Текст книги "Пять/три"

Ничего не получалось. В ушах звенело так, что он едва различал выкрики в свой адрес: кажется, там уже перешли на грубость. Юрка еле держался, чтобы не заплакать, – всё, опозорился. Ничего у него не получилось. Идиот! Доверился девчонке с дурацкими косичками! Больше ни в жизни!

Люди постепенно стали подниматься с кресел, нестройный их поток устремился вниз по деревянной лестнице. По-прежнему топали, по-прежнему ругались, посмеивались над ним: «Ну дурачок же, чему тут верить». Краем уха Юрка услышал ещё: «Смотри, а годное местечко-то. Сюда можно завалиться как-нибудь и хорошенько посидеть».

Приехали. Теперь они здесь ещё и всё разрушат. Здесь, в его планетарии, который он по праву считал своим. Разберут Зевса на запчасти, сдадут в металлолом, купят на эти деньги совсем не «Дюшес» и придут сюда хорошенько посидеть. В его демонстрационный зал. В его зал космонавтики. В его зал астрономии. И он им сам показал.

Юрка сжал кулаки и наконец заплакал. Так обидно ему ещё не было, даже когда колотили друзья брата в школе. Когда колотят – можно хоть лёд потом приложить. А здесь что прикладывать? И к чему? Болело и жгло внутри. Это всё Лиза виновата. И Зевс. Мог бы и проснуться.

– Н-да, Юркин, – прогудел замыкавший шествие дядя Коля, – ну… Подбери сопли-то. Ну вот так уж.

Он что-то крякнул, развёл руками и тоже покинул демонстрационный зал. Теперь все ушли.

Юрка сел на пол и обхватил коленки руками. Нужно дождаться, пока все разойдутся по домам, или куда им там надо. К себе домой он сегодня не пойдёт, нет уж. Останется ночевать здесь. А если Лиза объявится – он её поколотит. И не посмотрит, что девчонка.

С улицы доносились какие-то звуки. То ли крики, то ли возгласы – явно те, кто покинул планетарий, решили пошуметь. И чего им неймётся, чего не уходят из парка? Пошли бы уже прочь, по своим серым делам.

Вдруг он услышал топот – в деревянном здании все звуки разносились гулко и далеко. Кто-то поднимался по второй лестнице, той, что вела на открытую площадку на второй башенке. Нет, ну вот это уже форменное свинство. Засядут сейчас там со своим пивом, намусорят, сломают что-нибудь. А ведь он так старался, даже листву с той площадки сметал, хотя это было и без надобности.

Юрка решительно поднялся. «Пойду прогонять», – подумал он. Да, опозорился, да, Зевс не проснулся, да, его обсмеяли. Ну и что же?

Он рассержено затопал по лестнице наверх, так, что слышно его, наверное, было даже снаружи. Повозился немного с ручкой на двери – её всегда заедало – и вышел в холодную, высокую осеннюю ночь.

На площадке стояла девочка в джинсовом комбинезоне и с нелепыми косичками. Лиза. Она как ни в чём не бывало улыбнулась ему, как старому другу.

– Юра! Привет.

Ну, это уже слишком.

– Ты! Ты обещала прийти и включить Зевса! Обещала! И не пришла! – забушевал он и даже потряс в воздухе кулаками. Но Лизу как будто вовсе это не смутило.

– Юра, я пришла, вот же я. И я обещала включить звёзды, а не Зевса. Посмотри, – она показала куда-то наверх.

Юрка вдруг понял, почему ночь показалась ему такой высокой и тёмной. Облаков на небе не было. Совсем. Над головой – только пронзительное чистое небо, а на нём, иссиня-чёрном, яркие звёзды. Это было совсем не так, как в планетарии, – настоящие звёзды мерцали и как будто даже двигались в холодном воздухе. Они не были огоньками, которые держал в себе Зевс и показывал, как тень воспоминания. Эти были настоящими, живыми. Без видимой полоски Млечного пути, конечно, и не так много, но это в сто, в тысячу раз прекраснее.

Юрка стоял, задрав голову и раскрыв рот. Снизу доносился галдёж – жители Звёзд тоже видели это небо, они вышли под него сразу из планетария и смотрели, смотрели. Не ругались и даже как будто забыли про своё пиво – только улыбались и смотрели на небо.

– Эй! – крикнул кто-то из толпы. Это был Макс, старший Юркин брат. – Гляди-ка, вон он, на площадке! Эй! Юрыч! Ну ты и волшебник!

И он расхохотался – совсем беззлобно. Такого от него Юрка раньше и не слышал. А сам он всё стоял, оглушённый, и не смел ни ответить, ни рассмеяться тоже – вдруг это сон? И если он хоть капельку пошевелится или как-то не так вздохнёт – вдруг всё исчезнет?

– Юра, ты помнишь, где созвездие Дракона? – спросила Лиза. – Погляди туда.

Юрка молча кивнул и довольно быстро нашёл нужное созвездие – вон, в сторону от Большой и Малой медведиц, неровный квадратик и дуга из звёзд. Ой, что это сейчас было?

Какая-то искорка прочертила небо и тут же погасла. Показалось? Не прошло и минуты, как ещё одна искорка, но уже в другом месте, коснулась небосвода. Как будто кто-то огромный там пытался зажечь спичку о коробок, но никак не получалось. И ещё, и снова.

– Этот поток метеоров называется Дракониды, – важно сказала Лиза, – не знаю, читал ты где-нибудь про них или нет. Красиво, правда? И знаешь что? Сегодня ты можешь загадать сколько угодно желаний.

Юрка и не знал, что загадывать, – к такому он не готовился. Успеет ещё. Он просто глядел на небосвод, не чувствуя ни обиды, ни осеннего холода. Внутри у него было тепло. Люди внизу охали на каждую падающую звезду и смеялись. «Я успел загадать!» – «Чёрт, а я нет!» – «Вон ещё, видел?»

Лиза тоже смотрела на небо, улыбалась и, наверное, как и все, загадывала желания. Смешная девчонка с красивыми даже косичками. Юрке теперь было всё равно, что она не пришла вовремя и не включила Зевса, хотя он так её ждал. Она включила ему настоящие звёзды – вот единственное, что было важно.

Он дождался очередной падающей звезды и даже зажмурился, загадывая желание. «Сбудется», – подумал Юрка.

Шкатулка с изумрудами

Тимка не знал, куда себя деть. Он устал от бесконечного полумрака в квартире – задёрнуты все шторы, нельзя открывать. Как будто солнечный свет может что-то испортить. Устал Тимка и от постоянного напряжения – ходили по комнатам мрачный отец, мрачная бабка, мрачные доктора. Воздух был горьким от лекарств. Мама давно уже болела и, кажется, собиралась умирать.

Мальчик проводил все дни на коридорном пуфике, вцепившись пальцами в края и разглядывая узоры на линолеуме. Болезненно-жёлтый фон, тут квадратик, там завитушка. Восьмилетнее сердце Тимы постоянно колотилось от волнения и подпрыгивало всякий раз, как кто-то выходил из родительской спальни.

За дверью часто кто-то бубнил. Тиму внутрь не пускали, но он и не рвался – боялся того, что там прячется, сильнее, чем всяких чудищ в шкафу. Чудищ можно прогнать палкой, а как прогнать смерть?

Он стал очень самостоятельным в последнее время – без напоминаний чистил зубы, заправлял постель, даже варил себе сосиски и делал бутерброды. Маслице, зелёный лучок и кусок «докторской» сверху – так ему всегда делала мама. И ещё сделает, ну точно сделает, ведь мамины бутерброды – это что-то, что навсегда.

Вот и сейчас Тимка сидел, как обычно, на пуфике перед затворённой дверью и ждал. Там все собрались – отец с бабкой и врач. Голоса на время притихли, потом послышалось чьё-то мычание, слабый грохот и звон, как будто разбился об пол какой-то флакончик. Снова мычание.

Дверь открылась, вышел отец.

– Всё, Тимоша. Ушла мама. Там бабушке нехорошо, сейчас Иван Павлович её приведёт в чувство, и сможешь зайти. Попрощаться.

Он рассеянно потрепал его по макушке и ушёл на кухню. Наверное, курить. Тимка тряхнул головой – так неприятна была ему сейчас отцовская ладонь на волосах. В ушах у мальчика зазвенело. Что – всё? Никаких больше бутербродов, никогда? А что теперь делать? Ему же как-то надо расти, жить, невозможно прощаться при таких условиях. У него протяжно заболел живот и заухало в груди – точно так было, когда он в прошлом году полетел с лестницы. Три недели мама его выхаживала.

Вышел Иван Павлович, доктор, держа под руку бабушку. Она что-то бормотала и тихонько выла, еле волоча ноги. Тиму затрясло. Он смотрел в проём двери – оттуда тянуло горьким лекарственным запахом и сухой тишиной. Доктор отвёл бабушку на кухню, к отцу, и вернулся к мальчику.

– Страшно тебе? Ничего, можешь не ходить, если не хочешь.

Но Тима поднялся на ноги. Коленки тряслись, пришлось сжать руки в кулаки для твёрдости. Он нахмурился.

– Что же это получается, Иван Павлович? Как такое вышло?

Доктор почему-то увлёкся торчащей из пиджака ниткой, стал задумчиво её теребить, пытаясь скрутить и оторвать. Тима ждал.

– Не лечится это, Тима. Даже лучший врач на свете её бы не спас. Такие дела. Здесь бы помогло только чудо, но оно не случилось. Такие дела, брат.

Мальчик кивнул. Мол, понял, ни в чём не виню. Он сделал осторожный шаг в сторону спальни. Там, на кровати, лежала малознакомая женщина, худая, серая, и вроде бы спала. На стуле рядом висел её любимый платок – красный в цветочек. Дрожащей рукой Тима закрыл за собой дверь.

* * *

Никак Игорь не мог попасть ниткой в игольное ушко.

– Зараза, ну!

– Что, стажёр, двойка тебе по рукоделию, – хохотнул Семёныч, начальник Игоря, сержант в отделе полиции.

У Игоря с самого первого дня, как выдали форму, постоянно отлетала одна из пуговиц с кителя – не держалась ни на честном слове, ни на самой крепкой нитке. Сейчас он сидел в углу кабинета и пытался приладить её на место уже, наверное, в пятый раз.

– Да не пойму, в чём дело. Эта пуговица как будто своей жизнью живёт.

– Маму попроси пришить.

– Уже, – Игорь потупился. Но ведь и мамины умелые стежки делу не помогли. Да и неопрятно это, стыдно как-то, без пуговицы-то.

Тут в коридоре послышалась какая-то возня, потом в дверь требовательно постучали. Не успел Семёныч ничего сказать, как в проёме возник старик – смуглый, поджарый, с густыми белыми волосами, очень недовольный.

– Что же это, Валерий Семёнович? – начал он без прелюдий. – Заявление приняли уже с месяц как, и что? У вас здесь милиция или кружок кройки и шитья?

Игорь спешно отложил китель в сторону, пуговица повисла на нитке. Семёныч тяжело поднялся из-за стола, противно проскрежетав стулом по полу – ох, не к добру этот жест.

– Во-первых, мы давно уже полиция. А во-вторых, – он протопал к старику и развернул его за плечи, пододвигая к выходу, – работаем мы, работаем. Не так всё быстро, отец. Контакты есть, как что-то будет – сообщим.

– Прошу поставить моё заявление в приоритет, – прогудел старик уже с той стороны дверного проёма, – это дело чрезвычайной важности.

– Поставим, поставим, – и Семёныч плотно затворил за ним дверь.

В кабинете стало душновато после этого визита. Начальник снова уселся на своё место.

– Настырный старик. Шкатулку у него какую-то украли на вокзале. Такую бучу поднял, как будто она золотая.

– А что в ней такого? Что-то ценное внутри? На вокзале-то постоянно тырят, – Игорь снова занялся пуговицей.

– Да я от него так и не добился ничего. Говорит, обычная шкатулка, маленькая, деревянная. Что внутри – не сказал, только заладил: «Ценная, ценная». Регулярно теперь ходит. Может, он вообще уже «того». А мне что, заняться нечем?

– Так а чего заявление-то было принимать, Валерий Семёнович? Не найдём, так статистику попортим. Да и вообще…

Участковый недовольно покосился на Игоря. Попыхтел, подумал, прищурился, постучал ручкой по столу. Слышно было, как во дворе шаркает метлой дворник, – уже началась осень. Ещё эта духота, помноженная на шершавые звуки, – это тоже не к добру.

Наконец, Семёныч придумал:

– А вот иди и ищи, Игоряша. Хотел нести справедливость в массы? Вперёд.

Вот тебе и на. Ну и ладно, всё же лучше, чем бесконечно заполнять бланки повесток и бегать в ларёк за шавермой для Семёныча.

Игорь зашуршал бумагами в папке с заявлениями и, наконец, нашёл нужное. Старик там даже нарисовал шкатулку, как умел, – объёмный прямоугольник, размалёванный каким-то орнаментом. Ей-богу – ящик, а внутри, наверное, невидимый барашек. И всё же: что там, внутри?

Квартира Тимофея Григорьевича – так звали старика – была на пятом этаже «хрущёвки». Деревянная дверь, массивная и покрытая, наверное, уже в сто слоёв краски, выглядела надёжно, хоть и слыла древностью в мире квартирных дверей. Когда Игорь позвонил, внутри спешно зашаркали ко входу. Старик открыл.

– Ну?

– Тимофей Григорьевич, здравствуйте, я Игорь Кравченко. Буду заниматься расследованием вашего дела.

Старик смерил его подозрительным взглядом с ног до головы.

– Пуговицу пришил?

– Пришил, – пробубнил стажёр. Запомнил же.

– Ну, заходи.

В прихожей на гостя налетел запах пряных благовоний. Сперва Игорь было закашлялся, но после пары вдохов понял, что аромат ему даже нравится. Он разулся и прошёл за хозяином квартиры через длинный узкий коридор в большую гостиную.

Был полумрак, и кругом отдавало какой-то первобытной магией. Повсюду – и в коридоре, и в комнате – были развешаны маски: их лица скалились или молчали, показывали клыки, языки, а иные и вовсе спали. Деревянные, керамические, ярко разрисованные или украшенные бусинами, соломой, ракушками, костями – все они были из разных эпох и культур. Игорь видел похожие в журналах о путешествиях. В комнате везде были разложены камни, шкатулочки, ножи, стояли скульптуры то божков, то троллей, то крылатых львов. На размашистой люстре под потолком висела гирлянда из цветных флажков и чьих-то рогов. Кажется, то были кусочки оленьих.

У Игоря закружилась голова от благовоний и такой культурной пестроты. Тем временем Тимофей Григорьевич расчистил место на столе от книг и журналов и пригласил гостя сесть.

– Ничего себе, сколько у вас интересного, а! Как в музее каком-нибудь.

– Привожу из поездок всякое. Я переводчик, при Союзе весь мир объездил с дипломатами. Они птицы важные, им не до языков. Ну а мне что – планету повидать, святое дело. Чаю?

Игорь кивнул, и хозяин ненадолго ушёл на кухню. Маски хором смотрели на пришельца, и не поймёшь так сразу – как на врага или на гостя. Но Тимофей Григорьевич довольно быстро вернулся с чаем и бутербродами – маслице, зелёный лук, кусок «докторской». Вкусно.

– Так а вы что же, до сих пор путешествуете? – спросил Игорь с набитым ртом, шумно прихлёбывая из чашки.

– Путешествую. Вот только из Монголии. Ехал-ехал, и уже в родном городе на вокзале меня обокрали. Может быть, возвратимся к этому вопросу?

Игорь смутился. И в самом деле, заладил светскую беседу, сидит, бутерброды наворачивает. На работе он или где?

– Так, шкатулка. Опишите мне её подробно? Мне надо знать, что искать.

Старик нахмурился:

– Из дерева, дуб вроде. Только тёмная совсем – старая она. Небольшая, десять на двадцать где-то. На ней узоры – завитушки всякие, а местами латунные заклёпки. И изумруды.

На последнем слове Игорь поперхнулся.

– Изумруды?

– Да, немаленькие такие. По карату каждый, двадцать штук ровно. Вам же это нужно, чтобы начать шевелиться? Пустых-то безделушных шкатулок мы не ищем.

– Слушайте, Тимофей Григорьевич. Да, мы ищем только ценное. Ну вот попросит у вас кто прикурить на улице и зажигалку уведёт – не пойдёте же вы в полицию? Что внутри шкатулки-то?

– Во-первых, я не курю. Во-вторых, шкатулка украшена изумрудами. Наружной ценности предостаточно.

– Да уж. Ладно, – Игорь достал блокнот. – Рассказывайте, когда были, что делали, в общем, подробности.

Старик назвал ему дату, время, а потом замолчал, опустил взгляд и попытался отскрести от стола какое-то замшелое пятно. Оно никак не отходило, и это явно его расстраивало.

– Я сам ходил на вокзал, искал, – сказал он, нарушая тишину, – каждый день. Под лавочками смотрел, расспрашивать пытался. Никому нет дела, головами только мотают: «Нет, ничего не знаем». Никому дела нет, Игорь Кравченко. И не пойму, как сам, раззява, допустил такое.

С Тимофея Григорьевича вдруг схлынула вся сердитость – было столько энергии в его возмущениях, а тут раз – и сидит за столом всего-навсего старик, отживший все моменты, когда умел быть сильным. Потерял что-то важное, дорогое. Куда деваться, надо искать.

И Игорь действительно стал искать. Поблагодарив Тимофея Григорьевича за чай и бутерброды, он сразу отправился на вокзал поспрашивать у местных обитальцев – торговцев, цыган, бездомышей. Отвечали они неохотно и уклончиво, что не знают ни про какие шкатулки, а если и знали – то наверняка переврали. Быть может, кто-то из них самих и стащил – вокзальная вселенная порождала всякие сущности. Ведь здесь всё, что ни сотворишь, унесёт с собой следующий поезд, и поминай, как тот грех звали.

Игорь добился, чтобы ему показали записи с видеокамер. В душной тёмной каморке чуть ли не два на два метра набились он, охранник и дежурный по станции. Серо-голубые экраны равнодушно изливали правду.

– Вот ваш дедок стоит, газету рассматривает. Только с поезда сошёл. В уголке вон.

И правда, яркую белую шевелюру Тимофея Григорьевича сложно было не заметить. Но стоял он так, что часть его, а заодно и багаж, прятались за столбом, куда всевидящее око камеры не дотягивалось. Вокруг вилось много людей – вокзал как-никак.

Вот из-за столба выплыл мужичок потрёпанного вида, мельком глянул на Тимофея Григорьевича и поплыл дальше. Прошёл подросток со скейтбордом под мышкой. С другой стороны появилась женщина с тележкой в клеточку, так двигалась, будто она сама была на колёсиках. Какой-то мужчина в кожаной куртке. И цыганка, которую Игорь сегодня уже пытался допросить, – та только сверкнула на него золотым зубом, вот как и сейчас, прямо в камеру.

А потом Тимофей Григорьевич свернул газету, вывез из тени свой чемодан и торопливо отправился к выходу. Судя по камерам, больше он нигде не останавливался, а в квартирку свою добирался на такси. Значит, преступление свершилось у этого вокзального столба. Вот тебе и на: первое дело Игоря, вроде плёвое, с прорехами, да ещё и тупиковое. Ничего здесь нет.

Он вздохнул. Две проблемы у него было в жизни: шкатулка и пуговица, и обе они испытывали его добрую совесть. Нет, надо найти.

Игорь проследил по камерам за всеми, кто проходил мимо Тимофея Григорьевича. На секунду ему показалось, что мужчина в кожаной куртке что-то прячет под одеждой, буквально одно мелкое движение – прижать то, что сунул во внутренний карман. Неужели он? Подозреваемый вышел из здания вокзала, пересёк небольшую площадь, зашагал по тротуару вдоль шоссе… На этом обозримое путешествие закончилось – камера его больше не видела.

Безнадёга. Вместе с мужчиной ускользнула и надежда. Все следы давно затоптаны, а что осталось – смыло дождём. Может, хоть камеры где-то есть по маршруту. И как запросить доступ, за какой вот надобностью? Шкатулка, будь она неладна. С изумрудами.

Когда Игорь вышел, на улицы уже наплывали сумерки. Город зажёг огни, и шума от машин, людей и поездов почему-то стало больше. Пахло шершавыми выхлопами автомобилей, уличной едой и чем-то кислым – привокзальная жизнь как она есть. Сновали туда-сюда всякие жизни, честные или лживые, щедрые или алчные, высокого или низкого порядка. Столько всего вокруг гудит, но ему-то нужна сущая мелочь. Где же шкатулка, кто стащил?

Игорь пересёк площадь и заспешил по тротуару вдоль шоссе, туда же, куда и подозреваемый. Остановился. Всё, в этой точке следы теряются – было неясно, куда дальше пошёл тот мужчина. Да и что он к нему привязался? Быть может, и не он это. Вокруг опустело, только шумело шоссе, обдавая Игоря гулом проносящихся машин и взъерошивая ему волосы.

По правую руку от него узенькая каменная лесенка уходила вниз – спуск на набережную, к реке. Так и не заметишь, если не присматриваться. Игорь пошёл было дальше по тротуару, но тут – зараза! – от его кителя снова отлетела пуговица. Сверкая, она упала на лесенку и покатилась по ней, подскакивая на ступеньках: цок-цок, с почти что радостным звоном.

– Да чтоб тебя, – прошипел Игорь и бросился в погоню. Сплошное недоразумение.

Пуговица спрыгнула на набережную, прокатилась ещё немного и замерла, сверкая жёлтым в свете фонарей.

Здесь, ближе к реке, повеяло свежестью – шершавый городской воздух как будто выпрямился, наполнился тягучей прохладой. Тут недавно поставили фонари – большие светящиеся шарики на ножках, и казалось, что набережная – это нить ожерелья, на которую кто-то нанизал жемчужинки. Прогуливались прохожие, неспешно беседуя и вышагивая с ленцой, как и полагается на вечернем променаде. Пара старичков, компания молодых ребят, мамы с колясками – захотелось укутаться в их безмятежность, отложить суету, пуговицу и шкатулку на «потом». Но нельзя.

Со вздохом Игорь наклонился за беглянкой: «Снова пришивать, ну». Повертев пуговицу на ладони, он убрал её в карман.

Вдруг «ожерелье» из набережных фонарей замигало, будто кто-то включил ему режим новогодней гирлянды – светло, темно, светло, снова темно, ярко. Побившись какое-то время в такой агонии, все фонари погасли, окунув набережную во мрак. Все, кроме одного чуть впереди, – только там осталось невзрачное пятно света. Сердце Игоря ёкнуло от неожиданности – нельзя же так пугать.

– Ну ладно, что-то там на подстанции, скачки напряжения. В самом же деле, подумаешь, – пробубнил он себе под нос.

Но было что-то особенное в этом происшествии: как будто всё это не зря и недаром и нужно предпринять и воспользоваться. Это чувство повело Игоря вперёд по набережной, с которой почему-то исчезли все прохожие – ни одного человека вокруг, словно вместе со светом отключили и людей. Странно. Брусчатка под ногами глухо отбивала Игоревы шаги, сумерки уже превратились в ночь – с реки поднялся туман. Где-то вдалеке залаяла собака. Ну совсем уже чертовщина. Вот в такие моменты и вылезают из кустов всякие монстры и маньяки – и попробуй докажи, что ты здесь не абы зачем, а по делу.

Игорь дошёл до единственного фонаря, вступив в пятачок света. Огляделся. Лампа в фонаре потрескивала и подмигивала ему – уж не собирается ли и она погаснуть? Но нет, держится.

Неподалёку из зарослей высокой травы на Игоря вдруг и правда кто-то посмотрел – блеснул зелёный огонёк. Мышь, что ли? Хорошо бы мышь. Или кот. Ну или хоть та собака, чей лай он слышал.

Он прошёл к зарослям, чтобы спугнуть зверька, пока фантазия не спугнула его самого. Поводил ногой по траве – оттуда никто не выскочил и не убежал, значит, никого и не было. Стоп, а там-то что? Игорь наклонился, поводил рукой в полумраке, мимоходом порезавшись об острую травинку, и вдруг нащупал что-то геометрически правильное.

Через секунду он достал из зарослей её. Шкатулку. Ну ничего себе!

В этот момент на подстанции, видимо, устранили сбой: набережная снова нанизала на себя множество шариков света. Включили фонари. Игорь опять вздрогнул от неожиданности – светопреставление какое-то вне всяких расписаний. Мимо него, как ни в чём не бывало, прошла молодая пара, выгуливавшая собаку – меньше кошки, та гордо вышагивала на поводке и, поравнявшись с Игорем, знатно его облаяла. Ну спасибо.

На шкатулке теперь было видно много царапин – кто-то пытался её открыть или разломать. Деревянную крышку как будто поддевали ножом, швыряли шкатулку об асфальт и чуть ли не рубили топором – но она не сдалась. Игорь и сам попробовал её открыть, но не вышло. Никакого замка видно не было, она просто не открывалась, сколько бы силы он ни прикладывал. Может, заклеена? Видимо, и похититель не смог добраться до содержимого и выбросил шкатулку за ненадобностью. Хорошо, хоть не в реку. На деревянной поверхности сияли зеленью «изумруды» – обыкновенные стекляшки, местами расколовшиеся от ударов. Да уж, наружная ценность. Даже вора не прельстила.

Игорь ухмыльнулся и достал телефон, чтобы обрадовать Тимофея Григорьевича. Вот и дождался старик хороших новостей, хотя, казалось бы, никакой веры в это не было. На том конце «провода» он услышал почти ребяческий радостный возглас.

Внутри у Игоря как будто кто-то разлил кастрюлю с тёплым тягучим киселём – такое чувствуешь, когда отступает безнадёга и в жизнь возвращается светлое. Может, и пуговица перестанет отлетать по такому случаю?

Когда Игорь подходил к уже знакомому дому, зажав в руках шкатулку, её владелец выскочил ему навстречу, в осенний вечер, прямо в домашних тапочках. Игорь ухмыльнулся: ну точно раззява, сейчас же ветерок какой подует – так и сляжет старик с простудой.

Но Тимофей Григорьевич не мёрз. Он сиял, и даже вроде бы скинул с десяток лет – в глазах его плясала какая-то невиданная доселе чертовщинка. И он волновался.

– Давай, давай её скорее, – попросил он, протягивая дрожащие руки. Получив заветную шкатулку, он прижал её к груди и счастливо зажмурился, как кот на солнышке. Игорь заулыбался – вот же чистая радость.

– Её и правда стащили, но, видимо, не смогли открыть, вон, видите царапины? А так как ваши изумруды не очень-то изумрудные, вот и выбросили в кусты. Тимофей Григорьевич… Что там, а? Имею же я право знать, в самом-то деле.

Старик с трудом оторвался от своего сокровища и хитро глянул на стажёра.

– Пойдём, Игорь, – сказал он и зашагал в сторону дома, – пойдём, всё покажу. Теперь уже пора.

Сплошные загадки. Они поднялись на нужный этаж, и всё это время Тимофей Григорьевич баюкал шкатулку у груди – ей-богу, как ребёнка.

Уже у самой двери в квартиру старик почему-то замешкался и ещё больше заволновался. Заходить он не спешил, мялся и топтался в метре от порога.

– Что такое, Тимофей Григорьевич, ключи забыли?

– Нет… Тут дело такое, видишь ли… Надо позвонить. Обязательно надо позвонить.

Ничего не понятно. Кому позвонить? Может, дед на радостях умом повредился? Стоит вот перед собственной дверью, нелепый и растерянный.

– Так вы же один живёте…

– Непременно надо позвонить, – ещё раз пробормотал он.

Тимофей Григорьевич шумно выдохнул, как перед прыжком в воду, и нажал на дверной звонок. Где-то внутри, в самой глубине, отозвалось.

Старик обернулся и с улыбкой поглядел Игорю в глаза.

– Знаешь, что я всю жизнь искал? По всему свету, в каждом уголке? Чудо, – он кивнул на поцарапанную шкатулку. – Нашёл.

Не успел Игорь удивиться, как кто-то внутри квартиры щёлкнул замком и дверь открылась: на пороге стояла молодая женщина, одетая немного старомодно. Красивое доброе лицо, а на шее повязан платок, красный в цветочек.

– А, Тимоша, погулял? – произнесла она, как будто и не заметив полицейского.

Какой ещё Тимоша?

Но тут Игорь моргнул и обомлел: рядом с ним больше не было никакого Тимофея Григорьевича. У порога перед дверью стоял мальчик. Обыкновенный мальчик, лет восьми-девяти, светловолосый, чуть лопоухий. И он протянул женщине шкатулку, которую держал в руках:

– Мама! Мама, это тебе, подарок.

Голосок тоненький, дрожащий. Мальчик явно волновался. Игорь же молча наблюдал – а что ему оставалось делать?

– Спасибо, – сказала женщина, с улыбкой принимая шкатулку, – а что там? Надо же, какая красивая. Ты заходи, мой руки, и сейчас посмотрим, что ты мне принёс. А потом будем ужинать, да?

Мальчик восторженно закивал, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгнуть в квартиру с разбега, – так не терпелось. И он шагнул через порог, не обернувшись, исчезнув в полумраке прихожей. Дверь за ним закрылась.

Тишина тут же охватила, казалось, весь подъезд, даже во дворе стало тихо. Нет, не тихо – глухо. Мир укутался в ватное одеяло, и оно скрало каждый звук, каждое движение. Замер воздух, замерли атомы и мысли. Что это сейчас было, как объяснить?

Игорь долго простоял на этаже, глядя на старую, покрытую в сто слоёв краски, дверь. Что там теперь за ней, что творится, кто и как живёт? Никаких звуков не доносилось из этой квартиры. Раз-другой его посетила мысль нажать на дверной звонок и посмотреть, что будет, но он удержался. Ни к чему это.

Больше Игорь никогда не видел Тимофея Григорьевича, ни старого, ни молодого. Первое дело полицейского было раскрыто, а пуговица с кителя больше ни разу не оторвалась. Настоящее чудо.