Текст книги "Роковая музыка (Музыка души)"

Форт тоже был порождением пунктирной линии.

Сейчас это был темные прямоугольник среди раскаленных серебристых песков. Внутри происходило что-то, что очень осторожно можно было определить как насилие над аккордеоном; как будто бы некто решил, что он не прочь сыграть что-нибудь, но столкнулся с известными трудностями и, сыграв несколько тактов, снова и снова начинает сначала.

В дверь кто-то постучал.

Через некоторое время изнутри донеслось шебуршание и в двери приоткрылся глазок.

– Да, неффенди?

– СКАЖИТЕ, ЭТО КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН?

Маленький человечек с другой стороны дверей сильно побледнел.

– А, – сказал он. – Тут вы меня подловили. Обождите секундочку.

Глазок захлопнулся. За дверью произошла короткая тихая дискуссия. Глазок опять открылся.

– Да, похоже мы и есть… есть… как его, еще разок?… ага, понял… Клатчский Иностранный Легион. Да. И что вы хотели?

– Я БЫ ХОТЕЛ ВСТУПИТЬ.

– Вступить? Вступить куда?

– В КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.

– А где это?

С той стороны опять немного пошептались.

– О. Верно. Извиняюсь. Да. Это здесь.

Двери распахнулись.

Посетитель шагнул внутрь.

Легионер с нашивками капрала подошел к нему.

– Ты разговариваешь с…– его глаза на мгновение остекленели. – Большой человек, три лычки… вот на кончике языка вертится…

– СЕРЖАНТ?

– Точно! – сказал капрал с облегчением. – Как твое имя, солдат?

– ЭЭЭ.

– Можешь не говорить. Здесь, в… в…

– КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?

– …что-то вроде этого. Люди вступают, чтобы… чтобы… ну, твои мысли, ты понимаешь, которые ты не можешь… вещи, которые произошли…

– ЗАБЫТЬ?

– Точно. Я… – он побледнел. – Минуту обожди, хорошо? – Он посмотрел на рукав. – Капрал… – он запнулся. На его лице появилось выражение встревоженности. Затем его осенило и он, вывернув шею насколько возможно и скосив глаза, с величайшими трудностями принялся расшифровывать знаки на своем форменном воротнике. – Капрал… Средний? Похоже на правду?

– НЕ ДУМАЮ.

– Капрал… Стирать Только Вручную?

– ВИДИМО, НЕТ.

– Капрал… Хлопок?

– ВПОЛНЕ ВОЗМОЖНО.

– Точно. Ну что же, добро пожаловать в… эээ…

– КЛАТЧСКИЙ ИНОСТРАННЫЙ ЛЕГИОН.

– Верно. Оплата – три доллара в неделю плюс весь песок, который ты сможешь съесть.

– Я ВИЖУ, ПРО ПЕСОК ТЫ ПОМНИШЬ.

– Поверь мне, уж про песок ты никогда не забудешь, – сказал капрал с горечью.

– НЕ СОМНЕВАЮСЬ.

– Как ты сказал тебя зовут?

Незнакомец хранил молчание.

– Это вообще-то неважно. Здесь, у нас в…

– КЛАТЧСКОМ ИНОСТРАННОМ ЛЕГИОНЕ?

– … точно… мы дадим тебе новое имя. Начнешь с нуля.

Он обратился к другому человеку.

– Легионер…?

– Легионер… э… хм… ага… 15 размер, сэр.

– Точно. Отведи этого… человека и выдай ему… – он раздраженно щелкнул пальцами. – Ты знаешь… эту штуку… одежду, все ее таскают… песчаного цвета…

– ФОРМУ?

Капрал моргнул. По каким-то необъяснимым причинам слово «кость» всплыло на поверхность расплавленной, текучей массы, в которую превратилось его сознание.

– Правильно, – сказал он. – Эээ. Легионер, это путешествие длиной в двенадцать лет. Надеюсь, ты для этого достаточно мужчина.

– МНЕ УЖЕ НРАВИТСЯ ЗДЕСЬ, – ответил Смерть.

– Полагаю, я имею право заходить в распивочные заведения? – спросила Сьюзан, когда Анк-Морпорк вновь показался на горизонте.

– ПИСК.

Город опять проплывал под ними. Там, где улицы становились шире, она могла различить отдельные фигурки людей. Ух, думала она… если бы они только знали, кто тут летит над ними. Несмотря ни на что, она никогда не чувствовала себя лучше. Люди там, внизу, думали о, скажем так, земных предметах. Низменных вещах. Наблюдать за ними было все равно, что смотреть на муравьев.

Она всегда знала, что она не такая, как все. Глубже осознающая мир, в то время как большинство бредет по нему с закрытыми глазами и мозгами, выставленными на отметку «медленный огонь». Ей было комфортно жить с сознанием своей особости. Оно окутывало ее, как теплая шаль.

Бинки приземлилась на грязной набережной. Рядом река всасывалась между деревянных опор. Сьюзан соскочила с лошади, расчехлила косу и шагнула в «Залатанный Барабан».

Здесь царило буйство. Покровители «Барабана» были склонны демократично относится к проявлениям агрессии. Им хотелось, чтобы каждый был сам за себя. Так что, хотя зрители единодушно считали трио несчастных музыкантов идеальной мишенью, в зале тут и там кипели драки – из-за неудачно выпущенных снарядов, из-за того, что кому-то за весь день не удалось ни разу подраться, а кто-то просто пытался пробиться к выходу. Сьюзан без труда обнаружила Импа-и-Селлайна. Он стоял на краю сцены и его лицо было маской ужаса. За его спиной сидел тролль, за которым пытался спрятаться какой-то гном. Она взглянула на часы. Еще несколько секунд…

Он был очень красив, головокружительной, темной красотой. В нем было что-то эльфийское. И что-то знакомое.

Ей было жаль Вольфа, но тот погиб на поле битвы, Имп же стоял на сцене. Вы не готовы умереть, стоя на сцене.

А вот я – стою здесь с косой, часами и жду чьей-то смерти.

Он не старше меня и я не имею ни малейшего представления, что с этим делать. И я уверена, что видела его… раньше…

Пока что, никто в «Барабане» не пытался убить музыкантов. Зрители стреляли из арбалетов и метали топоры в легком, добродушном ключе. До сих пор никто еще не попал в цель, даже те, кто был на это способен. Людям доставляло удовольствие смотреть, как музыканты уворачиваются.

Огромный рыжебородый мужчина ухмыльнулся Лайасу и вытянул из-за пояса метательный топор. Забавно кидать топоры в тролля. Они отскакивают.

Сьюзан видела, как все это произойдет. Топор отскочит и поразит Импа. Ничьей вины тут не будет.

Ужасные вещи творятся в море. Ужасные вещи творятся в Анк-Морпорке, причем непрерывно.

Тот человек ведь даже не собирается его убивать. Такая небрежность. И кто-то обязан что-то с этим сделать.

Она потянулась к рукоятке топора.

– ПИСК!

– Заткнись!

Уаумммм.

Имп. как будто, ответил метальщику аккордом, заполнившим шумное помещение. Он загремел, как железный рельс, рухнувший на библиотечный пол в полночь. Отголоски звука отскакивали от стен, каждый с грузом своих собственных гармоник. Это был звуковой взрыв; так же взрываются ракеты на Быкоявление – когда каждый осколок взрывается вновь.

Пальцы Импа ласкали струны, он извлек еще три аккорда. Метатель опустил свой топор.

Эти звуки заставляли человека не только улететь за пределы этого мира, но и ограбить по дороге банк.

Эта музыка, с закатанными рукавами и расстегнутой верхней пуговицей, подходила к вам, улыбаясь и приподнимая шляпу, и воровала у вас мелочь.

Эта музыка попадала прямо в ноги, даже не заглянув к господину Мозгу.

Тролль, подхватив молотки, решительно посмотрел на камни и принялся выбивать ритм.

Гном сделал глубокий вдох и извлек из своей трубы мощный, пульсирующий звук.

Люди отбивали ритм пальцами, орангутанг застыл с широченной восхищенной улыбкой на морде, как будто все мысли вылетели у него из головы.

Сьюзан взглянула на часы с надписью «Имп-и-Селлайн». Песка в верхней колбе совсем не осталось, но теперь в ней что-то отблескивало голубым.

Она почувствовала, как острые коготки проскребли по ее спине и нашли опору на плече. Смерть Крыс посмотрел вниз, на часы.

– ПИСК, – сказал он тихонько.

Сьюзан до сих пор не слишком хорошо его понимала, но сейчас он, без сомнения, сказал «ого».

Пальцы Импа плясали по струнам, но звуки, которые испускала гитара, не имели ничего общего ни с арфой, ни с лютней. Она визжала, как ангел, обнаруживший, почему он оказался на стороне добродетели.

Искры срывались со струн.

Сам Имп закрыл глаза и держал инструмент на уровне груди, как солдат держит пику на посту, так что непонятно было – кто, собственно, на ком играет.

А музыка затапливала все вокруг.

Шкура Библиотекаря встала дыбом, кончики волос потрескивали.

От этих звуков хотелось вынести стены и подняться к небесам по огненным ступеням. Хотелось выдрать все выключатели, вышвырнуть прочь рубильники и сунуть пальцы в розетку мироздания, чтобы посмотреть, что за этим последует. Хотелось выкрасить стены в черное и облепить их постерами.

Различные мускулы библиотекарского тела подергивались в такт проходящей сквозь него музыке.

В углу устроилась небольшая компания волшебников. Сейчас они наблюдали за происходящим, раскрыв рты.

Ритм шагал от сознания к сознанию, раскалывая их, заставляя пальцы прищелкивать, а губы кривиться в усмешке.

Живая музыка! Музыка Рока, бешеная, неудержимая!

Наконец-то свободны! – вот что прыгало из головы в голову, просачивалось в уши и ввинчивалось в спинной мозг. И некоторые оказались менее устойчивы… и ближе к ритму.

Часом позже Библиотекарь несся, колыхаясь, под полуночным дождиком, опираясь на костяшки пальцев. Его голова разрывалась от музыки.

Он приземлился на лужайке Незримого Университета и помчался в Главный Зал, широко размахивая руками, чтобы не упасть.

Внутри он остановился.

Лунный свет сочился в окна, выхватывая из тьмы то, что Аркканцлер обычно именовал «нашим мощным органом», к вящему смущению преподавательского состава. Трубы полностью закрывали одну из стен, напоминая в темноте колонны или, может быть, сталагмиты какой-то чудовищно древней пещеры. Где-то там, среди них, затерялся пульт органиста, с тремя гигантскими клавиатурами и сотней клавиш для специальных эффектов.

Орган использовался довольно редко, разве что на различных официальных церемониях и на университетский Виноват. [13]13
  У волшебников нет яиц. На эту тему даже сложена одна популярная песня. Но они непременно устраивают свой ежегодный Виноват, или Готов к Любым Танцам, который является одной из ярких дат календаря анк-морпоркской общественной жизни. Библиотекарь всегда ожидал его с нетерпением и изводил в этот день поразительное количество крема для волос


[Закрыть]. Однако Библиотекарь, энергично накачивающий мехи, временами издавая возбужденное «уук», чувствовал, что он способен на большее.

Взрослый самец орангутанга может выглядеть как добродушная кипа старых носков, но в нем скрыта сила, способная заставить человека одного с ним веса жрать коврики.

Он перестал нагнетать воздух только тогда, когда рычаг раскалился, а резервуары начали шипеть и попукивать. Затем он ловко забросил себя в кресло. Все сооружение мягко гудело от чудовищного внутреннего давления.

Библиотекарь свел руки вместе и размял пальцы – прозвучавший треск, учитывая количество пальцев, был весьма впечатляющим.

Он воздел руки.

Замер.

Он опустил руки и вдавил клавиши Vox Humana, Vox Dei и Vox Diabolica. Орган застонал еще более настойчиво.

Он воздел руки.

Замер.

Он опустил руки и утопил все оставшиеся клавиши, включая двенадцать со знаком "?" на них и две с наклейками, извещающими на нескольких языках, что к ним нельзя прикасаться ни при каких условиях.

Он воздел руки.

Он воздел также и ноги, нацелившись ими на самые опасные педали.

Он зажмурил глаза.

Он застыл на мгновение в многозначительной тишине – летчик-испытатель, готовый ринуться за границы изведанного на космическом корабле «Мелодия». Он позволил текучему ощущению музыки заполнить мозг и стечь по рукам в пальцы.

Его руки обрушились вниз.

– Что мы сделлалли? Что мы сделлалли? – вопрошал Имп. Возбуждение носилось босиком вверх и вниз у него по хребту.

Они сидели в маленькой тесной комнатке за баром. Глод снял шлем и протирал его изнутри.

– Веришь ли – размер четыре четверти, темп сто двадцать, тема и басовый рисунок.

– Чего это? – спросил тролль. – Чего значат все эти слова?

– Ты же музыкант, – сказал Глод. – Что ты делаешь, на твой взгляд?

– Молочу по ним молотками, – ответил Лайас, прирожденный барабанщик.

– А вот тот брейк ты сыгралл, – сказал Имп. – Ты знаешь… в середине… короче, бам бах бам бах, бамбамБАХ… откуда ты зналл, как сыграть этот брейк?

– Просто этот брейк должен был там быть, в том месте, – объяснил тролль.

Имп посмотрел на гитару. Она лежала на столе и тихонько играла сама себе, как будто кот мурлычет.

– Это ненормалльный инструмент, – сказал он, ткнув в нее пальцем. – Я просто стоялл там, а она игралла сама по себе!

– Наверное, принадлежала какому-то волшебнику, как я и говорил, – сказал Глод.

– Ну да! – возразил Лайас. – Никогда не слышал о волшебнике-музыканте. Музыка и магия не смешиваются.

Они посмотрели на гитару.

Импу не приходилось слышать о самоиграющих инструментах, за исключением легендарной арфы Оуэна Моунии, которая пела в случае опасности. И это было давно, в те дни когда вокруг было полно драконов. Поющие арфы ушли с драконами. Они казались совершенно неуместными в городе, на фоне гильдий и всего прочего.

Дверь распахнулась.

– Это было… потрясающе, парни! – сказал Гибискус Данельм. – Никогда не слышал ничего подобного! Сыграете здесь завтра ночью? Вот ваши пять долларов.

Глод сосчитал монеты.

– Мы четыре раза играли на бис, – мрачно сказал он.

– На вашем месте, – отозвался Гибискус, – Я бы пожаловался в Гильдию.

Трио посмотрело на монеты. Для людей, евших в последний раз двадцать четыре часа назад, они выглядели очень впечатляюще. Сумма, конечно, не тянула на взнос в Гильдию. С другой стороны, эти двадцать четыре часа были очень длинными.

– Если вы придете завтра, – сказал Гибискус, – я превращу эти пять в… шесть долларов. Ну как?

– Ох, ничего себе! – сказал гном.

Мастрим Ридкулли подскочил в постели, потому что кровать, мягко вибрируя, ползла через комнату.

О, это все-таки случилось! Они добрались до меня!

Традиционный для Университета карьерный рост, при котором преемник одевал тапочки покойного предшественника – иногда удостоверившись в его смерти – давно ушел в прошлое. В основном благодаря самому Ридкулли, который был мужчина рослый и в хорошей форме, и – как в этом смогли убедиться три полуночных претендента на аркканцлерство – обладал прекрасным слухом. С ними приключились различные неприятности – висение вниз головой на окне, лишающий сознания удар лопатой и переломы обеих рук. Кроме того, Ридкулли был известен как человек, спящий с двумя заряженными арбалетами у изголовья. Он был добрым человеком и, вероятно, не стал бы стрелять вам в оба уха. Эти соображения поддерживали более терпеливых волшебников. Всяк рано или поздно умрет. Они могут и подождать.

Ридкулли произвел быстрый переучет и счел свое первое впечатление ошибочным. Не было заметно никаких проявлений смертоносной магии. Был только звук, заполнивший комнату до потолка. Он нацепил шлепанцы и выскочил в коридор, в котором толклись преподаватели, расспрашивающие друг друга какого черта тут происходит. С потолка осыпалась штукатурка, заволакивая все плотным туманом.

– Кто причиной шуму сему?! – заорал Ридкулли.

Ответом было неслышное раскрывание ртов и множественное пожимание плечами.

– Хорошо же, я сам это выясню! – пророкотал Аркканцлер и устремился к лестнице.

Остальные гуськом поспешили за ним. Он двигался на негнущихся ногах – ярко свидетельство того, что этот прямолинейный человек близок к точке воспламенения.

Трио хранило молчание всю дорогу из «Барабана». Никто не проронил ни слова по пути к Гимлетовым деликатесам. Никто ничего не сказал, пока они ждали своей очереди. Затем все, что они говорили, было: «Так… правильно… одну четверную порцию Грызуччи с тритонами, перца поменьше, одно Клатчское Жаркое с двойным салями и одна Страта – и чтоб никакой урановой смолки». Они уселись и стали ждать. Гитара тихонька наигрывала короткий четырехтоновый рифф. Они старались об этом не думать. Они пытались думать о чем-нибудь другом.

– Думаю сменить имя, – заявил наконец Лайас. – Я хочу сказать – Лайас? Не очень хорошее имя для музыкального бизнеса.

– И на что же ты его сменишь? – спросил Глод.

– Я думал… не смейтесь… я думал… Клиф? – сказал Лайас.

– Клиф?

– Прекрасное тролльское имя. Очень каменистое. Очень крутое. Что в нем не то? – обороняющимся тоном заявил Клиф не Лайас.

– Ну… да… но… ну, я не знаю… Клиф? Не припомню в этом бизнесе никого с именем вроде Клифа.

– Так или иначе, получше, чем Глод.

– Я сжился с Глодом, – сказал Глод. – А Имп сжился с Импом, так?

Имп смотрел на гитару. Это все неправильно, думал он. Я ведь почти не прикасался к ней. И как я устал…

– Не уверен, – несчастным голосом ответил он. – Не уверен, что Имп – подходящее имя для… этой музыки. – Его голос сошел на нет. Он зевнул.

– Имп? – сказал через некоторое время Глод.

– Хммм? – ответил Имп. А еще кто-то там наблюдал за ним. Это уж совсем глупо. Не может же он сказать: мне кажется, кто-то смотрел на меня, когда я стоял там, на сцене. Они ответят: правда? все это очень таинственно, действительно, как такое могло быть?..

– Имп? – повторил Глод. – Почему ты постукиваешь пальцами вот так?

Имп посмотрел вниз.

– Я постукивалл?

– Да.

– Просто задумаллся. В общем, мое имя не подходит длля такой музыки. И имя, и фамиллия.

– А что они вообще значат на нормальном языке? – спросил Глод.

– Ну, вся моя семья – Селлайны, – ответил Имп, проигнорировав выпад против древнего наречия. – Это означает «падубовые». В Лламедосе только падуб и растет. Все осталльное сразу сгнивает.

– Не хотел говорить, – сказал Клиф. – Но «Имп» для меня звучит немного по-эльфийски.

– Это значит просто «деревянное ведро», – объяснил Имп. – Ну, вы понимаете. Вроде кадки или бадьи.

– Бадья… Бадья-и-Селлайн? – сказал Глод. – Бадди? Еще хуже Клифа, по моему мнению.

– Мне… кажется, что это звучит правилльно, – сказал Имп.

Глод пожал плечами и выгреб из кармана пригоршню мелочи.

– У нас еще осталось больше четырех долларов, – сказал он. – Но я знаю, куда можно девать и их.

– Мы доллжны отлложить их длля вступлления в Гилльдию, – сказал новый Бадди.

Глод уставился куда-то между ними.

– Нет, – сказал он. – У нас еще нет правильного звука. Я хочу сказать – это было очень хорошо, очень… по-новому… – он посмотрел на Импа-Бадди тяжелым взглядом. – Но кое-что мы все же упустили…

Он подарил Бадди не Импу еще один пронизывающий взгляд.

– Ты знаешь, что ты весь трясся? – спросил он. – Бегал по сцене на карачках, как будто у тебя полные трусы муравьев?

– Ничего не мог поделать, – ответил Бадди. Ему хотелось спать, но ритм продолжал пульсировать у него в голове.

– Я тоже заметил, – сказал Клиф. – Когда мы шли сюда, ты всю дорогу подпрыгивал, – он заглянул под стол. – А сейчас притопываешь

– И ты продолжаешь выстукивать пальцами, – сказал Глод.

– Я не могу перестать думать о музыке, – сказал Бадди. – Тут вы правы. Нам нужен… – он пробарабанил пальцами по столу, – звук вроде… панг панг панг ПАНГ Панг…

– Клавиши, ты имеешь в виду?

– Я имею?..

– В Оперном, на том берегу, появились эти новые пианофорте, сказал Глод.

– А, это барахло не для такой музыки, как наша, – сказал Клиф. – Это барахло для важных жирных ребят в напудренных париках.

– Я предвижу, – сказал Глод, бросая на Бадди еще один косой взгляд, – что если мы поставим эту штуку где-то недалеко от Им… недалеко от Бадди, то очень скоро она станет вполне подходящей. Так что пойдем и возьмем ее.

– Я слышал, что они стоят по четыре сотни долларов, – сказал Клиф. – Ни у кого нет столько зубов.

– Я не имел в виду – купим его, – объяснил Глод. – Просто… позаимствуем на время.

– Воровство, – сказал Клиф.

– Нет, нет, – возразил Глод. – Мы позволим им забрать его назад, когда закончим с ним.

– О. Тогда все в порядке.

Бадди не был ни барабанщиком, ни троллем, поэтому видел, что в глодовой аргументации имеются логические изъяны. И несколько недель назад он бы об этом сказал. Но тогда он был хороший мальчик из долины, который не пил, не ругался и играл на арфе на каждом друидическом жертвоприношении.

Сейчас ему было нужно это пианино. На звук это было почти то, что надо.

Он постукивал пальцами в такт мыслям.

– У нас нет никого, кто будет на нем играть, – заметил Клиф.

– Ты притащишь пианино, – сказал Глод. – Я притащу пианиста.

И все это время они косились на гитару.

Волшебники продвигались к органу. Воздух дрожал вокруг них, как будто его подогревали.

– Что за нечестивый шум! – прокричал Преподаватель Современного Руносложения.

– О, не знаю, не знаю! – провизжал в ответ Декан. – Это довольно привлекательно!

Меж труб трещали разряды. Наверху качающейся конструкции можно было различить Библиотекаря.

– Кто подкачивает его?! – заорал Ведущий Диспутатор.

Ридкулли заглянул за орган. Рычаг сам по себе ходил туда-сюда.

– Я не потерплю этого, – прорычал он, – в моем проклятом университете. Это будет еще похуже студентов.

Он поднял арбалет и выпустил стрелу прямо в главный резервуар. Раздался долгий вопль в тональности Ля-мажор, а затем орган взорвался.

История последовавших за этим секунд была восстановлена впоследствии в обсуждениях, проходивших в Необщей Комнате, куда волшебники удалялись, чтобы выпить крепких напитков или, как в случае Казначея – горячего молока. Преподаватель Современного Руносложения клялся, что 64-футовая труба «Грависсима» взмыла в небо на огненном столбе. Профессор Неопределенных Исследований сообщил, что когда они нашли Библиотекаря в фонтане на площади Сатор, далеко за пределами Университета, тот без конца повторял «уук, уук» и ухмылялся.

Казначей сказал, что видел дюжину голых молодых женщин, прыгающих у него в кровати, но Казначей частенько рассказывал что-то вроде этого, особенно когда долго никуда не выходил.

Декан вообще ничего не говорил. Он смотрел на всех стеклянными глазами, а в волосах у него трещали искры.

Он пытался понять, как получилось, что он выкрасил свою спальню в черный цвет.

… а бит продолжался…

Жизнеизмеритель Импа стоял в центре огромного стола. Смерть Крыс расхаживал вокруг него, попискивая себе под нос.

Сьюзан тоже смотрела на него. Не было никаких сомнений, что весь песок перетек в нижнюю колбу, однако в верхней было что-то еще, наполнявшее ее и потихоньку стекающее вниз. Оно было бледно-голубым и бешено извивалось само по себе, как ополоумевший дым.

– Ты когда-нибудь видел что-то вроде этого? – спросила она.

– ПИСК.

– Я тем более.

Сьюзан вскочила. Туманные силуэты вдоль стен теперь, когда она привыкла к ним, уже не казались ей ни какими-то механизмами, но и не деталями интерьера. Они наводили на мысль о планетарии, который стоял на лужайке в школе, хотя траектории каких звезд они могли вычислять она затруднилась бы сказать. Они казались проекциями вещей слишком странных даже для этого странного измерения.

Она хотела сохранить ему жизнь и это было правильно, она знала. Как только она услышала его имя… ну, оно было важно. Она унаследовала часть памяти Смерти. Она никогда не встречала этого парня, но может быть он – встречал. Она чувствовала, что его имя и лицо так прочно обосновались в ее сознании, что все ее мысли вращались вокруг него.

Что-то успело спасти его раньше нее.

Она опять поднесла жизнеизмеритель к уху. И обнаружила, что притопывает ногой. А далекие тени пришли в движение.

Она бросилась бежать по полу, настоящему полу, за пределами ковра. Тени более всего напоминали овеществленную чистую математику. Множество кривых… непонятно чего. Указатели наподобие часовых стрелок, но размером с дерево, медленно двигались в воздухе.

Смерть Крыс вскарабкался к ней на плечо.

– Я полагаю, ты не знаешь, что происходит?

– ПИСК.

Сьюзан кивнула. Крысы умирают, когда приходит пора умирать. Они не пытаются избежать смерти или воскреснуть после нее. Никто никогда не видел крыс-зомби. Крысы знают, когда должны сдаться.

Было два часа ночи. Шел дождь. Констебль Детрит (Городская Стража Анк– Морпорка) охранял Дворец Оперы. Этому подходу к службе он научился у сержанта Колона. Если вы оказались в одиночестве дождливой ночью, ступайте охранять что-нибудь большое с удобными выступающими карнизами. Колон следовал этому правилу в течение многих лет, и в результате ни одна из главных городских достопримечательностей не было похищена [14]14
  За исключением единственного случая, когда украли Незримый Университет, но это оказалось просто студенческой шалостью


[Закрыть].

Это была ночь, небогатая на происшествия. Разве что с час назад с небес обрушилась шестидесятичетырехфутовая органная труба. Детрит заинтересовался этим настолько, что хотел было пойти осмотреть кратер, но не пошел, поскольку был не уверен в криминальном характере этого казуса.

Кстати, он считал, что так обычно и появляются органные трубы.

Кроме того, последние пять минут он слышал приглушенные удары и редкие позвякивания изнутри Оперного. Он взял эти звуки на заметку. Детрит не хотел выставить себя глупцом. Он ведь никогда не бывал во Дворце Оперы и не знал, какие звуки он обычно производит в два часа пополуночи. Двери распахнулись и большой странной формы ящик, спотыкаясь, вышел на улицу.

Он перемещался необычным образом – несколько шагов вперед, пара шагов назад. И при этом беседовал сам с собой. Детрит посмотрел вниз. Он увидел – он на секунду задумался – не менее семи ног различных размеров, причем только четыре из них имели ступни. Детрит неуклюже догнал ящик и постучал по стенке.

– Привет, привет, привет, чего это все… итак? – спросил он, тщательно следя за правильным построением фразы.

Ящик остановился и сообщил:

– Мы – пианино.

Детрит погрузился в размышления. У него не было уверенности относительно того, что такое пианино.

– Пианино ходит туда-сюда, что ли? – спросил он.

– Это… у нас же есть ноги, – сказало пианино.

Детрит признал разумность этого соображения.

– Но ведь сейчас середина ночи, – сказал он.

– Даже пианины должны иметь свободное время, – ответило пианино.

Детрит поскреб в затылке. Казалось, все это достаточно разумно.

– Ну ладно… Все в порядке, – сказал он.

Он смотрел, как пианино, дергаясь и вихляя из стороны в сторону, спустилось по мраморным ступеням и скрылось за углом. При этом оно продолжало разговор с собой.

– Как много у нас времени, как ты считаешь?

– Должны успеть добраться до моста. Он недостаточно умен, чтобы быть барабанщиком.

– Но он же полицейский.

– И что?

– Клиф?

– Ась?

– Мы можем попасться.

– Ему нас не остановить. У нас задание от Глода.

– Точно.

Пианино, опасно накренившись, пересекло лужу и спросило себя:

– Бадди?

– А.

– Почему я это сказал?

– Что сказал?

– Ну, что у нас задание… ты понимаешь… от Глода?

– Нууу… гном сказал нам – идите и принесите пианино, его зовут Глод, так что…

– Да. Да. Правильно… Но он ведь может нас остановить, я имею в виду, ему не помешают какие-то задания от каких-то гномов…

– Может, ты просто немного устал.

– Может, и правда, – сказало пианино с облегчением.

– Но, так или иначе, у нас задание от Глода.

– Ага.

Глод сидел в своих меблирашках и рассматривал гитару. Она прекратила играть, как только Бадди ушел, однако если подставить ухо близко-близко к струнам, можно было уловить тихое мягкое гудение.

Сейчас он очень осторожно протянул руку и коснулся…

Назвать внезапный трескучий звук диссонансом было бы слишком мягко. В этом звуке было рычание, он показывал когти.

Глод уселся на место. Все правильно. Верно. Это инструмент Бадди. Инструменты, на которых долгие годы играют одни и те же люди, сживаются с ними, хотя на памяти Глода и не было случаев, чтоб они избивали посторонних. Конечно, Бадди владеет им чуть больше одного дня, но принцип здесь, безусловно, тот же.

Была такая старая гномья легенда о Роге Фаргли, который начинал играть, когда приближалась опасность и – по неизвестным причинам – в присутствии хрена.

Была даже старая анк-морпоркская легенда о находящемся во Дворце или где-то еще старом барабане, бухавшем каждый раз, когда по Анку поднимались вражеские флотилии. В новейшие времена легенда приказала долго жить, отчасти потому что наступила Эра Разума, но в основном из-за того, что ни один флот не смог бы подняться по Анку без идущих впереди него бригад рабочих с лопатами.

А еще была троллья легенда о неких камнях, которые в морозные ночи…

В общем, суть всех этих легенд была в том, магические инструменты регулярно кому-нибудь подворачивались под руку.

Глод опять протянул к гитаре руку.

ДЖАД Адад адад да…

– Ну, хорошо, хорошо…

В конце концов, музыкальная лавка располагается прямо напротив Незримого Университета. Что бы там ни несли волшебники о статистических флуктуациях, когда приходилось объяснять появление говорящих крыс и ходячих деревьев, магия из университета все же просачивается наружу. Однако в этой гитаре не чувствовалось никакой магии. Чувствовалось, что она гораздо старше всякой магии. Как музыка.

Глод поразмыслил над тем, должен ли он убедить Им… Бадди вернуться с этой штукой в лавку и выбрать взамен нее нормальную гитару…

С другой стороны – шесть долларов это шесть долларов, как ни крути.

Что-то ударилось в дверь.

– Кто там? – спросил он, поднимая взгляд.

Пауза за дверью была достаточно долгой, чтобы он догадался и сам.

– Клиф?

– Ага. У нас тут пианино.

– Заносите его внутрь.

– Отломали ему ноги, крышку и еще кое-что, но в целом оно в порядке.

– Ну, так заносите же его внутрь!

– Дверь слишком узкая.

Бадди, поднимающийся по ступеням следом за Клифом, услышал хруст дерева.

– Попробуй еще разок.

– Пройдет только так.

Дверь превратилась в дыру, формой соответствующую пианино. Рядом стоял Глод с топором в руках. Бадди оглядел разнесенную лестничную площадку.

– Какого черта вы тут натворили?! Ведь эта стена чья-то еще!

– Ну, так что? Пианино тоже чье-то еще.

– Да, но… ты же не можешь просто так рубить стены…

– Что важнее – какая-то стена или правильный звук?

Бадди смешался. Одна часть его говорила – что за нелепость, это же просто музыка. Другая часть возражала – и куда как более отчетливо – глупости, это только стена. Целиком же получилось следующее:

– Ох, раз ты так ставишь вопрос… Что насчет пианиста?

– Я же говорил тебе, я знаю, где его найти, – сказал Глод.

Какая-то часть его изумлялась: я пробил дыру в собственной стене! Это будет стоить мне многих дней переклейки обоев!

Альберт был в конюшне, вооруженный лопатой и тачкой.

– Хорошо прогулялась? – спросил он, когда силуэт Сьюзан нарисовался в дверях.

– Эээ… Да… Я предполага…

– Рад слышать, – сказал Альберт, не поднимая глаз. Его лопата глухо ударилась о тачку.

– Только… Произошло что-то, что может оказаться необычным.

– Жаль слышать это, – Альберт подхватил тачку и покатил ее в сад.

Сьюзан понимала, что от нее ожидается. Ожидается, что она станет извиняться и тогда вдруг окажется, что у сварливого старого Альберта золотое сердце, что несмотря ни на что они друзья, и он поможет ей и все растолкует, а она окажется глупой девчонкой, которая ни на что не способна.

Фигушки.

Она вернулась в конюшню, где Бинки исследовала содержимое ведра. В Квирмском Колледже для Юных Леди воспитывали веру в себя и логическое мышление. Именно поэтому родители отправили ее туда. Они предполагали, что безопаснее всего будет изолировать ее от острых граней мира. Все равно, что ожидать, что на человека никто не нападет, если не рассказывать ему о самообороне.

В Незримом Университете эксцентричность преподавателей была в порядке вещей. В конце концов, люди составляют представлением о том, каким должно быть нормальное человеческое существо путем постоянного соотнесения своих действий с реакцией окружающих, а когда все окружающие – волшебники, как и ты сам, спираль развития может только стремительно уходить вниз. Библиотекарь был орангутангом и никому этот факт не казался странным. Чтец Эзотерических Штудий проводил так много времени за чтением в помещении, именуемой Казначеем «малюсенькой комнатой»[15]15
  Самой малюсенькой комнатой в Незримом Университете на самом деле был шкаф для веников на четвертом этаже. Казначей имел в виду, разумеется, уборную. Чтец создал теорию, согласно которой все действительно хорошие книги в данном здании, все на самом деле приятные произведения скапливаются в уборной, но никто не имеет достаточно времени не только чтобы прочитать их все, но даже и выяснить, как они туда попали. Его изыскания привели к сильнейшим запорам и ежеутренней очереди снаружи. С комиксами о коровах и собаках и подписями типа: «Только увидев утку, Элмер понял, что его ждет плохой день».


[Закрыть], что даже в официальных документах титуловался Чтецом В Сортире. Сам Казначей в любом нормальном обществе считался бы более расклеившимся, чем почтовый конверт под дождем. Декан потратил семнадцать лет на написание трактата «К Вопросу Использования Слога „ЭНК“ в Левитационных Заклинаниях Раннего Туманного Периода». Аркканцлер, который регулярно использовал длинную галерею над Главным Залом для упражнений в стрельбе и успел два раза неумышленно подстрелить Казначея, считал, что все преподаватели сумасшедшие, как полярные гагары, чем бы эти гагары ни являлись. «Нехватка свежего воздуха» – говаривал он. «Слишком много сидят взаперти. Гноят мозги». Гораздо чаще он говорил: «Утка!».