Текст книги "Я Пилигрим"

– Становитесь их защитником?

– Вот-вот, именно это слово она употребила. Я, сами знаете, далеко не подарок, но Марси говорит, что есть у меня одно качество, которое ей по-настоящему нравится: я никогда не бросаю друга в беде.

Защитник мертвых, думаю я. Бывают вещи и похуже. Хотелось бы чем-нибудь помочь Брэдли, но я лицо неофициальное и это преступление не расследую. Я вышел в отставку, хотя мне нет еще и сорока.

В комнату быстро входит техник-криминалист и кричит:

– Бен!

Брэдли оборачивается:

– Ну?

– В подвале, – говорит вошедший с азиатским акцентом.

Глава 4

Три техника в рабочих комбинезонах разломали старую кирпичную стену. Несмотря на маски, они едва не задохнулись от зловония, распространявшегося из образовавшегося пролома. Техники не нашли там труп: гниющая плоть имеет весьма специфический запах, а в данном случае они столкнулись всего лишь с прохудившейся канализацией, плесенью и дерьмом сотен поколений крыс.

Брэдли пробирается через несколько грязных подвалов и останавливается в резком свете ламп, выхватывающих из тьмы обрушенную стену. Я вместе с криминалистами тащусь за ним следом и подхожу как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот азиат, китаец с американским паспортом, которого все по вполне очевидной причине зовут Брюсом, включает портативный фонарь, ярко освещающий вновь открывшееся пространство.

Да там, внутри, настоящий лабиринт канализационных труб. Брюс объясняет: после того как его люди, разломав ванную в номере 89, ничего не обнаружили в изгибах труб, они пошли дальше. Взяв у криминалистов капсулу быстродействующей краски «блу би», они смешали ее с пинтой воды и влили в отводную трубу.

Через пять минут ток жидкости сильно замедлился, и стало понятно, что где-то между подвалом и номером 89 – засор. Именно там, в сплетении труб и самовольных отводов от них, у стены, их и ждала находка, которую Брюс сейчас хочет продемонстрировать лейтенанту.

– Скажите мне только: это зубы? – интересуется Брэдли. – Она смыла их в канализацию?

Брюс качает головой и освещает фонарем кашу из обуглившейся бумаги, обнаруженную в прямоугольном отводе трубы.

– Эта труба выходит прямиком из восемьдесят девятого номера, мы проверяли, – говорит Брюс, показывая на кашеобразную массу. – Что бы там ни было, это сначала сожгли, а потом спустили в сортир. Убийца поступила разумно, хотя она вряд ли задумывалась, что нарушает правила эксплуатации сантехники.

С помощью пинцета Брэдли начинает раздвигать слежавшуюся массу.

– Клочки от квитанций, уголок проездного на метро, билет в кино, – сообщает он присутствующим. – Похоже, преступница делала напоследок генеральную уборку, избавлялась от всего лишнего. – Он тщательно отделяет друг от друга кусочки горелой бумаги. – Список покупок – может пригодиться для сличения почерков, если мы когда-нибудь найдем с чем сравнивать…

Он замолкает, разглядывая обрывок бумаги, который обгорел чуть меньше, чем другие.

– Семь цифр, написанных от руки: девять, ноль, два, пять, два, три, четыре. Перечень неполный: остальное сгорело.

Брэдли показывает клочок бумаги всей группе, но я знаю, что находка предназначается главным образом мне: в разведывательном управления я числился криптографом. Семь написанных от руки, с трудом читаемых цифр. Они могут означать все, что угодно, но у меня есть некоторый опыт: на предыдущей работе постоянно приходилось иметь дело с фрагментами, поэтому я не спешу просто выбросить находку.

Высказывается множество предположений относительно того, что могут означать эти цифры: номер банковского счета или кредитной карты, почтовый индекс, мобильный или междугородный телефон. Альварес заявляет, что последнее точно отпадает: нет такого междугородного телефонного кода – 902. И я склонен с ней согласиться.

– В США действительно нет, но мы подключены к канадской телефонной системе, – возражает девушке Петерсен, молодой детектив с прекрасной спортивной фигурой; ему бы в футбол играть, нападающим. – Девятьсот два – это Новая Шотландия. Я точно знаю, у моего деда была там ферма.

Брэдли молчит: он глядит на меня, ожидая услышать мое мнение. Исходя из горького опыта, я взял за правило помалкивать, если до конца не уверен, поэтому только пожимаю плечами. Это означает, что Брэдли и все остальные продолжат свою работу.

О чем я на самом деле думаю, так это о настенном календаре. Он беспокоит меня с тех пор, как я его увидел. Если верить ярлычку на обороте, календарь был куплен в элитном книжном магазине «Риццоли» и стоит сорок баксов. Не правда ли, дороговато для вещи, благодаря которой можно узнать дату, и только? Судя по всему, убийца – женщина с претензиями: мне пришло в голову, что для нее был важен не сам календарь, но, возможно, ее интересовали изображенные на нем античные достопримечательности.

Большей частью мне пришлось работать в Европе, и хотя я давненько не путешествовал так далеко на восток, но почти уверен, что первые две цифры – международный телефонный код Турции. А что касается достопримечательностей, достаточно провести там всего один день, чтобы понять: в этой стране больше древнегреческих и римских руин, чем где-нибудь еще на свете. Если 90 – код страны, то, возможно, последующие цифры означают код города и начало местного телефонного номера. Никем не замеченный, я направляюсь в самый тихий уголок подвала и звоню по мобильному в телефонную компанию «Веризон», чтобы проверить свои предположения.

В ожидании ответа я смотрю на часы и с изумлением вижу, что вот-вот рассветет. Прошло уже десять часов с тех пор, как швейцар, проверяя, почему отключилось электричество в соседнем помещении, отпер номер 89, чтобы получить доступ к проводке. Неудивительно, что все выглядят такими уставшими.

Наконец мне удается дозвониться до справочной службы «Веризона», и женщина с сильным акцентом (очевидно, из центра обработки вызовов в Мумбаи) подтверждает, что 90 – действительно международный телефонный код Турции.

– А двести пятьдесят два? Это код региона?

– Да, это провинция… она, кажется, называется Мугла. – Женщина старается правильно выговорить незнакомое слово.

Провинция Мугла? Это название ничего мне не говорит… Турция – большая страна, намного больше Техаса, ее население превышает семьдесят миллионов человек.

Я начинаю благодарить сотрудницу телефонной компании, собираясь уже повесить трубку, и тут она добавляет:

– Не знаю, поможет ли это вам, но здесь сказано, что Бодрум, один из главных городов данной провинции, находится на берегу Эгейского моря.

Бодрум? Это слово вызывает дрожь во всем моем теле и испуг, который, казалось бы, за долгие годы должен был исчезнуть без следа. «Бодрум» – говорит телефонистка, и волна выносит название этого города на берег, как обломки далекого кораблекрушения.

– В самом деле? – спокойно отвечаю я, лихорадочно пытаясь привести мысли в порядок. И тогда та часть моего мозга, которая отвечает за настоящее, подсказывает, что я приглашен на это расследование всего лишь в качестве гостя. Я испытываю облегчение. Не хочу больше иметь никакого отношения к этому уголку мира.

Возвращаюсь в номер 89. Брэдли замечает меня, и я говорю, что на этом клочке бумаги действительно записан междугородный телефонный номер, но Канада здесь ни при чем. Я объясняю ему про календарь. Бен говорит, что тоже с самого начала обратил на него внимание.

– Бодрум? Где это? – спрашивает он.

– Вам придется выяснить все более подробно. Это в Турции, один из самых модных в мире летних курортов.

– А как насчет Кони-Айленда? – интересуется он с непроницаемым лицом.

– О вкусах не спорят, – отвечаю я и начинаю расписывать ему Бодрум: гавань, забитая экстравагантными яхтами; элегантные виллы; маленькая мечеть, скрытая в горах; кафе с экзотическими названиями вроде «Меццалуна» и «Оксиджен», где подают капучино за десять долларов и где кипят бурные страсти.

– Вы бывали там? – спрашивает Брэдли.

Я отрицательно качаю головой: есть вещи, о которых правительство не позволяет мне говорить. И меняю тему разговора:

– Интересно, зачем ей вдруг понадобилось звонить в Бодрум?

Брэдли пожимает плечами, не желая пока ломать над этим голову. Он занят другими мыслями.

– Тот высокий парень и впрямь спец по документам, – сообщает он, указывая на Петерсена, стоящего в другой половине комнаты. – Альварес думала, что нашла в кабинете управляющего ксерокопию студенческого билета. А знаете, что это оказалось на самом деле? Читательский билет нью-йоркской библиотеки. Имя, конечно, вымышленное.

– Прекрасно, – говорю я без особого интереса. – Выходит, убийца-то наша – интеллектуалка.

– Не совсем, – отвечает он. – По базе данных библиотеки я выяснил, что за целый год она взяла там всего одну книгу. – Лейтенант делает эффектную паузу и смотрит на меня в упор. – И книга эта написана вами.

Я встречаю его взгляд, не зная, что сказать в ответ. Вот так поворот!

– Убийца читала мою книгу? – наконец удается выдавить мне.

– Не просто читала, я бы сказал, изучала, – отвечает он. – Вы сами говорили, что редко сталкивались со столь профессиональной работой. Теперь мы знаем объяснение: отсутствие зубов, антисептический спрей – обо всем этом говорится в опубликованной вами работе.

Моя голова непроизвольно дергается, словно книга обрушивается на меня всем своим весом.

– Злоумышленница черпала информацию из описанных там расследований, используя мой труд в качестве пособия, как убить человека и скрыть следы преступления?

– Именно так, – подтверждает Брэдли и широко улыбается, что случается с ним крайне редко. – Поздравляю: теперь мне придется охотиться за вами как за своего рода доверенным лицом убийцы.

Глава 5

По правде говоря, моя книга по современной технике расследования преступлений получилась довольно невразумительной: я бы сказал, то было нечто бросающее вызов всем опубликованным прежде теориям. Большинство читателей, однажды отложив этот опус в сторону, вряд ли захотят когда-либо снова взяться за него.

Но в узком кругу профессионалов, на которых мое сочинение и было рассчитано, оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Факты, изложенные в книге, балансировали на грани правдоподобия, хотя я и ссылался постоянно на достижения науки и передовые технологии. Но при более близком знакомстве даже самые закоренелые скептики избавлялись от сомнений: в каждом описанном мною деле содержались мельчайшие детали, тщательно излагались все обстоятельства и мотивы, которые и позволяют хорошему следователю отделить истинное от ложного.

На следующий день после выхода книги в свет в закрытом мирке высококлассных специалистов поднялся целый шквал вопросов. Проклятье, каким образом этот никому не известный писака получил информацию о столь необычных делах? (Я, разумеется, изменил имена, чтобы не дискредитировать обвиняемых, но все равно мои отчеты напоминали сообщения, полученные с другой планеты.) И самое главное: кто же на самом деле автор, черт побери?

Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал правду. В силу специфики своей бывшей работы я имел больше врагов, чем мог себе даже представить, и не желал однажды, включив двигатель машины, превратиться в горстку космической пыли, кружащейся вокруг Луны. А потому решил подстраховаться, воспользовавшись чужим именем. Если кто-то из читателей захочет разжиться информацией о так называемом авторе, единственное, что он обнаружит: этот человек недавно умер в Чикаго.

Одно могу сказать точно: я писал эту книгу не ради славы или денег, а потому, что успешно распутывал преступления, совершенные людьми, работавшими на пределе, которого может достичь человеческая изобретательность. И надеялся, что техника, которую я впервые применил, окажется полезной для других следователей. Видите ли, в душе я по-прежнему молод и верю, что впереди меня ожидает другая, настоящая жизнь. Я думал, что это сочинение станет неким итогом, своего рода прощанием с прошлым.

На протяжении почти целого десятилетия я был сотрудником одного тщательно засекреченного подразделения разведслужб США. Нашу работу столь филигранно скрывали от посторонних глаз, что лишь очень и очень немногие вообще знали о существовании этой организации. Управление наше было призвано не только контролировать разведывательное сообщество страны, но, более того, быть своего рода тайным департаментом внутренних дел всего мира. В каком-то смысле мы уподобились средневековым крысоловам.

Хотя многие сотрудники двадцати шести официально признанных и восьми безымянных американских разведывательных организаций засекречены, не будет преувеличением заявить, что в орбиту нашего наблюдения входило более ста тысяч человек. Мы имели дело с самыми разнообразными преступлениями: государственными изменами и коррупцией, убийствами и изнасилованиями, торговлей наркотиками и кражами. Маленькое уточнение: те преступники, которыми мы занимались, были самыми умными и изощренными в мире.

Управление, которому поручили эту чрезвычайно важную и секретную миссию, было учреждено еще Джоном Кеннеди в самом начале его правления. После сенсационного скандала в ЦРУ, подробности которого до сих пор не обнародованы, президент пришел к выводу, что разведывательное сообщество ничуть не меньше (если даже не больше) подвержено человеческим слабостям, чем все население в целом.

По-хорошему в нормальных условиях эту функцию следовало бы возложить на Федеральное бюро расследований: пусть бы оно действовало как независимый расследователь. Однако при Джоне Эдгаре Гувере, бывшем его директором на протяжении почти полувека, с 1924 по 1972-й год, ФБР утратило последние черты нормальности. И предоставить ему полномочия слежки за секретными агентами было все равно что подарить Саддаму Хусейну завод по производству оружия. Вот почему Джон Кеннеди и его брат создали специальное управление, наделенное беспрецедентной властью. В соответствии с особым правительственным циркуляром оно стало одной из трех организаций, которые отчитывались о проделанной работе непосредственно президенту, минуя конгресс. Не трудитесь спрашивать про две другие: я не стану вам ничего рассказывать, поскольку не собираюсь выдавать государственные тайны.

Эти организации с высшей степенью допуска к государственным секретам существуют словно бы в вакууме. Поначалу все дружно поносили новое управление вместе с его высокой миссией, а потом пришли в восторг, увидев, какое мастерство проявили сотрудники этой организации, фигурировавшей везде под кодовым названием «Одиннадцатая воздушно-десантная дивизия» или «Кавалерия». Мало кто ожидал, что начинание окажется успешным, но вскоре репутация нового управления настолько возросла, что злопыхатели прикусили язычок.

Постепенно разведывательное сообщество стало упоминать о «Дивизии» (так все сокращенно называли между собой особое управление) с ноткой почтительности. На нее работали многие блестящие умы, и я говорю об этом вовсе не из тщеславия. Людей со средними способностями туда просто не брали: ведь порой мишенью «Дивизии» становились супермегапрофессионалы, непревзойденные мастера секретных операций. Долгие годы тренировок научили этих мужчин и женщин искусству филигранно лгать и уходить от прямого ответа, получать желаемое и исчезать без следа, не оставляя ни единой улики. Так что, сами понимаете, те, кто их выслеживал, должны были проделывать все это еще лучше. Сотрудники особого управления, эти охотники, которым приходилось всегда опережать свою добычу на один шаг, постоянно испытывали страшное, временами почти невыносимое напряжение. Неудивительно, что «Дивизия» лидировала по количеству самоубийств среди правительственных организаций – это вам не на почте служить.

Меня рекрутировали в элитные ряды «Дивизии» – да так, что я этого даже не понял, – еще во время учебы в Гарварде. В университет для беседы с наиболее перспективными выпускниками прибыла представительница этого управления – приятная женщина с красивыми ногами, в поразительно короткой юбке. Впрочем, она представилась вице-президентом корпорации РЭНД[2]2
   Корпорация РЭНД (англ. RAND – аббревиатура от «Research and Development», «Исследование и разработка») – некоммерческая организация, стратегический исследовательский центр, который оказывает содействие научной, образовательной и благотворительной деятельности в интересах общественного благополучия и национальной безопасности США.


[Закрыть].

Я изучал медицину в течение трех лет и специализировался на фармакологии наркотических средств, занимаясь этим предметом по-настоящему усердно. С понедельника по пятницу я постигал науку в теории, а в выходные приобретал практический опыт. Помню, как однажды, начитавшись справочников, я столь успешно симулировал симптомы фибромиалгии, что без труда получил от врача в Бостоне вожделенный рецепт на наркотический обезболивающий препарат.

А потом, в один прекрасный день, на меня вдруг снизошло озарение. Думаю, сказать так не будет преувеличением. Я сидел за письменным столом, изучая действительные и воображаемые болезни пациентов, за которыми потихоньку наблюдал, когда они заходили, дождавшись своей очереди в приемной. И вдруг понял, что меня интересуют вовсе не жалобы людей, а мотивы, которые этими людьми движут.

Я бросил медицину, поступил на психологический факультет и окончил его magna cum laude[3]3
   С отличием (лат.).


[Закрыть]. Даже хотел было заняться написанием диссертации.

Когда университет остался позади, леди в короткой юбке предложила мне жалованье, вдвое превышающее начальный оклад большинства служащих, а также безграничные возможности для исследований и заманчивые перспективы карьерного роста. В результате я на протяжении шести месяцев писал отчеты, которые, похоже, никто не читал, составлял опросные листы, которые так никто и не заполнил, пока наконец не обнаружил, что работаю вовсе не на корпорацию РЭНД. Все это время за мной наблюдали, прослушивали мои телефонные разговоры, оценивали и проверяли. Внезапно мисс Короткая Юбка безвозвратно исчезла.

Вместо нее появились двое мужчин, весьма жестких и решительных, – я никогда не встречал их до этого и ни разу не видел после. Они привезли меня в укромную комнатку в неприметном здании, которое находилось в промышленной зоне, немного севернее штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, штат Виргиния. После того как я подписал кучу документов, запрещающих разглашать полученную информацию, незнакомцы объявили, что мою кандидатуру рассматривают в качестве сотрудника особой разведывательной службы, сообщить название которой они категорически отказались.

Я изумленно уставился на обоих и выразил недоумение, с какой стати мною вообще заинтересовались в разведке. Хотя, честно говоря, уже знал ответ: я идеально подходил для роли тайного агента, поскольку был умен, одинок и имел некий скрытый душевный изъян.

Ни сестер, ни братьев у меня не было. Что касается родителей, то мой отец бросил мать, когда она еще была беременна, и с тех пор больше не появлялся. Несколькими годами позже маму убили в спальне нашей квартиры на окраине Детройта. Как я уже упоминал, это одно из мест, которое я не забуду до конца жизни.

Я попал в приют, а через некоторое время меня усыновили, но отношения с приемными родителями так и не сложились. Они жили в Гринвиче, штат Коннектикут, имели двадцать акров вылизанных лужаек и тихий, уютный дом, могли оплатить обучение в самой лучшей школе. Со стороны казалось, что у нас полноценная семья, – по крайней мере, Билл и Грейс Мердок сделали все, что было в их силах. Но я так и не смог стать для них родным сыном, о котором они мечтали.

Ребенок без родителей учится выживать: он рано овладевает искусством скрывать свои чувства, а если боль становится невыносимой, создает убежище в собственной душе и прячется там. Чисто внешне я стремился быть таким, каким меня, вероятно, хотели видеть Билл и Грейс, но в конце концов стал чужим для них обоих.

Сидя в той комнате неподалеку от штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, я понял, что, годами скрывая свое истинное обличье и старательно маскируя чувства, прошел хороший тренинг и теперь идеально подхожу для мира спецслужб.

Впоследствии, путешествуя по свету под двумя десятками разных имен, я убедился, что самые лучшие известные мне тайные агенты научились жить двойной жизнью задолго до того, как их взяли на работу в соответствующие подразделения.

Спецслужбы нанимали людей, ушедших в себя, чтобы спрятаться от враждебного гомофобного мира, тайных прелюбодеев, норовящих ускользнуть от опостылевших законных супруг, поклонников азартных игр и рабов дурных привычек, алкоголиков и извращенцев. Какое бы тайное бремя ни несли эти люди, они умели заставить окружающих питать иллюзии на их счет. А от этого был всего один шаг до того, чтобы надеть чужую личину и послужить своему правительству.

Думаю, те двое в штатском почувствовали во мне нечто подобное. Они задали мне массу вопросов и под конец поинтересовались, какие наркотики мне доводилось пробовать.

Я решил стоять насмерть: упорно отрицал даже мимолетное знакомство с наркотиками, благо никогда не вел безалаберного образа жизни, который обычно сопутствует их употреблению. Я уверял собеседников, что, мол, жил затворником, следуя собственным правилам: если и выходил куда прошвырнуться, то всегда в одиночку; в барах и клубах употреблять зелье не пробовал, а уж пытаться купить дурь самому – такого у меня и в мыслях не было.

И представьте, это прокатило: представители спецслужб при всем желании не могли бы опровергнуть мои слова, поскольку я всегда действовал очень осторожно и меня ни разу не арестовывали и не допрашивали по поводу наркотиков. Так или иначе, поскольку я уже имел успешный опыт тайной жизни, то был готов окунуться в другую ее разновидность. Когда мужчины, завершив беседу, встали и спросили, сколько мне нужно времени, чтобы обдумать их предложение, я тут же попросил ручку.

Вот так все и случилось: в той унылой комнате без окон я подписал заявление о приеме на службу в особое разведывательное подразделение и этим круто изменил свою судьбу. Откровенно говоря, не помню, возникли ли у меня тогда мысли о той цене, которую мне придется за это заплатить, и о простых человеческих радостях, которые мне никогда не суждено будет испытать или разделить.