Текст книги "Флейшман в беде"

Шагая по Кармин-стрит, я подумала, что получила ту жизнь, о которой мечтала. Я стала подобием жены Гленна: замужняя, пригородная, укрощенная, сижу дома и жду, пока муж вернется с работы.

С Адамом я тоже познакомилась на работе. Я писала репортаж о судебном процессе, связанном с сервисом знакомств для христиан, а Адама, молодого партнера из юридического агентства, назначили моим проводником в мире юриспруденции. Он был высокий, с добрыми глазами и в очках с толстой черной оправой. Он носил майку под рубашкой и мягкие туфли типа мокасин. Еще у него были вязаные галстуки и простые. В его мире люди точно знали, как одеваться для каждого конкретного случая, и в каждом случае фигурировал блейзер от братьев Брукс. Адам был из богатой семьи, которая ожидала, что и он станет богатым, а поскольку это естественно, что у богатых и дети богатые, то у него всё получалось само собой. Пока я писала репортаж – к этому времени я уже перешла на работу в мужской журнал, – мы с Адамом ходили обедать, и я пыталась вытащить из него информацию, а он мне ее не давал, но держался вежливо и бодро, никогда не раздражаясь. Какое странное дело – отсутствие мрака в человеке. Как удивительно, когда от работы не устаешь, когда хорошим вещам радуешься, а от плохих огорчаешься. Простота – как холодный душ после горячей ванны. Мои эмоции никогда не были до такой степени логичными. Может быть, именно это в первую очередь и привлекло меня к Адаму: то, что его миролюбие служило необходимой для меня коррекцией. Мне не пришло в голову спросить себя, как я буду объяснять свою внутреннюю тьму и неудовлетворенность человеку, у которого даже само это понятие не укладывается в голове.

Нам было прекрасно вместе в постели, потом нам было в постели не хуже других, а потом (то есть сейчас) мы оказались в неизведанной пустыне. У нас бывал секс раз в неделю, потом реже раза в неделю, потом раз в две недели, но на следующей неделе два раза подряд, так что всё вроде бы в порядке, да? Но вот в чем проблема: хотеть можно только того, чего у тебя нет. Так устроено желание. А мы друг у друга были. Определенно. Никто из нас за всё время даже не посмотрел налево. После того как мы с Адамом поженились, я, выходя в окружающий мир, видела, что мужчины, к которым меня тянет, – почти точные копии Адама, совсем как тот, в Лиссабоне. Я не хотела ничего другого. Но мне не хватало тоски. Людям не положено желать тоски, но факт остается фактом. Так что же мне было делать? Ладно, забыли, нечего об этом говорить. От разговоров всё равно лучше не станет.

Зазвонил мой телефон. Я села на скамейку перед церковью на углу. Это оказалась бебиситтер, она спрашивала, чем кормить детей на ужин. Я посмотрела, сколько времени. Пять вечера. Я блуждала по городу уже шесть часов.

Я закончила разговор, но не успела вынуть наушники из ушей, и телефон вдруг заиграл музыку; иногда с ним такое случается, даже когда я не нажимаю никаких кнопок. Это была песня группы U2 из альбома, который вышел, когда я оканчивала школу. Я слушала его на CD-плеере, лежа на кровати у себя в комнате, пялясь в потолок и думая о том, что сейчас нахожусь в конце какого-то начала, а стало быть, то, что придет следом, будет началом конца. Я зашла в мелочную лавочку на углу Шестой улицы и купила пачку сигарет. Человек, который мне их продал, не смотрел на меня странным взглядом; он не сказал мне, что я слишком старая для таких игр. Я вернулась на скамейку, закурила и затянулась. Дым вошёл в мое тело и наполнил его ядом, наполнил его чем-то.

Дом в Восточном Хэмптонсе больше не принадлежал Тоби (как будто он ему вообще когда-то принадлежал), но это еще не было официально оформлено. То же относилось к машине, хотя, конечно, входя в свой старый гараж, Тоби страшно потел и боялся, что машины там не окажется и ему придется ломать дурачка, или что охранник в гараже знает о его разводе и ему придется убегать, поджав хвост, как преступнику-рецидивисту. Но охранник только сказал: «Едете на природу?», и Тоби загрузил машину и поехал. Вечер был ясный, небо темнело, и дети смотрели в окна. Тоби вцепился в руль. Они очень долго молчали, и Тоби было стыдно вспоминать разговор с охранником в гараже.

Вдруг с заднего сиденья донесся вопрос:

– Папа, а где мама?

Это спросил Солли. Прошло четыре дня, прежде чем он спросил.

– Я же вам сказал, она уехала по работе, – сказал Тоби.

– А можно позвонить ей по фейстайму?

Тоби посмотрел на сына в зеркало заднего вида:

– Знаешь, малыш, наверное, нет. Из-за большой разницы во времени. Мама, скорее всего, сейчас спит.

От этих слов у него в голове возникла картинка: Рэйчел в отеле где-нибудь в Европе, спит. На миг он запаниковал.

Он включил радио – небрежно включить радио казалось лучшим способом убедить детей, что всё нормально, когда на самом деле всё совершенно не нормально. Тоби снова стал смотреть на дорогу, почувствовал жжение на самом дне желудка и на миг представил себе, что этот камень у него в животе – Рэйчел, и что он может сделать сам себе операцию прямо здесь, в машине, даже не съезжая на обочину; хирургическим путем извлечь камень, найти в камне Рэйчел – ведь она именно там и спряталась! – и вышвырнуть всё целиком в окно, и ядовитая кислота, которую выделяет Рэйчел, прожжет дыру в покрытии шоссе, а потом дальше в земной коре и выпадет на другой стороне в Китае, а потом, набрав скорость, вылетит в космическое пространство над Азией и пронесется сквозь все возможные виды антиматерии и параллельных вселенных туда, где нет сигнала мобильной связи, и в результате Тоби никогда больше не придется слушать ее проклятый голос.

Он сошел с шоссе на съезде номер 70, мысленно собирая силы для встречи с хэмптонскими излишествами, которые снились Рэйчел в прекраснейших снах, а ему – в кошмарах. Понемногу дома за окнами машины становились всё холеней и грандиозней. Они были оборудованы особыми системами освещения, а также чем-то, что считалось газонами, но чем дальше от шоссе, тем больше хотелось называть их полями.

Эти дома в Хэмптонсе были настоящим плевком в лицо. Плевком в лицо всем людям, страдающим от экономического неравенства. Плевком в лицо людям, которые стараются жить добродетельной жизнью и задают себе трудные вопросы о том, чем им следует пожертвовать во имя человеческой порядочности. Плевком в лицо людям, которые довольствуются тем, чего им достаточно; людям, которые вообще знают о существовании такой концепции, как «иметь достаточно». В этих домах жили не альтруисты, добряки, которым улыбнулась судьба за их труды и благодеяния. Нет, в этих домах с колоннами и огромными газонами жили пираты, которым никогда не было довольно. Им никогда не было довольно ни денег, ни вещей, ни одежды, ни безопасности, ни уверенности в завтрашнем дне, ни членств в клубах, ни бутылок старого вина. Не существовало числа, по достижении которого кто-нибудь из них мог бы сказать: «Я живу хорошо. Теперь я хочу помочь кому-нибудь еще прийти к хорошей жизни».

Эти люди были преступниками – да, большинство из них были настоящими живыми преступниками. Они не обязательно совершили такие преступления, за которые сажают в тюрьму, но, безусловно, грешили против морали: эти люди держали банковские счета в офшорах, или недоплачивали своим ассистентам, или не платили налогов с зарплаты прислуги, или состояли в Национальной стрелковой ассоциации.

И самым большим плевком в лицо было местоположение всего этого. Хэмптонс лежит на Лонг-Айленде, который сам представляет собой нарост на Манхэттене. Этот роскошный нарост так рискованно расположен и окружен почти со всех сторон водой, так подвержен налетам ужасной непогоды, что самой оскорбительной деталью было размещение такого богатства в таком опасном месте. Один сильный шторм, и все дома просто унесет. А вы знаете, что об этом думали пираты? Им было плевать. Подумаешь, пускай Бог посылает сюда свой гнев, суд и разорение. Не беспокойтесь, мы получим кучу денег от страховки, и к тому же у нас есть другая дача, в Аспене!

Тоби заехал на парковку рядом с домом. Рэйчел убедила Тоби, что заработала на дом в Хэмптонсе, а он убедил ее, что дом должен быть скромнее, чем максимум, который они могут себе позволить. Она в какой-то мере уступила. Но дом всё же был огромен. Пять спален, гараж на три машины, гостиная, уголок для кабинета, еще одна гостиная, солярий и терраса с видом на океан. Раньше всё это принадлежало старому редактору журнала Vanity Fair – давным-давно, когда редакторы журналов еще бывали богатыми. Он был динозавром. Он умер, и соответственно, вымер, и теперь нам, журналистам, удавалось попасть в Хэмптонс исключительно в роли благородных диковинок, которые среди нас иногда попадаются, или потому что когда-то мы были интересными и влиятельными. Ну или если какой-нибудь публицист снимал дом на берегу от имени люксового бренда наручных часов и хотел завалить нас информацией о роскошной теме для рождественских подарков – наш декабрьский выпуск бывает посвящен исключительно им. Когда редактор Vanity Fair умер, дом перешел к его сыну. Но потом сына посадили за инсайдерский трейдинг, дом пошел с молотка задешево, и Рэйчел приняла участие в торгах и купила его. Про покупку по дешевке она рассказывать не любила.

Тоби припарковался на дорожке, дети выскочили и помчались в дом. Над машиной пролетела чайка. Тоби не был здесь с той самой ночи, когда Рэйчел согласилась на развод, в январе. Они приехали сюда на выходные, хотя был не сезон: они объезжали загородные лагеря для Ханны, которая думала на лето поехать в театральный дневной лагерь в Дикс-Хиллс; там как раз был день открытых дверей. А потом началась метель. В ту ночь Рэйчел и Тоби занимались сексом – очередная безрадостная механическая случка, характерная для их последнего года вместе. Прошел год с тех пор, как Тоби впервые попросил развода. Его просьба была продиктована не гневом, а раздражением, исходящим от дыры, которую человек просверливает в себе, когда долго сам себе врет. Но каждый раз, когда Тоби поднимал эту тему, ответом были только истерические угрозы. Рэйчел орала, что он больше никогда не увидит детей и останется без гроша, если только посмеет ее бросить.

– Но почему? – спрашивал он. – Не можешь же ты в такой ситуации быть счастливой.

Ответить ей было нечего. Она только продолжала грозить. Он испугался и отступил, еще сильнее опечалившись. Но почему-то, пока световой люк их спальни заносило снегом и наступала тишина, такая, какой в этих местах никогда не бывает летом, на Рэйчел снизошел некий покой. Они лежали в молчании, воздух был холодный, но от постели веяло жаром, и Рэйчел сказала в потолок:

– Я думаю, нам следует развестись.

И сердце Тоби наполнилось мучительной любовью к тому, что они вместе уничтожили, а у Рэйчел по лицу катились слезы, и он вытирал их пальцами.

– Всё будет хорошо, – сказал он.

Следующие за этим дни и недели были, пожалуй, самыми счастливыми в их браке. Они смеялись. Им было легко вместе. Они пересмотрели эпизод ситкома, над которым хохотали вдвоем много лет назад. Они вместе поднимали брови и картинно вздыхали, когда Ханна устраивала очередную истерику. Они снова встречались глазами, когда Солли целый день пытался научиться выговаривать слово «саркофаг», и изо всех сил старались не смеяться. Уже очень давно они не чувствовали себя такими близкими в сексе. В последние годы они бывали подлинно близки лишь в ненависти: это значит, что когда они ссорились, то били в самые больные места, изучив друг друга за много лет. Тоби наносил удар в недостаток материнской последовательности Рэйчел; она впивалась в его мужественность, как в сонную артерию. Но когда они не ссорились, близость развеивалась, как дым. Их разговоры были такими холодными и далекими, что если бы кто-нибудь подслушал их в ресторане или на вымученных, заранее запланированных вечерних свиданиях, то решил бы, что они знают друг друга не больше нескольких недель. Теперь они снова стали внимательны друг к другу. Рэйчел забирала в ресторане ужин по дороге домой, если знала, что опаздывает сменить бебиситтершу, хотя за ужины отвечал Тоби. А он бегал в ресторан на первый этаж их дома за китайской едой для Рэйчел, когда она упоминала, что уже много лет не ела хороших пельменей с курицей. Иногда они держались за руки, чего тоже не случалось много лет. Тоби понимал, что это совершенно контрпродуктивное занятие, ведущее исключительно к регрессу. Наступал период спокойствия, вместе со спокойствием приходило облегчение, а оно ощущалось в теле как прилив эндорфинов, и Тоби начинал беспокоиться, что ошибется и примет это за любовь. Он не понимал: если они могут быть счастливы друг с другом в последние дни своего брака, почему раньше не могли быть счастливы по-настоящему?

Они решили, что Тоби дождется окончания школьного года и тогда съедет с квартиры. С апреля он начал искать новое жилье и в конце концов нашел подходящее в пяти кварталах к югу, на углу Девяносто четвертой улицы и Лексингтон-авеню. Он заказал мебель по интернету. С каждым документом, который пришлось подписывать для съема квартиры, с каждым разом, когда он нажимал кнопку «Отправить заказ», ему казалось, что он проваливается в ужасную черную дыру. И каждое подтверждающее электронное письмо отыскивало его на дне этой дыры, паникующего и потерявшего уверенность в себе. Но однажды он заказал набор ярко-голубых эмалированных кастрюль на сайте Sur La Table, нажал на кнопку «Подтвердить заказ» и вдруг понял, что это не так уж страшно. А потом пришел подтверждающий е-мейл, и внезапно Тоби преисполнился энтузиазмом по поводу этих кастрюль. Рэйчел настояла на покупке кухонной утвари исключительно из нержавеющей стали – можно подумать, она хоть раз что-то готовила в доме. Она сказала, что ярко-голубые кастрюли, которые нравились Тоби, слишком яркие и из-за них кухня становится похожа на цирк. «Мы не гонимся за деревенским стилем, Тоби, – говорила она. – Мы стараемся следовать стилю середины века». Он помнит тот день, когда она пригласила декоратора («я вообще-то дизайнер интерьеров»), женщину с толстыми лодыжками, похожую на пингвина, по имени Люк, чтобы та посмотрела дизайн их городской квартиры и высказала свое мнение. Женщина Люк просмотрела вместе с Тоби и Рэйчел принесенные ею толстые папки и скоро определила: а) Тоби совершенно не интересуется дизайном интерьеров и не имеет права голоса, а в квартире присутствует только для того, чтобы дети не мешали, и б) после серии снабженных карточками вопросов, на которые надо было отвечать, выяснилось, что стиль, который нравится Рэйчел, называется стилем середины века. «Вы сервек!» – радостно закричала дизайнер. Рэйчел тоже захлопала в ладоши, выяснив про себя такую интересную вещь, – она радовалась так, будто впервые узнала, из какой страны приехали ее предки; будто ломала голову над этим с того самого времени, как начала что-то соображать, и это была главная загадка ее существования, а теперь наконец нашелся ответ. Теперь все остальные детали ее жизни сами лягут на место.

– И при этом она хотела, чтобы всё было новое, – сказал тогда Тоби, думая, что это смешно. Рэйчел и Люк захлопали глазами.

Иными словами, он никогда не думал, что еще хоть раз осквернит этот порог своим присутствием. Иными словами, он был совершенно уверен, что никогда больше не узрит имсовское кресло, которое, судя по его виду, должно расплющить копчик сидящему за час чинной беседы. Иными словами, когда он получил е-мейл о том, что его новая посуда Le Creuset уже отправлена, он чуть не испарился на месте от радости. Он думал, что теперь, когда съедет с квартиры Рэйчел навеки, такое чувство будет посещать его каждый день. Что так будет всё время – потому что отныне он живет на своих условиях и его дом и его день строятся по принципам, которые выбрал он сам. Но сейчас, шагая по вымощенной гравием дорожке к двери хэмптонского дома, он положил ладони на головы детей, немедленно ставшие липкими от близости соленой воды. Он понял, что где-то в глубине души лелеял крупицу надежды, что Рэйчел найдется: что они откроют дверь и увидят ее. Он не знал, с какой стати Рэйчел должна была оказаться здесь: может, она ушла в запой, может, трахается с кем-нибудь, с мужиком или бабой, может быть, плачет, сидя в ванне, а может, валяется мертвая во внутреннем дворике. Но она будет здесь.

Но он включил свет, ощутил безжизненность дома и понял, что Рэйчел здесь нет. Наверно, он и не ждал на самом деле, что она окажется здесь. Но почему же он чувствует себя выпотрошенным и преданным?

По пробуждении его накрыло все то же чувство: «Что-то не так. Ты попал в беду. Флейшман попал в беду». Кровать, которая стоила двадцать шесть тысяч долларов, и матрас ценой в семь с половиной тысяч убаюкивали его нежно, как родная мать. Он лежал на правом боку и смотрел на безграничную пустоту там, где должен быть другой человек. Калифорнийский король явно привык жить широко. Им с Рэйчел не нужно было столько места. Тоби посмотрел наверх, на звезды, сквозь световой люк в потолке и стал думать о том, что лежит за пределами атмосферы, дальше звезд, и о бесконечном пространстве, по сравнению с которым он кажется еще меньше, чем на земле.

Его телефон издал паровозный гудок. Кто это? Это оказалась Нагид. Он успел тщательно изучить отдельные фрагменты ее тела, и оттого у него никак не укладывалось в голове, что они еще ни разу не перепихнулись и вообще, если уж на то пошло, ни разу не встретились. Он почувствовал, что начинает затвердевать. Он не придумал ничего лучшего, как, лежа на кровати Рэйчел, дрочить на фотографию другой женщины – женщины, которая хотела делать ему приятное, которая старалась сделать его счастливым. Он уснул, держа телефон в левой руке.

Утром он нажарил детям оладий из сухой смеси, оставшейся с прошлого лета, но Ханна не стала завтракать. Она хотела повидаться с друзьями.

– Да никто из твоих друзей еще даже не проснулся, – сказал Тоби. Ханна ушла в свою комнату.

Тоби направился в библиотеку, или то, что люди, продавшие им дом, называли библиотекой, хотя за все эти годы Рэйчел не поставила туда ни единой книги. Там были только уродливый зеленый кожаный диван и телевизор. Тоби сел и стал звонить Симоне, персональной ассистентке Рэйчел, на сотовый. После первого гудка телефон переключился на автоответчик. Тоби с минуту сидел, уставившись на телефон. Он нервничал. Господи, чего он боится? Да пошла ты в жопу, дура проклятая, сказал он себе. Он нажал повтор. Телефон опять позвонил на том конце один раз и переключился на автоответчик. Тоби решил послать эсэмэску.

Возникла чрезвычайная ситуация. Поднимите трубку.

Он уже собирался выйти из библиотеки, когда раздался звонок.

– Здравствуйте, Тоби, – сказала Симона. Это был голос побежденного человека.

– Где она? – спросил он.

– Вы написали, что возникла чрезвычайная ситуация?

– Она в конторе? – он начал перебирать возможные варианты. – Вы можете попросить ее, чтобы она мне перезвонила? Она уже опаздывает на много дней, а у меня в больнице тяжелая пациентка. И вообще на этой неделе очередь Рэйчел. Мы с ней договаривались. Может быть, ей насрать на меня, но она не может насрать на собственных детей.

– Если никакой чрезвычайной ситуации нет, то…

– Симона. Дети ее ждут. Где она?

– Я ей передам.

Симона повесила трубку. Как же Рэйчел ее вымуштровала! Симона работала ассистенткой Рэйчел уже четыре года. Обычно сотрудники проводили в этой должности по два года. Но Рэйчел сказала Тоби, что Симона хорошая ассистентка, но слишком робкая и вежливая, чтобы ее можно было отпустить в самостоятельное плавание и произвести в младшие агенты.

– Значит, ты просто позволяешь ей верить, что в один прекрасный день ее повысят? – спросил Тоби.

– Ну не то чтобы я ее прямо обманывала, – ответила Рэйчел.

Ханна договорилась о встрече с Лекси Леффер, маленькой мышкой Беккет Хейз и Скайлор, фамилии которой Тоби не помнил, – мать вечно таскала ее на пробы для съемки в рекламных роликах. Тоби подъехал к кафе и остановился. Ханна информировала его, чтобы он не смел провожать ее внутрь и что ей нужно шестьдесят долларов, а не те жалкие двадцать, которые он ей дал, что другим детям дают на кафе по сотне, и она определенно дала бы отцу знать, когда ее нужно будет забрать, но не может этого сделать, поскольку она единственный человек на земле, у которого нет своего телефона. Она еще не успела открыть дверь в кафе, когда ее окликнули из кучки мальчиков-ровесников. Ханна обернулась, и лицо ее просветлело и стало красивым. Рэйчел тоже так умела.

– А я и не знал, что тут будут мальчики, – сказал Тоби в пространство.

– Может, это случайное совпадение, – сказал Солли. Он читал свою книгу фактов о Вселенной.

Тоби с минуту сидел неподвижно, просто глядя перед собой.

– Папа, папа, тебе нехорошо?

Тоби несколько долгих секунд смотрел в зеркало заднего вида на сына, прежде чем понял вопрос. Он переключил передачу и выехал с парковки.

– Нет… нет-нет, все в порядке. Я просто задумался, что приготовить на ужин.

– Папа, что такое блочная Вселенная?

– Теория блочной Вселенной? Где ты об этом услышал?

– Про нее написано у меня в книжке.

– Ой, ну это очень сложно. Ну хорошо, ты готов? Это теория из физики. Она состоит в том, что существует бесконечное число вселенных в бесконечном числе измерений, и все они действуют одновременно. То есть неважно, что именно происходит, этот момент всё равно будет существовать всегда. Время не идет вперед – всё происходит одновременно. Ты что-нибудь понял? Ну, то есть я знаю, что в этом нет никакого смысла, но ты что-нибудь понял?

– Так, значит, то, что произошло на этом месте в прошлом, все еще происходит прямо сейчас?

– Да, и в будущем, или в том, что мы считаем будущим.

– Но почему тогда мы этого не видим?

– Ну, потому что мы видим только наши собственные измерения. Наш мозг и это измерение едва может воспринимать.

– А откуда мы знаем, в каком измерении находимся?

– Мы во всех сразу, если верить этой теории.

Солли откинулся назад и закрыл глаза, прикусив верхними зубами нижнюю губу.

– Малыш, тебе нехорошо?

– Я из-за этого переживаю.

– Почему?

– Не знаю… Всё это происходит всё время… Какая ужасная суматоха.

– Я знаю. Но мы отвечаем только за то, что происходит прямо сейчас.

– Но ведь всё происходит прямо сейчас!

– Но ты за это не отвечаешь. Ты можешь управлять только тем, что происходит в твоем «прямо сейчас».

– Но ведь все «я» должны управлять тем, что у них происходит в их «прямо сейчас».

– Но они все могут с этим справиться. – Тоби оглянулся на сына. – Это всего лишь теория. Вполне возможно, что она неверна.

Тоби больше не мог говорить о блочных вселенных. Он не хотел говорить ни о какой теории Вселенной, если она оперирует чем-либо не являющимся абсолютной реальностью. Он не вынес бы весь объем сожалений об упущенных шансах и неправильном выборе: такой груз просто раздавил бы его, начни он обо всем этом думать. Он выбрал жизнь без сожалений. Он выбрал уверенность, что ему не о чем жалеть. Он упустил какие-то возможности, но у него была еще и система ценностей. Ведь в течение всей супружеской жизни его систематически наказывали за то, что он не отступал от своих жизненных ценностей, не позволял окружающим втянуть его в вихрь потреблятства. Он больше не хотел думать о возможностях. Возможности были ловушкой.

Четыре года назад Флейшманов пригласили на новогоднюю вечеринку в другой дом Мириам и Сэма Ротбергов (хотя как эти люди решали, который дом «другой», если всего домов у них четыре?). Солли дружил с Джеком Ротбергом, а Рэйчел ходила на пилатес с Мириам, которая олицетворяла собой все светские амбиции Рэйчел. Мириам носила фамилию Ротберг, то есть была богатой и влиятельной, но ее девичья фамилия была Заксен, а это означало, что она имеет отношение к богатству размером с две или три небольшие европейские страны. Семья Заксен жертвовала больше всех в фонд строительства школы, и эта фамилия фигурировала не менее чем в пяти местах школьного здания и красовалась на школьных канцтоварах, а также – на новом корпусе Музея современного искусства.

Дом располагался на севере штата Нью-Йорк, в Саратога-Спрингс, недалеко от ипподрома. Как можно его описать? Он напоминал Монтичелло – просторный усадебный дом колониального стиля с двумя величественными, совершенно избыточными лестницами в вестибюле. Снаружи он казался бесконечным; внутри он тоже казался бесконечным. Рэйчел сказала, что в доме девять спален. Каждая приглашенная семья получала отдельную спальню, которая на самом деле была не комнатой, а целыми апартаментами: одна спальня для родителей, одна поменьше для детей и ванная. Однако приглашено было более двадцати семей, и тех, кто не поместился в доме, Сэм Ротберг собственноручно поселил в очаровательном историческом отеле чуть дальше по той же дороге.

– А почему нас поселили в доме, а не в отеле? – осведомился Тоби, пока они ехали в гости.

Рэйчел, которая вела машину, пожала плечами:

– Кто знает?

– Мне кажется, как-то странно, что мы удостоились поселения в дом.

– Может, чтобы наши дети могли поиграть вместе? И это… ты знаешь, Тоби, некоторые люди вообще-то ко мне хорошо относятся.

Тоби смотрел неподвижно прямо перед собой. По крайней мере, в отеле он мог бы отдохнуть от этих людей. Он мог бы пойти вместе с Солли погулять на природу, пропустить коллективный прием пищи. Вместо этого их поселили в комнату с тканевыми обоями и кроватью под балдахином. Всё это было оформлено в пресном стиле королевы Анны. Тоби поставил сумки на пол и подумал, что выходные будут очень тяжелыми.

На следующее утро за завтраком Сэм спросил Тоби, не хочет ли тот сводить детей на боулинг в городе. Тоби быстро обшарил свой мозг, ища предлог для отказа, но посмотрел на Рэйчел и увидел ее умоляющий взгляд.

– Да, конечно, – сказал он.

В зале для боулинга огромные руки Сэма выбрали красный шар мраморной расцветки и швыряли по воздуху так, что он приземлялся на скользкую дорожку, как лебедь, и обеспечивал три страйка подряд. Сэм был высокий даже безотносительно малорослого Тоби и, кажется, сохранил все волосы, но с блондинами этого никогда не скажешь наверняка. Казалось, что у него сильный подбородок, но еще у него нижняя челюсть выступала вперед за верхнюю, а это значило, что подбородок у него не такой уж сильный, а может быть, даже слабый. Когда он смеялся, то хлопал только нижней челюстью, как марионетка. Пока Джек пошел бить второй раз, Сэм уселся рядом с Тоби. Он спросил:

– Ты все еще в больнице работаешь? Мы ищем человека, чтобы возглавил нашу программу по марихуане.

– «Фендант» собирается торговать марихуаной?

Сэм громко расхохотался:

– Боже мой, нет, конечно. Мы ищем человека, который мог бы возглавить новое важное подразделение и повести его к высотам. А работа этого подразделения будет направлена на развенчание мифов об альтернативной медицине. Мы должны напомнить миру, что лучше лекарств нет ничего. Очень уж много дезинформации ходит вокруг. Конечно, тебе это и так известно.

– Нет, неизвестно, – сказал Тоби. – Я постоянно вижу раковых пациентов, которым идет на пользу курение марихуаны и иглоукалывание.

– Даже не начинай про иглоукалывание, – сказал Сэм.

– То есть я хочу сказать, что это не излечивает. Но облегчает, безусловно.

– Ну это уж я не знаю. Но разве исцеление – не лучшее облегчение?

Тоби представил себе Бартака, у которого в каждом глазу было по знаку доллара и который очень агрессивно хватал все гранты, до которых мог дотянуться, и еще занимался сбором благотворительных пожертвований. Тоби было противно всё это, но что он мог предпринять? Не будь Бартак таким жадным, Тоби не мог бы делать свою работу: без денег у него не было бы и работы. Иными словами, в медицине каждый находит себе занятие по душе. Это Тоби понимал. Но тут было что-то новенькое. Бартак хотя бы притворялся, что интересуется излечением пациентов; он хотя бы раньше по-настоящему лечил больных! Для Тоби это было ново: находиться в одной комнате с человеком, который так откровенно плевал на исцеление людей и был так откровенно заинтересован в торможении прогресса.

– Я врач, – сказал Тоби. – От меня больше всего пользы при работе с пациентами.

Он надеялся, что на этом разговор будет закончен и Сэм даже не успеет озвучить цифры, но надежда – прибежище глупцов. Тоби встал, потому что пришла его очередь бить по кеглям. Но мяч соскользнул в желобок, и Тоби сбил ровно одну кеглю с самого края.

– Это должность руководителя большого подразделения, Тоби. Лям в год, и это не считая премиальных. У тебя под началом будет целый коллектив. И часы работы очень приятные. В общем, все дела.

Тоби попытался себе представить, каково это – быть в таких близких отношениях с деньгами, что уже называешь их уменьшительными кличками.

– Это очень мило, но совершенно не моя область.

– Рэйчел сказала, что ты будешь сопротивляться. Я упомянул про премии? А про часы работы? У нас есть шале в Церматте, где ты можешь жить и кататься на лыжах. Все менеджеры уровня директоров получают ключ от него. Я серьезно.

– Когда вы успели об этом поговорить?

Пришла очередь Сэма бить по кеглям. Он снова выбил страйк, и когда вернулся, Тоби хотел повторить вопрос, но не придумал, как это сделать, не показавшись параноидальным паникером.

Он дал себе клятву не обсуждать эту беседу с Рэйчел. Здесь им было негде поругаться вдали от чужих глаз, и Тоби знал, что ему будет очень трудно сидеть за ужином и притворяться, что всё в полном порядке, как только Рэйчел начнет говорить гадости о его профессиональном росте.

Но у Рэйчел оказались другие планы. Эта ночь была новогодней, и официанты во фраках разносили мелкие закуски и шампанское, а Тоби сидел на диване в одиночестве часов до одиннадцати, когда Солли пришел посидеть с ним минутку и уснул у него на коленях. Тоби отнес Солли в постель, гадая, сойдет ли ему с рук, если он притворится, что прилег вместе с сыном и тоже заснул. Но Рэйчел пошла за ними в спальню.

– Ну? – шепнула она. – Мне не терпится услышать.

– Что услышать?

– О чем вы говорили с Сэмом?

– Ты прекрасно знаешь, о чем мы говорили. Вы стакнулись и всё сдирижировали у меня за спиной.

– Стакнулись! Какое зловещее слово. Сэм упомянул об этом несколько недель назад. Я думала, ты обрадуешься!

– Это полная противоположность тому, что могло бы меня обрадовать. Это идет вразрез со всем, чем я занимаюсь. Он хочет, чтобы я возглавил отдел, цель которого – лишить страдающих людей доступа к законным средствам исцеления.