Текст книги "Детектив для уютной осени"

Василий Васильевич пристально смотрел на нее, силясь понять. Ему вдруг захотелось ее понять. Она потерла нос.

– Смотри, для себя я это объясняю так: вот есть человек, допустим, великий врач Парацельс. Или философ Кант. Или математик Бессель. Или писатель Толстой.

– Ну, ну?..

– Каждый из них предназначен для определенного дела, и только для него. Толстой не годился для составления неравенств, Кант не мог написать про Наташу Ростову, Парацельс не способен сочинять сонеты.

– Так, и что?

– Так вот никаких этих людей нет и никогда не было, – неожиданно заключила Мура. – Подожди, не возмущайся! Есть определенный набор молекул или каких-то волновых схем, не знаю чего, который отвечает за медицину, математику, литературу. Эти молекулы или схемы появляются здесь, в нашем мире, чтобы создать Сикстинскую капеллу, «Евгения Онегина» и аэроплан. У них на это есть определенное время. Потом они отправляются туда, откуда пришли.

– То есть куда?

– Я не знаю! – умоляюще произнесла Мура. – Там они занимаются тем же, чем и здесь, – живут, думают, сочиняют. Потом, когда у них все придумается, их опять отправляют сюда. И так до бесконечности.

– Н-да, – протянул Василий Васильевич, помолчав. – Теория.

– Поэтому они никакие не призраки в… привычном для нас понимании. В белых саванах не ходят, в воздухе не висят. Они такие же, как мы, только не мы. Их можно увидеть, услышать, поговорить. Не всегда, разумеется!.. Они не очень любят общаться с нами вот так, оттуда, между… длительными визитами сюда, которые называются «человеческая жизнь», понимаешь? Может, у них правила такие, чтобы сюда особенно не соваться, когда они там.

– Правила кто устанавливает?

Мура посмотрела на него и сказала, совсем как Бессель:

– Догадайся сам.

– Так, – подвел черту Меркурьев. Голова у него трещала. – То есть все люди на самом деле не люди, а призраки с того света. Прибывают в командировку и убывают обратно.

– Я не уверена, что все, – призналась Мура. – Может, только некоторые. А может, нас, если допустить, что со временем мы все станем как они, считаное количество. Не бесконечное множество.

– У-у, – протянул Василий Васильевич. – Начались сказки про реинкарнацию и переселение душ.

Мура покачала головой:

– Нет никакого переселения, Вась. Этот набор молекул или волновых схем все время одинаковый. Ты видел Бесселя, как на портрете, потому что это он и есть.

– Какая ахинея! – пробормотал Василий Васильевич. – А я, главное, ее слушаю!..

Тут она, кажется, обиделась.

– Ну и не надо, – сказала Мура. – Сам спрашиваешь, и сам не хочешь слушать!..

Меркурьев встал, прошелся по комнате и взялся за богдыхана с отломленной головой.

– Что ты все ходишь вокруг него?! Зачем он тебе?..

Василий Васильевич приставил к туловищу голову, которая сразу же опять отвалилась.

– Приклеить, что ли? – сам у себя спросил он. – Какую же девушку я должен искать, а? И зачем?

– Я не знаю, – пожала плечами Мура. – Я подумаю и спрошу.

Меркурьев усмехнулся:

– Канта спросишь?

И она кивнула.

– У меня есть клей универсальный, – сообщил Меркурьев. – Я принесу и приклею ему голову. И еще нам нужен градусник.

– Не нужен!

Но Василий Васильевич не слушал. Он сбежал по лестнице, разыскал Нинель Федоровну, очень озабоченную по утреннему времени, и сказал, что Мура болеет и ее нужно спасать. При этом он впился взглядом в доброе морщинистое лицо, словно намеревался найти следы преступного умысла – если кто и подмешивал галлюциногенные препараты в еду, то только домоправительница!

Нинель заохала, закачала головой, произнесла все, что в таких случаях произносят взрослые заботливые женщины в адрес бестолковых детей: что нужно было как следует одеваться – и обязательно надеть шапку! – не таскаться вдоль моря на ветру, надеть носки, а уж если простыла, полоскать горло и нос, вон, хоть содой, полежать на диване под пледом, а Мура с Василием вчера притащились в самую дождину, и так далее.

Она дала ему термометр и сказала, что завтрак принесет в комнату.

– Тебе тоже принести, Вася?

Он подумал и согласился.

– Молока горячего и кашки, да?

Василий Васильевич попросил яичницу с колбасой, булку с маслом и кружку кофе со сливками и сахаром, большую. Она рассмеялась, а он спросил:

– Вы не знаете, где Кристина, Нинель Федоровна?

– Должно быть, в город уехала, – ответила та. – Вещи все здесь, вернется!.. Как бы заявлять не поехала, что перстень-то пропал. Понаедут дознаватели, расследователи, что делать тогда?.. Всех гостей распугают.

– Не распугают, – успокоил ее Василий Васильевич. – Мы все уже прижились, Нинель Федоровна. Или вы новых ждете?

– Так ведь не последний день живем, Вася! А на следующий год кто к нам поедет, если узнают, что здесь воруют?

– Все равно Виктор Захарович дом продает, – осторожно напомнил Василий Васильевич. – Какой следующий год?..

Она посмотрела на него, хотела что-то сказать, удержалась и махнула на него рукой.

– Ступай, завтрак вскоре будет!..

Меркурьев побежал было на второй этаж, но с полдороги вернулся, прошел коридором, заглянул в камин – его явно давно не топили, – и вышел в вестибюль.

Книга «Философия Канта» лежала страницами вверх на круглом столе возле готического окна.

– Страница пятьдесят семь, – неизвестно для кого объявил Василий Васильевич, в вестибюле было пусто. – «Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти». – Оглянулся по сторонам и спросил, задрав голову: – Я угадал?

Словно в ответ тихонько звякнули подвески на старинной люстре.

Он подошел и прочитал:

«Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий, которые приносят с собой страсти. Его внутренняя жизнь всегда находилась в состоянии равновесия… В глазах современников Кант представлял образец мудреца…»

– А Бессель сказал, что ничего подобного, – так же громко продолжал Василий Васильевич. – Он вообще признался, что в университете считал философию лженаукой!..

И прислушался. Ничего не происходило, даже подвеска не звякала.

– Не хотите, как хотите, – пробормотал Василий Васильевич, захлопнул книгу и сунул ее на подоконник. – Постой пока тут.

Кто может с ним играть? Кто его дразнит? Кристины со вчерашнего дня в доме нет. Мура-Антипия уходила на маяк, и оттуда он ее почти на руках принес, точно не она!

Тогда кто? Лючия? Софья? Меркурьев был уверен, что таким образом ставить его в тупик может только женщина.

Он зашел в свой номер, разыскал клей и спирт и постучал к соседке.

Мура сидела возле окна и смотрела на улицу. Выражение лица у нее было странное.

– Ты чего? – удивился Василий Васильевич.

– Я думаю, – сказала она, и больше Меркурьев к ней не приставал.

Он разложил на салфетке тюбик, спички и пузырек со спиртом, в ванной, оглядевшись по сторонам, добыл пару ватных дисков и устроился клеить богдыхана.

Когда в дверь постучали, он крикнул:

– Войдите!

Мура даже не шевельнулась.

Нинель Федоровна внесла уставленный поднос, поставила его на стол и первым делом пощупала Мурин лоб.

– Ты температуру мерила?

Та посмотрела так, словно ее не узнала.

– Есть, но невысокая, – не обращая внимания на странную Муру, продолжала Нинель Федоровна. – Вася, я там вареньица положила в маленькую баночку, малинового. Пусть она с чаем выпьет, а потом сразу под одеяло! Верное средство, температуру снимет как рукой. Слышишь, Вася?

– Слышу. – Меркурьев спиртом протирал голову богдыхана. – Нинель Федоровна, вот эта штука где стояла?

Она подошла и посмотрела.

– Это не наша, – сказала она уверенно. – А где ты ее взял?

– Нашел, – буркнул Василий Васильевич.

– Да и бросил бы там, где лежала. Еще клеить ее!..

– Точно она не из дома?

Домоправительница еще раз посмотрела.

– Надо у Вити спросить, может, с чердака или из подвала. Я там порядок давно не наводила!.. Побегу, некогда мне.

– Нинель Федоровна, если Кристина объявится, сообщите мне! – вслед ей крикнул Меркурьев.

Он приставил голову богдыхану, придержал, сильно нажимая, отпустил и полюбовался своей работой. Голова села крепко.

– Давай завтракать. Или ты в астрале?

Мура оглянулась и сказала про богдыхана:

– Господи, еще и голову приделал! Что он тебе покоя не дает?!

– Посмотри, он как новый. Нет, даже лучше нового!..

Мура подошла к столу, откинула с подноса салфетку и потянула носом.

– Ничего не чувствую, – пожаловалась она. – Когда не пахнет, есть неинтересно.

– Придется поесть, – тоном собственной бабушки сказал Василий Васильевич.

Он налил себе кофе – большую кружку, – Муре заварил чаю, разболтал в нем полбанки малинового варенья и принялся за яичницу. Мура ковыряла ложкой золотистую пшенную кашу.

– Что у нас есть, – начал Василий Васильевич. – Первое, труп. Ванюшка свалился с маяка. Все двери в доме были заперты, следовательно, кто-то видел, как он вышел, и дверь за ним закрыл. Но никто не признается.

Мура посмотрела на него и кивнула.

– Второе. На верхней площадке маяка ты нашла фонарь. Ванюшка шел с фонарем, следовательно, к походу готовился. Друг Саня уверен, что Ванюшка просто рисковый пацан, любит шалости и в этот раз тоже шалил, но неудачно. Фонарь Саниным выводам противоречит.

– Согласна.

– Третье – у Кристины пропал изумруд. Двери у нас никто не запирает, кроме меня, изумруд мог взять кто угодно. Или она сама его потеряла.

– Нет, – перебила Мура, отхлебывая чай из варенья. – Не потеряла.

– Откуда ты знаешь? А, от Канта с Бесселем, да? Ну хорошо, пусть его украли, а не потеряла. Вокруг изумруда какая-то непонятная возня. Лючия сразу сказала, что это не драгоценный камень, а подделка, Бессель сказал, что мы должны его найти, еще я слышал разговоры в коридоре, тоже про камень. Кто там мог разговаривать, я так и не понял.

– Мало ли кто, – туманно заметила Мура.

– Но их интересовал изумруд, – повысил голос Василий Васильевич. – Четвертое – Саня и Кристина куда-то провалились. Куда, непонятно. Или она все же сама спрятала перстень, или Саня его украл и решил уехать от греха подальше.

– В том, что он столкнул друга, ты его не подозреваешь?

– Нет, – сказал Василий Васильевич твердо. – Хотя я думал об этом. Смотри: если Ванюшка собирался ночью на маяк, значит, вряд ли он был сильно пьян. Он даже фонарь приготовил, дошел и по лестнице влез! То есть до положения риз он явно не набрался. Выпили они порядочно, мягко говоря. Виктор Захарович вел учет выпитого. Значит, налегал один Саня. К ночи он на ногах не стоял, кое-как добрался до отведенной ему комнаты и там упал замертво. Утром мы все его видели в столовой. Такое похмелье не сыграешь!..

Мура внимательно слушала, жевала кашу.

– Пятое – вот эта штука, – Меркурьев показал на богдыхана, который ласково улыбался глазами-щелками. – Кто и зачем положил его тебе в кровать?

– Чтобы мы выяснили, кто убил Ванюшку, – быстро ответила Мура. – Это как раз ясно.

– То есть здесь, в доме, есть некто знающий, кто Ваню убил, и жаждущий разоблачения злодея, да? Тогда кто это?.. Дальше. Лючия ведет себя странно. Она с кем-то встречается в лесу. Кстати сказать, завтра должна опять встретиться.

– Откуда ты знаешь?

– Я подсматривал, – признался Василий Васильевич. – И подслушивал. Она сказала про перстень – подделка, хотя даже мне очевидно, что в нем очень дорогой камень.

– Я прочитала про изумруды, – сообщила Мура. – Оказывается, чем он крупнее, тем в нем больше примесей. Больших камней чистой воды встречается так мало, что они ценятся дороже бриллиантов.

– Вот видишь. Непонятно, почему Лючия так сказала.

– Может, не рассмотрела?

– Все может быть, – то ли согласился, то ли не согласился Василий Васильевич. – За Лючией наблюдает Стас. Зачем он это делает, я тоже не знаю.

– С чего ты взял?

Меркурьев доел яичницу, одним глотком допил кофе и сразу же налил себе еще.

– Она ушла к развалинам охотничьего домика одна, едва от него отвязалась. В лесу встречалась с незнакомцем, я их видел. Потом я пошел через лес, дал крюка, вышел на пляж и столкнулся со Стасом. Он спрашивал, не собираюсь ли я приударить за Лючией. Если собираюсь, то он переключится на кого-нибудь еще, чтобы времени не терять.

– Ты собираешься за ней приударить?

– Нет пока. Еще Стас говорил, что не ходит в лес, но на одежде у него были репьи, а на сапогах семечки травы. То есть на пляж он тоже вышел из леса!..

– Может, он ее приревновал и следил за ней! – предположила Мура.

– Не может. Если бы ревновал, он не стал бы мне втирать, что ему все равно, за кем ухаживать.

– Наверное, ты прав.

– И еще книга «Философия Канта», – добавил Меркурьев. – Она всегда открыта на пятьдесят седьмой странице. Там сказано, что философ никогда не испытывал ни сильных страстей, ни сильных страданий. Когда бы я ни появился в вестибюле, она всегда открыта на этой странице!.. Это не ты развлекаешься?

И уставился ей в лицо ястребиным взглядом, чтобы распознать, когда она станет морочить ему голову.

Мурино лицо зашевелилось, задвигался кончик носа, и она громко, от души чихнула.

– Будь здорова, – пожелал Василий Васильевич.

Она кивнула.

– Мне нужно поговорить с Емельяном Ивановичем, – сказала она как будто виновато. – Я думала, думала и ничего не придумала. О какой девушке говорил твой Бессель?

– Это твой Бессель! Они все исключительно твои приятели, не мои!

– Я допью чай и схожу к нему. Если он… если он в доме.

– А они тебя не предупреждают, когда перемещаются туда-сюда между мирами и вселенными?

– Вася!

– Плохо, – заключил он. – Девушек у нас в избытке. Ты сама, Кристина, Лючия и Софья. Выбирай на вкус. Из вас пропала пока только одна Кристина, но искать ее мы не должны. Ты так говоришь.

– Не должны, она сама объявится. Но тогда кого искать?..

Они съели и выпили все, что им принесли, Мура натянула теплую длинную кофту с какими-то висюльками и бахромой. Странным образом кофта подчеркивала и обозначала ее формы, и Василий Васильевич засмотрелся.

– Ты что? – спросила она и вдруг покраснела.

Он подумал, что потусторонние силы, должно быть, читают его мысли, Муре они моментально становятся известны, и покраснел тоже.

– Я совсем не об этом подумал, – пробормотал он в полнейшей растерянности. – Я думал о колебаниях мембраны. Бессель описывал как раз колебания мембраны. Они очень отличаются от колебаний струн.

Во время его речи Мура одобрительно кивала. Конечно, он думал о мембранах, а вовсе не о колебаниях ее бюста!..

– Ты не станешь мазать лицо и рисовать на лбу точку?

– Бинди, – подсказала Мура. – Третий глаз называется «бинди». И гримироваться я не буду.

– Почему? Ты же мне втирала, что без грима никуда не выходишь!..

– Это уже не важно, – загадочно сказала Мура. – Я больше не боюсь.

– Кого ты боялась?

– Канта, – ответила Мура серьезно. – Я не знала, что они все про меня понимают, Вася! Когда он пришел, мне стало так страшно! Я же сразу поняла, что это именно Кант и что он явился, потому что я его звала! Ты даже не можешь себе представить, как это страшно.

– Не могу, – согласился инженер Меркурьев. – Ты мне лучше не рассказывай, я сразу злюсь.

Емельян Иванович жил в круглой башне на третьем этаже, прямо над комнатой Кристины. Чугунная лестница приветственно загудела, когда Василий Васильевич с Мурой стали подниматься.

– Пожалуйте, – откликнулись изнутри после того, как Меркурьев громко и деловито постучал.

Он открыл дверь, пропустил Муру и вошел.

Было совершенно очевидно, что в комнате никто не живет – она оказалась чистой и словно нетронутой. На круглом столе букет астр, рядом с кроватью квадратный восточный коврик, на покрывале ни морщинки. Ни вещей, ни книг, ни проводов, без которых немыслима и невозможна жизнь современного человека.

Собственно, и самого Канта в комнате не было.

Василий Васильевич закрыл глаза и снова открыл.

Опять начинается вся эта мистика, чтоб ей пусто было!.. Ведь кто-то сказал – пожалуйте! Он, Меркурьев, слышал это собственными ушами!.. Он не мог не верить себе и все же не верил, мозг жаждал разумных и правильных объяснений, но их не было, не было!..

– Здравствуйте! – излишне громко поздоровалась Мура. – Можно?

– Искренне рад, – раздалось в ответ, и они посмотрели друг на друга.

Больше смотреть было не на кого.

– Да ну, не может быть, – пробормотал Меркурьев.

Они продолжили оглядываться, и ни один из них не заметил, как в кресле возле холодного камина появился человечек в старомодном двубортном пиджаке.

Только что никого не было, в следующее мгновение появился человек! Он приятно улыбался и потирал маленькие ручки.

– Сегодня прохладно, – благожелательно сообщил он. – Вы не находите, молодые люди? Не желаете сесть?

Мура с решительным и немного испуганным лицом подошла и села напротив Емельяна Ивановича – на самый краешек кресла. Меркурьев остался стоять.

– У вас созрели вопросы ко мне?

– Кто сбросил с маяка человека? – быстро спросил Меркурьев.

– Нет, нет, – перебила Мура. – Совсем не этот вопрос созрел, извините нас!..

Емельян Иванович развел руками.

– Вы разве не поняли? – мягко спросил он. – Я не смог бы вам ответить, даже если бы желал всей душой. Я не знаю.

– Кто вы такой? – продолжал наседать Василий Васильевич. – Откуда вы?

Мура скорчила Меркурьеву зверскую рожу.

– Из Кенигсберга, – откликнулся человек. – Не переживайте, фрейлейн, не стоит. Сложно вместить в разум то, что туда никак не помещается. Все равно что пытаться впихнуть в китайскую шкатулку английский комод!.. Со временем ваш друг сможет уложить новые знания и ощущения в свой разум и даже проанализировать их.

– Вы обо мне говорите? – осведомился Меркурьев.

Емельян Иванович кивнул, приятно улыбаясь.

– А сами вы – Иммануил Кант, профессор Кенигсбергского университета, автор «Критики чистого разума» и основоположник немецкой классической философии?

– В этом нет никаких сомнений.

– Но это невозможно! – крикнул Меркурьев в отчаянии. – Сейчас день, и у меня точно нет галлюцинаций! Галлюцинаций нет, а вы есть! Как это объяснить?!

– Вася, перестань, – возмутилась Мура. – Или подожди меня в коридоре.

– Вы делаете ошибку, пытаясь объяснить все что угодно, стоя на одной-единственной позиции. Это невозможно. Материальный и сиюминутный мир вы рассматриваете с той же стороны, что и мир нематериальный и вечный. Почему? – Емельян Иванович посмотрел на Меркурьева. – Вам не приходит в голову сомневаться в существовании Полинезии, господин инженер?

Тот страшно удивился:

– Нет. А что, должно приходить?

– Вы же не видите Полинезию своими глазами, и все, что вы о ней знаете, сообщено вам посторонними людьми, доверять которым вы не можете, потому что не знаете их. И тем не менее не сомневаетесь, что она существует!

– Да, – согласился Меркурьев, ошарашенный такой примитивной логикой. – Но есть объективные данные – спутников, например.

– Вы видели эти данные самолично? Знаете, кто собирал их и обрабатывал? Вы летали на спутнике?

– Не летал, – признался Меркурьев.

– Но верите, хотя своими глазами не видели, – заключил Кант. – Отчего тогда вы не верите в то, что видите своими глазами?.. Отчего существование Полинезии кажется вам вернее, чем мое?

– Не знаю, – сказал Меркурьев. – В вас я не верю, потому что вас не может быть.

Кант засмеялся:

– Есть заблуждения, которые нельзя опровергнуть. Впрочем, мы утомляем фрейлейн. Что вы намеревались у меня узнать?

– Девушка, – начала Мура. – Ваш… коллега Фридрих Бессель говорил о девушке, которую нужно найти.

– Ах, да, да.

– Кто она?

Кант немного подумал.

– Все же очень холодное утро сегодня, – проговорил он задумчиво. – Буря принесла с собой холод. Так часто бывает в наших краях.

Он не пошевелил и пальцем. Раздался легкий хлопок, потом треск, и пламя побежало по сухим поленьям в камине. Вспыхнуло сразу, весело и сильно, словно огонь только того и ждал.

– Я уже видел этот фокус, – пробормотал Меркурьев.

– Нам привычнее с огнем, – пояснил Кант. – Мы жили, а рядом горел огонь – свечи, камина или печки.

Он протянул к камину сухие ладошки.

– Итак, девушка, – продолжил он задумчиво. – Она здесь, и она хранительница дома. Видите ли, мои юные друзья, сей дом не просто помещение под крышей. Это обиталище. На этом месте дом был всегда. Он неоднократно перестраивался, но я запомнил его именно таким. И его нужно сохранить, чтобы не произошли фатальные и трагические изменения. Мы со своей стороны тоже прикладываем усилия, но этого мало. Вам также придется приложить.

– Мы бы приложили, – сказал Меркурьев. – Если бы знали к чему.

– Нужно найти хранительницу и оберег. Соединенные вместе, они выправят положение. Точнее, даже не положение, а некий наметившийся перекос.

– Я ничего не понял, – признался Меркурьев.

– Как ее найти? – спросила Мура.

– Положение хранительницы передается по наследству, – сообщил Кант, пожалуй, печально. – Это единственное, что я могу сказать. Ищите наследницу дома.

– Подождите, – перебил философа Меркурьев. – Наследницу? Дочь Захарыча, что ли?

– Возможно.

– Но она живет в Москве уже тридцать лет!

– Откуда ты знаешь? – прошипела Мура.

– Оттуда, что Захарыч ее тоже ищет и найти не может.

– Она здесь, – сказал Кант. – Среди нас. Времени осталось маловато, и нужно спешить.

– Я в пятый раз слышу разговоры про то, что времени мало, – сердито заговорил Василий Васильевич. – Что это значит? Когда стрелки пробьют двенадцать, дом превратится в тыкву, а кучер в крысу?

– Примерно так, – согласился Кант. – Если в определенный момент наследница не заявит свои права, дом исчезнет сразу на всех осях – из времени и из пространства. Его обитатели погибнут.

– Когда? Сколько у нас времени в запасе?

– Как только ноябрь сменится декабрем. Декабрь – самое трудное время.

Меркурьев попытался вспомнить, какое сегодня число, и не смог.

– А камень? – спросил он. – Кто его попер?

Кант неожиданно засмеялся мелким, приятным смехом.

– Я не в силах, – он опять развел руками. – Не в силах ответить на этот вопрос. Вам придется установить истину самолично, без моего вмешательства. Вы забавный молодой человек. Вы не верите в меня, но хотите, чтобы я разрешил все ваши затруднения! Что-то еще, фрейлейн?

Мура поднялась и прижала руки к груди.

– Спасибо вам, господин профессор, – сказала она. – Я… мы постараемся.

– Я всегда утверждал, что женщины способны на многое, – заметил Кант. – Хотя удел женщины владычествовать, а мужчины – править. Владычествует страсть, а правит ум.

Мура сделала что-то вроде неловкого книксена и потянула Василия Васильевича за рукав.

– Ступайте, – сказал Кант, доброжелательно кивая.

– И еще я не понял, – пробормотал Меркурьев на прощание, – при чем тут Полинезия?

Кант опять засмеялся, а Мура вытолкала Василия Васильевича в коридор.

– Что ты к нему привязался? – прошипела она за дверью. – Что ты хочешь, чтобы он тебе сказал?! Преступник такой-то, имя, фамилия и отчество, деяния подпадают под статью за номером таким-то УК РФ? Изумруд украден лицом сяким-то, прописано лицо там-то и там-то?..

– Хорошо, если бы он это сказал!..

– Откуда ты знаешь про дочь хозяина?

– Он сам мне рассказал. Подожди секунду.

Сбежав с лестницы, Василий Васильевич подошел к готическому окну. Давеча он поставил на подоконник «Философию Канта» в самом углу.

Сейчас «Философия» лежала на столе раскрытая, страницами вниз.

– Я даже смотреть не стану, – вздохнул Василий Васильевич, а Мура взяла книгу и заглянула. – Страница пятьдесят семь. «Философ не испытал в жизни ни сильных радостей, ни сильных страданий!» Точно?

– Точно.

– Нет, вот скажи мне, при чем тут Полинезия?

В это время со стороны гостиной послышались шаги и в вестибюль вышел хозяин.

– Василий Васильевич, – сказал он, словно долго искал Меркурьева и наконец нашел. – Подойди к телефону, сделай милость. Тебя все утро спрашивают, а я не знаю, где ты есть?

Очень удивленный, Меркурьев подошел к конторке вишневого дерева, где лежал увесистый гроссбух с именами постояльцев и стоял допотопный телефон с толстым шнуром в оплетке из крапчатой ткани. Меркурьев потрогал шнур и приложил к уху тяжелую эбонитовую трубку.

– Василий, привет, – сказал в трубке незнакомый голос.

– Привет, – ответил Меркурьев осторожно.

– Это я, Крис.

– Слушай, куда ты пропала?! – во весь голос заорал он. – Мы даже волноваться стали!

– Ты можешь приехать? Сюда, в город?

– Когда?

– Прямо сейчас. Ну, или когда сможешь!.. Нам нужно с тобой поговорить.

– Кому вам? – уточнил Василий Васильевич. – Ладно, потом расскажешь. Приеду, конечно, говори – куда.

– Мы будем ждать тебя в зоопарке возле бегемота, – продолжала Кристина так же быстро. – Приезжай один.

Меркурьев вернул трубку на рычажки, повернулся и нос к носу столкнулся с Лючией. Муры не было видно.

– Вы собираетесь в город? – спросила красавица, и голос ее, низкий, переливающийся, словно теплый бордовый шелк, опять ошеломил его.

– Да, – промямлил Василий Васильевич. – Мне надо… в одно место.

– Я могу вас подвезти. Хотите?

– Хочу. Спасибо.

– Тогда через полчаса жду вас у подъезда.

Она повернулась и не спеша поплыла по коридору, придерживая маленькой рукой узкую юбку. Меркурьев смотрел ей вслед.

Зачем она подошла? Чтобы послушать, о чем и с кем он говорит? Или шла мимо?

И куда девалась Мура?..

Он заглянул в вестибюль – книга на месте, а Муры нет, потом в гостиную – там Софья, о которой он совсем позабыл, набирала что-то на планшете и, завидев Василия Васильевича, тут же планшет бросила и сказала, что он ведет себя по-свински.

– Мы же собирались гулять в парке, – она поднялась, откидывая волосы. – А ты пропал!..

– Мы погуляем, – пообещал Меркурьев. – Только я сейчас не могу, мне в город нужно.

– Я с тобой.

– Нет, у меня встреча, я попросил человека меня подвезти, мы с тобой в следующий раз, да? – бормотал Василий Васильевич, продвигаясь к двери.

Оказавшись в коридоре, он опрометью кинулся к деревянной лестнице, Софья что-то кричала ему вслед.

Он постучал и зашел, не дожидаясь ответа.

Мура лежала на кровати, подтянув к груди джинсовые колени. Под щекой у нее была коричневая обезьяна.

– У тебя температура поднялась?

– Нет.

– А почему ты легла?

– Просто так.

Василий Васильевич ничего не понял. Он постоял посреди комнаты, потом взял в руки богдыхана и подергал его за голову. Голова сидела крепко.

Меркурьев с богдыханом в руках сел на край кровати.

– Мура, – спросил он. – Ты что?.. Тебя опять кто-то напугал? Или ты чувствуешь возмущение поля и прочие тонкие материи?

– Меня никто не пугал, – отозвалась она и перевернулась на другой бок, спиной к Меркурьеву. – А возмущение я чувствую. Я его чувствую всякий раз, когда ты обмираешь от восторга перед этой Лючией.

Василий Васильевич чуть не уронил богдыхана.

– Мне не нравится, когда ты смотришь на нее как телок! Она что, такая неотразимая красавица, что ты не можешь себя в руках держать?

– Ерунда какая, – пробормотал Василий Васильевич и взъерошил волосы, почти как Фридрих Вильгельм Бессель. – Она просто подошла и спросила, не нужно ли мне в город, я ответил, что нужно, и тогда она сказала: я вас подвезу, а я ей – спасибо, и больше мы ни о чем таком не разговаривали…

Он бормотал все медленнее, понимая, что говорит чепуху, оправдывается, а оправдываться ему не в чем, он не виноват!

Он не виноват, конечно, но отчего-то ему было совестно, как будто он и впрямь сделал нечто постыдное.

Василий Васильевич перестал бормотать и посмотрел Муре в затылок. Светлые блестящие волосы немного подрагивали, словно Мура беззвучно плакала.

Он взял ее за плечо и повернул.

Она не плакала, но вид у нее был несчастный. И еще эта коричневая обезьяна!.. Из-за того, как Мура прижимала обезьяну к себе, Меркурьев прямо-таки наливался жалостью, будто он сентиментальная старуха.

– Ты ревнуешь, что ли?

Она отвела глаза.

– Меня? – уточнил Василий Васильевич. – К Лючии?..

Она опять отвернулась.

– Лучше поехали со мной в Кенигсберг, – предложил Меркурьев, не зная, как нужно выходить из таких деликатных положений. – Кристина сказала, что хочет со мной увидеться, чтобы я приезжал один, но я думаю, что мы вполне можем приехать вместе.

Мура перевернулась на спину и теперь смотрела в потолок.

– Поедем, – повторил Меркурьев, маясь от неловкости. – Пойдем в зоопарк. Я сто лет не был в зоопарке. В прошлом году приезжал и не ходил.

– Поедем, – согласилась Мура, и он сразу воспрянул духом. – Я понимаю, что Лючия очень красивая женщина и такая загадочная!.. Наряды у нее, как из журнала. Держится как Жаклин Онассис.

– Самая загадочная из всех известных мне женщин, – признался Меркурьев, – это ты. Ты же вещунья и духовная дочь Сантаны. Кто такой этот Сантана?..

Мура села и посмотрела на него.

– Знаменитый йог и учитель. Учит, как достичь просветления.

– Ты достигла? Просветления?

– Вася, это довольно трудно. Ты поставь себя на мое место. То и дело ты видишь и слышишь то, чего больше никто не видит и не слышит! Сначала вообще страшно, и кажется, что вот-вот свихнешься или уже!.. Постепенно привыкаешь, но все равно это не помогает. Понимаешь, не только я их дергаю, когда мне вздумается! Но и они меня!

– Что это значит?

Она повозилась и села на пятки. Обезьяну пристроила рядом с собой.

– Ну, вот я вызываю дух Канта, прошу его прийти. Он меня в любом случае слышит. А если кому-то из них приходит в голову позвать меня, они тоже зовут, и я их слышу! Я могу пропустить зов мимо ушей, но я же его слышу!..

Василий Васильевич согласился, как это может быть.

– С ума сойдешь, – сказал он в конце концов. – Если так.

Мура несколько раз кивнула.

– Я и на всякие курсы для экстрасенсов записывалась, и в разные организации вступала, думала, этим можно как-то управлять. Оказалось, что нельзя.

– Ты что, экстрасенс?

– Ну нет, конечно!.. Я вообще не знаю, кто такие экстрасенсы. По-моему, с ними никто не разговаривает. Я имею в виду из тех, кто с другой стороны. Я ни разу не слышала, чтобы дух разговаривал с экстрасенсом! Я же постоянно всех слышу, кто сейчас… в эфире.

– Да ладно, – не поверил Меркурьев, и Мура опять кивнула.

– Мне папа таблетки выписывал, он у меня знаменитый невропатолог и думал, что у меня душевная болезнь. Таблетку примешь, спать хочется, в ушах шумит, но все равно всех слышно.

– А видно? – спросил заинтересованный инженер Меркурьев.

– Нет, видно, только когда они сами появляются.

– А тебя они видят?

Она задумалась.

– Не знаю, Вася. Нужно спросить у Емельяна Ивановича. Я многого еще не знаю! И духа вот так близко вижу первый раз. Когда он появился, я решила, что в комнате буду сидеть, с ним рядом не могу, страшно. Я же понимаю, что это дух. Я вижу.

– Объем в кино не видишь и на ступеньках падаешь, а тут видишь?

Она пожала плечами.

– Н-да, – вздохнул Меркурьев. – История. Колебания мембран и струн.

– Что ты говоришь?

– Ничего не говорю. Я молчу.

Василий Васильевич взял ее за подбородок, повернул к себе и поцеловал в губы. Ему давно хотелось ее поцеловать, пожалуй, с тех пор, как он впервые увидел ее умытой и беленькой, с брызгами веснушек на носу. И когда она шмыгала носом – хотелось, и когда ела пшенную кашу.