво?!..

Но по мере того как Кассия росла, она начала замечать и другое: родственницы стали посматривать на нее как-то странно, под их взглядами ей иногда хотелось поежиться – от этих женщин веяло скрытой враждебностью. Однажды девочка спросила у матери, почему они ее как будто бы не любят, хотя она вроде бы ничего плохого им не делала и не говорила, всегда стараясь не подавать вида, что ей что-то не нравится в них. Марфа вздохнула и ответила:

– Они завидуют.

– Завидуют? – удивилась Кассия. – Чему?

– Чему?.. – Марфа немного помолчала. – Ты красива, Кассия… Понимаешь, когда люди видят, как то, что они считают великим благом, достается кому-нибудь без труда, это их выводит из себя. Ничего не поделать, это так и дальше будет… привыкай! Женщины, гоняющиеся за мирскими благами, никогда не будут любить таких, как ты.

В тот вечер Кассия долго не могла заснуть. Когда пропели уже вторые петухи, она встала, взяла со стола светильник и тихо-тихо вышла из комнаты. В доме все спали. На цыпочках девочка спустилась по лестнице на первый этаж и, чуть-чуть приоткрыв тяжелую дверь в большую гостиную, проскользнула в щель, подошла к висевшему на стене большому зеркалу и долго себя разглядывала.

– Ну, если и так, – сказала она, наконец, своему отражению, – разве я виновата, что я такая?

Она пожала плечами, улыбнулась и, так же осторожно вернувшись к себе, юркнула в постель и тут же уснула. Ей было тогда одиннадцать лет. Теперь ей уже исполнилось тринадцать, и Марфа с некоторым беспокойством ждала очередного «семейного обеда»: брат при последней встрече опять сказал, что надо подумать о женихе для племянницы, а когда сестра напомнила, что Кассия просила дядю не думать за нее об этом, и что вообще еще рано и лучше подождать пару лет, Георгий сердито заворчал, что «всё это глупости, девка просто капризничает».

– Бестолочь ты, сестрица! Только такая дура, как ты, и может воспринимать всерьез лепет зеленой девчонки! Видно, придется мне самим о вас позаботиться, а то моя драгоценная племянница так и усохнет за книжками… Вам дать волю, так она у тебя будет в книгах еще десять лет копаться!

Марфа подозревала, что за обедом брат опять поднимет эту тему, что, конечно, не понравится Кассии… Кроме того, в числе гостей ожидалось новое лицо – молодой человек, с которым Георгий полгода назад обручил свою дочь Анну. Свадьба должна была состояться после Рождества Христова, а пока Георгий хотел познакомить будущего зятя с родственниками. Протоспафарий очень хвалил этого Михаила, а Марфа, слушая его, ощущала смутное беспокойство: ей очень не хотелось принимать у себя это новое лицо, а почему, она и сама не понимала…

Между тем Кассия с досадой рассматривала новую тунику, сшитую нарочно к «семейному празднику». У нее и так уже этих одеяний… «Суета сует…» Ах, но какая красивая всё-таки! Голубой шелк с золотым узором из виноградных лоз мягко заструился в ее руках. Конечно, в шелку ходить приятнее, чем в той грубой одежде, что носят бедняки… Впрочем, у бедного люда есть свои преимущества. Они могут свободно ходить по улицам без сопровождения слуг… Как она иногда бывает несносна, эта свита! Они могут на базаре купить жареную горячую рыбу и тут же съесть ее… Могут просто пойти на берег моря и посидеть на камне, глядя, как волны выкидывают на берег ракушки и цветные камушки, как рыбаки вымывают сети и радуются свежему улову… А она, дочь знатных родителей, должна сидеть в затворе, гордясь своей неприступностью и богатством и занимаясь пряжей льна и шерсти! Так считает дядя… Хорошо хоть – он не знает, что Кассия вообще не берет в руки прялку…

«Терпеть не могу это занятие! А дядя еще говорит, что много книг нельзя читать, а не то с ума сойдешь… Если б не книги, так давно бы можно было сойти с ума от скуки!..» Вот, в самом деле, удовольствие предстоит ей сегодня – сидеть с дядей за одним столом и выслушивать его напыщенные речи!..

Кассия сердито бросила на подушки новую тунику и села на стул, подперев рукой щеку. Лучше б она вместо этого званого обеда позанималась с отцом Симеоном! Но надо наряжаться… И зачем? Чтобы эти гости на нее глазели? Кассия всё больше раздражалась. Она взяла с полки тетрадку, куда первым листом был вшит тот самый, с крестиком, на котором она в свое время записала стих про монашеское житие; теперь в тетради было несколько разделов, куда Кассия записывала ямбы на разные темы. Сев за стол, девушка перевернула несколько листов и стала писать:

 
«Глупцу лекарства нет вообще,
И нет леченья, кроме смерти.
Глупец в почете превозносится над всеми,
И похваляемый – наглеет больше.
Как невозможно столп согнуть великий
Так глупый человек неисправим».
 

Она вздохнула, отложила перо и убрала тетрадь на полку. Тут в комнату постучали, и вошла Марфа.

– Смотри-ка, что я тебе принесла…

Мать протянула дочери маленький мешочек, расшитый серебром, в каких обычно купцы продавали восточные драгоценные благовония. Кассия развязала его, и ей в лицо ударил пряный аромат, похожий на запах корицы… нет, это только сначала так показалось… не корицы… Сладкий аромат, пьянящий…

– Что это?

– Это александрийское благовоние… Кассия называется!

– Кассия?! – она улыбнулась и снова вдохнула аромат, носивший одно с ней имя.

– Да. Купила у того торговца, помнишь, мы у него в последний раз брали розовое масло? Я хотела сразу купить, что у него там было, да он узнал, что для тебя, и пообещал привезти получше. Вот и привез – говорит, особо редкий сорт. Как раз к празднику…

Кассия улыбалась и хмурилась одновременно.

– Иногда можно немного себя побаловать, – Марфа погладила ее по плечу. – Ты ведь еще не ушла в монахи!

– И очень жаль! Прости, мама, но мне так неприятны эти наши родственники!..

– Мне они тоже не особенно приятны, но что делать! Других родственников Бог нам не дал, так что приходится терпеть и этих.

– Ну, да, – улыбнулась девушка. – Надо же что-нибудь терпеть в жизни!

Когда Кассия оделась, пришли горничные Фотина и Маргарита, чтобы сделать ей замысловатую прическу, которую они называли «греческой».

– Ой, – сказала Маргарита, заплетая девушке косы вокруг головы, – какой аромат! Сегодня что-то особенное, госпожа?

– Да, мама преподнесла подарок – благовоние, одноименное со мной.

– А! – воскликнула Фотина. – Кассия! Я знаю, оно, если хорошего сорта, то ужасно дорого стоит!

– Но не только из-за сорта, – улыбнулась Маргарита. – Я слышала, кассию называют «ароматом любви»!

– Вот ведь глупости какие, – пробормотала Кассия.

– Прости, госпожа, но так говорят на рынке, – весело продолжала Маргарита. – Говорят, будто если девушка намастится кассией, то непременно найдется мужчина, который будет ее любить так, как никто на свете! Вот только я забыла, там вроде в особый день надо это сделать…

– Ну, хватит суеверия распространять! – полувесело, полусердито воскликнула Кассия. – Ой, да погляди, ты криво плетешь!

– Ох, и правда, заболталась, госпожа! Язык мой поганый…

– А ты камушек во рту носи, как преподобный! – рассмеялась Фотина.

– Эх, мне даже это не поможет, – вздохнула Маргарита.

За полчаса до прихода гостей Кассия уже была при полном параде: на нижнюю рубашку из тончайшего льна была надета голубая туника, сверху накинут белый плащ, застегнутый на плече золотой фибулой с синим лазуритом, искусно заплетенные волосы украшала золотистая повязка.

– Ты сегодня ослепительна, госпожа! – сказала ей Маргарита.

Девушки радовались, глядя на свою юную хозяйку, а она, проходя мимо большого зеркала, бросила в него взгляд и вздохнула. И зачем только она так красива? Право, было бы лучше, если б она была незаметнее… «Блистательно» выйти замуж, как выражается дядя? Знал бы дядя, какого Жениха она себе нашла, его бы удар хватил, наверное…

«Непременно найдется мужчина, который будет ее любить так, как никто на свете…» Ну, нет, ведь она уже всё решила! Точнее… разве это она решила? Это решили там. А она должна следовать призванию. Когда призывает человек, всегда можно отказаться; но разве можно отказаться, когда призывает Бог? Конечно, можно, но тогда надо и христианином перестать быть, иначе – нелогично. Нелогично… Но надо же было так случиться, что все окружающие ждут от нее совершенно противоположного тому, что она собирается сделать! Все, даже мать… да, даже она. Кассия чувствовала, что матери всё-таки будет очень жаль отпустить ее в монастырь. «Хорошо еще, – подумала девушка, – что Евфрасия не собирается идти по моему пути! По крайней мере, утешение маме… Скорей бы уже этот обед начался и закончился!..»

Пир затянулся до ночи. Аппетит у гостей был отменный: слуги едва успевали приносить новые блюда. Мясо, приправленное чесноком и пряностями, пюре из вареной трески, рыба в молоке, разные сыры, чечевица… Кувшины с любимым Кассией ароматным палестинским вином и киликийским мускатом, который обожали в семействе протоспафария… Кассия ела мало, почти всё время молчала и только изредка поднимала глаза на гостей, стараясь мысленно молиться.

Дядя после третьей чаши вина принялся разглагольствовать. Марфа ожидала, что он начнет развивать тему замужества «прекраснейшей из племянниц, каких только породила земля Империи», но Георгий неожиданно заговорил о церковных делах. При дворе было слышно, что император собирается еще ужесточить меры против иконопочитателей.

– Этот негодяй Феодор совсем распустился со своими письмами, шлет и шлет во все концы! Недавно перехватили несколько, государь там назван «зверонравным»… или «зверообразным»… в таком роде, в общем… Уж как разгневан! Теперь всех, у кого найдут Феодоровы письма, будут бичевать!

– Что ж, – спросила Марфа, – с обысками, что ли, будут ходить?

– А и будут! Будут смотреть, кто храмы не посещает, кто подозрительных людей принимает… Кто в темницы ходит к иконопоклонникам… А что, сестрица, вы сами-то смотрите, не попадитесь! Уж сколько я говорил – нечего ходить в Воскресенский, передачки носить! Поделом этим еретикам, пусть сидят! Но вас, женщин, разжалобить – раз плюнуть… «Ах, бедненький, ах, ему кушать нечего, блохи его едят!..» И пусть съедят их там блохи и крысы, нечестивцев!

Марфа промолчала. Хотя брат знал, что Кассия носит передачи для Дорофея, но им до сих пор удавалось скрывать от Георгия, что они не состоят в общении с иконоборцами. Мать с дочерью не ходили в Великую церковь, но Марфа объяснила это тем, что у нее стали очень болеть ноги от тамошних долгих служб, и потому они приглашают священника, чтобы он служил в их домовой часовне.

Кассия подняла глаза на дядю. Ей очень хотелось сказать ему кое-что насчет «блох и крыс», но умоляющий взгляд матери остановил ее. «Да, правда, толку-то! – подумала Кассия. – Вон он опять наливает вина… Нет смысла спорить, крика будет много, а пользы никакой».

Тут в разговор вмешался Михаил, будущий зять протоспафария, смазливый молодой человек с высокомерным выражением лица, благодаря отцовскому положению при дворе уже имевший чин ипата. С самого начала обеда он почти не спускал глаз с Кассии – благо сидевшая рядом с ним невеста как будто ничего не примечала, – и выражение его глаз Кассии определенно не нравилось.

– Так что же, папа? – Михаил был уже на короткой ноге с будущим тестем; хотя это было не по вкусу Георгию, приходилось терпеть, ведь юноша был сыном друнгария виглы, одного из любимцев императора, и свадьба дочери, если она состоится, сулила протоспафарию много выгод. – Если даже и придут сюда с обыском, разве что-нибудь найдут?

Этот как будто невинный вопрос вызвал явное беспокойство Георгия: он схватился за кубок и налил себе вина, хотя тот не был опустошен еще и наполовину. Протоспафарий не знал точно, но подозревал, что у сестры вполне могли быть найти письма Студита, если б стали искать, а это, в свою очередь, могло навлечь подозрения и на ближайших родственников Марфы…

– Ну, что ты, Михаил! – воскликнул Георгий. – Как можно и предполагать такое? Марфа с Кассией – законопослушные подданные государя и не станут поддерживать переписку с такими сомнительными личностями, как этот треклятый негодяй Феодор, дьявол бы его взял!

– Да я тоже уверен в этом, милый папа! – смеясь, сказал Михаил. – Это я так, болтаю спьяну!

И он развязным жестом положил руку на плечо своей невесте. Но взгляд Михаила при этом был прикован к лицу Кассии, и от него не укрылся гневный огонек, вспыхнувший в ее глазах при последних словах дяди. Георгий между тем, чтобы переменить тему, обратился к девушке:

– Прекраснейшая из племянниц! Сегодня ты воистину удивительна и восхитительна… Если б устроили выбор невесты даже для самого императора, ты уж верно первенствовала бы там! А ты сидишь в книжной пыли, как мышь, вместо того, чтобы…

– Служить продолжению рода человеческого? – язвительно спросила Кассия. – Дядя, тебе не кажется, что род человеческий и без того сильно расплодился и не нуждается в моей помощи для своего долгоденствия?

– Фу, как грубо ты упрощаешь, прекраснейшая из племянниц! Не только, не только для продолжения рода, но и для… услаждения человеческих глаз… и… для собственного наслаждения… Женщина создана для любви…

– Ну да, – вставил Михаил, – даже и имя обязывает к тому…

– Любовный аромат! – смеясь, воскликнула Анна. – А что, папа, какова мысль! Ведь государь-соправитель еще не женат! Можно подать идею при дворе! Представь, ведь если бы Кассию выбрали, мы стали бы родственниками императрицы!

– Гм!.. – произнес протоспафарий.

Марфа, видя, как мрачно смотрит Кассия, поспешила придать беседе иное направление и заговорила о своей предстоящей поездке во фракийское имение…

Поднимаясь ночью в свою спальню, Кассия почувствовала смутное беспокойство. Вот ведь, возникают иногда у дяди в голове идеи!.. Чего доброго, он действительно загорится этой мыслью – породниться с императором! И тогда он может устроить… хоть и недалек, но «сыны века сего умнее в своем роде»… И зачем только Анна заговорила об этом?!..

«Господи! как бы мне поскорей стать монахиней? – подумала девушка. – Еще три года ждать, как долго!.. Да и куда идти, непонятно… Везде гонения, православные монастыри разоряют… Но может, к тому времени, как мне будет шестнадцать, православие восторжествует?.. Господи, хоть бы так!»

Через неделю Марфа уехала с приказчиком во Фракию, и Кассия осталась хозяйкой дома. Евфрасию мать взяла с собой: младшая дочь любила бывать в их имениях, где был простор для игр и озорных забав, и всегда неохотно возвращалась оттуда в Город. На третий день после отъезда матери Кассия получила письмо, написанное незнакомым, довольно корявым почерком и с ошибками. Она стала читать, и кровь прилила к ее щекам, а губы сжались в тонкую линию. Кассия с гневом порвала письмо на мелкие кусочки и бросила в камин. Как смел этот Михаил предлагать ей такое?!.. За кого он ее принимает?! Хорошего мужа для дочери нашел дядя, нечего сказать! Бедная Анна!.. Из всех родственников к двоюродной сестре – смешливой и открытой девушке, не лишенной чувства юмора и не очень-то обращавшей внимания на занудные поучения своего отца о том, как надо жить, – Кассия питала больше всего симпатии. И вот, такой муж! Что за ужас!..

Она долго не могла успокоиться и сосредоточиться на чтении или молитве. «Надо предупредить Анну! – думалось ей. – Но как? Если я ей напишу, это будет выглядеть слишком странно, ведь раньше я этого не делала ни с того, ни с сего, только по праздникам… Что, если слуги о переписке всех членов семьи докладывают дяде? Если и не так, всё равно он может узнать… Пожалуй, и письмо не постыдится вскрыть! Нет, лучше не рисковать. Что же делать?» Так ничего и не придумав, Кассия долго молилась перед сном об Анне, чтобы Господь как-нибудь разорил предстоявший сестре брак с Михаилом, потом попросила о том, чтобы ей самой поскорее сподобиться монашеского образа. Как-то вдруг успокоившись, она легла в постель и тут же уснула.

Следующий день прошел, как обычно, а вечером Кассия долго не спала, писала на папирусе, чертила над словами нотные знаки, напевала, зачеркивала, снова чертила, опять напевала; наконец, переписав то, что получилось, на чистый лист пергамента, она еще раз спела всё целиком и осталась довольна. Свернув лист трубочкой, она взглянула в темное окно, задернула занавеси и ушла в свою маленькую молельню. Хотелось, чтобы уже скорей наступило завтра, ведь теперь ей есть что показать отцу Симеону… Кассии не терпелось удивить его – ведь он наверняка удивится!

Она уже легла в постель, когда снаружи донесся шум. Прислушавшись, она встала, зажгла светильник, надела верхнюю тунику на тонкую льняную, в которой спала, сверху накинула легкую пенулу и спустилась на первый этаж. С улицы слышались чьи-то крики, входная дверь была неплотно прикрыта. Кассия подняла капюшон, запахнула поплотнее пенулу и выглянула наружу.

– Уходи, господин Михаил, Христа ради! – услышала она голос привратника. – Поди, проспись! Ночь на дворе, какая тебе госпожа? Она спит!

– Гос-спожжжу Кас-сию… видеть ж-желаю! – Кассия с ужасом узнала голос жениха Анны; он, очевидно, был сильно пьян. – Он-на н-не спит… Врете! Она ж-ждет м-меня!

– Да ты чего несешь? – раздался возмущенный голосок Маргариты. – Упился до безумия! Сам позоришься и нас позорить пришел? Уходи!

– Ты к-как разговаррриваешь с и… ик… и-патом? Я пож-жалуюсь гос-сударррю, и т-тебя в-высекут, негодница!

– Уходи, господин ипат, уходи, ради Бога! – сказал Петр. – Никто тебя здесь не ждет! Все спят, уж и петухи пропели давно. Если тебе что-то нужно от госпожи Кассии, приходи днем, чин по чину, а сейчас не время.

– Врешь! Сей… сейчас вррремя! Время… н-наслажжждений! Я ей п-писал… Она… м-меня ж-ждет… Пусти!

И ипат принялся тяжело стучать в ворота кулаками.

– О, Боже! – Кассия закрыла дверь и побежала на кухню, а оттуда через коридор во флигель, где спали слуги.

Вскоре Феодор и Геласий, сонно хлопая глазами, подошли к воротам, за которыми продолжал пьяно буянить ипат, открыли их, подхватили Михаила под руки и поволокли вдоль по улице в сторону форума Константина. Петр пошел сзади, подталкивая ипата в спину. Михаил брыкался и пытался вырваться, но напрасно. Тогда он завопил на весь квартал:

– Ты за это з-заплатишь! Св-вятоша! Книжжжная мышь! П-пусть тебе ото… отомстит Афродита!

– Экий богохульник! – всплеснула руками стоявшая в воротах Маргарита. – Афродиту зовет!

– Что тут случилось? – спросила Кассия, подходя.

– Ох, госпожа! – обернулась к ней девушка. – Тут такое!.. Я на кухне завозилась с вечера, а тут Петр пришел и говорит, что господин ипат пожаловал… пьяный… И как только его ночная стража не забрала, в таком-то виде?

– Он сын друнгария виглы, – усмехнулась Кассия. – Его не заберут. Этим и пользуется…

– Ах, правда, я и не сообразила! Ну, вот, мне Петр как сказал, что он тут, я вышла, а он-то в ворота всё стучит и орет… Подай ему госпожу! А сам пьяный совсем! И такие, прости меня, госпожа, неприличные слова стал говорить…

– Я слышала, – тихо сказала Кассия. – Это он мне прислал позавчера письмо. Он… он, кажется, развратный человек…

– Значит, он и правда писал тебе, госпожа?

– Да. Я сожгла. Это даже и пересказать стыдно, что он написал… И Анна выходит за него замуж!.. Я так хочу предупредить ее, но не знаю, как это сделать…

– Я знаю, как, госпожа! У меня есть знакомая, она служит у них, хорошая девушка, я могу попросить ее передать письмо. Могу поручиться, что она передаст! Вот ведь, какой… какой негодяй!

– Не то слово! – Кассия вздрогнула и внезапно ощутила, что замерзла. – Я пойду в дом. Зябко тут…

Когда слуги вернулись, Кассия стояла в столовой у камина – она сама принесла туда с кухни углей и подбросила дров, – протянув руки почти к самому огню. Отблески пламени розово играли на ее лице, но щеки горели и сами; девушка всё еще не могла придти в себя. Ее трясло от негодования и отвращения. Как смел ипат написать ей такое письмо, да мало того, еще и явиться в такой час и говорить такие вещи?! Что за мерзость! Наверное, шел с какой-нибудь пирушки… а может, вообще от… развратных женщин…

Она попросила Маргариту принести вина и опустилась в кресло. Когда служанка принесла на серебряном подносе кувшинчик с водой, небольшой кувшин с вином и кубок из синего стекла и, смешав вино с водой, подала кубок хозяйке. Кассия взяла, выпила почти залпом, снова отвернулась к огню и смотрела на языки пламени, пожиравшие поленья, пока в камине не остались только пышущие жаром угли.

Должно быть, ипат просто обезумел от вина… и от страсти к ней? Да, ей тогда сразу не понравилось, как он смотрел… «Аромат любви»? Скорее, зловоние… О, хоть бы Анне удалось отвязаться от этого замужества!.. А дядя хочет выдать замуж и ее саму… Да если б она даже не решила идти в монахи, то за кого выходить?! Вот за такого, как Михаил? Брр! Лучше уж сразу умереть! Конечно, бывают и хорошие молодые люди… Но… Просто хороший – этого мало… Она вспомнила житие великомученицы Екатерины. Странно, что некоторые считают, что ее заявление: «Я хочу иметь женихом своим не иного, как только равного мне по учености», – происходило от гордости… Ведь это так понятно: спутник жизни действительно должен если не превосходить, то по крайней мере быть равным по уму, иначе настоящая дружба невозможна, – а что такое брак без дружбы? Просто похоть, разврат, в котором тонет сегодняшний гость… Ее опять передернуло. Какая гадость!..

На другой день Кассия и отец Симеон снова встретились в библиотечной.

– Что такое произошло ночью? Мы слышали какой-то шум…

– Это один наш родственник напился и пытался зайти в гости… буянил. Но его не пустили, конечно.

– А, тогда ладно. Я уж думал, не с обыском ли пришли…

Писем от Феодора не было уже второй месяц, и студиты начали беспокоиться, не случилось ли опять чего с их игуменом. Кассия рассказала отцу Симеону, что сообщил дядя о распоряжении императора.

– Может быть, письма перехватили? – предположила Кассия.

– Тогда, пожалуй, и сюда могут придти… Мы с братом подвергаем вас опасности своим присутствием, – грустно сказал Симеон. – Если придут слуги василевса и найдут нас, то…

– Что ж! Пострадаем за православие!

Глаза Кассии сверкнули из-под покрывала. Симеон понял, что она настроена решительно.

– Ты молодец, госпожа! Но только… можно ведь и умереть под бичами… Конечно, мученичество за Христа – великое дело, но ты так молода… Впрочем, надо молиться! – и он замолчал.

– Да! – тут Кассия встала с торжественным видом, взяла в руки лист пергамента, который принесла с собой, и запела:

 
«Светильников великих Церкви,
Петра и Павла восхвалим:
ибо паче солнца воссияли на тверди веры
и язычников сиянием проповеди от неведения возвели.
Один на кресте пригвоздился,
к небесам шествие творя,
где и царствия ключи от Христа приял.
Другой, мечем усечен, отойдя к Спасителю,
достойно ублажается.
И оба возвещают, что Израиль
на Самого Господа неправедно руки наложил.
Тем же молитвами их, Христе Боже наш,
противников наших низложи
и православных веру утверди,
Человеколюбец».
 

Геласий из угла смотрел на свою юную госпожу, приоткрыв рот. Симеон встал, восхищенный.

– Это ты… сама?

– Да.

– Воистину, Бог дает премудрость ищущим Его! Ну, госпожа, теперь уж я тебе в этом деле не наставник. Редкой красоты гимн получился!

Кассия внутренне ликовала. Это было не тщеславие, нет, но некая особенная радость, смешанная с удивлением: это она сама написала… неужели сама? Неужели у нее получилось?..

Может быть, – пришла ей в голову мысль, – это искушение с Михаилом связано именно с тем, что она начала заниматься песнотворчеством? «Кто совершит дело, угодное Богу, того непременно постигнет искушение, ибо всякому доброму делу или предшествует, или последует искушение, да и то, что делается ради Бога, не может быть твердым, если не будет испытано искушением», – вспомнились ей слова святого Дорофея. Спросить у отца Симеона?.. Нет, не стоит… Ни к чему его посвящать в отношения с родственниками. Тем более, что ипат больше не переступит порог этого дома, она об этом позаботится!.. Мама, конечно, будет на ее стороне. И пусть дядя злится, сколько хочет! Да может, ипат и не станет их родственником. Кассия уже переправила с утра через Маргариту записку для двоюродной сестры… Теперь – что Бог даст, и хватит думать об этом мерзком человеке! Есть вещи гораздо более интересные… и чудесные…

«Господи! – мысленно помолилась девушка. – Если Ты благоволишь послать мне этот дар песнописания, Сам помоги мне! “Всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, сходя от Тебя, Отца светов”… Ты Сам будь мне учителем и помощником!»

…Ипат, сидя у себя дома за столом, сочинял письмо. Строчки криво ложились на пергамент, буквы разъезжались во все стороны: хмель еще не выветрился из головы Михаила. Порой он останавливался и, морщась, потирал себе левый бок и спину – ночью Кассиины слуги надавали ему хороших тычков…

– Святоша! – бормотал ипат себе под нос. – Синеглазая рыба! Ты поплатишься за это! Когда твое прекрасное тело разрисуют бичами, ты еще пожалеешь, что не использовала его по назначению…

Он обмакнул перо в чернила, но не рассчитал, и на пергаменте расплылась коричневая клякса. Ипат выругался и взял другой лист. «Позвольте довести до сведения вашего императорского августейшего и треблаженного величества, – писал он, – что в самом центре нашего богоспасаемого Города находится притон идолопоклонников…»