Текст книги "Отель «Прага»"

5

На вечерней секции Лина едва не уснула. Если бы не коллега Александр, который утомительно и раздражающе шептал ей что-то на ухо, комментируя речи докладчиков, так и случилось бы.

Почему-то, несмотря на целый день безделья, Лина чувствовала себя уставшей и даже как будто больной. Перед глазами все стояла та картина Алекса, на которой была изображена женщина, похожая на нее. Сейчас Лина была уверена, что ей не почудилось, – кроме овала лица и цвета глаз воплощенный Алексом на холсте образ был почти что ее копией.

Конечно, она понимала, что Алекс писал не ее. Он видел ее в последний раз, когда ей было четырнадцать. Да еще, как выяснилось, абсолютно не запомнил. Но откуда тогда Линины черты так явно проявились в портрете этой дамы?

Лине хотелось думать, что она все-таки осталась в памяти Алекса, хотя бы в подсознании. Но это было сомнительно. Она понимала, что вряд ли произвела тогда на него какое-то яркое впечатление. Иначе не одно лишь его подсознание запечатлело бы ее облик.

Обо всем этом можно было думать долго, и Лина думала, сидя на секции, не слыша ни выступлений филологов из разных стран, ни реплик соседа. Но постепенно мысли ее стали повторяться, становясь все более вялыми, скучными. Лина зевнула раз, другой. Вздохнула. Прикрыла глаза. И тут же на ее колене оказалась горячая ладонь Александра.

Лина посмотрела на него долгим, ничего не выражающим взглядом. Он убрал руку.

«Боже… – подумала Лина, снова прикрывая глаза. – Надо было сесть от него подальше». Она решила, что в следующий раз так и сделает. За последний час он надоел ей. Флиртовал он, наверное, несерьезно, может, от скуки, но сейчас и этот легкий флирт был ей в тягость. Полностью погрузившись в свои чувства, переживания, воспоминания, все прочее она воспринимала как досадную помеху, включая даже свое предстоящее выступление. Все казалось ей лишним, незначащим и неинтересным. Все, что не имело отношения к Алексу, автоматически вызывало вопрос: «Зачем?».

Лина отдавала себе отчет, что надо остановиться, что как раз Алекс был в ее нынешней жизни совершенно лишним, он не вписывался ни в какую нишу и, главное, вся эта история с ним не имела и не могла иметь никакого развития. Вот где должен бы был прозвучать в ее мозгу вопрос: «Зачем?». Но как раз в этом случае он не звучал ни разу.

Речь очередного докладчика закончилась, недружные аплодисменты показались Лине признаком всеобщей усталости, но тут из зала выкрикнули вопрос; докладчик, уже собиравшийся откланяться, смешался, пожал плечами, спросил: «Что вы имеете в виду?». Лина снова отвлеклась на свое. Чувство несвободы, знакомое с детства, не мешало. Она знала, что не могла сейчас встать и уйти, просто не решилась бы, и покорно думала свои думы здесь, в зале, среди чужих людей, в какофонии негромких и не раздражающих звуков, фраз на английском.

Александр что-то спросил, она не поняла и не ответила. Он повторил вопрос. Лина посмотрела на него и снова не ответила. Это было нетипично для нее, поскольку на сей раз она все прекрасно расслышала и в другой раз и в другой ситуации отреагировала хотя бы словом, только не теперь. Дремота прошла, но настроения не было.

Она вспомнила спутницу Алекса, красавицу cielo, поняла вдруг, что ее она видела на многих его картинах в разных позах, в разных ракурсах, в одеяниях и без, и сразу волнующая мысль о том, что дама на той картине была списана с нее, Лины, испарилась. Как бы там ни было, на кого бы ни была она похожа, все равно в приоритетах Алекса не оставалось сомнений.

– Александр, – прошептала Лина, чуть наклоняясь к соседу. – Я слышала, вы полиглот. Что по-испански значит cielo?

– «Небо». А если как обращение – то «милая», «любимая», – ответил он. – А что? Кто вас посмел так назвать?

Лина покачала головой. «Надо уезжать», – подумала она. Это было нереально для нее, она понимала, но если б она могла – точно бы уехала, прямо сегодня.

– Лина, а давайте сбежим отсюда, – предложил Александр.

Лина с удивлением взглянула на него.

– Бросьте, – сказал он. – Я же вижу – вам смертельно скучно.

– Почему же?..

– Потому. Это написано у вас на лице. Или вы хотите дождаться выступления вашего суперстара?

– Какого еще суперстара?

– Лина, не заговаривайте мне зубы. Сами знаете, какого. Вон он сидит… Справа, сзади, наискосок… Профессор Мостовой. Пойдемте пить кофе.

– Подождем, когда закончится секция, – неуверенно сказала Лина, уже понимая, что примет брошенный ей Александром спасательный круг.

– Нельзя быть такой правильной. Или вы претендуете на святость?

– Не претендую, – ответила она, улыбнувшись.

– Тогда наберитесь мужества, встаньте и пробирайтесь к выходу. А я за вами.

Лина колебалась.

– Могу поспорить на сто евро, что никто в этом зале не крикнет: «Держите их!».

– Я не знаю, Александр…

– Лина, если бы я сидел ближе к выходу, я бы встал первым, взял вас за руку и повел за собой. Но с моей стороны штук сорок филологов, которым я отдавлю ноги, а с вашей стороны всего пятеро. Считайте сами – жертв будет в восемь раз меньше.

Лина вздохнула, вспомнила «цветок, который не может попросить дождя».

– Что ж…

– Наконец-то…

***

Весь последующий вечер она провела с Александром. Он старался, рассказывал смешные случаи из своей жизни, делал тонкие, завуалированные под дружеские, комплименты, обрывал себя на полуслове, когда видел, что ей становится скучно. Его усилия не пропали даром. В этот раз Лина чувствовала себя в его компании гораздо спокойнее и свободнее, чем прежде. Она расслабилась, с удовольствием смеялась его шуткам, про себя отмечая, что днем он, по всей видимости, играл какую-то чужую роль, причем исполнил ее на редкость неудачно, – на самом деле он оказался вовсе не таким ограниченным и пошлым, как ей показалось тогда.

Важным было также и то, что в какой-то момент Лина почувствовала его ранимость, тщательно скрываемую. В итоге на волне внезапной симпатии она согласилась пойти к нему в гости.

Они вышли из кафе. Уже стемнело, звезды усыпали темно-синее небо. В вечерней подсветке старинные пражские здания казались полупризрачными и словно готовыми раствориться в пространстве, если вдруг выключится электричество.

Народу на улицах было много, в основном здесь гуляли туристы, даже ночью не позволяющие этому городу успокоиться и заснуть до утра. Так и Лина гуляла дважды, с Виктором, в прошлом году и раньше, пять или шесть лет назад, – она уже не помнила точно. Неромантичный Виктор все время зевал и просился в отель, но Лина, крепко держа его под руку, вела его по центральным улицам, улочкам, переулкам, в воодушевлении пересказывая путеводитель, прилежно прочитанный перед прогулкой.

Сейчас все было не то и не так. Не то настроение, не тот спутник, не тот душевный подъем. Вернее, присутствовал душевный спад, а никак не подъем, хотя в этот час Лина испытывала скорее умиротворение и некоторую усталость. В разговорах с Александром она отвлеклась от мыслей об Алексе, и, несмотря на то, что вспоминала о нем едва ли не каждую минуту, душевного отклика не было.

Возможно, думала Лина, медленно идя рядом с Александром по улице и вполуха слушая его рассказ о вечеринке с британскими коллегами, в этом и есть спасение – отвлечься, заняться чем-нибудь полезным, к примеру – еще раз перечитать свой доклад, еще раз отредактировать его, еще раз продумать ту часть, которая посвящена ее новому слову.

Номер Александра на шестом этаже отеля был немногим меньше номера Лины, но, по ее мнению, уютнее. Александр включил торшер, по форме – совершенно иной, чем в номере Лины, более современный; открыл бутылку красного вина, поставил на низкий стеклянный журнальный стол бокалы.

– Знаете, Лина, – сказал он, садясь в кресло напротив и разливая вино по бокалам, – вы очень непростая женщина.

– Александр, не начинайте.

– Нет-нет, я не о том. Я вел себя глупо, знаю, но это как раз от того, что вы непростая, неоднозначная, и я никак не могу найти верный тон в разговорах с вами. Я хочу вам понравиться, вы уже поняли?

– Прошу вас.

– Лина, я понимаю, за время нашего короткого знакомства накопилось уже немало неудачных моментов…

– Все в порядке.

– Ну хорошо, – сдался он, – не будем о чувствах.

– Не будем.

– Вы такая правильная, Лина… Такая серьезная…

– О да, – ответила она, засмеявшись.

Прежде Лина и сама была о себе такого мнения, но последние события показали, что она, видимо, ошибалась. Второй раз за эти сутки в поздний час она сидела в номере уже второго по счету постороннего мужчины и употребляла спиртные напитки. Подобного в ее жизни еще не было. «Это Алекс», – подумала она. Это он.

В голову пришла очередная метафора, восхитившая ее самое и наверняка рассмешившая бы Виктора: Алекс словно мощным джипом столкнул ее с ровной наезженной дороги – это было так наглядно и так верно! – и теперь Лина постигала свойства и обычаи кювета. Но вдруг она представила тупую морду джипа и почему-то сразу отказалась от этой метафоры. Да, Виктор снова был бы прав. Все это смешно, наивно, глупо.

– Кажется, я догадался, как произвести на вас впечатление, – сказал Александр и приподнял бокал. – За вас.

Лина пригубила вино, оказавшееся очень приятным на вкус.

– А стоит ли?

– Я только попробую. Можно?

Лина пожала плечами.

– Я не буду вас утомлять, честное слово, – правильно истолковал он ее движение и ускользающий взгляд. – Я расскажу вам очень короткую историю падения. Такие женщины как вы не любят историй взлета и успеха…

Лине абсолютно были не нужны никакие истории, ни взлетов, ни падений. Все это было так скучно, так неинтересно, что она уже пожалела о своем согласии прийти сюда. Она решила выждать ради приличия минут двадцать, а потом под благовидным предлогом распрощаться с Александром. Понимая, что она непоследовательна, нерешительна, и, скорее всего, сама тоже скучна и неинтересна, Лина тем не менее не чувствовала в себе совершенно никаких сил поддержать разговор. Все, что она могла сейчас, – молча сидеть и делать вид, что слушает его.

Но вообще – Лина не понимала, что ему от нее нужно. Вряд ли он мог предполагать, что она останется у него; одна эта мысль была нелепа, даже противоестественна; Лина была наглухо закрыта для каких-либо посторонних отношений, и это было очевидно, так что Александр, конечно же, знал, что в его постели ее не будет. «Никогда», – про себя добавила Лина, ставя точку в своих скорых и скучных размышлениях и поднимая взгляд на Александра.

– В университете я специализировался на anglo-saxon, – начал он. – Это не так важно для моего повествования, но, тем не менее, некоторое значение имеет. Мой научный руководитель считал меня гением, а я считал гением его. Мы могли часами говорить о происхождении того или иного слова из древне-английского, спорили, даже ругались… Все это было огромным счастьем, Лина. Даже в те юные годы я это хорошо понимал.

Лина с трудом сдержала зевок, смутилась, улыбнулась Александру. Он в это время подливал вино в ее бокал и ничего не заметил.

– После пятого курса я собирался идти в аспирантуру. Будущее просматривалось достаточно ясно. В двадцать два года я был, вы не поверите, Лина, чистокровный ботан. Совершенно непохожий на себя времен нового тысячелетия. Кроме учебы меня ничего не интересовало, поэтому ни к одной из университетских веселых компаний я так и не примкнул, приятелями не обзавелся, девушкой тоже. Я имел одного-единственного друга, с которым познакомился еще на вступительных экзаменах, и только с ним одним иногда общался. Не знаю, как он меня выносил… Предполагаю, я был довольно-таки скучен. Я мог говорить только об учебе и своем anglo-saxon. А он как раз был весельчак, двоечник, едва дотянувший до пятого курса… И то частично – с моей помощью. У него было много друзей и много девушек, а на пятом курсе он безумно влюбился в одну красавицу. Не знаю, куда он смотрел раньше, ведь она училась с нами все пять лет. Тоже двоечница была еще та… Бурный красивый роман – ну и все такое, это банально, нет смысла рассказывать. Они собирались пожениться после окончания университета. И вот однажды… Учтите, я вам первой рассказываю…

– Я оценила, – произнесла с улыбкой Лина.

– Так вот, однажды захожу я вечером на кафедру… А я всегда торчал в университетской библиотеке до самых уборщиц, торчал бы и до утра, если б позволяли. Я знал, что мой научный руководитель тоже часто задерживается, а у меня возник к нему вопрос, вот и понесло меня на кафедру… В недобрый час… Захожу – а там он… Какой пассаж! В страстных объятьях с девушкой моего единственного друга… Почти как в том знаменитом эротическом фильме, помните?

Лина отрицательно покачала головой.

– Да… Фавн и лесная нимфа… Ему – почти шестьдесят. Ей – двадцать два. Ужасно… Они увидели меня… А как не увидеть – я-то, дурачок, будто изваяние застыл в дверях, будто глупая жена Лота… В шоке был.

– И что вы сделали?

– Очнулся, повернулся и ушел. И стал мучаться сомнениями – сказать мне другу, что его будущая жена изменяет ему, или не говорить?

– Не говорить.

– Вы правы. Не надо было…

– Так вы сказали?

– Сказал. И вот вам главные герои драмы: старый козел и развратник – мой профессор, обманутый влюбленный – мой друг, лживая проститутка – его девушка, и я – круглый дурак, несмотря на сплошные «отлично» в зачетке. Моя правда каждому из нас испортила жизнь. Друг врезал профессору в глаз и был изгнан из университета за месяц до окончания. Со мной он с тех пор больше не общался никогда. С девушкой он расстался, а она была иногородняя, и после получения диплома была вынуждена уехать в свой родной Задрючинск, где, по слухам, стала работать учителем английского в школе. Профессор сделал все, чтобы я не попал в аспирантуру и вместо красного получил диплом обычного синего цвета, как у всех… И я тоже вынужден был несколько лет проработать учителем в школе… Преподаватели дружно осудили профессора за разврат, вскоре он уволился и спустя полтора года умер. В общем, пострадали все.

– Что-то мне не нравится ваш рассказ…

– Почему?

– Не могу пока понять. Есть в нем что-то такое… неприятное… Может, в вашем изложении, в вашей интонации… Или в самой сути… Или в вашей оценке главных героев…

– А кого вам жаль больше?

– Никого, – подумав, сказала Лина. – Все виноваты сами.

– Ну как же? Здесь есть совершенно однозначная жертва, которая ни в чем не виновата.

– Ваш друг?

– Конечно.

– Он тоже виноват. Если любил, то должен был попытаться понять и простить. Или отойти в сторону. Но не реагировать так, как он отреагировал.

– Он был молод, это естественная реакция.

– Молод, но не мудр… Да, наверное, все мы грешны этим. Молодость, нам кажется, дает право на безоглядность и любые ошибки…

– Нам это не кажется. Мы просто не думаем об этом, когда молоды. Мы просто делаем ошибки, и все.

– А вам, Александр, вам кого-нибудь жаль в вашей истории, кроме себя самого?

– Меня самого мне не жаль. Мне повезло больше остальных. Да, пришлось поработать в обычной районной школе обычным учителем английского, сражаясь с юными тупицами и хамами, обещавшими в скором времени стать уже взрослыми тупицами и хамами… Но я коренной москвич, я был молод, я знал три европейских языка и редкий anglo-saxon впридачу, у моих родителей имелось множество полезных знакомств… Я написал и защитил диссертацию, через несколько лет – вторую…

– Так вы доктор наук? – изумленно спросила Лина.

– Ну да. Я знаю, что непохож…

– Абсолютно. Вы похожи на профессионального плейбоя, причем не слишком умного и удачливого. Простите.

– Что вы, это вы меня простите, я порой как шут гороховый, знаю. Что я тогда плёл в кафе?.. Жуть… Представляю, что вы обо мне подумали.

Лина улыбнулась.

– Так кого вам жаль в вашей истории, Александр?

– Профессора.

– Почему? Вы же сами только что назвали его старым козлом?

– Да… В его годы соблазнить молодую девушку… Пусть даже она давно уже не была невинной… Но он был умным, добрым, красивым, талантливым, неординарным… Я любил его как родного отца, а скорее – больше. Я потерял его, и с тех пор у меня уже никогда не было такого внимательного, все понимающего старшего друга. А я из тех людей, которым такой друг просто необходим. Я не испытывал никакого сожаления о потере того, молодого друга, моего однокурсника, но профессор… Мне не хватает его и сейчас. Я готов был бы отдать половину своей жизни, лишь бы он остался жив и остался моим другом.

– Боже, Александр… Вот где трагедия, а вы про диплом и Задрючинск…

– И хуже всего, когда понимаешь, что виноват сам, один, и больше никто. Сам сломал себе жизнь…

– Я бы не стала называть вашу жизнь сломанной. Доктор наук в тридцать пять лет…

– Это другая жизнь, не моя. Моей должна была стать иная, рядом с моим профессором. И в ней я тоже мог бы быть доктором наук… Лина, разве это важно? Доктор, не доктор… Важны человеческие отношения. Везде и во всем. Важна любовь. А что еще? Все прочее лишь сопровождает нас на нашем пути, не более того. И это прочее взаимозаменяемо. Нельзя заменить только близкого человека. Теряя близкого, рискуешь никогда больше не встретить такого же… Такого, кто был бы тебе так же дорог, как тот… так же внимательно смотрел тебе в глаза, понимал тебя, думал о тебе… Мой профессор в запале и в отчаянии нанес мне ответный удар, но… Я знаю, позже он сожалел об этом. Его дочь потом, после его похорон, говорила мне… И я долгое время был зациклен на этом, ни о чем больше думать не мог. Как же это всё было…

– Больно. Я понимаю.

– Да… Знаете, Лина, вот опять я совершил ошибку. Чтобы понравиться вам, рассказал эту историю, которая наверняка отняла у меня не один год жизни. Вроде как попробовал купить вас… Или, скорее, продать ее. И сразу расплата – эти воспоминания, оказывается, как острый раскаленный нож… Даже сердце заболело. Простите. Давайте поговорим о чем-нибудь другом, а об этом забудем. Постараемся забыть.

– Да, конечно… Но мне пора, Александр. Уже поздно. Завтра у меня трудный день.

– Я помню. Я сяду на первый ряд и буду поддерживать ваше выступление бурными аплодисментами.

Лина видела, что он даже рад ее уходу. Как ни странно, это еще больше расположило ее к нему. Она улыбнулась ему и ушла. И только выйдя в коридор, поняла, что смертельно устала за этот длинный день, просто смертельно.

***

Пока Инма собирала разбросанные по полу вещи и пыталась навести порядок в номере, куда Алехандро два дня не пускал горничную, он позвонил брату.

Он старался говорить бодрым голосом, но Эрнесто, всегда обладавший в отношении него животным чутьем, почувствовал фальшь и насторожился.

– Что случилось? – спросил он.

– Ничего особенного, а что?

– Скажи ему сразу! – громким шепотом посоветовала Инма.

Алехандро гневно посмотрел на нее, виноватую во всем, и она тут же отвернулась.

– Алехандро, не морочь мне голову, – все более нервничая, сказал Эрнесто. – Ты знаешь, это бесполезно. Я читаю тебя как детскую книжку с картинками. Что случилось?

Алехандро, покачав головой, выложил последние новости. Эрнесто на том конце окаменел. В этот миг Алехандро физически ощутил две с половиной тысячи километров, разделявшие его с братом. Пауза, повисшая в трубке, отщелкивала секунду за секундой словно час за часом.

– Эрнесто… – осторожно позвал Алехандро.

Эрнесто наконец отмер. Вместо ожидаемых Алехандро привычных воплей и ругательств он тихо произнес:

– А как же я?..

У Алехандро защемило сердце, когда он расслышал в голосе брата несвойственную ему растерянность.

– Ты же можешь приехать, милый, – мягко сказал он. – Я поговорю с администратором насчет двухкомнатного номера…

– Я не могу сейчас приехать. У меня каждый день переговоры, мне уже не отменить. Алехандро… Я ждал тебя завтра…

– Прости, так вышло.

– Тебя нет уже неделю, а ты хочешь остаться там еще на три. Это уже месяц, целый месяц. Мне это не нравится.

– Я знаю, знаю, но что же делать?

Эрнесто помолчал.

– Может быть, ты все же приедешь? – неуверенно спросил он. – Хотя бы на день или два?

– Боже мой, конечно… – с облегчением проговорил Алехандро. – Конечно, я приеду на день или два. Так и сделаем. И что мне сразу в голову не пришло?..

Инма, услышав это, остановилась посреди комнаты, широко раскрыв глаза. Алехандро в ответ пожал плечами.

– Когда ты приедешь? – спросил Эрнесто.

– В эти выходные. Или на следующей неделе. Завтра куплю билет на самолет и позвоню тебе.

– Хорошо. А что мне делать завтра?

– Эрнесто, перестань!

– Я ждал тебя завтра.

– Мы ведь уже все решили, не начинай! Возьми Марию, сходите в театр, потом…

– Я расстался с Марией.

– Возьми другую, Ампаро, или кто у тебя сейчас… Не забивай мне этим голову, Эрнесто, разберись сам.

– Ладно… Если ты так говоришь…

– Еще несколько дней – и я в Эльче. Клянусь. Только не дави на меня, пожалуйста, Эрнесто, пожалуйста…

Закончив разговор, Алехандро бросил трубку в кресло, затем без комментариев достал из бара бутылку «Хеннесси», а из серванта пузатую хрустальную рюмку. Он чувствовал себя предателем. Он знал, что Эрнесто, который уже настроился завтра заполучить его обратно, теперь весь этот день будет маяться и страдать. На фоне этих мыслей собственные переживания показались ему пустыми.

Он вспомнил вдруг, как давным-давно, еще в той жизни, первого сентября вел брата за руку в первый класс; вспомнил даже ощущение его маленькой теплой ручки в своей руке. Вспомнил, как Эрик, поняв, что он не пойдет с ним в школу и сейчас они расстанутся, завизжал как резаный, выронил портфель и астры, судорожно обхватил его руками, крепко прижавшись к нему. Вспомнил с отвращением и последующую сцену – как Эрика пытаются оторвать от него учительница и физкультурник, а сам он стоит растерянный, безвольно опустив руки, и не знает, что сказать, что сделать, как вообще быть. Тогда он тоже чувствовал себя предателем. Тогда и потом. Очень долго, очень, не один год. И в дальнейшем очень часто вставало перед его глазами красное, мокрое от слез лицо маленького брата, которого утаскивали в свое логово два чудовища – двадцатилетняя учительница с детским бантом в тощей косичке и пожилой усатый физкультурник.

Алехандро поднял глаза на Инму. Она стояла спиной к нему, молча складывая его одежду в шкаф.

«Какого черта ты сдала и мой билет тоже?» – хотел спросить он, но не спросил.

– Прости, – тихо произнесла Инма, не оборачиваясь.

Она всегда все понимала.

– Завтра я куплю билет на ближайший рейс, – мрачно сказал Алехандро. – Ты же обойдешься без меня пару дней?

– Я попробую…

Она подошла, села к нему на колени. Он обнял ее.

– Наверное, ты считаешь меня эгоисткой?

– Нет, Инма, не считаю.

Он хотел еще добавить «Мой брат – моя проблема», но не добавил. От странной, острой и глубокой тоски у него сжалось сердце. Он одним глотком допил свой «Хеннесси», поставил рюмку на стол.

– Знаешь, что я подумала, Алехандро?

– Что?

– Если у меня и на этот раз ничего не получится… Я имею в виду, если даже этот распрекрасный преподаватель актерского мастерства скажет мне, что я безнадежна, я… Мы сразу уедем. И даже не будем ждать, когда закончатся три недели. И всё. Я больше не сделаю ни одной попытки, обещаю.

Он поцеловал ее в лоб.

– Не надо планировать, Инма. Попробуй. А вдруг это действительно твой шанс?

– Я не планирую. Я просто говорю: если ничего не выйдет – мы уедем. И будем жить в своем Эльче как два милых старичка, мирно и спокойно. По вечерам будем пить чай с абрикосовым вареньем, кушать булочки, слушать по радио ретро-канал, сидя перед камином в креслах-качалках… Я завернусь в желтый клетчатый плед, а ты в тот зеленый, который я тебе подарила на Рождество…

– Инма… У нас нет камина…

– Хорошо, сядем перед обогревателем. А все остальное у нас есть или можно купить.

– Инма… В этом суть нашей с тобой самой большой проблемы – когда ты станешь милой старушкой, меня уже лет тридцать не будет на этом свете.

– Нет!

Она обняла его, стараясь прижаться к нему как можно крепче.

– Ну прости…

– Зачем?.. Зачем ты это сказал, Алехандро?

Она заплакала, и он снова почувствовал себя предателем.

– Это правда, Инма, ты должна отдавать себе отчет, что наши отношения не вечны.

– Ничто не вечно.

– Ну вот.

– Что – «ну вот», Алехандро? Ты должен быть рядом со мной.

– Я буду… Пока это возможно.

– Я ненавижу неотвратимость.

– Я тоже.

– Может быть, меня собьет машина.

– Перестань.

– Помнишь, в прошлом году меня чуть не сбила машина?

– Помню, только не плачь, ты знаешь, я этого не люблю.

– Ты сам сделал так, чтобы я заплакала.

– Да, я знаю, прости… Но теперь не плачь.

– У меня разрывается сердце.

– У меня тоже.

Он слегка отодвинул ее, налил в рюмку коньяку, выпил.

– Эта мысль будет стучать в моем мозгу, Алехандро, она будет сводить меня с ума.

– Какая мысль?

– Ты не состаришься вместе со мной.

– Инма, не драматизируй. Это было ясно с самого начала.

– Я не думала об этом.

– Нет, ты думала. Помнишь наш первый день? Мы говорили с тобой о том, что между нами пропасть.

– О, Алехандро… Да, мы говорили… Но я тогда была очень пьяная… И эту пропасть я представляла себе совсем не так… Не так откровенно. Смерть – это другое.

– Это тоже пропасть.

– Другая пропасть.

– Все, Инма, все. Давай закроем тему. Мне и так уже хочется напиться, но я пока держусь. Подобными разговорами ты вот-вот выбьешь у меня опору из-под ног и я все-таки напьюсь. Ну-ка, встань… Мне надо выйти.

– Обещай, что не умрешь.

– Детка, обещаю, я не умру, но наверняка сейчас описаюсь. Встань, пожалуйста, мне надо в туалет.

– Завтра ты поедешь и купишь билет на самолет, Алехандро.

– Да, сразу, как только проснусь. А теперь пусти меня.

– Подожди…

Инма легким поцелуем коснулась его губ.

– Завтра будет только завтра, – сказала она. – А сегодня… Ты уже отдохнул?

– А, ты об этом? – он улыбнулся. – Да, я отдохнул. Я отдохнул, Инма. И если ты подождешь меня пять минут, ты сама это скоро поймешь…

Она тоже улыбнулась и встала с его колен.

***

Ночь была душной, жаркой, он вертелся с боку на бок и все не мог уснуть. Задремав ненадолго часам к трем, он увидел дурной сон, в котором Эрнесто умирал на пустынной пыльной дороге, под палящим солнцем, среди каких-то бескрайних песчаных голых степей.

В ужасе Алехандро проснулся, некоторое время лежал без движения, едва дыша; затем вспомнил, что накануне выпил больше, чем намеревался, намного больше, и решил, что страшный сон – тому прямое последствие. И прежде, перебрав, он видел во снах кошмары или просто какую-то невообразимую чушь.

Он сбросил с себя одеяло, отодвинулся от Инмы. Легче не стало. Через окно в комнату медленно вплывал не воздух, а пар. Дышать было нечем. Кондиционер не работал – около полуночи в отеле вдруг отключилось электричество. Обещали скоро починить, однако, видимо, до сих пор не починили: пульт кондиционера был мертв, так же, как ночник. Но зато за окном светила луна, и от этого ощущение безнадежности становилось не таким острым. Не все еще умерло, не все еще ушло в бесконечность.

Броуновское движение мыслей не убаюкивало, а наоборот, беспокоило. Алехандро старался дышать размеренно и неглубоко. Дурной сон еще всплывал в памяти обрывочными эпизодами, но уже не казался таким ужасным. И все же тревога не проходила. Здесь и сейчас, в полной тишине, в полутьме, в духоте, Алехандро начинал осознавать, что и появилась она не только что, а раньше. Ночной кошмар послужил лишь толчком, вновь пробудившим ее. Вопрос, который мучил Алехандро последние сутки, – почему Эрнесто не полетел с ними в Прагу? – опять стал насущным, и даже более того: вдруг Алехандро понял, что объяснения брата на этот счет были или не вполне правдивы, или откровенно лживы. Два молодых художника со всеми своими гениальными творениями никак не могли оторвать Эрнесто от него. Небрежный в отношении ко всем и ко всему, Эрнесто легко перенес бы все свои дела на другое время, лишь бы не расставаться с братом. Следовательно, была какая-то иная причина его отсутствия здесь.

В полном бессилии лежа на жаркой простыне, Алехандро проклинал собственную беспечность, глупость и эгоизм. Как мог он поверить Эрнесто? Как вообще мог допустить, чтобы брат остался в Эльче? Конечно, без него было легче и свободнее. Но, как сейчас выяснялось, спокойнее ли?

Алехандро покосился в окно, где в темном небе замерла белая луна. Ему показалось, что он видит на ней темные пятна, которые медленно перемещаются по ее поверхности. Алехандро вдруг захотелось оказаться там либо где-нибудь еще, но так же далеко отсюда.

Если бы только Инма не сдала и его билет на самолет, все тревоги могли разрешиться уже сегодня днем.

Он закрыл глаза, пытаясь думать о чем-нибудь простом и пустом, но думал об одном Эрнесто, вновь и вновь перебирая в уме возможные причины того, что брат не полетел с ним в Прагу.

Медленно утекали минуты ночи, медленно приближалось утро, медленно светлело небо.

Мысли начали путаться и Алехандро даже не заметил, как задремал. На этот раз ему ничего не снилось. Сам сон был тягучий, вязкий и плотный. Алехандро словно провалился в глубокую яму, откуда не мог и не хотел выбраться.

Утром Инма с трудом растолкала его. Было уже почти десять.

Алехандро допил остатки коньяка, с отвращением отказавшись от банана, который Инма пыталась заставить его съесть в качестве закуски, побрился, оделся, и пошел за билетом на самолет.

***

Мать родила Эрнесто поздно, в сорок три. За одиннадцать лет до этого, тоже не в самом юном возрасте, она произвела на свет Алехандро. Родственники были в недоумении. Зачем? Без детей жизнь в этой семье складывалась вполне удачно. С появлением детей появлялись проблемы. Каждому было ясно, что при том скопище недугов, которые Эльза волокла за собою с раннего детства, роды, к тому же поздние, лишь усугубят ее состояние. Так и вышло. И если Александр, родившись обычным путем, всего-то одарил мать сердечной недостаточностью, то появившийся нежданно Эрнест обрушил ее здоровье окончательно.

Болезненный организм Эльзы не выдержал даже кесарева сечения. Младенца Эрнеста уже доставили домой, а мать осталась в роддоме, откуда позже ее перевезли в больницу.

Отец, старше ее на шесть лет, человек вполне себе здоровый, серьезный, крупный и телом и карьерным положением, много работал, а тут еще добавилась забота о больной жене, которой требовались всевозможные редкие лекарства, так что он почти не появлялся дома. Бабушек и дедушек уже не было на свете. Тети и дяди с обеих сторон имелись, но презирали эту ветвь Пулитцей за глупость – зачем было заводить на старости лет абсолютно лишнего ребенка? – а потому как-то помогать отказались. Дали только немного денег и массу бесполезных советов, и затем несколько лет не появлялись вообще, даже по праздникам. Вот так вышло, что никому не нужный Эрик остался на руках у одиннадцатилетнего Алекса.