Текст книги "Кассия"

18. «Амазонка» и великий куратор

Ты, непонятная! Боги, владыки Олимпа, не женским Нежноуступчивым сердцем, но жестким тебя одарили.

(Гомер, «Одиссея»)

Был промозглый октябрьский вечер, уже стемнело. Кассия с отцом Симеоном сидели в библиотеке и обсуждали, как правильно составлять каноны с акростихами, а Геласий подремывал в углу, когда в комнату вбежала испуганная Маргарита.

– Госпожа, там… – сказала она, задыхаясь, – там пришли, говорят, от императора! Требуют открыть, говорят, приказ! Ой, что делать?!..

Кассия побледнела и вскочила на ноги, поднялся и студит.

– Отче, – сказала она ему, – быстро идем! Они не должны схватить вас! Мы проведем вас на чердак, а оттуда на крышу… Маргарита, беги к отцу Зосиме, веди его сюда, а Фотине скажи, чтоб взяла из пристройки книги и перенесла в библиотеку, куда-нибудь на самую верхнюю полку, а в пристройку пусть грязного тряпья навалит и корзин каких-нибудь…

– Антиминс надо забрать, – сказал отец Симеон. – И Дары!

– Ой, да! Сначала в часовню! Успеем?.. Должны успеть! Маргарита, позови Феодора, пусть они с отцом Зосимой идут к нам в часовню, а Петр пусть не открывает пока, скажи им, что я сама к ним выйду, что я спала, теперь одеваюсь, пусть подождут немного!

Маргарита убежала. Кассия с отцом Симеоном бросились в часовню, где иеромонах забрал Святые Дары, антиминс, облачение и служебник. Пришел Феодор, и Кассия велела ему вывести студитов через чердак на крышу и показать место за трубой, где можно схорониться.

– А лестницу, что на чердак, потом убери совсем куда-нибудь, а туда поставь… сундук хотя бы, чтоб как будто он там всегда и стоял!

– Будет сделано, госпожа!

Когда монахи со слугой ушли, Кассия перекрестилась на икону Спасителя, положила земной поклон, прошептала:

– Господи, помоги нам! – и пошла отпирать незваным гостям.

Проходя через большую гостиную, она взглянула на себя в зеркало и приложила руки к щекам – они горели, сердце колотилось ужасно. Плохо, что она так волнуется и это не скрыть. Впрочем, ведь посланцы императора еще никогда не приходили к ним в дом, так почему бы ей не волноваться!.. Она глубоко вздохнула, пытаясь хоть немного успокоиться.

В прихожей Кассия, сняв с крючка пенулу, быстро накинула ее, надвинув капюшон на лоб, и вышла из дома. На дворе было сыро: дождь шел с утра и лишь недавно прекратился. Когда Петр открыл калитку, в нее стремительно вошел очень высокий рыжеволосый мужчина в длинном синем плаще, следом еще двое среднего роста, черноволосых, тоже в плащах, но более коротких, а за ними во двор ввалились человек десять внушительного вида стратиотов.

– Долго же вы заставляете ждать! – сурово сказал рыжий. – Где хозяйка?

– Хозяйка я.

– Ты? – Анастасий Мартинакий недоверчиво посмотрел на Кассию сверху вниз, зелено сверкнул глазами. – Хороша!.. То есть прямо-таки единоличная хозяйка всего?

– Нет, я живу с матерью и сестрой, но они сейчас уехали в наши поместья.

– Вот как! Ну, раз ты сейчас за хозяйку, то читай! – он протянул ей лист, где внизу бросалась в глаза подпись, сделанная красными чернилами.

Это был приказ императора обыскать особняк на предмет укрывательства в нем «нечестивых раскольников и еретиков», а также хранения «запрещенных писаний в защиту лжеименных икон». Кассия прочла, и руки ее слегка дрогнули. Кто мог донести? Или отца Симеона выследили, когда он выходил в Город?.. Она подняла глаза на великого куратора.

– Я, право, не знаю, господин, как могли быть возведены на нас подобные обвинения. Но приказ императора есть приказ. Прошу вас!

Она сделал пригласительный жест рукой и пошла к дому. Мартинакий и его спутники – то были Ефрем, надзиратель из ведомства эпарха, и Леонтий, личный секретарь великого куратора, – переглянулись и последовали за ней, сделав знак стратиотам идти тоже. Когда все вошли в прихожую особняка, Кассия откинула с головы капюшон, обернулась к императорским посланцам и спросила:

– Откуда вы желаете начать обыск?

– Мы… – начал было Ефрем и умолк.

Теперь, при свете висевшего в прихожей трехлампадного светильника, гости получили возможность лучше рассмотреть хозяйку и буквально не могли отвести от нее глаз. Стратиоты нагло разглядывали ее, Ефрем и Леонтий были откровенно поражены красотой девушки, а Мартинакий старался не подавать виду, но восхищение сверкнуло и в его взгляде.

– Полагаю, что мы начнем со всего сразу, – улыбнулся Анастасий. – Наши люди осмотрят двор, пристройки, кухню, гостиную… что еще у вас тут есть? А мы с господином Ефремом займемся хозяйскими покоями. Пусть везде зажгут светильники. Значит, мама и две дочки?.. Мамина-то комната где?

– Вот там, надо пройти через гостиную… Маргарита, – обратилась Кассия к горничной, потерянно стоявшей в дверях, – проведи господина… – она вопросительно взглянула на Мартинакия.

– Анастасий, великий куратор его императорского величества! – он картинно поклонился. – Весьма приятно познакомиться с такой юной и прекрасной девой!

Во взгляде девушки мелькнула досада.

– Проведи господина Анастасия к маме в комнаты, – повернулась она к Маргарите.

– О, нет, я уступлю эту честь господину Ефрему, – улыбнулся великий куратор. – А сам отправлюсь осмотреть покои юной госпожи, с ее позволения.

– Как тебе будет угодно, господин, – сказала Кассия как можно холоднее. – В таком случае, нам на второй этаж. Маргарита, проведи господина Ефрема к маме… Кстати, а где Феодор?

– Он на кухне, – ответила горничная. – Позвать, госпожа?

«Слава Богу! Значит, отцы уже спрятаны, и лестница убрана!» – подумала Кассия и сказала:

– Нет, не нужно. Пусть он показывает кухню и кладовки… А где Фотина? Мы с господином Анастасием пойдем наверх, а ты пришли ее ко мне поскорей!

– Да ты не бойся, красавица, я тебя не трону и пальцем! – насмешливо сказал Мартинакий.

– А я и не боюсь! – Кассия вздернула подбородок.

Великий куратор усмехнулся и последовал за ней на второй этаж особняка. Слуги суетились, зажигая во всех помещениях светильники, и вскоре дом озарился множеством огней. «А вкус у хозяек отменный!» – думал Мартинакий, оглядываясь вокруг.

– Нам сюда, – показала девушка в сторону своих комнат.

Но взгляд Анастасия устремился в другом направлении – на закрытую дверь в часовню.

– А тут что?

– Там… наша домовая часовня, – ответила Кассия с бьющимся сердцем.

– Вот как! Иконы? – Мартинакий направился к часовне и отворил дверь. – Иконы! Та-ак…

Кассия собрала всю силу воли, чтобы ответить спокойно:

– А что тут такого, господин Анастасий? Ведь это не запрещено. Даже в некоторых храмах все иконы оставлены на месте!

Великий куратор обернулся к девушке и пристально посмотрел на нее.

– Не запрещено, говоришь? – спросил он с неопределенным выражением в голосе и вошел в часовню.

Он быстро всё осмотрел, полистал книги, лежавшие на столике в углу, подошел к аналою, раскрыл лежавшую на нем тетрадь – это были богослужебные песнопения.

– «Херувимов тайно образующе»? – спросил он, поворачиваясь к Кассии, стоявшей в дверях. – И кто же тут у вас литургию служит, а?

– Иногда мы приглашаем священников, – ответила девушка, глядя ему в лицо и стиснув руки под пенулой. – Мама в последнее время болеет и не может выстаивать длинные службы в Великой церкви. Раньше мы туда ходили, а сейчас вот, дома служим.

– И какие же к вам священники приходят? – спросил Мартинакий, а взгляд его говорил: «Врешь ты, девка, и не краснеешь!»

– Разные.

– Ну, например? Откуда, из какого храма или монастыря?

– Зачем тебе это знать, господин? – ответила Кассия с некоторой дерзостью. – Если ты пришел с обыском, то обыскивай, а насчет допросов в указе государя я ничего не прочла.

Она ждала, что Анастасий вспылит, но вместо этого он скрестил руки на груди и несколько мгновений молча смотрел на нее. В его зеленых глазах плясали искры, но не гнева – великий куратор любовался.

– Прекрасный характер, восхитительный! – наконец, сказал он. – Под стать внешности! Хотя для женщины не слишком подходящий.

Кассия вспыхнула, хотела было что-то сказать, но закусила губу и промолчала. Мартинакий наблюдал за ней.

– Но смиряться тоже умеешь, – улыбнулся он с ехидством. – Значит, не совсем амазонка… Что ж, здесь мне всё понятно, а теперь я горю желанием увидеть твое жилище, госпожа.

Когда они вышли из часовни, Фотина как раз поднималась по лестнице. Увидев горничную, Кассия вздохнула чуть свободнее и сделала ей знак следовать за ними. Очутившись в комнатах девушки, Мартинакий цепко оглядел всё вокруг, немного задержал взгляд на ящике для одежды, заглянул в смежную со спальней молельню, но не пошел туда, а прямиком направился к столу и, переворошив пачку листов на нем, подошел к книжному шкафу в углу, дернул за ручку и обернулся к Кассии.

– Открой-ка, госпожа.

Девушка молча подошла к столу, раскрыла маленькую резную шкатулку из кости, достала оттуда ключ и открыла шкаф. Когда она вставляла ключ в скважину, рука дрогнула, и тень досады прошла по лицу Кассии, не укрывшись от великого куратора, который наблюдал за каждым ее движением. Когда Кассия отошла и села на кровать, сложив руки на коленях, он бросил на нее насмешливый взгляд и принялся внимательно изучать содержимое шкафа. Анастасий пролистал несколько книг, и выбор их, очевидно, озадачил Мартинакия – он взглянул на Кассию чуть удивленно, но ничего не сказал. Последней книгой, за которую он взялся, оказался Плутарх. Тут Анастасий вдруг увлекся, даже пододвинул стул, сел и углубился в чтение, на лице его отразился неподдельный интерес. У Кассии затеплилась надежда, что он так и просидит, промешкает, а потом его начнут торопить спутники – всё-таки уже вечер! – и он не полезет на нижнюю полку… Но великий куратор внезапно закрыл книгу, положил на стол, остро глянул на девушку и, опустившись на корточки, взялся за содержимое последней полки. Кроме кипы чистых листов и коробки с перьями, там лежали две тетрадки. Полистав одну из них, Мартинакий усмехнулся и взглянул на Кассию:

– Ты, госпожа, я вижу, особенно не любишь глупцов? Видно, считаешь себя очень умной?

– Нет, просто не люблю, когда глупцы считают, что никто не должен подниматься над болотом их глупости.

Анастасий хмыкнул, открыл вторую тетрадку, и тут почти все листы из нее разлетелись по комнате – они были не подшиты. Фотина бросилась было поднимать, но Мартинакий рявкнул на нее:

– А ну, отойди! Я сам!

Он действительно собственноручно собрал все листы, аккуратно разложил на столе, пододвинул поближе светильник и принялся за чтение.

– Так-так, знакомый почерк! – воскликнул он. – А здесь другой, но зато узнаю стиль… Та-ак… И содержание… – он обернулся и посмотрел на Кассию в упор. – Письма Феодора Студийского, значит?

– Да, – ответила девушка.

Отпираться не было смысла. Мартинакий посмотрел на нее с сожалением.

– Переписываетесь, значит? – тон его стал вдруг мягким и почти вкрадчивым, но именно это заставило и Кассию, и Фотину вздрогнуть. – А знаешь ли ты, красавица, что за хранение – одно лишь хранение! – писем этого нечестивца полагается бичевание?

Зеленые глаза Мартинакия хищно сверкнули. Фотина в ужасе взглянула на великого куратора.

– Неужели, господин, – произнесла она, запинаясь, – ты станешь бичевать госпожу Кассию?

– Мне весьма жаль, милейшая, но мне дан приказ, и я обязан его исполнить!

Анастасий аккуратно сложил все найденные им письма в стопку, вынул из мешка на поясе веревочку и лоскут ткани, сложил туда пачку, завернул, перевязал и вышел из комнаты, сказав Кассии:

– Сойдем вниз, почтеннейшая!

Когда они спустились на первый этаж, там в большой гостиной уже собрались почти все стратиоты с Ефремом. Ничего подозрительного в доме и прилегающих помещениях они не обнаружили. Секретарю и стратиоту, осматривавшим библиотеку, не хватило терпения открывать все книги подряд, и до писаний Иоанна из Дамаска они, к счастью, не добрались. Мартинакию они, однако, сказали, что просмотрели всё содержимое библиотеки, но ничего крамольного не нашли. Великий куратор хмыкнул, но, одушевленный собственной находкой, не стал выяснять, правду ли они говорят.

– Зато я кое-что нашел! – Анастасий помахал перевязанной пачкой.

– Что это? – спросил Ефрем.

– Письма студийского разбойника!

– Феодора?! – воскликнул Леонтий.

– Его! Собственноручные или копии… Штук двадцать будет!

Ефрем присвистнул, посмотрел на Кассию и спросил:

– Что будем делать?

– Придется малость попортить красивую шкурку, – сказал великий куратор. – Жаль, конечно, но приказ августейшего императора надо приводить в исполнение без лицеприятия.

– Что?! – вскричала стоявшая в дверях Маргарита. – Вы хотите бичевать госпожу? Да как вы смеете!

Анастасий нахмурился и взглянул на горничную так, что она сразу сникла.

– Что за речи я слышу? Вы, похоже, тут живете, как во сне! Не знаете ни законов, ни постановлений! Переписываетесь с государственными преступниками! – тон Мартинакия становился всё более угрожающим. – Знаете ли вы, что только за хранение его писем положено полсотни бичей? А тут, я вижу, не только хранят письма, но и ведут переписку! Думаете, я глупец и меня можно обмануть досужей болтовней о маминых больных ножках? Вы что, хотите меня уверить, что вы не иконопоклонники? – он рассмеялся. – Милейшие, я предостаточно перевидал вашей братии за последние два года, и меня не обманешь! За то, что вы тут вытворяете, сажают в подвалы Претория! Я же ничего подобного делать с вашей госпожой не собираюсь. Мы всего лишь немного поучим ее уму-разуму. Ей полезно, еще молода, вся жизнь впереди, поучение пойдет ей на пользу!

– Это бичи-то – поучение?! – всплеснула руками Маргарита; она всё еще не верила, что великий куратор говорил всерьез.

– Конечно! Если бы вы, вместо переписки с еретиками и изучения языческих писателей, – Анастасий бросил насмешливый взгляд на Кассию, – почаще читали Священное Писание, то знали бы, что там сказано о несомненной пользе наказания для юных! Так что, милейшая, – обратился он к Маргарите, – принеси-ка сюда лучше скамью пошире!

– Зачем это?

– А чтоб госпоже твоей удобнее было лежать, пока мы ее учить будем!

Стратиоты дружно загоготали.

– И не подумаю! – воскликнула Маргарита. – Да вы совсем изверги! Пятьдесят ударов? Ей?! Звери! Не дам!

Она бросилась к Кассии, но тут же, по знаку великого куратора, была схвачена двумя стратиотами и забилась у них в руках.

– Не смейте ее трогать! Не смейте! Господь покарает вас!

Анастасий вдруг подошел к ней и со всего размаха влепил пощечину; щека девушки стала красной, как свекла.

– Если ты сейчас же не заткнешься, будешь ночевать в Претории, падаль ты этакая! – сказал он тихо и кивнул стратиотам. – Уведите ее вон, пусть остынет на улице! Да, и остальных слуг сюда не пускать, а то что-то крику много, я вижу.

Рыдающую Маргариту вывели. Спустившаяся со второго этажа Фотина остановилась в дверях и с ужасом наблюдала за происходящим, не смея раскрыть рта из страха, что ее тоже выгонят, и тогда госпожа останется наедине с «этими извергами»… Мартинакий повернулся и посмотрел на Кассию. Девушка стояла, опершись рукой на круглый столик, глаза стали как будто еще больше на ее побледневшем лице.

– Если нужна широкая скамья, то на кухне есть такая, – тихо сказала она, медленно сняла пенулу и бросила на кресло.

Мафорий почти сполз у нее с головы, и Кассия совсем сняла его, оставшись только в темно-синей тунике. Ефрем, Леонтий и стратиоты почти завороженно наблюдали за ней. Мартинакий вдруг сел на стул, вытянул вперед ноги и, скрестив руки на груди, смерил девушку с ног до головы пристально-оценивающим взглядом. Кассия невольно покраснела и сказала, не глядя на великого куратора:

– Надеюсь, вы не… не выйдете за пределы того, что вам приказано.

Анастасий усмехнулся и подмигнул Ефрему:

– Как, дружище, не выйдем? А ведь соблазнительно было бы, ей-Богу!

Тот пробурчал что-то невразумительное. Мартинакий обвел глазами гостиную и увидел прислонившуюся к дверному косяку Фотину.

– А ты что тут делаешь, почтенная? Выйди!

– О, нет! – воскликнула Фотина, умоляюще складывая руки. – Прошу тебя, господин, не выгоняй меня! Я… не буду кричать… и мешать…

– Помогать, значит, будешь? – насмешливо спросил великий куратор. – Ну, так принеси с кухни скамью для твоей госпожи!

Стратиоты снова захохотали. Горничная побледнела и отступила на шаг.

– Принеси скамью, Фотина, – сказала Кассия. – Да не бойся за меня. Воля Божия!

Девушка зажала рукой рот и вышла. Мартинакий сказал стратиотам:

– Стол и стулья отодвиньте вон туда! У кого бичи?

– Здесь! – сказал один из стратиотов, похлопав по суме, висевшей у него при поясе.

– Прекрасно! Давай сюда!

– Один, господин Анастасий?

– Один. Хватит одного, – великий куратор поднялся со стула и сверкнул глазами на Кассию. – И веревки дай.

– Ты… это… – сказал Ефрем. – Не переусердствуй, смотри! А ну, как помрет, потом шума не оберешься! Да и жалко девицу, – добавил он совсем тихо.

Мартинакий поиграл бичом, который протянул ему стратиот, и сказал с усмешкой:

– К такой красавице и воловьи жилы будут нежны!

Стратиоты продолжали пересмеиваться, поедая девушку глазами. Кассия по-прежнему стояла, у столика, стараясь унять внутреннюю дрожь. Сколько раз она, в пылу восторженности, мечтала пострадать за православие так же, как студиты и другие исповедники, и теперь ее желание должно было исполниться, – но то, что она ощущала, вовсе не походило на восторг: она знала, что будет очень больно, что пятьдесят ударов изорвут ей всю кожу на спине, что заживать будет долго и мучительно… И раздеваться – перед ними! Господи!.. У нее задрожали губы, она прикрыла их рукой и мысленно взмолилась: «Господи, помилуй меня, грешную! Помоги мне вытерпеть!» Хоть бы не закричать, не заплакать, хоть бы не унизиться до мольбы перед ними!

Тут вернулась Фотина со скамьей, которую помогал нести Геласий; по щекам у обоих текли слезы. По знаку Анастасия, стратиоты взяли у них скамью и поставили посреди комнаты.

– А теперь все вон отсюда! – приказал великий куратор. – А ты останься, – сказал он Ефрему.

На лицах секретаря и стратиотов, надеявшихся поглядеть на бичевание, изобразилась смесь сожаления и досады; друг за другом они двинулись к выходу. Внезапно Фотина бросилась к ногам Мартинакия.

– Господин, позволь мне остаться!

Анастасий взял ее за подбородок и с усмешкой взглянул в мокрое от слез лицо горничной.

– А кричать не будешь?

– Не буду, – прошептала она.

– Ну, оставайся. Да дверь поплотней прикрой!

Фотина вскочила и, подбежав к двери, закрыла ее за последним стратиотом и встала тут же у стены, стиснув на груди руки. Мартинакий снова сел, пристально взглянул на Кассию и сказал чуть насмешливо:

– Ну что, почтеннейшая, читать о доблести женской – это ведь не то, что самой ее показывать, а?

Кассия молчала, глядя в пол.

– Так-то, красавица! – продолжал великий куратор. – Впрочем, есть один способ оставить твою шелковистую шкурку в целости и сохранности. Вот что я тебе могу предложить, почтеннейшая: письма эти я заберу, конечно, а ты, госпожа, сейчас дашь собственноручную подписку о том, что раскаиваешься в сообщении с этим студийским разбойником, обещаешь более не поддерживать с ним связь и покоряться распоряжениям августейшего государя… Вот, пожалуй, и всё. Торжественно могу пообещать, что получив от тебя такое рукописание, я немедленно покину ваш гостеприимный дом, не прикоснувшись к тебе и кончиком этого чудесного орудия, – он слегка щелкнул бичом.

Кассия вздрогнула и подняла глаза.

– Нет. Я ни в чем не раскаиваюсь и никакой подписки не дам. Можешь исполнять то, что собирался. Только я бы просила вас отвернуться, пока я разденусь.

– Сумасшедшая! – прошептал Ефрем.

Анастасий несколько мгновений молча смотрел на девушку.

– Амазо-онка! – протянул он, ухмыльнувшись. – Погляди на нее, Ефрем, повнимательней! Вряд ли ты еще в жизни встретишь девицу одновременно столь прекрасную и столь упрямую! Жаль, придется немножко попортить ей спинку… Ай-яй! Ведь я хотел, как лучше! Ну что ж, уважим ее последнюю просьбу!

Поднявшись со стула, Мартинакий повернулся к девушке спиной и принялся отстегивать фибулу на плече, чтобы снять плащ. Вслед за ним отвернулся и Ефрем.

– А ты что стоишь? – взглянул Анастасий на Фотину. – Помогла бы госпоже раздеться!

Девушка бросилась к хозяйке.

– Не бойся, Фотина, как-нибудь обойдется! – шепнула Кассия и улыбнулась.

Ей вдруг стало спокойно и почти не страшно. «Умереть не умру, – подумала она, – спина заживет, а если шрамы останутся… так что ж! Замуж мне всё равно не выходить…» Раздевшись, она легла на скамью и поежилась, когда тело ее коснулось прохладного дерева. «Ничего, сейчас будет жарко!» – усмехнулась она про себя, взглянув на великого куратора, который, стоя к ней спиной, небрежно покачивал бичом. Фотина подошла к Мартинакию и сказала дрожащим голосом:

– Всё готово, господин.

Анастасий с Ефремом обернулись и подошли к скамье. Кассия лежала, отвернув лицо от них и закрыв глаза.

– Руки вперед, госпожа! – сказал великий куратор и взглянул на Ефрема. – Привязывай!

Кассия послушно вытянула руки, и Ефрем стал приматывать их к скамье веревкой. Когда он перешел к ногам, Мартинакий наклонился и, подняв с пола косу девушки, закинул вперед, поверх рук.

– Не волосы, а пух! – проговорил он, выпрямляясь.

Ефрем завязал последний узел и, отойдя, поглядел на растянутую на скамье девушку с нескрываемой жалостью и неодобрительно покосился на великого куратора. Тот улыбнулся.

– Что, жалко? Хороша? – Анастасий отступил на шаг. – Хороша! Такой фигуре позавидовала бы сама Афродита! А какая кожа! Прямо светится! Но и прекрасную Киприду, бывало, побивали смертные мужи… – и Мартинакий взмахнул бичом. – Раз!

Фотина чуть слышно ахнула и уткнула лицо в ладони. Кассия не издала ни звука. После второго удара Ефрем невольно закрыл глаза, повернулся и отошел к двери. Он не впервые наблюдал бичевание иконопочитателей, но впервые не мог на него смотреть и вдруг, неожиданно для самого себя, мысленно взмолился: «Господи, прекрати это!» Между тем страшный счет продолжался. Но после пятнадцатого удара Анастасий вдруг остановился. Фотина медленно отняла руки от лица, Ефрем обернулся. Великий куратор обошел скамью, присел на корточки и заглянул в лицо Кассии.

– Э, – сказал он поднимаясь, – отвязывай, господин Ефрем! С нее довольно! Девицы – создания нежные, этак и душу выбить недолго…

Ефрем бросился исполнять приказ, отметив про себя, что Мартинакий бил без оттяжки и не очень сильно: спина девушки была исполосована далеко не так страшно, как бывало при бичеваниях.

– Ну, милейшая, – обратился Анастасий к Фотине. – Забирай свою бесценную госпожу! Приводите ее в чувство, лечите… Да передайте ей от меня, чтобы поменьше подражала амазонкам, – он усмехнулся и повернулся к Ефрему. – Ты всё? Пошли, дружище! Больше нам тут делать нечего.

Кассия очнулась в своей постели, лежа на животе. Маргарита прикладывала ей ко лбу тряпицу, намоченную холодной водой. Кассия попыталась пошевелиться и закусила губу от боли.

– Госпожа! Очнулась, слава Богу! – горничная перекрестилась. – Ты только не шевелись, исполосовал тебя этот разбойник… Феодор уж за врачом побежал.

– Они уже ушли? – прошептала Кассия.

– Ушли, ушли, чтоб их!.. Но слава Господу, этот рыжий не дошел до пятидесяти, на пятнадцатом ударе прекратил! Но всё равно всю спину… – Маргарита всхлипнула.

– Я только до седьмого помню, – Кассия попыталась улыбнуться. – Потом… не помню ничего… Я потеряла сознание?

– Да, и слава Богу! Этот дракон… ну, рыжий этот увидел, что ты без чувств, и решил больше не бить…

Через полчаса Феодор привел врача Исидора, который уже много лет пользовал Марфу с дочерьми. Худой евнух – «мешок с костями», как за глаза называли его слуги, – осмотрел спину Кассии, покачал головой, осторожно нанес мазь из свиного сала с оливковым маслом и травами, перевязал и пообещал придти на другое утро и принести лечебный сироп для питья.

– Серебро в доме есть? – спросил он.

– Серебро? – растерялась Маргарита.

– Монеты серебряные.

– Есть, как не быть! – воскликнула Фотина.

– Вот и прекрасно, – сказал Исидор. – Приготовьте, помойте, прокипятите. Когда подзаживет, будете прикладывать, чтобы шрамов не осталось.

…Кассия запретила кому-либо из слуг ехать к Марфе, и когда мать вернулась в Город, девушка уже почти оправилась. Исидор был доволен и говорил, что никаких следов от бичевания на ее теле не останется.

– Вот, госпожа, – сказал отец Симеон потрясенной Марфе, – какой чести сподобил тебя Господь: ты стала матерью исповедницы веры!

– Если б не госпожа Кассия, нас бы схватили, – тихо проговорил Зосима. – А она так быстро сообразила, что к чему, так скоро распорядилась! Если не жизнью, то свободой мы ей точно обязаны… А воздать нам, грешным, и нечем…

– Как же нечем? – ответила Марфа сквозь слезы. – Ваши молитвы – вот лучшее воздаяние!

Но оставалось непонятным, кто же мог донести, что в доме Марфы скрываются иконопочитатели и хранятся писания в защиту икон. Посовещавшись, Симеон и Зосима решили покинуть гостеприимный дом, чтобы более не подвергать опасности хозяев и себя самих, хотя Кассия с Марфой и просили их остаться. Отец Симеон думал пока перебраться в пригород к Григоре, а Зосима – навестить вонитских узников. Марфа с Кассией передали с ним подарки для игумена, и девушка написала ему длинное письмо, где рассказала обо всем – о своей жизни, об отношениях с родственниками, о случае с пьяным ипатом, о занятиях песнотворчеством, о решении стать монахиней, о бичевании. Только Феодору она открыла, что все те дни после бичевания, пока ее спина заживала, она ощущала в душе такую радость, какой не испытывала никогда в жизни. «Я бы, кажется, согласилась, чтобы меня били и еще, и больше, и больнее, настолько это ничтожно по сравнению с той сладостью, которую дал мне вкусить Господь после этого краткого страдания», – писала девушка. Она также послала Феодору несколько своих стихов и стихиру в честь апостолов Петра и Павла.

Марфа с некоторым страхом ждала, что брат узнает о происшедшем и устроит скандал. Однако, к немалому ее удивлению, Георгий, в очередной раз навестив сестру, ни словом не обмолвился о случившемся. Зато он рассказал о том, что в одном из вифинских скитов нашли тайник, где была спрятана пачка писем игумена Феодора и копий с них, но кто их туда положил, неясно: скит заброшен – видимо, монахи скрываются в горах. Обнаружили тайник люди великого куратора, и Анастасий получил от василевса награду. Сообщив об этом, Георгий стал жаловаться на Михаила: оказывается, будущий зять написал какое-то «глупейшее письмо» на имя императора, за что ему «влетело», и в результате он не получил повышения, на которое надеялся… О содержании письма Георгий не знал ничего определенного: он пытался разведать подробности через Анну, но та сказала, что Михаил «не признался». Достоверным было лишь то, что ипат сообщил императору некие сведения, которые не подтвердились. Правда, отец Михаила сумел замять дело с помощью связей и денег, и помолвка с Анной осталась в силе, на что Кассия внутренне подосадовала: даже обстоятельства не избавили сестру от этого замужества! Впрочем, сама Анна и не стремилась от него избавиться – через Маргариту она прислала наскоро написанный ответ на записку Кассии по поводу жениха: «Благодарю за предупреждение, но я и сама знаю, какой образ жизни он ведет. Только я всё равно за него выйду. Он хотя бы оставит мне достаточно свободы. Насмотревшись, как живет моя мать, не смея без позволения отца даже Псалтирь в руки взять, я поняла, что свобода драгоценна. К тому же остальные женихи, что на примете у отца, еще хуже, а всё равно за кого-то выходить придется. А ты, милая, не торопись! Надеюсь, Бог дарует тебе лучшую участь».

– Как же дядя ничего не узнал о том, что у нас нашли письма отца Феодора и меня бичевали? – удивилась Кассия, когда мать рассказала ей о разговоре с братом. – Ведь он же всегда знает все новости, все придворные сплетни!

– Сама не понимаю, – ответила Марфа. – Получается, Мартинакий ничего не рассказал?

– А что это за письма из тайника?.. Неужели… может, Мартинакий сказал, что он нашел там те письма, которые взял у меня?..

– А ведь и правда, похоже на то! Удивительно! Значит, он решил тебя не выдавать?

– Выходит, так, – растерянно проговорила Кассия. – И, должно быть, тем, кто с ним был, тоже запретил рассказывать…

– Ну, им-то он мог и не запрещать нарочно, кто ж их допустит к императору!.. Правда, этот Ефрем от эпарха… Но ты же сама сказала, что ему было тебя с самого начала жаль, а значит, с ним Мартинакий мог договориться… Пожалел он тебя! Видно, ты ему понравилась, – Марфа улыбнулась.

– Решил, что пятнадцати ударов достаточно для моего воспитания! – рассмеялась Кассия.

– Что ж, значит, и в нем есть какая-то доброта… Вот как бывает! А Маргарита так его ругала, чего только ни наговорила! Надо ей рассказать, что он не всегда бывает «драконом»!

Спустя полтора месяца Зосима привез ответ от Студийского игумена. Кассия была так взволнована, что не сразу решилась распечатать письмо.

«Всё, что твоя добродетельность опять сказала нам, – писал Феодор, – мудро и разумно. Поэтому мы с полным правом удивились и возблагодарили Господа, встретив такой ум в юной девице. Правда, это не похоже на бывших прежде, ибо мы, нынешние, и мужчины, и женщины, бесконечно много уступаем им и в мудрости, и в образованности. Во всяком случае, в настоящее время ты сильно выдаешься. Слово – твое украшение больше, чем всякое тленное благолепие. Но замечательно, что у тебя со словом согласуется и жизнь, и ты не являешь односторонности ни в одном, ни в другом отношении, ибо решилась пострадать за Христа в это гонение. Ты не ограничилась бывшим бичеванием, но опять, не будучи в силах противостоять, охвачена горячей любовью к доброму исповеданию. Ты, действительно, знаешь, “что добро, или что прекрасно”, именно – страдать за истину и выбрать мученичество. Золото и серебро, слава и благолепие, и всякое земное мнимое благополучие есть ничто, хотя и называются добром, ибо они мимолетны и исчезают, подобны сновидению и тени. Что же дальше? Следует избрание монашеской жизни, которую ты обещаешь принять по прекращении гонения. Хотя это и дивно, но меня твое решение не поразило. Почему? Потому что о последующем всякий может заключать по предыдущему. Доказательство может идти и от обратного. Если виден дым, – конечно, покажется и огонь. И в настоящем случае, если есть исповедание Христа, ясно, что воссияет и жизнь в монашеском совершенстве. Как ты блаженна в обоих отношениях! Но не жди, чтобы я возложил на тебя руки и постриг в монахини, ибо я грешен; пусть лучше сделает это тот, от священного возложения руки которого ты освятишься. Низко кланяюсь, как матери света, той, что произвела тебя на свет и возродила в истинном свете. Получив ее дары, равно как и твои, я принес в дар Господу моему благодарение и молитву за вас обеих».