Текст книги "Махинаторы и жертвы. Победи страх и верни контроль над своей жизнью"

Мучительные воспоминания

События моей жизни собраны в своего рода видеоролик, который я прокручиваю в голове главным образом около трех часов утра. Правда, вместо ярких эффектных моментов в нем присутствуют лишь сожаления. Есть много лишних, ненужных воспоминаний, которые следовало бы отсеять, но мой мозг, словно поисковик, с неумолимой точностью находит любое сожаление по дате и теме. Свалять дурака – разумеется, не единственный триггер сожаления, хотя, к несчастью, один из многих. Вместе с тем он поражает своей надежностью. Один из самых мучительных моментов в ситуации, когда тебя облапошили, заключается в том, что в голове остается видеозапись того, как ты легкомысленно принимаешь свое падение, и это видео может воспроизводиться снова и снова. Игры для лохов – это фабрики по производству сожалений. Нельзя стать жертвой обмана, не согласившись на участие в нем, а дорога в ад самобичевания вымощена беспечным соучастием.

В начале книги я сравнивала реакции, которые возникают, когда становишься случайной мишенью хакерской атаки и когда своими руками отдаешь деньги в фиктивный благотворительный фонд. В обоих случаях ненадолго возникает неприятное ощущение, но оно быстро проходит. Правда, во втором случае труднее отпустить ситуацию: чувство стыда и неловкости заставляет вновь и вновь прокручивать в голове все случившееся. Если я получаю предупреждение от банка о хакерской атаке, у меня нет повода для сожалений. Я могу испытывать раздражение, досадовать на то, что хакер выбрал именно меня, или на то, что он вообще занимается этим делом, но в целом меня больше занимает поведение хакера. Мне не в чем себя упрекнуть. Сожаления возникают, когда мы сами делаем выбор, а в данном случае мы имеем дело только с преступными намерениями хакеров.

В случае с фиктивным благотворительным фондом меня больше занимает собственное неразумное поведение. Вина этих мошенников не меньше, чем хакеров, но факт того, что все это произошло не без моего участия, в корне меняет дело. Если я оказалась соучастницей, то я буду бесконечно анализировать именно свое поведение, а не их. Когда у вас вытаскивают кошелек или взламывают машину, вы тоже испытываете сожаление; вы ругаете себя за то, что не там припарковались или плохо застегнули сумку, но эти сожаления совсем другого порядка, они не столь конкретизированы, и к ним не примешивается чувство стыда за себя. Когда вы соглашаетесь на участие в мошеннической схеме, вы как будто клеите себе на спину табличку «Пни меня». В этом и состоит суть сожалений одураченного.

Какую пользу человек или все человечество может извлечь из этого негативного ощущения? Самый простой ответ заключается в том, что на негативных ощущениях, таких как сожаление, можно учиться. Как мать двоих детей я нередко бываю благодарна тому, что опыт сожаления дается так тяжело. Сожаление – лучший учитель для ребенка, который в очередной раз тянет руку к горячей плите или снова из любопытства дергает кошку за хвост. Мошеннические схемы тоже преподносят нам хороший урок. В отличие от других прямых угроз – огня, хищников – понимание того, что вас подстерегает ловушка, приходит с опытом. Природа мошеннических схем такова, что они не очевидны. Научившись распознавать их, мы извлекаем из этого пользу. Люди сожалеют об исходе ситуации, на который могли бы повлиять; всегда хочется научиться избегать неблагоприятных последствий, если их можно избежать. В то же время страх перед вещами, которые нельзя контролировать, отнюдь не продуктивный учитель, ведь он не побуждает к действию и лишен разумных границ. Имея дело с финансовой пирамидой, можно попробовать просчитать потенциальные потери, однако подобная затея совершенно лишена смысла в случае стихийного снижения рыночного спроса, потому что из первого примера можно извлечь урок, а из второго нет.

Сожаление ценно тем, что оно заставляет нас учиться, но большинство знает, что оно может оказаться занудным учителем-педантом, который замучает чрезмерной зубрежкой и назиданиями. У людей развивается сверхтонкое чутье на ошибки, которые провоцируют неослабевающее чувство стыда, и сильнее всего их настораживают ситуации, вовлекающие их в соучастие. В примерах с автомастерской Ральфа и раздачей денег участники эксперимента распознали ловушки, которые были устроены так, что можно было заранее предугадать грядущее сожаление. В обоих экспериментах участников просили сделать выбор, добровольно согласиться на участие в сделке. Одного этого было достаточно, чтобы предвидеть, чем все закончится: приманка, хитрый маневр, обман, сожаление.

Разница между мошеннической схемой и ограблением заключается в том, что жертва аферы добровольно расстается со своими деньгами, а жертва ограбления не является соучастником. Иногда важно даже не столько видимое желание, сколько просто активное участие. Представьте на мгновение, что я состою в какой-то группе, члены которой должны платить взносы. В течение многих лет я исправно плачу эти взносы, а потом случайно узнаю, что другие члены группы, пользующиеся хорошей репутацией, регулярно недоплачивают. Вообразите состояние американского налогоплательщика, который вдруг узнает, что, пока он честно отчитывается о своих доходах, другие, более состоятельные, этого не делают. Такой сюжетный поворот может вызвать множество реакций: от отчаяния из-за бухгалтерской некомпетентности до осуждения в адрес более жадных собратьев. Среди них – поток моих собственных эмоций, обрушивающийся на меня после того, как приходит осознание, что я оказалась в дураках, я – лузер в буквальном смысле этого слова.

Сожаление – это локомотив эмоций, оно донимает нас сейчас и грозит большими неприятностями в будущем. Мы постоянно о чем-нибудь жалеем, это переживание настолько привычно, что нам кажется, будто мы все о нем знаем, однако не все так просто: сожаление способно отделиться от породившей его ситуации и приобрести собственный эмоциональный статус. Когда авторы эксперимента про Джорджа Уильямса или неугомонные молодые ученые пытаются заманить в свое исследование еще одного участника, потенциальные испытуемые уже проигрывают в уме последствия своего согласия. Что плохого может случиться, если я соглашусь поучаствовать? А что случится, если я откажусь? Одна из характерных особенностей мошеннических схем заключается в том, что их эмоциональные последствия в будущем принимают огромные масштабы, значительно превышающие размеры материального ущерба, и приобретают независимый статус. В обоих экспериментах реальные потери были незначительными, но я думаю, что они все равно спровоцировали ощущение ожидаемого сожаления.

Представим, что я вижу змею, греющуюся на солнце, и протягиваю руку, чтобы погладить ее. Змея кусает меня, и мне больно. Я сожалею о своем решении, и это чувство впредь будет удерживать меня от повторения подобной ошибки. В этом и заключается великая польза сожаления – спасибо эволюции – опираясь на полученный опыт, мы в дальнейшем постараемся не трогать змею или горячую плиту. Хитрость в том, что люди пошли дальше. Они не только стараются не навредить себе, но и вполне осознанно стараются уберечь себя от чувства сожаления. Сожаление болезненно само по себе, независимо от реального ущерба, например физической боли, причиненной укусом.

Если задуматься на минуту о том, что же такое сожаление, то становится ясно, что мы сожалеем главным образом о своем неправильном выборе, и чем он хуже, тем пропорционально больше наше сожаление. Например, вполне естественно, что я пожалею о проигрыше в 100 долларов больше, чем если я проиграю 10 долларов. Мы делаем правильную предварительную оценку, однако на самом деле это предсказуемое предостережение. Оказывается, чтобы вызвать острую реакцию сожаления, совсем не обязательно, чтобы произошло что-то плохое. Допустим, если я припарковала машину на обычном месте, убедилась, что она закрыта, но ночью ее взломали, я буду злиться, расстраиваться, но не сожалеть. Ведь я все сделала правильно? Если я не покупаю лотерейный билет, а кто-то выигрывает в этом розыгрыше, я чувствую себя нормально: я никогда не узнаю, оказался ли бы выигрышным тот билет, который я не купила.

По-настоящему механизм сожаления запускается тогда, когда вы понимаете, что могли бы получить что-нибудь получше, и даже знаете как. Не все события способны запускать сожаление, когда вы постоянно говорите себе «если бы я тогда…». В мошеннических схемах ставки на сожаление всегда неравны. Из страха и неприятия сожаления мы меняем наше поведение в пользу более безопасных решений, о которых, как нам кажется, мы потом не пожалеем. Так в свое время я поддалась на уговоры купить страховку для автомобиля напрокат. («Но, мэм, представляете, каково вам будет, если с машиной что-нибудь случится и вы будете знать, что это могла бы покрыть страховка?») Сам по себе неправильный выбор не порождает сожаление, оно возникает, когда мы знаем, что и как могло бы быть[24]24
  См., например: Zeelenberg Marcel and Pieters Rik. Consequences of Regret Aversion in Real Life: The Case of the Dutch Postcode Lottery // Organizational Behavior and Human Decision Processes. 2004. 93. № 2. P. 155–168. https://doi.org/10.1016/j.ob-hdp.2003.10.001


[Закрыть].

Ненадолго вернемся к эксперименту с раздачей денег. Есть два варианта, когда соучастие может закончиться сожалением. В первом вы подходите к организаторам и понимаете, что это мошенники: в обмен на доллар они хотят получить от вас номер страхового свидетельства и адрес электронной почты. О нет, так не пойдет. Второй вариант: вы не подходите к рекламной стойке, при этом деньги можно действительно получить просто так. Хм, тоже плохо, но не так. В обоих случаях мы имеем дело с неблагоприятным исходом, но суть сожалений будет разной. Как только вы увидели рекламу, вы уже знаете, что пожалеть придется лишь об одном выборе. Если вы пройдете мимо, что вполне справедливо – разумнее шага и представить себе сложно, – вы поступаете как тот человек, который не стал продолжать разговор с застрявшим на трассе водителем и который никогда не узнает, чем же все закончилось. Вас, конечно же, будут одолевать сомнения по поводу правильности выбора, но это не бесспорный приговор. Если же вы все-таки подойдете к рекламной стойке, чтобы принять предложение, вы узнаете наверняка, можно вас одурачить или нет.

Неразрывная связь между неприятием сожаления и гипертрофированным страхом оказаться жертвой обмана искажает процесс принятия решений, в результате чего мы делаем выбор, противоречащий нашим истинным приоритетам и ценностям. Например, мне звонит двоюродная сестра с просьбой одолжить ей 500 долларов. Она обещает вернуть деньги сразу же, как получит зарплату. Допустим, деньги у меня есть, и я считаю, что сделаю правильно, выручив ее, – я действительно хочу помочь! – но я могу позволить себе это лишь в том случае, если она действительно вернет мне долг.

В этой ситуации я стараюсь избежать двух ошибок: обманутого доверия (дать деньги взаймы и не получить обратно) и обманутого недоверия (отказать, хотя долг бы обязательно вернули). Исходя из принципов морали, я бы предпочла ошибиться, дав деньги, чем ошибиться, отказавшись помочь, однако исследования неприятия сожаления показывают, что я не права, поскольку сожаление сильнее всего овладевает нами, когда мы уверены в том, что допустили ошибку. Обычно мы догадываемся, какие варианты более других чреваты сожалением, и стараемся их избегать. В моем случае, если я дам взаймы, я получу безошибочное доказательство того, обманули меня или нет, потому что мне либо вернут деньги, либо не вернут; таким образом, я настраиваю себя на возможность сожаления. Если я не дам денег, вероятнее всего, я никогда не узнаю, как бы поступила моя сестра, потому что наша сделка осталась незавершенной. Я отказываю ей, она находит другой выход и, может быть, даже не скажет какой. Возможно, у меня будут какие-то сомнения, но я никогда не получу прямого доказательства того, что я сделала неправильный выбор.

Когда мы имеем дело с просьбами, предполагающими соучастие – деньги взаймы, предложение стать партнером или инвестором, – включаются рецепторы сожаления. Они получают входной сигнал о том, что нас просят довериться кому-то, и это осознание автоматически провоцирует соображение следующего толка: если все пойдет не так, я сильно пожалею об этом. Психологические исследования показали, что это не столько страх потери, сколько упреждающий страх неоправданного доверия. В простом эксперименте о природе сожаления психологи попросили участников представить, что у них есть 100 долларов, которые можно инвестировать[25]25
  Effron Daniel A. and Miller Dale T. Reducing Exposure to Trust-Related Risks to Avoid Self-Blame // Personality and Social Psychology Bulletin. 2011. 37. № 2. P. 181–192. https://doi. org/10.1177/0146167210393532


[Закрыть]. Им предложили следующее: инвестируйте в эту компанию, и ваш шанс вернуть деньги (полностью) составит 80 %, удвоить первоначальную сумму – 15 %, в худшем случае шанс потерять все деньги составит 5 %. Одной группе участников сказали, что пятипроцентный риск убытков на самом деле означает риск инвестировать в мошенников. Остальным объяснили, что риск потерять деньги связан с переоцененным потребительским спросом. Участники были готовы инвестировать 60 долларов, если риск потерь был связан с неправильной оценкой потребительского спроса, и только 37 долларов, если тот же уровень риска был вызван не рыночными силами, а неоправданным доверием. Инвесторы, столкнувшиеся с риском личного предательства, потребовали компенсацию.

Трагедия общинного поля

Независимо от того, какое решение я приму, одолжить деньги или отказаться от инвестирования, оба этих решения будут продиктованы сложным личным расчетом. Однако немаловажно и то, что оба решения подразумевают социальное взаимодействие. В свою очередь, страх оказаться в дураках может иметь серьезные последствия не только для отдельной личности, но и для межличностных отношений, сообществ и общества в целом. Общественный порядок определяется тем, кто кому доверяет в разных социальных структурах.

Для человека, которого легко обмануть, социальное взаимодействие – настоящий темный лес. Это предположение получило теоретическое обоснование в 1833 году, когда британский экономист Уильям Форстер Ллойд опубликовал свой знаменитый трактат о бесконтрольном выпасе скота на общинном пастбище. В нем автор вводит такое понятие, как «трагедия общинного поля»[26]26
  Lloyd William Forster. Two Lectures on the Checks to Population: Delivered Before the University of Oxford, in Michaelmas Term 1832. United Kingdom: S. Collingewood, 1833. Теория получила новое прочтение и развитие в статье 1968 г., изданной под тем же названием: Hardin Garrett. The Tragedy of the Commons // Science. 1968. 162. № 3859. P. 1243–1248. https://doi.org/10.1126/science.162.3859.1243


[Закрыть] (англ. tragedy of the commons), которое представляет собой одновременно словесную иллюстрацию и математическую задачу. Общинное пастбище может служить долго, если оно используется рационально, в случае же неконтролируемого использования оно становится бесполезным. Эта простая модель приводит к возникновению у людей, конкурирующих за право пользоваться общим ресурсом, искаженной иерархии стимулов. Общий ресурс – в данном случае общинное пастбище – наиболее эффективен, если каждый пользуется им умеренно. Любая семья желает увеличить поголовье скота и может незаметно выгнать на пастбище еще одну или двух овец, не причиняя ему вреда, однако если так станет поступать слишком много семей, пастбище истощится. Вот идеальный пример дилеммы лоха: воспользоваться случаем и схитрить или предоставить эту возможность другому и самому стать жертвой обмана.

Экономисты прогнозируют исход той или иной ситуации, опираясь на теорию, а мы делаем выводы, основываясь на данных экспериментальных игр. Трагедию общинного поля нередко изучают в контексте экономической игры под названием «Общественное благо» (Public Goods).

Суть этой игры, как и многих других экономических игр, состоит в том, чтобы ответить на вопрос: как лавировать между личной выгодой и общественным благом.

В экспериментальных играх[27]27
  Об игре в «Общественное благо» см.: Dawes Robyn M., Mc-Tavish Jeanne, and Shaklee Harriet. Behavior, Communication, and Assumptions About Other People’s Behavior in a Commons Dilemma Situation // Journal of Personality and Social Psychology. 1977. 35. № 1. P. 1–11. https://doi.org/10.1037/0022-3514.35.1.1


[Закрыть] все взаимодействия упрощены до базовых моделей, что позволяет понять истинные предпочтения и намерения игроков, исходя из их поведения. Игры подобного рода зачастую используются при изучении дилеммы лоха и имеют ряд общих черт. Участники исследования (чаще всего студенты, иногда представители местных сообществ) получают инструкции о том, как будет организовано взаимодействие на разных этапах игры, – то есть правила игры. Зачастую игроки не видят друг друга или, по крайней мере, не знают, кто играет с ними в одной группе; все общение происходит анонимно или с помощью компьютера. Игрокам известно, что они оперируют реальными деньгами и играют с другими участниками эксперимента, а не с организаторами, имитирующими спонтанные реакции игроков. Одной из ключевых особенностей подобного исследования является отсутствие каких-либо уловок со стороны экспериментатора.

По условиям игры, участники делятся на группы по четыре человека. Каждый игрок в группе получает 10 долларовых купюр в конверте (так называемый начальный капитал), после чего должен решить, какую сумму он готов инвестировать[28]28
  В разных версиях игры используются разные методики базовых операций: игроки могут по-разному взаимодействовать друг с другом и заявлять о своих взносах, начальный капитал тоже может варьироваться. Для большей ясности я привожу здесь традиционный вариант игры с начальным капиталом 10 долларов, который игроки получают в конверте, хотя сейчас этот эксперимент проводится в виде интерактивной компьютерной игры. – Прим. авт.


[Закрыть]. Каждый игрок может сделать взнос в размере до 10 долларов в общую копилку – некий условный счет, средства с которого будут поделены между игроками в конце игры. После того как взносы сделаны, сумма общего фонда умножается на коэффициент 1,5 – таким образом, по условиям игры, банк в итоге всегда получается больше, чем сумма всех взносов. Например, если все игроки внесут по 10 долларов, итоговая сумма фонда вырастет с 40 до 60 долларов. Поскольку итоговая сумма распределяется между игроками поровну, каждый игрок получает 15 долларов. Если каждый вносит по 5 долларов, в итоге он получает 12,5 доллара (общая сумма взносов 20 долларов увеличивается до 30 долларов – то есть 7,5 доллара на каждого плюс резервные 5 долларов). Общественное благо в этой игре создает коэффициент, на который умножается сумма общего фонда, а это означает, что каждый игрок получает равные возможности, если активно участвует в создании общей прибыли.

Применительно к трагедии общинного поля это означает, что полное взаимодействие возможно только тогда, когда каждый вкладывает все, что имеет в распоряжении. Такой сценарий иллюстрирует ситуацию, в которой каждый может выгонять на общее пастбище столько овец, сколько захочет, пока пастбищу не будет угрожать чрезмерный выпас. Важно, чтобы общественное достояние было в наилучшем состоянии. Если каждый взаимодействует умеренно (например, делает взнос в 5 долларов), это можно сравнить с ситуацией, когда превышение выпаса небольшое, но заметно ухудшение качества травы. Если никто не соблюдает ограничений – не хочет делиться с другими по условиям игры, – им придется вернуться на свои частные землевладения; общественное пастбище полностью истощено, и общественного блага больше нет.

Что выберете вы? На что надеетесь и чего боитесь?

Предположим, что по типологии личности я «безбилетник» или любитель прокатиться за чужой счет: я хочу ездить на «хаммере» и пользоваться кондиционером круглый год, но при этом жить на чистой планете благодаря экономичности и бережливости других. Если я играю в «Общественное благо», я рассчитываю, что взносы будут делать все остальные, но не я. Каждый из трех других игроков внесет 10 долларов, а я свои попридержу. В общий фонд поступит 30 долларов, а общая прибыль составит 45 долларов. Каждый игрок заберет одну четвертую общего фонда, то есть 11,25 доллара.

Поскольку я не делала взнос, я получаю 11,25 доллара сверх моих 10. Я заканчиваю игру с выигрышем в 21,25 доллара! Я получаю на 10 долларов больше, чем остальные игроки, и это больше чем вдвое превышает мой начальный капитал. Тот, кто не взаимодействует в игре, в то время как все остальные играют по правилам, выходит победителем. В теории игр игроки с таким эгоистичным стилем поведения называются предателями, отступниками или уклонистами (от англ. defecting).

Независимо от того, как будут действовать остальные, я предпочту стратегию уклониста. Если остальные активно взаимодействуют, мне достаются плоды их стараний плюс 10 долларов начального капитала, которые я не стала вносить в общую копилку. Если другие игроки не взаимодействуют, я тоже не буду этого делать. В конце концов, если они попридержат свои 10 долларов, с какой стати я буду отдавать свои, чтобы они потом поделили их между собой.

К сожалению, так рассуждаю не только я. В результате равновесное решение – теоретический прогноз результатов игры, в которой все ведут себя осторожно, – выглядит довольно мрачно. Игра начинается, все получают по 10 долларов, но никто не спешит делать взносы. Игра закончена! Неудивительно, что экономика заслужила название «мрачной науки».

Когда в середине 1970-х годов экономисты и психологи начали устраивать эти игры с реальными игроками, сразу стало ясно одно: большинство людей готовы жертвовать в общий фонд, и жертвовать немало[29]29
  Ibid. P. 6–7.


[Закрыть]. В конце концов, все не так уж мрачно! Многие не боятся доверять и стараются внести свой вклад в создание общественного блага. Однако большинство игроков осторожничают, и если игра проходит в несколько раундов, то с каждым новым раундом взносы становятся все меньше[30]30
  Cм., например: Neugebauer Tibor, Perote Javier, Schmidt Ulrich, and Loos Malte. Selfish-Biased Conditional Cooperation: On the Decline of Contributions in Repeated Public Goods Experiments // Journal of Economic Psychology. 2009. 30. № 1. P. 52–60. https://doi.org/10.1016/j.joep.2008.04.005


[Закрыть]. Исследователей заинтересовала причина отказа от взаимодействия – что движет людьми: жадность или страх?

Экономисты полагали, что главным мотиватором является жадность; в погоне за большим выигрышем люди рассчитывают на то, что другие игроки окажутся более наивными. Однако то, что они обнаружили через некоторое время, заставило их пересмотреть эту точку зрения. Оказалось, что участники эксперимента были весьма заинтересованы во взаимодействии, однако боялись выглядеть глупо. Ученые из Университета Орегона Робин Дос, Джин Мактавиш и Харриет Шекли придумали тест, с помощью которого можно отличить эгоизм от сугрофобии[31]31
  Dawes, McTavish, and Shaklee, supra note 21, 4–5.


[Закрыть]. Они задавали игрокам два вопроса: 1) что выберете вы? и 2) что, по вашему мнению, выберут другие? Игроки записывали свои ответы и сдавали.

Изучив полученные результаты, Дос, Мактавиш и Шекли пришли к выводу, что, когда игроки ожидают, что другие будут делать взносы, логика сугрофобии и эгоизма проявляется по-разному. Если вы жадный игрок и ждете, что вкладываться в общий фонд будут другие, то для вас это шанс добить соперников. Если игроками движет жадность, то было бы очевидно, что те, кто ожидал активного участия от других, уменьшили бы свои взносы. Однако из ответов следовало совсем другое. Игроки, ожидавшие участия со стороны других, увеличивали свои взносы. Когда игроки меньше боялись оказаться облапошенными, они взаимодействовали более охотно.

Исследователи сделали еще одно неожиданное наблюдение: игроки выходили из себя, когда видели, что их дурачат. Они вели себя не как равнодушные исполнители, которые делают ставки и безучастно принимают критику в свой адрес; они не скрывали своего отношения к прижимистым игрокам, называя их жуликами и мошенниками. Дос, Мактавиш и Шекли в своем отчете не без удивления отмечали:

Поражает то, с какой серьезностью игроки относились к поставленной задаче. Нередко можно было услышать комментарии такого рода: «Только попробуй сжульничать, и это останется на твоей совести до конца твоих дней». Бывали случаи, когда игроки намеревались выйти из игры, заявляя, что больше не хотят иметь дело с этими «сволочами» и обманщиками, злились и были готовы расплакаться. Так, например, когда одна участница, рассчитывавшая, что все будут действовать сообща, проиграла 8 долларов, а ее друзья ровно столько же выиграли, она страшно расстроилась и заявила, что больше не хочет иметь дело ни с ними, ни с организаторами[32]32
  Ibid. P. 7.


[Закрыть].

Другой участник не сдержался и накричал на тех, кто его подвел: «Знать вас больше не хочу!»[33]33
  Ibid. P. 7.


[Закрыть] Организаторы эксперимента, надеявшиеся на то, что им удастся провести серию игр в очном режиме, увидев такой накал страстей, отказались от этой идеи, посчитав, что так доводить людей ради экономического эксперимента неэтично.

В играх типа «Общественного блага», как и в популярных настольных играх «Монополия» или «Колонизаторы» (The Settlers of Catan), предлагается модель общества в миниатюре. В них люди взаимодействуют, порой действуют сообща и переживают последствия совместных или индивидуальных решений. Правда, исследователей нередко удивляет, насколько глубоко играющие могут войти в образ. (Те, кому доводилось видеть, как их братья и сестры в сердцах переворачивают игровую доску, меня поймут.) Простота и лаконичность игры «Общественное благо» заключается в том, что она наглядно демонстрирует, как игровое взаимодействие приобретает форму социального устройства. Те, для кого игра закончилась не очень удачно, сожалели не столько о потерянных деньгах, сколько о социальном отчуждении.

Концепция простофили складывается на уровне инстинкта – нас больше занимает не столько выигрыш и исход игры, сколько социальный статус и уважение других. Так называемые кооператоры в игре, оказавшись одураченными, чувствовали себя социальными изгоями. Даже мошенническая афера, бледное подобие социальной жизни, заставляет людей страдать от остракизма и понижения социального статуса. Ален де Боттон, которому принадлежит хорошо известный термин «озабоченность статусом»[34]34
  De Botton Alain. Status Anxiety. L.: Penguin, 2014.


[Закрыть], в книге с одноименным названием (Status Anxiety) говорит, что статус – это своего рода любовь: «Чувствовать, что тебя любят, значит чувствовать себя объектом внимания и заботы: наше присутствие замечают, наше имя запоминают, к нашему мнению прислушиваются, к нашим неудачам относятся снисходительно, наши требования исполняют»[35]35
  Ibid. P. 6.


[Закрыть]. Большинству людей, пишет он, небезразлично, как относится к ним общество, и это помогает понять, почему «мы так озабочены тем, какое место мы занимаем в мире, как с точки зрения материального, так и эмоционального»[36]36
  Ibid. P. 10.


[Закрыть]. Даже на уровне автоматических когнитивных процессов более высокий статус воспринимается как привлекающий больше «визуального внимания»[37]37
  Dietze Pia and Knowles Eric D. Social Class and the Motivational Relevance of Other Human Beings // Psychological Science. 2016. 27. № 11. P. 1517–1527. https://doi. org/10.1177/0956797616667721


[Закрыть] – на человеке с более высоким статусом скорее остановят взгляд и будут следить за его взглядом. Такие люди интереснее для окружающих, их легче запомнить.

Большинство из нас имеет представление о том, какое место мы занимаем в мире, как в самом общем смысле, так и в сугубо профессиональном, потому что нам не все равно. Мой собственный статус резко меняется, стоит мне покинуть аудиторию юридического факультета (где он всегда высок!) и зайти в столовую школы, где учится мой сын (ниже просто быть не может). Совсем забыть о статусе – заманчиво, уж очень это расплывчатое и поверхностное понятие. Мы пренебрежительно говорим о людях, которые не скрывают своей заинтересованности в статусе, «гонятся за статусом», и называем их «озабоченными статусом». Одна моя знакомая недавно, заметив фикус в моей гостиной, не замедлила отметить, что это «статусное растение года». Не думаю, что это был комплимент. Заботиться о статусе – признак неглубокого тщеславного человека, по крайней мере, так мы считаем.

Людям далеко не безразличен их статус. Причем через призму негативного восприятия осознать его значимость куда легче. Каким образом модное растение в моем доме или престижный автомобиль могут поднять статус? Даже сам вопрос звучит банально. Однако я точно знаю, что, если на работе меня переведут в офис поменьше или не пригласят на важное совещание, мне это не покажется забавным. Понижение социального статуса унизительно, чувствуешь себя так, словно тебя бросили, причем не один человек, а сразу много. Ключевой момент в ситуации одураченного заключается в том, что всегда происходит понижение социального статуса.

Несомненно, если чувство сожаления способно вызвать отвращение, то унижение вселяет ужас, вот почему этот мотив так широко используется в жанре хоррора. Я помню, что впервые увидела фильм «Кэрри» в старших классах школы – довольно странный выбор фильма, который решили показать детям. Я уже оканчивала школу и имела кое-какое представление о социальной жизни подростков, не говоря уже о местной специфике их взросления в сельской местности штата Мэн. Стивен Кинг на страницах одноименного романа точно передал весь ужас унижения и травли, царящих в школе, которая служит для них питательной средой. Во многих историях на эту тему (в литературе, кино и телесериалах) жертвы служат объектами насмешек и издевательств, и только Стивену Кингу, а впоследствии актрисе Сисси Спейсек удалось показать всю глубину ужаса унижения[38]38
  Carrie. United States: United Artists Corp., 1976.


[Закрыть]. Если вы помните, главная героиня по имени Кэрри – социальный изгой – переживает сложный период взросления (абьюз, открывшаяся способность к телекинезу); по сюжету романа она неожиданно получает приглашение на выпускной бал от пользующегося популярностью бойфренда ее одноклассницы. Она с подозрением относится к этому приглашению, но принимает его; все идет прекрасно, но в конце концов оказывается, что ее подозрения были не напрасны. Кэрри и ее спутника выбирают королем и королевой бала, в результате она сталкивается с настоящим предательством. Их вызывают на сцену, где якобы должна состояться церемония коронации, но хитростью ее заставляют встать так, что над ней оказывается приготовленное одноклассниками ведро свиной крови. Ведро опрокидывается и заливает кровью ее платье – так ей издевательски напомнили о позорном случае с неожиданно начавшейся менструацией и дали понять, что признание окружающих, которым она так наслаждалась весь вечер, на самом деле жестокий обман. Поддавшись на уловку одноклассников, она дала запятнать себя в прямом смысле этого слова, и теперь ей просто неприлично оставаться в их обществе.

Иногда со стороны может показаться, что боль, которую причиняет социальное отторжение, – это что-то надуманное, метафоричное, но никак не реальное, однако это далеко не так. Унижение – это почти насилие, и именно так его переживает униженный.

Об этом свидетельствуют данные диагностики состояния нервной системы. В 2013 году два социальных психолога из Нидерландов проводили эксперименты с целью измерения нейрофизиологической активности методом энцефалографии (для диагностики использовался шлем с электродными датчиками)[39]39
  Otten Marte and Jonas Kai J. Humiliation as an Intense Emotional Experience: Evidence from the Electro-Encephalogram // Social Neuroscience. 2013. 9. № 1. P. 23–35. https://doi.org/10. 1080/17470919.2013.855660


[Закрыть]. Пациентам рассказывали истории разного эмоционального содержания. Исследователи обнаружили, что по сравнению с вызванными этими историями чувствами счастья, печали и даже гнева самым сильным эмоциональным переживанием было унижение, чудовищная смесь самобичевания и ярости.

«Унижение – это личное переживание, – читаем мы у других исследователей (тоже голландцев), – нередко возникающее, по крайней мере частично, из чувства неполноценности»[40]40
  Elshout Maartje, Nelissen Rob M., and van Beest Ilja. Conceptualising Humiliation // Cognition and Emotion. 2016. 31. № 8. P. 1581–1594. https://doi.org/10.1080/02699931.2016.1249462


[Закрыть]. Публичное унижение, которое испытывает жертва обмана, заставляет ее не только пересмотреть свой статус. Оно напоминает ей о том, кто хозяин положения, и подтверждает существующую иерархию. Например, в средней школе капитан футбольной команды никогда не станет объектом буллинга. Если мишенью выбрали вас, это говорит о вашей уязвимости; будь вы лидером, никто бы не пытался впарить вам Бруклинский мост[41]41
  У американцев есть выражение «Ему можно и Бруклинский мост впарить» (англ. If you believe that, I have a bridge in Brooklyn to sell you), использующееся, когда говорят о слишком наивных и доверчивых людях. – Прим. пер.


[Закрыть].

Чувство, что тебя облапошили, может быть настолько сильным, что дает о себе знать даже тогда, когда видимых последствий нет. Когда я училась в старших классах, среди учеников был популярен прикол, безобидный на первый взгляд, но с оскорбительным и даже жестоким подтекстом. Суть заключалась в том, что на шумной вечеринке парень подходил к девушке и, наклонившись к ней, говорил: «Пойдем танцевать?» Не важно, что отвечала она, но он неожиданно громко произносил ей в ответ: «Да нет, я сказал, что тебе надо поменьше ЖРАТЬ». Идеальный пример ловушки для дурака! Два человека осуществляют социальный обмен, который подразумевает приглашение на танец, но оборачивается оскорблением, обманом и социальным неприятием. Секрет в том, что эта ловушка работала, даже если девушка не принимала приглашения, какая разница – что бы она ни ответила, удара по самолюбию ей не избежать.