Текст книги "Отель «Прага»"

Алехандро не обижался. Он давно говорил Эрнесто, что не стоит зацикливаться на нем одном, если он хочет всерьез заниматься профессией. Прежде, до того, как Эрнесто вздумал стать его агентом, кем он только не был. Помощником повара, курьером, официантом, продавцом, дорожным рабочим (два дня), секретарем известного испанского писателя (один день), певцом в ресторане (пятнадцать минут).

На родине, в России, он закончил экономический факультет университета, но и по специальности проработал всего четыре месяца, сходу втянувшись в какую-то махинацию и едва не загремев за решетку. Хорошо, что отец вовремя заметил неладное и, вытряхнув из сына правду, быстро сделал ему липовую справку о пошатнувшемся здоровье, с помощью которой Эрнесто уволился буквально за три недели до того, как на предприятие нагрянула проверка. Конечно, его искали, но было поздно – отец, наученный горьким опытом прошлого, сразу после увольнения отправил младшего сына к дальним родственникам в Пермскую область, в город Очер, и, когда в дом приходили сыщики, – а они приходили трижды, – делал большие глаза и говорил: «Не знаю, где он, сам волнуюсь».

Алехандро – тогда еще Александр, тридцати трех лет, обремененный женой и больным сыном, малюющий афиши для местного кинотеатра и с каждым днем теряющий надежды на лучшее – тоже делал большие глаза, хотя ему хотелось провалиться сквозь землю, а перед этим убить брата.

Затем, в эмиграции, сначала в Германии, потом в Испании, Эрнесто перебрал множество профессий и работ, нигде не задерживаясь дольше чем на год. Это была головная боль всей семьи, а потом, после смерти родителей, – одного Алехандро. Энергичный от природы, без дела Эрнесто не мог, но и удержаться на одном месте не мог тоже. Много лет в его жизни не было ничего и никого постоянного, кроме Алехандро. Он менял работы, съемные квартиры, жен, любовниц, друзей, мечты. Метания его приносили лишь неудовлетворенность собой и всевозможные проблемы, большую часть которых Эрнесто перекладывал на брата.

Несколько лет назад он неожиданно решил стать агентом Алехандро, к тому времени уже довольно известного художника. Алехандро не возражал. Агента у него не было, а необходимость в нем была, причем чем дальше, тем больше. Он был уверен, что Эрнесто, поиграв немного в новую игру, потом опять куда-нибудь переметнется, однако время шло, а брат продолжал заниматься его делами. У него все получалось. Он словно попал вдруг в свою стихию. Ему нравилось ездить, договариваться, созваниваться; у него обнаружился художественный вкус и проявилось чутье – все работы Алехандро за последние годы так или иначе были пристроены либо получили своего ценителя на различных выставках.

И теперь Алехандро опасался лишь того, что когда-нибудь Эрнесто все-таки наскучит это дело и он вновь примется за старое, мучая себя и окружающих. Так что мысль о том, чтобы расширить поле деятельности брата, дабы удержать его на удачно найденном поприще, приходила ему и раньше. Он говорил ему об этом, но Эрнесто отмахивался – ему вполне хватало забот с одним Алехандро, тем более что тот с каждым годом набирал вес в мире искусства и становился все востребованнее. И вот наконец Эрнесто сделал еще один шаг вперед. Это не могло не радовать, потому что означало, что он больше не собирается ничего менять.

Распрощавшись, уже вполне мирно, с братом, Алехандро опустил трубку в карман пиджака, подошел к Инме, успевшей за это время поменять красное платье на белое, обнял ее.

В большом, до полу, зеркале они смотрелись как отец с дочерью, хоть и не были похожи. Прорва лет между ними бросалась в глаза, но Алехандро это не расстраивало, он давно привык не обращать внимания на условности. Инма была ему почти что жена, даже не почти, а жена, если не считать отсутствия регистрации брака, а разница в возрасте его не волновала. Как и ее. Любви нет дела до прожитых лет. Так говорила бабушка Инмы, на удивление разумная женщина, в отличие от ее дочери. И пусть в зеркале отражался немолодой мужчина, в кольце рук которого замерла тонкая высокая фигурка юной красавицы, в действительности они были, как полагал Алехандро, почти ровесники. Да, их жизни немного разминулись во времени, но в общем и целом все-таки попали примерно в один период. Что же касается возраста – это понятие гораздо более сложное, чем количество лет, и состоит из множества компонентов, таких как состояние души, взгляд на мир, живость мысли и прочее.

Алехандро вплоть до недавнего времени считал, что еще полон сил и энергии. Но потом что-то сломалось, одновременно с тем досадным нарушением сна, и он начал чувствовать усталость уже как признак недалекой старости. Это ощущение еще не было острым, еще не утомляло и не пугало, но все-таки уже существовало. Чаще оно проявлялось в периоды упадка, депрессивного настроения.

Сейчас настроение пришло в норму. С братом все было в порядке, а Инма стояла рядом, обнимала его за шею ладонями, с улыбкой чмокала то в щеку, то в нос, и Алехандро снова чувствовал себя молодым и здоровым.

– Любовь моя, – прошептала Инма. – Я так соскучилась…

Алехандро усмехнулся. Он знал это. И он тоже соскучился.

– Хочешь, погуляем сегодня по городу? – спросил он, решив ради нее принести себя в жертву. Он так устал за эти дни, что вообще не выходил бы из номера.

– Конечно, хочу. Но сначала в ресторан. Я первый раз надела сегодня это платье, я же должна в нем куда-то сходить.

– Ты купила его в Дрездене?

– Да. На распродаже. Оно мне идет?

– Тебе все идет, – сказал Алехандро, целуя ее волосы. – А красное почему сняла?

– Красное я надену завтра. Сегодня я не в том настроении.

Алехандро кивнул, хотя никогда не понимал этой логики Инмы. Он не раз видел, как она надевала черное или фиолетовое, будучи в прекрасном расположении духа.

– В поезде я долго смотрела в окно, Алехандро. И сочинила стихотворение. Для тебя. Я все пишу только для тебя, ты знаешь.

Он снова кивнул.

– Ты мой Ромео. Иногда я едва не теряю сознание от любви…

– Перестань, – сказал он, поморщившись.

– Как ты не любишь банальностей!

– Так ты нарочно их говоришь?

– Нет, что ты, нет. Просто иногда так получается. К тому же, я немного устала в дороге и мой iq несущественно понизился.

– Пойдем скорее, Инма. Кажется, я на самом деле сейчас потеряю сознание.

– Почему?

– Ну уж не от любви, конечно…

– А почему?

– Есть хочу.

***

В этот дневной час в ресторане отеля почти никого не было. Пара милых старушек чинно сидела за столом в середине зала в ожидании своего заказа, а за столом у окна расположилось бледнолицее и полнотелое семейство из трех человек, судя по виду – немцы. Эти уже поглощали свой обед, жизнерадостно о чем-то переговариваясь и роняя ломтики картошки фри на скатерть и на пол.

Солнце сияло так ярко, что освещало весь зал даже через тонкие, но плотные светло-розовые шторы на огромных окнах.

Алехандро, сожалея о том, что тут Инме некому показать себя в новом платье, провел ее в дальний угол зала, к столу у окна.

– Что ты будешь есть? – спросил он, открывая тяжелую папку меню.

– Что угодно. Я умираю от голода. Последний раз я ела в Дрездене в шесть утра. А ты вообще целые сутки только пил, Алехандро! Ты алкоголик.

– Инма, хватит болтать. Что ты хочешь заказать?

– Суп-пюре, салат и что-нибудь из мяса. Выбери сам. Ты знаешь, что я люблю.

– Хорошо.

Алехандро просмотрел меню, сделал заказ подошедшему официанту.

В залитом солнечным светом зале работали кондиционеры, так что было достаточно прохладно. Инма слегка ежилась в своем коротком платье с открытыми плечами.

– Принести тебе из номера накидку? – спросил ее Алехандро.

– Нет, не надо.

– Но ты замерзла.

– Не хочу, чтобы ты уходил.

– Я вернусь через пять минут.

– Нет, пожалуйста.

– Что ты делаешь трагедию из такой ерунды?

– Я не делаю трагедию, я просто не хочу, чтобы ты уходил.

– Почему? Ты три дня спокойно гуляла по Дрездену с друзьями и даже не вспоминала обо мне, а теперь не можешь прожить без меня пяти минут?

– Я вспоминала о тебе. Я вспоминала. И сейчас я не хочу жить без тебя даже пяти минут, Алехандро. Я соскучилась. Не уходи.

– Инма, мы не вчера познакомились, романтический период давно закончился, мы живем вместе четыре года, так зачем ты строишь из себя Джульетту?

– Алехандро! Не говори так!

– Как?

– Так!

– Как – так?

– Ты сам знаешь.

– Ладно, давай закончим этот разговор. По-моему, мы оба от голода резко поглупели.

Инма помолчала немного, потом улыбнулась, протянула руку и погладила его по запястью.

– Так что случилось с Эрнесто? – спросила она.

– К счастью, ничего особенного. Он занят новой работой – нашел двух молодых художников и хочет выдвинуть их на арт-рынок.

– Ты не ревнуешь?

– Нет, с чего бы?

– Правильно. У тебя все равно нет и не будет конкурентов. Ты самый лучший.

– Спасибо.

– А у меня есть секрет.

– Расскажи.

– Нет, Алехандро, не сейчас.

– А когда?

– Позже. После обеда. Когда вернемся в номер.

– Что, твой секрет сексуального характера?

– Нет. Не знаю. Не думаю.

– Я больше не могу сегодня, Инма. Разве что вечером. Я устал.

– Это потому, что ты много пьешь в последнее время. Но я вовсе не собираюсь принуждать тебя к сексу. Утром ты был великолепен, мой принц, душа моя, мне вполне достаточно. Мой секрет в другом.

– Скажи сейчас.

– Нет, пожалуйста, не уговаривай меня.

– Зачем говорить про секрет, если не собираешься открывать его?

– Я собираюсь, но потом.

– Ладно, Инма…

Он обернулся, чтобы посмотреть, не идет ли официант, и в этот момент увидел Лину.

***

Промаявшись до середины дня, Лина поняла, что проголодалась, и решила спуститься в ресторан отеля.

Едва войдя и оглядев почти пустой зал, она заметила Алекса, который сидел в дальнем углу с красивой девушкой в белом платье. Он тоже заметил Лину, улыбнулся и махнул рукой в знак приветствия. Его спутница благожелательно посмотрела на нее и тоже улыбнулась. Лина заставила себя улыбнуться и кивнуть им обоим, затем села за ближайший стол, у самого входа, и открыла меню.

Девушке Алекса, насколько Лина могла разглядеть издалека, было не больше двадцати пяти, а скорее всего, даже меньше. Из-за их разницы в возрасте ее можно было бы принять за его дочь, если бы они были хоть немного похожи. Но сходства никакого не было. Алекс с его копной пепельных волос и яркими голубыми глазами не годился этой черноволосой и черноглазой красотке даже в дяди. Но то, что между ними были близкие отношения, прочитывалось с первого взгляда. Как она смотрела на него (а Лина могла видеть только ее лицо, Алекс сидел к ней спиной), как улыбалась ему, как гладила его по руке – это была азбука любви, ее простейшие слова, «мама мыла раму» и тому подобное.

Подошел официант, и Лина, на миг смешавшись, заказала то, что заказывала вчера, поскольку до сих пор не прочитала ни строчки меню, занятая своими мыслями и разглядыванием украдкой девушки Алекса, его cielo.

И только потом вспомнила, что вчерашний обед был для нее неудачным. По примеру коллеги, той самой, которая в пьяном угаре нахамила официанту, Лина выбрала те блюда чешской кухни, которые оказались слишком тяжелы для нее, и в итоге часа два потом маялась желудком, с легкой тошнотой вспоминая вкусный картофельный суп-пюре Kulajda в хлебной тарелке и карловарский рулет.

Есть ей уже не хотелось, а хотелось уйти, закрыться в номере и никуда больше сегодня не выходить, слушать джаз или что-нибудь совсем легкое, ни о чем не думая или, наоборот, погрузившись в свои воспоминания, самые что ни на есть недавние. И не будь она скована тысячей условностей, она так и поступила бы, наплевав на сделанный заказ. Но она продолжала сидеть и знала, что будет сидеть до тех пор, пока к ней снова не подойдет официант, пусть даже ей придется ждать его час или более.

Вот эту черту ее характера больше всего не выносил Виктор. Он учил ее быть решительней, не обращать внимания на других, а делать то, что удобнее ей самой в данный момент. Все было бесполезно. Для Виктора она была самой тупой, самой бездарной ученицей. Она никогда не могла осуществить ничего, даже самой малости, из того, что проповедовал ей он. «Ты как цветок, – говорил Виктор. – Он живет, никому не мешая, а если ему понадобится дождь, он не сможет его попросить и засохнет». Сравнение это раздражало Лину, и не только потому, что она вовсе не желала быть таким цветком, а еще и потому, что Виктору абсолютно не шло выражаться подобными категориями. Она понимала, что таким образом он старался донести суть своих выводов до нее, говоря на ее языке, но это ничего не меняло. Идиотский цветок, который не может попросить дождя, – что, кстати, естественно, ибо цветы вообще не разговаривают, – даже снился ей потом несколько раз.

Сейчас она снова вспомнила про тот цветок, подумала, что Виктор в очередной раз был прав насчет нее, тяжело вздохнула и стала смотреть в окно напротив. Конечно, ничего она там не видела и увидеть не могла – окно было занавешено шторой, но больше смотреть было некуда. Пока она разглядывала меню, ничего в нем не видя, она все косилась в сторону девушки Алекса, а теперь это было невозможно. Ей казалось, что девушка посматривает на нее, но для того, чтобы убедиться в этом, надо было посмотреть в ответ, а этого Лина не могла себе позволить. «Цветок», – с горечью подумала она. Виктор выразил свое мнение о ней коротко и неуклюже, но, как всегда, попал в цель.

Интересно, спросила ли девушка у Алекса, кто она такая? И что ответил ей Алекс?

***

– Алехандро, кто это? – спросила Инма.

Она, как и он, не была особо ревнива, но если бы узнала правду, скандал был бы обеспечен.

– Одна русская, – небрежно ответил Алехандро. – Встретились вчера в холле. Узнала меня и попросила автограф.

Инма кивнула, довольная. Ей нравилось, что Алехандро обладал определенной известностью, хотя, конечно, предпочла бы, чтобы он был актером, или режиссером, или певцом, или, на худой конец, писателем, но и художник – тоже было неплохо. Конечно, совсем не это она любила в нем, она просто его любила, но еще хотела, чтобы и другие его любили, а не только она и его шизофренический брат.

– Все-таки от Эрнесто есть какая-то польза, – сказала Инма. – Ну кто знает художников в лицо? А он пристроил твои портреты почти во все популярные журналы.

– А зачем кому-то знать художника в лицо? Вот тебе, к примеру, интересно, как выглядел Рубенс?

– Он не в моем вкусе.

– Но тебе интересно, как он выглядел?

– Алехандро, я знаю, как он выглядел, я видела его автопортрет. А еще я знаю, что ты скажешь дальше.

– Что?

– Что за художника должны говорить его работы.

– Именно так.

– Но сейчас другое время, Алехандро. Каким бы ты ни был талантливым, у тебя не будет успеха, если тебя не одобрит и не примет пресса. Если о тебе не пишут статьи, если у тебя не берут интервью и если твои фотографии не печатают в таблоидах – ты лох, ты никогда не станешь по-настоящему знаменит. Люди знают и любят только тех, кого часто видят в журналах или по телевизору. Артиста делает пресса. Это ужасно, но это наша действительность.

– Ты повторяешь слова моего брата.

– Потому что в этом я с ним согласна.

– Я не нуждаюсь в признании такого рода.

– Ты не нуждаешься в нем, потому что оно у тебя есть. Легко сказать: «Мне не нужны миллионы», когда у тебя полно денег и ты не собираешься отдавать их на благотворительность.

– Господи, Инма, ты вообще слушаешь, что я говорю? Я не сказал, что не нуждаюсь в признании, я нормальный человек и хочу, чтобы мою работу знали и ценили. Но мне не нужна та любовь публики, которая основана на моих фотографиях в журнале.

– От интереса к твоей фотографии полшага до интереса к твоему творчеству. Эрнесто прав, рассовывая везде твои фото. Ты красивый. Этим грех не воспользоваться для создания твоего имиджа.

– Ну и каша у тебя в голове. Может, мне в этих же целях сфотографироваться голым для какого-нибудь журнала?

– А что? Неплохая идея.

– Все, Инма, давай закроем тему.

– Давай. Я заметила, ты сегодня не в настроении. Ты обижен, что я задержалась в Дрездене?

– Нет, нисколько. Ты вовсе не обязана все время быть рядом со мной. Я говорил тебе об этом не раз. У тебя должна быть своя жизнь, Инма.

– Да, ты говорил.

– Мы же не сиамские близнецы.

– И это ты тоже говорил, Алехандро.

– Свои друзья, свои мечты, – я рад, что все это у тебя есть.

– Главное – у меня есть ты.

– Я не люблю разговоров о любви.

– Я знаю.

– Только в постели, Инма, только в постели.

– Я знаю.

– Боже мой…

– Что, Алехандро?

– Какая-то странная у нас эта поездка, ты не находишь?

– Нет. Почему странная?

– Да так… Ну где же этот чертов официант? Я сейчас начну жевать скатерть…

Он снова оглянулся, заодно бросив взгляд на Лину. Она задумчиво смотрела прямо перед собой, подперев подбородок рукой, и была похожа на даму из Эльче как ее точная копия, как слепок с оригинала. Разве что овал лица у Лины был более узок.

Алехандро на миг окаменел, потом отвернулся, взял салфетку и начал крутить ее в руках.

– Что с тобой? – спросила Инма.

– Ничего. А что?

– Ты плохо себя чувствуешь?

– Сказал же – я хочу есть.

– Сейчас нам все принесут. Потерпи немного.

– Я терплю.

– Ну вот, уже несут.

– Наконец-то, – пробурчал Алехандро, бросая салфетку на стол и откидываясь на спинку стула. – Еще даже не стемнело…

– Перестань, прошло не более двадцати минут. Иногда ты ведешь себя как ребенок.

Алехандро с мрачным видом взял кусок хлеба, отломил немного мякиша и принялся катать его по скатерти. Настроение его резко упало. Он боролся с желанием еще раз обернуться и посмотреть на Лину. Точно ли она походила на образ, который преследовал его? Не показалось ли ему это в ярком, почти что слепящем солнечном свете? Белые скатерти, светло-розовые шторы, огромные окна, большой пустой зал, агрессивное солнце – все это так или иначе создавало определенный колорит, который мог исказить реальность.

– Алехандро, ешь салат, – напомнила ему Инма.

Он стал есть салат, не чувствуя вкуса. Почему-то ночное приключение, до этого представлявшееся ему приятным, но не более, сейчас начало волновать его. Он припоминал черты лица Лины, которые видел и при тусклом вечернем освещении, и при мягком рассеянном свете луны, и в утренних лучах солнца. Кажется, тогда в какой-то миг ему тоже почудилось, что она похожа на его даму из Эльче, или и это тоже было всего лишь игрой света и воображения? А возможно, вчера он просто слишком много выпил…

Внезапно ему захотелось оказаться в своей мастерской, за закрытой дверью, в полной тишине, перед мольбертом. Он был уверен, что если бы это осуществилось прямо сейчас, он по памяти смог бы написать свою даму из Эльче такой, какой чувствовал. И ему для этого не нужна была ни Лина, ни Инма, ни другая женщина. Все, что было необходимо для работы над новой картиной, в данный момент существовало в нем самом, в его голове, в его душе и в той призрачной неземной субстанции вокруг него, которая иногда называется вдохновением. Какая Прага? Какой ресторан? Какой салат?

Он отодвинул тарелку, взял салфетку, достал из кармана пиджака карандаш и попробовал сделать набросок. Но салфетка была рельефная и слишком мягкая, у него ничего не вышло. Он скомкал ее, бросил в тарелку с недоеденным салатом. Краем глаза он видел, что Инма нерешительно посматривает на него, желая что-то сказать. Он знал, что в итоге она ничего не скажет. Сейчас он мог даже обернуться и опять посмотреть на Лину без опасения, что Инма что-то заподозрит. Но оборачиваться он уже не хотел.

Инма, не говоря ни слова, подвинула к нему тарелку с супом. Он поднял на нее сумрачный взгляд, – она сделала вид, что не заметила его и продолжала есть. Он тоже взял ложку.

Да, Инма знала его и поэтому знала, конечно, что означает этот внезапный упадок настроения, и это выражение лица, и эта попытка сделать карандашный набросок на салфетке в отсутствии иных подручных средств для работы. Знала она также, что в такие моменты лучше ничего ему не говорить, оставить все как есть, и пусть он некоторое время пребывает в иллюзии одиночества, словно за тонированным стеклом; вдохновение, не поддержанное действием, скоро уйдет, а с ним уйдет и эта наэлектризованность в воздухе, как будто остановившемся между ними, и нервное напряжение.

Алехандро молча доел суп. Весь в своих мыслях, сейчас он не смог бы сразу вспомнить, что это был за суп. Инма так же молча поменяла тарелки перед ним. Он машинально взял вилку и нож, начал есть. Его дама из Эльче все еще стояла перед глазами, но образ ее уже стал бледнеть, меркнуть, расплываться. Он даже не пытался вернуть его, это было бесполезно, он понимал. Но надеялся, что, однажды проявившись, образ этот еще вернется, и ощущение его вернется, – надо только быть готовым.

Он поднял глаза на Инму и улыбнулся, увидев, как просияло ее лицо.

– Ты уже со мной? – спросила она.

– С тобой, – ответил Алехандро. – Я всегда с тобой.