Текст книги "Детектив для уютной осени"

Кажется, Мура поначалу очень удивилась и даже подалась от него назад, но потом перестала вырываться, обняла его и прижалась.

Руки у нее были худые и горячие.

Меркурьев хватил воздуха и еще раз поцеловал. Мура поднялась на коленях и прижалась к нему всем телом.

Ах, как это было – остро, серьезно, от всей души. Сердце у него молотило в грудную клетку, и, кажется, там, куда оно било, оставались дыры. И сквозь эти дыры в него вливались сила и страсть.

Дыхание опять кончилось, они оторвались друг от друга, и Василий Васильевич спросил поспешно:

– А когда мы целуемся, ты тоже слышишь разговоры Канта с Бесселем?

Мура засмеялась, обняла его за шею, Меркурьев стиснул ее, они вместе повалились на кровать, сбросив на пол коричневую обезьяну, тут же вскочили как ошпаренные и уставились друг на друга.

Василий Васильевич немного взмок от переживаний, руки покрылись «гусиной кожей».

– Поедем, – сказала Мура, не глядя на него, и слезла с кровати. – Мне нужно одеться.

– У тебя есть куртка или пальто? – спросил Василий Васильевич и даже сделал озабоченное лицо, как будто только что на кровати ничего такого не произошло. – Там холодно и дождь может в любую минуту пойти.

– Пальто, – повторила Мура, словно это и впрямь имело значение. – Хорошее такое пальто…

Они договорились встретиться у подъезда между липами, так романтично это звучало – между липами! Меркурьев, лихорадочно собираясь, все вспоминал, как они целовались, как он ее держал, как она пахла и как двигалась, и совершенно не остывал, а, наоборот, распалялся.

Когда он выскочил на улицу, Мура бродила по брусчатке в некотором отдалении, смотрела себе под ноги и, кажется, что-то бормотала.

Распалившийся Василий Васильевич встал как вкопанный и уставился на нее.

Она была в коротком сером пальто, голубой клетчатый шарф намотан кое-как. Ноги в черных джинсах казались бесконечными. Волосы заправлены за уши, как у девочки.

Мура, подумал Василий Васильевич. Вот она какая.

Он подошел к ней, снова взял за подбородок и поцеловал. Невозможно было удержаться.

– Вася! – возмущенно прошипела Мура, когда он ее выпустил.

Стукнули тяжелые двери, и они одновременно оглянулись.

Из дома выходила Лючия, укутанная в меха и шелка, на ходу надевая темные очки, хотя солнца никакого не было, низкие тучи наползали с моря, и казалось, вот-вот пойдет снег.

– Вы с девушкой, – проговорила Лючия низким голосом. – Это приятно. Познакомьте нас скорее.

Василий Васильевич весело сказал, что знакомить их нечего, они знакомы, в одном доме живут, в одном месте обедают.

Лючия перевела взгляд на Муру и медленным движением сняла очки.

– Нет, не узнаю, – сказала она, рассматривая Муру. – Впрочем, что-то знакомое есть, я вас где-то видела…

– Я Антипия, – призналась Мура. – Это мое второе имя.

Лючия так удивилась, что вытаращила глаза и чуть не уронила очки.

– Нет, этого не может быть! Впрочем, все возможно. – И она расхохоталась. – Нет, какие разительные перемены! Это все благодаря вам, Василий?

– Мура любит представать в разных ипостасях, – проинформировал Меркурьев. – Сколько нам добираться до города?

Лючия ответила, что минут сорок, и они погрузились в белый «Кадиллак» следующим порядком – Лючия за руль, Мура назад, а Меркурьев рядом с Лючией.

Хозяйка машины так распорядилась.

Ехал Василий Васильевич преимущественно спиной вперед, лицом к Муре. Он моментально соскучился, оказавшись рядом с Лючией и так далеко от Муры, – «Кадиллак» был просторен, широк и длинен, и Мура сидела словно в отдалении.

Лючия разговаривала с Меркурьевым, а он разговаривал с Мурой, и хозяйка машины в конце концов рассердилась.

– Сядьте как положено, Василий, – велела она довольно резко. – Нас сейчас оштрафуют.

Василий Васильевич сел «как положено», но очень быстро опять оказался лицом к Муре и спиной к лобовому стеклу.

– Мы с отцом в Калининградскую область приезжали каждый год, – увлеченно рассказывал он Муре. – Он полковник, служил в ВВС, ему путевку давали в Светлогорск, в военный санаторий. Когда маму не отпускали с работы, мы с ним вдвоем ездили. В Светлогорске пионерский лагерь был, имени Гайдара, и меня стали туда отправлять. Но я не любил жить в лагере и все время оттуда мотал, а меня ловили! Я любил жить в санатории.

– С пенсионерами? – уточнила Лючия.

– С пенсионерами, – весело согласился Меркурьев, глядя на Муру. – Они все, военные дядьки, играли со мной в холле в пинг-понг и плавали на время в бассейне. Почему-то там всегда была холодная вода. А по вечерам мы ходили в кинотеатр «Прибой», где крутили старые комедии.

– Ужасная жизнь, – сказала Лючия, и тут Василий Васильевич, все это время скучавший по Муре и не отводивший от нее глаз, посмотрел на водительницу.

– Почему ужасная? Прекрасная!..

– Но ведь скука смертная.

Меркурьев посмотрел в окно, вспоминая.

Он помнил только радость жизни, только веселье, удовольствие от комедий, пинг-понга, холодного моря, горячего песка, отцовских приятелей, покупавших ему квас из бочки – кружка была тяжелой, мокрой и холодной, сами они угощались пивом у соседней бочки, – а никакой смертной скуки не помнил.

Старые немецкие липы с белыми полосами на могучих стволах летели по обе стороны узкой ухоженной шоссейки, за липами простирались поля и холмы, низкое небо, перелески на горизонте, и хотя моря не было видно, чувствовалось, что оно рядом.

– Я никогда здесь не скучаю, – произнес Меркурьев задумчиво. – И не скучал! Какая бы ни была погода или время года. Однажды мы поехали с мамой, наоборот, отец не смог. Мне было лет одиннадцать. Я все время хотел есть, а в санаторной столовой кормили ужасно. Было ничего, а стало совсем плохо. Ну, как положено в столовых!.. Все холодное, клеклое, противное. Макароны я любил, но они тоже были совсем холодные и в свекольном соке. К макаронам и котлете полагалась тертая свекла, она текла, и вся еда была в соке. Я не мог ее есть!.. Я ел сухари. На стол ставили большую миску сухарей, должно быть, хлеб оставался, и его сушили, но есть хотелось страшно. А мама решила, что я капризничаю! Она говорила: «Ешь, что дают. Все едят, а ты выпендриваешься!..»

– Ты не выпендривался, – сказала Мура с сочувствием. – Я понимаю. У меня та же история с манной кашей была. Бабушка тоже думала, что я придуриваюсь, а я просто не могла ее проглотить!

– Как трогательно, – пробормотала Лючия. – Общие воспоминания.

– Потом позвонил папа, – Меркурьев продолжал предаваться этим самым воспоминаниям, – мама ему пожаловалась, что я не ем. И он сказал, хватит его воспитывать, покорми лучше где-нибудь в другом месте! Он сказал: я же дал вам денег, вы можете с утра до ночи есть в кафе! И мы пошли в кафе. – Меркурьев засмеялся. – Оно называлось «Хромая лошадь», не знаю почему. На манер Среднего Запада, должно быть, хотя при чем тут Средний Запад! Там я съел салат, две порции, куриную лапшу, две порции, и венский шницель с капустой.

– Две порции? – уточнила Лючия.

– Одну! Но к нему полагалось украшение – зеленый горошек и кукуруза в формочках, вырезанных из лука. Из самого обычного репчатого лука! И я съел горошек с кукурузой вместе с формочками из лука!..

Они с Мурой разом захохотали.

Лючия посмотрела в зеркало заднего вида, и Мура, встретившись с ней взглядом, пристыженно отвернулась. Ей стало неловко.

– Какая провинция, – проговорила Лючия, – какая скукота. Прибалтика хороша в Юрмале. В Сигулде приятно. В Эстонии на мызах тоже забавно, меня один раз туда приглашали. Я выдержала только один день, но было довольно мило.

– Тогда зачем вы здесь? – спросила Мура.

– А вы?

– Она приехала на шабаш, – пояснил Василий Васильевич. – Кстати, я не понял, ты была на нем или прогуляла?

– Прогуляла.

– На какой шабаш? – дрогнувшим голосом спросила Лючия. – Она что, ведьма?

– Нет, нет, – поспешно сказала Мура. – Это просто так называется.

– Собираются гадалки, экстрасенсы, ясновидящие и дурят друг другу голову, кто лучше, – продолжал Меркурьев. – Наша Мура не такая. Она общается с духами по-честному. Она их приглашает, и они к ней приходят.

– Вы шутите? – уточнила Лючия.

– Шутит, шутит, – заверила Мура. – Вася, ну что такое?

– Если вы ясновидящая, значит, должны знать, куда делось колечко этой девочки, студентки. Вы знаете?

– Нет, – призналась Мура.

– Я решила все свои драгоценности отвезти в банк, – сообщила Лючия. – Арендовать ячейку и запереть на замок. Если уж на ее безделушку позарились!

– С чего вы решили, что перстень – безделушка? – спросил Василий Васильевич и повернулся лицом к Лючии. – По-моему, в нем редкий и дорогой камень.

– Вы специалист? Разбираетесь в драгоценностях?

– Увы.

– А я разбираюсь, – сказала Лючия с нажимом. – Таких изумрудов не существует, уж поверьте мне. А те, что есть, находятся в Грановитой палате! Вы хоть представляете себе, сколько может стоить такой камешек?

Василий Васильевич признался, что не представляет.

– Несколько миллионов евро, – сообщила Лючия. – И вообразить, что девочка носит его на пальце! Немыслимо.

– Возможно, вы правы, – согласился Меркурьев осторожно. – Но мне показалось, что камень самый настоящий. Хотя я держал его в руках всего ничего…

– Если бы такой камень был в Калининграде, – продолжала Лючия, – мне бы об этом было известно.

– Вы здесь живете? – вдруг спросила Мура.

– Я всю жизнь жила в Москве, – ответила Лючия. – Но в прошлом году пришлось переехать. Никак не могу привыкнуть. Просто с ума схожу от скуки и серости. И от климата! Это ужасно, то дождь, то ветер, то вдруг жара в августе, и все едут на это проклятое море, а оно ледяное!.. Только забежать и выскочить. И никаких условий, ну просто никаких! Все пляжи городские, представьте себе! Или дикие – полоска песка, и все!

Она говорила со страстью, которую в ней трудно было заподозрить. Меркурьев теперь смотрел на нее внимательно, совсем позабыв про Муру.

– Я мечтаю вернуться домой, – продолжала Лючия. – И вернусь, чего бы мне это ни стоило. Больше никогда не сделаю такой страшной ошибки.

– Какой? – спросила Мура.

Лючия снова посмотрела на нее в зеркало заднего вида:

– Никогда не уеду из Москвы, вот какой! Я, должно быть, совсем потеряла разум, когда согласилась!.. Но ничего, ничего, немного осталось.

– До чего? – уточнил Василий Васильевич.

– До Москвы, – ответила Лючия и улыбнулась. – Вы ведь из Бухары, вам меня не понять.

– Я работаю в Бухаре, – сказал Меркурьев. – Уже давно. А жили мы везде, и на Дальнем Востоке, и в Пензе, и в Саратове. Отца переводили, и мы переезжали вместе с ним.

– И вам везде нравилось?

Меркурьев улыбнулся и опять посмотрел в окно, за которым уже начался город – звенел и грохотал трамвай, «Кадиллак» потряхивало на брусчатке, старые липы и тополя стояли голые, зябнущие, в тучах вдруг открылся ослепительно-голубой просвет, и оттуда ударило солнце!..

– В Калининграде мне нравится, – признался Василий Васильевич. – Я бы здесь жил. Вот сейчас у театра можно остановиться, мы выйдем.

– Вам нужно в театр?

– Нет, но отсюда совсем близко. Спасибо вам, Лючия.

Она притормозила возле старинного здания с колоннами.

– Хотите, я могу отвезти вас обратно, – предложила она великодушно. – За такси с вас сдерут прилично.

– Спасибо, – с чувством поблагодарил Меркурьев. – Если дадите телефон, я вам позвоню. Или мы сами доберемся!..

Мура выбралась наружу и не переставала благодарить и кланяться, пока «Кадиллак» не уехал и Меркурьев не сказал ей:

– Прекрати. Ты перебираешь.

Стоя на тротуаре, они огляделись.

Газоны были зелеными, словно только что трава взошла, деревья черными, как нарисованными тушью, небо голубым, будто летним, а жизнь прекрасной.

– Зоопарк в той стороне. – Меркурьев взял Муру под руку. – Здесь близко.

И они зашагали.

– Кенигсбергский зоопарк, – говорил Меркурьев тоном экскурсовода, – был лучшим в Германии. Горожане проводили там целые дни. Зверей держали не в клетках, а в вольерах, они гуляли, и на них можно было любоваться сколько угодно. Еще в зоопарке находились теннисные корты, играл духовой оркестр? и можно было пойти в читальный зал. Или в ресторан, рестораны там тоже были!

– В зоопарке? – уточнила Мура.

Василий Васильевич подтвердил – да, в зоопарке. И еще Восточнопрусский этнографический музей.

– Все же почему Лючия здесь живет, если ей так не нравится? – прервала Мура его лекцию. – Мне кажется, она может жить где угодно, деньги у нее явно есть.

– Мы ничего о ней не знаем, – справедливо заметил Василий Васильевич. – Уж тем более о ее деньгах.

Он прижал локтем Мурину руку и пожаловался:

– Плохо, что ты не ясновидящая и не можешь заглянуть ей в голову. Мы бы все давно поняли.

– Не могу, – согласилась Мура.

Зоопарк Меркурьев с детства знал как свои пять пальцев. Он еще застал времена, когда при входе в круглом вольере держали подрастающих медвежат, там была устроена площадка молодняка. Теперь, судя по надписи, в вольере жили еноты-полоскуны, но никаких енотов не было видно.

– Холодно, должно быть, – сказал Василий Васильевич и повлек Муру через крохотный горбатый мостик.

С левой стороны на небольшом холме среди облетевших рододендронов и гортензий виднелась странная скульптура, похожая на Бременских музыкантов – звери стояли на спинах друг у друга.

Мура подошла и прочитала, скульптура отчего-то называлась «Выжившие».

– Бегемот, ослик, лань и барсук, – сказал Меркурьев. – В зоопарке было две тысячи зверей, после штурма в сорок пятом году остались эти четверо. Ты не знала?

Мура покачала головой. Он вздохнул.

– Во всех учебниках по военной истории в разделе «Штурм Кенигсберга» есть отдельная глава, называется «Бой за зоопарк». Его долго штурмовали. Здесь все было залито кровью и завалено трупами. Звери все погибли. Кроме этих четверых.

Мура взяла его за руку.

– Бегемот был ранен, тяжело. И его чуть не расстреляли как фашистского прихвостня. На войне никому нет дела до бегемотов. Какой-то генерал увидел его и приказал бегемота не расстреливать, а лечить. Его звали Ганс.

Мура улыбнулась, но Меркурьеву показалось, что она сейчас заплачет.

– Был мужичок, зоотехник по фамилии Полонский. Он стал его лечить. Пошли, – Меркурьев потянул ее за собой. – Нам сейчас до слоновника и налево. Кристина сказала, что будет ждать меня возле вольера с бегемотом.

– Нет, расскажи дальше.

– Ну, бегемот не ел, от боли, наверное, или от страха. Зоотехник здесь, в горящем Кенигсберге, – город весь горел, целые кварталы выгорали после бомбежек, – разыскал немецкого старичка-фельдшера. Тот посмотрел бегемота и велел поить его водкой. Ну, не в прямом смысле, просто подливать водку или спирт в молоко. Можно в воду. По два литра каждый день.

– Разве бегемот станет пить водку?

– Да он и не пил. Двое солдат держали ему пасть, а третий лил из ведра микстуру эту. После водки бегемот стал есть и потихоньку-полегоньку оклемался. Семь раз он был ранен и выжил. А зоотехник, который его выходил, страшно переживал, что бегемота снимут с довольствия и он не переживет зиму. Рапорты писал, чтоб его в Москву забрали, в московский зоопарк. Выдумывал, что дрессирует бегемота для катания на нем граждан и детей, как-то так в рапорте было сказано. То есть убеждал начальство, что бегемот не зря проедает харчи, а может их отрабатывать – катать детей.

– На бегемотах не катаются, – пробормотала Мура и шмыгнула носом.

– Ну, конечно, нет, – согласился Василий Васильевич. – Но зоотехник боялся за него. Считал, если он будет приносить пользу, за ним будут ухаживать.

– Бегемот не умер?

– Прожил еще лет десять! Этого бегемота Ганса знает и помнит каждый порядочный калининградец.

– Я теперь тоже буду помнить, – пообещала Мура.

– В Ленинграде, – продолжал Василий Васильевич, – блокаду пережила бегемотиха Красавица. А слон погиб. Он боялся налетов, прятался от них в свой дом. Как налет, так он туда бежал. Дом развалили фугасом, убили слона.

Мура остановилась и вытащила у него руку.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – спросила она дрожащим голосом. – Чтоб я заревела, да?! Чтоб я теперь постоянно о них думала, об этих зверях?

– Ты же приличный человек, – сказал Василий Васильевич. – Ты должна об этом знать. И вспоминать время от времени. На всякий случай.

В зоопарке было пустынно и красиво – деревья облетели не все, и ветер ворошил кучи разноцветных листьев. Реликтовое дерево гинкго – так его назвали на табличке – было совсем зеленым. Мура засмотрелась на него и чуть не упала, Меркурьев поддержал ее под локоть.

– Вон там летом живут обезьяны, – показывал он. – Видишь стеклянный павильон? А справа фламинго. Целое стадо!.. Или что бывает у птиц, косяк? Косяк фламинго – звучит не очень, да?.. А дальше какая-то птица-секретарь. Мне сто раз объясняли, почему она так называется, но я так и не понял.

– Как про Полинезию? – уточнила Мура.

Меркурьев сверху посмотрел на нее.

– Тебе-то, конечно, все ясно, а я человек серый, девственный!..

Они обогнули большое старинное здание с треугольной крышей, просторной площадкой и рвом с водой. Меркурьев сказал, что это и есть слоновник.

Слона на площадке не было.

Меркурьев объяснил, что слону сейчас гулять холодно.

– Бегемоты там, – продолжал он, кивнув на следующий павильон. – А где Кристина?

И они стали оглядываться по сторонам. По аллеям прогуливались неторопливые пенсионеры, на лавочках сидели молодые мамаши с колясками.

– Дальше летний бассейн, – сказал Меркурьев. – Может, бегемотов еще не перевели? Посмотрим?

Они обогнули павильон, и тут Василия Васильевича окликнули. Он оглянулся.

Кристина бежала через площадь, совсем с другой стороны.

– Вася, привет. А мы в кафе зашли погреться. Мы здесь давно… Здрасти, – сказала она Муре. – Я Кристина, мне бы с Васей поговорить.

– Это Марьяна Антипова, – представил Василий Васильевич. – Погоняло Антипия. Духовная дочь Сантаны и последовательница самого Пуришты. Кстати, я забыл спросить, кто такой Пуришта.

– Антипия?! – поразилась Крис. – Да ну, Антипия черная, а не белая.

– Кристина, это я, – сказала Мура раздраженно. – Вась, что ты меня людям как циркового пуделя показываешь?..

– Из уважения, – объяснил Василий Васильевич подобострастно. – Исключительно из уважения к твоим сверхспособностям и умению ходить на задних лапах!.. Ты у нас вообще уникальный пудель – прямоходящий и с третьим глазом!..

И тут развеселившийся до невозможности Меркурьев поцеловал Муру, по которой сильно соскучился.

Кристина от неожиданности охнула и засмеялась.

– Ты правда и есть Антипия?

Мура вздохнула и сквозь зубы процедила, что это ее имя для сообщества колдунов, магов, целителей и экстрасенсов.

Кристина оглядела ее с ног до головы.

– Нет, ну тебе так лучше! Когда ты черная, то какая-то старая! А сейчас молодая!.. А зачем тебе такое странное имя?

– Затем.

– Чтобы дурить людей, – объяснил Василий Васильевич с удовольствием. – Кто поверит ясновидящей с именем Мура? Антипия – другое дело. Или Жасмин. Или Упанишада.

– Ты хоть знаешь, что такое «Упанишады»? – строго спросила Мура, которой надоела его резвость.

– Какая разница, – перебила Крис. – Вася, мы решили кое-что тебе рассказать. Ты человек разумный.

– Кто мы?

– Пойдемте, – сказала Кристина. – Во-он там кафешка. Сидеть негде, все на стоячка, но хоть тепло.

– А слон выходил? Там указаны часы кормления, на табличке! Он выходил кормиться?

– Выходил, – ответила Крис совершенно серьезно. – Мы смотрели. Какие-то ребятишки и мы.

Втроем они добежали до стеклянного павильончика, разукрашенного рекламой пива и мороженого. Пиво было нарисовано очень натуралистично, а мороженое кое-как. Василий Васильевич предположил, что это потому, что рекламу заказали молодому студенту, а всякому студенту пиво ближе и дороже, чем мороженое.

Девицы подумали и согласились.

Внутри павильончика играла музыка – «Ах, какая женщина, какая женщина, мне б такую!» – и не было ни единой живой души, только возле столика у окна ворочалась какая-то туша, похожая на бегемота.

– Нам туда, – сказала Кристина и между столиками побежала к туше.

Тут и Василий Васильевич ее признал.

Возле столика у окна маялся и вздыхал пропавший из его номера Саня, друг покойного Ванюшки.

– Александр Федорович! – вскричал Меркурьев. – Вы как здесь?! Я был уверен, что вас черти уволокли!

– Здоров, дядь, – сказал Саня довольно хмуро и сунул Меркурьеву руку. – Я смотрю, ты уж симпапулю себе приискал.

Последовали объяснения, что это никакая не «симпапуля», а ясновидящая Антипия, Саня видел ее в гостинице на завтраке.

– Че-то не припомню, – усомнился Саня и поморщился.

Он был абсолютно трезв, только глаза казались воспаленными, больными. Белый свитер крупной вязки и кожаная летная куртка на меху делали его похожим на истребителя из довоенного кино. Не хватало только унтов на ногах и рядышком полной блондинки с бантом в волосах.

– Слышь, дядь, – протянул Саня с тоской. – Мне Крыска сказала, чтоб я с тобой того, побазарил. Хотя о чем мы с тобой будем базарить, я не догоняю.

– Сань, мы же все решили, – твердо заявила совершенно непохожая на полную земляничную блондинку Кристина, которую Саня называл Крыской. – Он тело твоего приятеля нашел, все своими глазами видел.

– Какой он мне на фиг приятель! Он мне брат родной, даже больше!..

– Вот об этом и нужно поговорить. Только где? Здесь неудобно, на стояка-то!..

– Ты как тут оказался, Саня? – спросил Василий Васильевич. – Я же тебя в своей комнате запер. С бутылкой. Возвращаюсь, ни тебя, ни бутылки. Я думал, ты в трубу вылетел.

– Он в окно вылез, – сообщила Кристина по прозвищу Крыска. – Я из дома вышла, смотрю – человек с балкона на втором этаже прыгать собирается. Я ему кричу: «Вы что, с ума сошли?!» А он мне оттуда: «Отойди, я в десантуре служил».

– Я сидел, сидел, – подхватил Саня. – И что-то оно мне надоело. Я в дверь, а она заперта. Я в окно, а там второй этаж!.. Ну, велика важность – второй этаж, мы в армии не такие высотки штурмовали. Ну, перелез, раскачался, подтянулся, там выступ такой, я на него, а оттуда уж спрыгнул. А Крыска внизу на терраске стоит и вроде как за меня болеет.

– Так и было, – подтвердила Кристина.

– Ну, приземлился я, и мы с ней тут прямо на кресла сели и погутарили малость.

Меркурьев слушал, не перебивая, время от времени посматривал на Муру. Она тоже слушала, у нее было внимательное и заинтересованное лицо, только ровные густые брови слегка приподняты, отчего смешливое лицо казалось совсем веселым. И солнце из окна заливало ее всю, от светлых волос и до красных ботинок.

Эх, хороша была Мура!..

– Я ей объяснил, что мне в город надо, к похоронам готовиться, а как к похоронам лучшего друга готовиться, я не знаю!.. А она мне пожаловалась, что кольцо у ней сперли невиданной красоты и цены неописуемой и что теперь все пропало.

– Ну?.. – поторопил Меркурьев.

– Ну и поднялся я к себе в комнату, пиджак надел и портфель взял, и поехали мы в город. Крыска обещала мне помочь с Ванюшкой-то. – Саня мотнул головой. – И сегодня целый день по всяким телефонам названивала. Правда помогла, не обманула.

– Я зачем вам понадобился?

Кристина и Саня посмотрели друг на друга, совершенно как Мура с Меркурьевым. И она ему кивнула, словно что-то разрешая.

Мурины брови поднялись еще выше.

– Поговорить надо, дядь, – повторил Саня и, прищурившись, посмотрел за стекло. – Как отзвонились, сразу сюда приехали. Я люблю зоопарк, еще когда пацаном был, полюбил. Тут звери всякие. Бегемот в войну был, Гансом звали, слыхали про такого бегемота?.. Легендарная скотина!

Мура и Василий Васильевич вразнобой подтвердили, что слышали.

– Когда мне подумать надо, я всегда к бегемотам хожу, – продолжал Саня. – Я это, типа, патронаж над ними держу. У нас так принято. Кто может, тот деньги дает на зверей. Я на бегемотов даю.

– Поговорить с тобой – это моя идея, – призналась Кристина. – Саня считал, что не имеет смысла, но я его переубедила.

– Это все я давно понял, – сказал Василий Васильевич. – Я только не понял, о чем вы хотите говорить, что за секретность такая. Сань, ты чего, сам дружбана с маяка спихнул?

– Больной, что ль, дядя?!

– Тогда в чем дело?

– Здесь разговаривать неудобно, – повторила Кристина. – Поехали куда-нибудь. У нас на стоянке машина.

– А из гостиницы до города вы на чем добирались?

– На такси, – удивилась Кристина. – Саня хотел шофера вызвать, а я сказала, что шофера ждать долго. Ну, и позвонила в такси.

– Хоть бы ты Захарычу позвонила, – пробурчал Василий Васильевич. – Или мне!.. Мы же не знали, что ты с Саней уехала. Волновались.

– Я тебе говорила, что не нужно волноваться, – вставила Мура. – С ней все в порядке.

– Ну че? Поехали? Ща, заплачу только!.. – Саня похлопал себя по карманам и пошел к длинной пластиковой стойке, над которой были развешаны разноцветные надувные шары с надписями «С днем свадьбы» и «С новым учебным годом!».

– Зачем ты с ним поехала? – спросил Меркурьев Кристину, когда Саня оказался под одним из шаров и не мог их слышать. На шаре было написано «Happy Birthday!».

– А что? – сразу ощетинилась Кристина. – Его одного нужно было бросить?! Он чуть с балкона не свалился!.. И горевал так, что смотреть тошно!.. И потом! Мне нужно было домой.

– Ты заявление о пропаже перстня написала?

Кристина посмотрела на Меркурьева как на сумасшедшего. Мура хмыкнула, довольно отчетливо.

– Ты что? Ума лишился? – Кристина покрутила пальцем у виска. – Какое еще заявление?! Да и разве в заявлении дело?!

– Он ничего не знает, – сообщила Мура.

– А ты? Почему не рассказала?

– Как я могу? – Мура даже руками всплеснула. – Рассказать может только та, кому принадлежит перстень!..

– Опять, – возмутился Меркурьев. – Эти ваши штучки!.. То призраки, то духи, то кольцо! Оно обладает магической силой?! Мы должны вернуть его хоббитам?!

– Нам же все объяснили, – сказала Мура. – Ты так и не понял?..

– Я расскажу, – пообещала Кристина. – При чем тут хоббиты, Вася! Сань, догоняй, мы на улице!..

Саня оглянулся от стойки, кивнул и махнул рукой.

Они вышли на улицу. После пластмассовой тесноты и духоты воздух показался вкусным, как вино. Мимо прошаркал сторож с метлой и пролетел пацаненок на велосипеде. Пацаненок с разгону врезался в кучу опавших листьев, которые разлетелись в разные стороны, и сторож сразу заругался.

– Как хорошо, – Мура потянула носом. – Жалко, я не чувствую ничего!.. Смотри, смотри, слон! Вышел!

И схватила Василия Васильевича за рукав.

– Это не слон, а слониха, – поправила Кристина. – Видишь, у нее во-он там вязанка хвороста? Это специально приготовлено! Она хоботом берет хворостины и чешет себе спину! Так прикольно!

И обе девицы – ясновидящая и студентка – с восторгом устремились к вольеру. Меркурьев пошел за ними.

– А летом ее из шланга поливают, – говорила Кристина. – Это она тоже очень любит. Разевает пасть и пьет!.. Прямо из шланга!.. Я сколько раз видела! А Саня говорит, что бегемоты все равно круче. Но мне кажется, слоны. И еще жирафы. Ну что бегемот? Лежит в бассейне и лежит, как свинья.

Василий Васильевич хотел было сказать, что Сане бегемоты нравятся, потому что он чувствует в них родственную душу и определенное сходство с самим собой, но промолчал.

– Ну че, народ? Двинули?

Девиц с трудом удалось увести от слонихи, они то и дело оглядывались и наперебой делились впечатлениями. Саня смотрел себе под ноги. Василий Васильевич раздумывал.

Кристина сказала, что выйти лучше всего по дорожке мимо медведей, это тоже оказалась долгая история – до медведей было совсем не близко. А потом, когда они дошли, ждали какого-то медвежонка, который так и не показался, но и от взрослых медведей девиц было не оторвать. Медведи прыгали со скалы на скалу, валялись и плюхались в круглый бассейн. Потом отряхивались, смешно садились на круглые зады и энергично жестикулировали передними лапами – выпрашивали вкусное.

Василий Васильевич заметил, что медведям, по-хорошему, давно пора впасть в спячку, но ему сказали, что он ничего не понимает. В дикой природе, может, и пора, а в зоопарках медведи ложатся спать гораздо позже.

Потом опять ждали медвежонка, но он все не выходил. Саня стоически выносил все девчачьи восторги, а Василий Васильевич, человек пустыни, сильно продрог, зуб не попадал на зуб, и скулил, что пора уходить.

– Как с тобой скучно, – в конце концов сказала Мура. – Ужас.

Кажется, примерно то же самое сказал ему Фридрих Бессель.

Меркурьев, который считал себя остроумным и компанейским парнем, заспорил, они вышли из зоопарка, когда уже закрылась касса и служитель на велосипеде объезжал аллеи, предупреждая гуляющих о закрытии.

– Куда поедем? – спросила Кристина у Сани. – Есть охота страшно.

– Может, ко мне? Правда, еды никакой нету. Но можно в ресторане заказать.

– Ее везти будут три часа!

Кристина огляделась по сторонам, словно в поисках ресторана, и вдруг ее осенило.

– Ребята, за зоопарком на улице Чайковского есть прекрасное место! Бежим туда!

– Че это мы побежим! – возразил Саня. – Доехать можно.

– Сань, зачем ехать? Чайковского близко, на той стороне зоопарка. И на Брамса одностороннее движение, будем круги нарезать!

– Зоопарк здоровый, – сказал Саня.

– Давайте лучше на машине, – стуча зубами, попросил Меркурьев, и Саня развеселился:

– Ты че, дядь? Уморился? А еще бегаешь, мускулатуру развиваешь!

– Да я замерз просто!..

Он втиснулся в Санин джип, тоже отдаленно напоминавший бегемота, включил обогрев и повернул на себя решетку отопителя. В зеркале заднего вида он увидел на стоянке белый «Кадиллак» и повернулся, чтобы его рассмотреть, но Саня уже тронул с места, и ничего Василий Васильевич не рассмотрел.

Ехали три минуты.

Саня затормозил возле трехэтажного особняка, свежеоштукатуренного и выкрашенного голубой краской. Перед входом горели старинные фонари, подсвечивали снизу старые липы, брусчатка блестела, как полированная.

– Если нас сейчас пустят, – говорила Кристина, вылезая из джипа, – считайте, что нам повезло! У них тут вечно народу полно.

– Нам народ ни к чему, – пробормотал Саня. – И с чего это нас вдруг не пустят?

– Что тут такое? – спросила Мура, оглядываясь по сторонам. По ее носу Меркурьеву было видно, что ей все нравится – и липы, и брусчатка, и особнячок.

– Ребята открыли гостиницу, только не как у нашего Захарыча, а самую настоящую. Ну, на самом деле тоже не совсем настоящую! У них тут что-то вроде адвокатской квартиры. Внизу ресторан, и очень вкусно! А наверху номера, и всегда все занято, командированных много приезжает, уж больно место хорошее! Мы тут ужинали пару раз. На мамин день рождения и на мой. Заказывать заранее нужно, мест мало, а вкусно невозможно!

«Гостиница «Чайковский», – было написано затейливым шрифтом на медной табличке. За переплетом стеклянных дверей горел уютный свет.