Текст книги "Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста"

Мобилизация тыла

На востоке мобилизацию объявили русские, на западе тем же занялась Антанта, и потому евреям и остальным немцам тоже пришлось мобилизовать тыл для военных целей. В течение всего августа общественность казалась возбужденной, охотно готовящейся к будущей битве. И снова немецкие евреи способствовали этому аспекту «духа 1914 года», будь то волонтерство в госпиталях или предоставление зданий общины для военных целей. И все же общее впечатление могло быть и обманчивым. По сути, мобилизация была знаком перемен. Она требовала от евреев и остальных немцев изменить повседневные привычки, адаптироваться и чем-то пожертвовать, чтобы подготовить страну к войне. Как очень быстро стало понятно, все это было совсем не просто.

Скорость перемен застала многие семьи врасплох. В Кенигсберге отец Герды Люфт только недавно принял внезапное решение уйти на пенсию. Он продал свое дело по импорту и экспорту и был полностью готов посвятить свои последние годы тихому существованию в науке. Однако начало военных действий в один момент изменило его планы: цены выросли, и инфляция смела его сбережения, вынудив пойти на незначительную должность в банке. «Больно было видеть», вспоминала впоследствии его дочь, как отец каждое утро отправляется на работу «медленным шагом, опираясь на трость, останавливаясь, хрипло переводя дыхание»²⁰. В первые недели войны подобные истории жизненного переворота встречались в каждом уголке страны. Оглядываясь на период мобилизации, еврейская благотворительная организация во Франкфурте вспоминала, как много людей в результате оказались за чертой бедности. «Мобилизация лишила многие семьи кормильцев, арендаторов или квартирантов», – отмечала она. «Дела буксовали, владельцы недостаточно крепких предприятий попадали в финансовые затруднения, служащие теряли работу или переходили на полставки»²¹.

Но не только семьи оказались внезапно втянуты в период быстрых перемен – всем государственным учреждениям пришлось адаптироваться к военным запросам. Например, некоторым школам пришлось физически уступить место войне, так как быстрый рост армии заставлял ее реквизировать здания, а иногда и целые учреждения²². Правительство особенно стремилось эксплуатировать потенциал школьников как одновременно работников и будущих бойцов. Молодым людям от шестнадцати и старше предстояло работать на нужды фронта, а от школ требовалось выделить время для военной подготовки²³. Юные сионисты, объединенные в молодежное движение «Блау-Вайс», вцепились в этот шанс поучаствовать в военных играх. Даже если они предполагали всего лишь погоню за условным врагом по лесам Берлина, юные немецкие евреи получали фантастическую возможность показать свою мужественность. Привлекая участников движения к действию, руководство «Блау-Вайс» объясняло им, что настал момент «нам, уверенным в себе молодым евреям, дать отпор оскорблениям», перенесенным в мирное время. Военная сила должна была дать сокрушительный ответ антисемитским обвинениям евреев в слабости²⁴.

Мобилизация, а с ней и военные игры в школах, поскольку касалась большинства немцев, была строго мужским делом. Женщинам и девушкам была предписана куда более значительная роль – им предстояло заботиться о семье, о доме и о раненых. Придерживаясь этой знакомой линии, одна еврейская журналистка призвала женщин «энергично вмешиваться всюду, где нужна помощь». В идеале, как объясняла она, им следует заняться медициной, чтобы «заботиться о раненых и больных»²⁵. Кете Франкенталь, лишь недавно закончившая обучение медицине, последовала призыву и отправилась добровольцем на фронт. Власти подтвердили, что, хотя им и правда нужны врачи, на самом деле они имели в виду врачей-мужчин. Как оказалось, военные врачи тоже получали офицерский ранг. И было бы «опасно для армейской дисциплины», как сказали Франкенталь, если бы мужчинам пришлось отчитываться перед ней. Поскольку немецкая армия поставила гендерную иерархию выше медицинских нужд, Франкенталь предложила свои услуги австрийцам, которые немедленно взяли ее военным врачом²⁶.

Когда немецкое общество поощряло женщин, чтобы те занимали медицинские посты, речь шла о вспомогательных должностях, в лучшем случае о профессии медсестры. Но даже здесь образ женщины-медсестры, бесстрашно выхаживающей раненых на фронте, оказался скорее идеальным. В реальности очень немногим женщинам хватило времени или финансов, чтобы пройти подготовку медсестер; к концу войны в этом качестве отслужило лишь около 25 000 женщин²⁷. Первоначально большинство евреек, в конце концов принятых на медицинскую службу, уже были профессиональными медсестрами, а не добровольцами. Так было в еврейском госпитале Штутгарта. В начале конфликта штат из девяти медсестер под руководством д-ра Густава Фельдманна предоставил себя в распоряжение для военных задач. Их немедленно направили в военный госпиталь в Брайзахе, расположенный на одной из главных переправ через Рейн, через которые войска направлялись к месту сражений в Лотарингии²⁸.

Прекрасно зная об этом непреодолимом препятствии, основные женские объединения Германии стремились найти альтернативные пути, чтобы мобилизовать свой женский состав для войны. Иудейский союз женщин (Jüdischer Frauenbund, JFB), который с момента образования в 1904 году возглавляла великолепная Берта Паппенгейм, объединился с христианскими и социал-демократическими собратьями, чтобы создать комитет действий в военное время – Национальную женскую службу (Nationaler Frauendienst) ²⁹. Под ее эгидой JFB и другие местные еврейские объединения усердно работали, чтобы подготовить своих участников. Так, через несколько недель после начала войны группа еврейских женщин в Берлине устроила суповые кухни для беднейших семей, банк одежды и большой швейный центр. Помогать с пошивом одежды хотело так много женщин, что группе не хватило швейных машин, и пришлось ограничить прием только женщинами, которые могли работать из дома³⁰.

Мотивы JFB для быстрой мобилизации были не полностью альтруистичными. Союз отчетливо сознавал, что война дала им средство продвинуться в достижении двойной цели – улучшения ситуации с правами женщин и евреев. И все же в августе 1914 года на всеобщее обозрение были выставлены не эти долгосрочные чаяния, а патриотизм организации. Не желая остаться в стороне, еврейские общины по всей Германии ринулись демонстрировать патриотический дух, мобилизуя силы на фоне войны. В Берлине еврейская община предложила Красному Кресту воспользоваться на исключительных правах Еврейской рабочей колонией (Arbeiter-Kolonie) в Вайсензе. Здание из красного кирпича, принадлежащее организации, состояло из четырех этажей и могло с комфортом вместить девяносто обитателей; как подсказала колония, это было идеальное место для военного госпиталя³¹. И все же, несмотря на согласие выселить имеющихся жильцов дома, стороны так и не сумели договориться. Красный Крест, базирующийся в Женеве, разъяснил, что возьмет здание только если колония оставит его полностью оборудованным, обеспечит персонал и полностью предоставит питание. Даже «при наилучших намерениях», объяснила колония, она никоим образом не сможет позволить себе такие расходы³².

Недоразумение со зданием рабочей колонии лишь усилило беспокойство евреев по поводу Красного Креста. Слухи о практиках избирательного набора, якобы приводивших к исключению врачей и медсестер еврейского происхождения, в то время также расходились все шире. В попытке опровергнуть такие заявления Красный Крест выпустил сообщение с извинениями, которые CV незамедлительно приняло³³. На всех фронтах шла мобилизация, и было не время начинать дебаты о месте евреев в национальном представлении. Напротив, правдой было совершенно противоположное: евреям и остальным немцам предстояло слиться в единое целое. Арнольд Цвейг, великий немецкий писатель еврейского происхождения, выразил это чувство еще однозначнее: «На моем по сути еврейском пути я сделаю дело Германии своим делом», – писал он. И более того, он добавлял: «Я не собираюсь переставать быть евреем»³⁴. Впервые в этой новой Германии его еврейская и немецкая идентичности полностью синхронизировались.

Но немецким евреям национальное единство досталось ценой религиозной солидарности. Сражаться за Германию значило, само собой разумеется, сражаться с французскими, русскими и британскими евреями и, вполне возможно, убивать их. И хотя такая перспектива, несомненно, была нерадостной, большинство немецких евреев приняло отделение от еврейских общин Антанты как необходимую часть духовной мобилизации для войны. В конце концов, конфликт также столкнул немецких католиков и протестантов с собратьями по вере на востоке и западе. Для литературоведа Людвига Гейгера тот факт, что евреи теперь воевали с другими евреями, был доказательством нормальности жизни немецких евреев. Если их и возможно было далее рассматривать как меньшинство, то скорее международное, чем национальное – они были лояльными гражданами Германии. «Немецкий еврей, точно так же, как и французский еврей, ни секунды не задумывался над тем, что он в первую очередь еврей, – писал Гейгер, – напротив, он видит себя исключительно гражданином своей собственной страны»³⁵.

В качестве идеологии позиция Людвига Гейгера, превозносившего национальную идентичность выше еврейских братских чувств, оказалась весьма сдержанной. Другие немецкие евреи пошли гораздо дальше и попытались еще радикальнее порвать с военными противниками Германии. Всемирный Еврейский Союз, французская организация, посвященная защите прав евреев, был, вероятно, довольно безобиден. И все же, когда началась война, один из членов организации из Майнца решил уйти и незамедлительно сделал это. «Я снял с себя полномочия, – объяснял он, – потому что как немец не могу принадлежать к обществу под французским руководством»³⁶. Его реакция была созвучна волне народного патриотизма, обращенной против всего, что ассоциировалось с тремя державами Антанты. Предприятия германизировали свои названия, устраняя любые следы английского или французского языка, театры прекращали ставить пьесы Шеридана или Толстого, а газеты взяли за правило избегать иностранных слов³⁷. Макс Либерманн был одним из многих интеллектуалов, вернувших британские и французские академические награды и призы³⁸.

Судя по всему, немецким сионистам как членам транснационального движения оказалось гораздо сложнее отречься от связей с внешним миром. В конце концов, этот конфликт оказался полной противоположностью их долгосрочной цели – объединению евреев. Но, не считая немногих примечательных личностей, таких как юный Гершом Шолем, большинству германских сионистов легко удалось обойти моральный вопрос сражения с другими евреями. Правда, обоснование их позиции потребовало настоящей словесной гимнастики. Артур Хантке, председатель главной сионистской организации Германии, признавал, что сражения с другими евреями могут «задушить всякие остатки чувства общности». Но куда более вероятный исход, утверждал Хантке, – что война «разожжет уже угасшее национальное чувство, сделав очевидным, к чему в конце концов приводит диаспора»³⁹.

Решение немецких сионистов поддержать военно-экономическую деятельность Германии выявило, до какой степени еврейские общины в едином порыве мобилизовались в конце лета 1914 года. Раньше они не имели столь решающего значения в еврейской жизни, и их внезапный всплеск патриотизма удивил многих наблюдателей. Как сардонически прокомментировал один либеральный раввин, «даже сионисты открыли в себе истинное немецкое сердце»⁴⁰. В «духе 1914 года» многих евреев, будь их взгляды либеральными или сионистскими, привлекала идея укрепления связи между немцами всех социальных, религиозных и экономических слоев. Очевидно, именно так Мартин Бубер воспринимал первые недели конфликта. «Еще никогда концепт «народа» не был так реален для меня, как в эти последние недели», – с воодушевлением сообщал он в письме к собрату-сионисту Гансу Кону⁴¹. Среди призывов к мобилизации оказалось легко обойти вниманием отдельные вспышки антисемитизма. Возможно, такие моменты дискриминации негативно отразились на будущем, но в августе 1914 г. они были не в силах свести на нет поддержку со стороны евреев.

Немцы, на фронт!

В течение августа мужчины, которые, как ранее казалось, охотно шли волонтерами, начали отбывать на фронт. Гуго Розенталь и его четыре брата один за другим покинули свой дом в западном районе Липпе. Всего несколько недель назад семья собралась вместе, чтобы отпраздновать свадьбу старшего брата Розенталя. Теперь же все, чего хотелось его матери, – «сидеть у окна и плакать». Этот образ глубоко врезался ему в память⁴². На улицах тоже бушевали эмоции. В городах по всей Германии наблюдали тщательно срежиссированное зрелище: солдаты в форме маршируют к местным железнодорожным станциям, готовые, чтобы их угнали на фронт. Часто толпы любопытных зевак теснились, чтобы хоть одним глазком взглянуть на проходящих солдат, может быть, не зная, когда они вновь увидят любимого человека и увидят ли. Это были сцены не воодушевления, а страха и трепета перед будущим.

В первые недели войны большинство новобранцев в конце концов отправились на запад. Действительно, в определенный момент воинские эшелоны, набитые розовощекими солдатами, покатились через Рейн в районе Кельна с интервалом в десять минут⁴³. Оттуда Первая, Вторая и Третья армии двинулись на Бельгию, которая, согласно так называемому «Плану Шлиффена», была просто-напросто плацдармом на пути в Париж⁴⁴. Готфрид Сендер, энергичный молодой преподаватель-еврей, участвовал в раннем наступлении через низины. «Путь долгий и жаркий. Но мы жаждем дела», – объяснял он оставшимся дома⁴⁵. Южнее немецкий еврей Людвиг Франк, социал-демократ, которому не так давно исполнилось сорок, был направлен в Лотарингию. Задачей Франка и его соратников было держать оборону от французов, пока Сендер и основные войска прорывались через Бельгию. На востоке, где от русских вначале не ожидали особой угрозы, задача состояла просто в обороне позиций, пока не падет Франция. Гарри Маркус, бывший, как и Сендер, членом еврейской общины Берлина, одним из первых прибыл на восток, пусть даже скорее в качестве врача, чем бойца⁴⁶.

Для немецкого генерального штаба первые военные операции прошли на редкость гладко. И все же в скором времени продвижение немцев столкнулось с трудностями. Одной из главных проблем, которую испытал на себе Сендер, были чисто физические ощущения от похода на запад. «Всего через несколько дней мои ноги были стерты в клочья», – жаловался он. И добавлял вдогонку: «Сомневаюсь, что хоть один пехотинец не предпочел бы скорее получить пулю, чем терпеть эту пытку в жаре и пыли»⁴⁷. А если тягот похода было недостаточно, наступающим солдатам также приходилось иметь дело с бельгийской армией, отважно пытавшейся отстоять нейтралитет страны. Судя по всему, стойкость бельгийских солдат застала наступающих немцев врасплох. «Чем дальше мы продвигались вглубь страны, тем коварнее и враждебнее они становились», – с определенным возмущением объяснял один немецко-еврейский солдат⁴⁸.

Нападение Германии на Францию, когда войска шли через Бельгию, а также через Эльзас и Лотарингию, обошлось дорого. В одной только бельгийской армии было около 30 000 убитых и раненых, в немецкой – примерно 2 000. Людвиг Франк, так радостно покинувший Германию в августе, был убит 3 сентября, став первым депутатом парламента, погибшим на войне. В крупной фронтальной атаке полк Франка попал под плотный огонь французов, и пуля или шрапнель пробила ему левый висок. Он умер мгновенно, но бой был таким ожесточенным, что его тело смогли забрать лишь на следующий день. Гибель Франка, которого воспринимали как восходящую звезду, тяжело ударила и по немецким евреям, и по его политической партии. Газета «SPD» в Мангейме, политическом оплоте Франка, вышла с траурной рамкой и тремя простыми словами: «Людвиг Франк погиб». Основные еврейские организации повсюду оплакивали утрату «одного из величайших евреев» множеством долгих речей и прочувствованных некрологов⁴⁹.

Уже в первые недели сражений стало понятно, что множество мирных жителей окажется в числе военных потерь. Особенно заметно это было в Бельгии, где вторгнувшаяся армия жестоко казнила обвиняемых в саботаже и выгоняла тысячи гражданских из домов. В университетском Левене, который до войны был знаменит «старыми домами с привлекательными фасадами», немецкие войска подожгли некоторые самые красивые здания города⁵⁰. Исторический центр, церковь Святого Петра и университетская библиотека, содержащая около 300 000 томов, обратились в груду тлеющих углей⁵¹. Феликс Тейлгабер, еврейский врач из Берлина, зафиксировал разрушение, когда его батальон вошел в то, что осталось от Левена, но нашел, что проникнуться сочувствием сейчас сложнее. «Эти огромные рушащиеся развалины не произвели на нас особого впечатления… Мы видели достаточно разрушенных домов в Бельгии», – заметил он⁵². Кажется, военные разрушения уже стали неотъемлемой частью военного опыта.

Хотя немцев никто не приглашал маршировать через страну, они весьма охотно осуждали любые военные злоупотребления самих бельгийцев. В основном Бельгию обвиняли в использовании закулисных тактик, когда гражданские лица действовали как саботажники вместо регулярной армии. Оскар Бригер, еврейский пехотинец из Позена, с большим трудом сдерживал гнев после того как попал в засаду бельгийцев и выжил. Когда его батальон вошел в центр тихого села, он с товарищами был встречен «ужасающим огнем; все гражданское население, включая женщин, непрерывно стреляло в нас». Бригеру удалось отползти в безопасное место – ближайший сарай – и увидеть «бельгийского солдата, добивающего наших раненых». И без того разъяренный засадой, он воспользовался шансом спасти товарищей. «Когда негодяй принялся перезаряжать ружье, – рассказывал Бригер, – я вонзил свой штык ему в сердце»⁵³. Адреналин явно еще бурлил в крови Бригера, когда он писал сообщение. Но это само по себе было частью проблемы. Чем более нервными становились завоеватели, тем охотнее они чуяли опасность за каждым углом. Зачастую они отыгрывались на местных жителях еще до того, как те оказывали сопротивление⁵⁴.

Несмотря на медленное продвижение, немецкая армия, по-видимому, начала добиваться кое-каких успехов. После одиннадцатидневного сражения надежно укрепленный город Льеж наконец пал 16 августа. Теперь удача повернулась к немцам лицом. Они захватили Брюссель, разбили британцев при Монсе и перешли границу Франции, неудержимо двигаясь к Парижу. В начале сентября Карл Бланк, юный еврейский студент из Ганновера, чувствовал достаточную уверенность, чтобы в своем письме с фронта заявлять, что война на западе вскоре будет выиграна. «[Мы] одерживали победу за победой», – писал он. Есть надежда, что «французы [вскоре] будут по горло сыты нашими ударами»⁵⁵.

К огорчению Бланка, распространенная надежда, что война закончится к Рождеству (штамп, так любимый историками), отнюдь не собиралась становиться реальностью. Может быть, Германия и послала большую часть своих войск сражаться на западе, но эта история так и не стала лишь элементом Франко-прусской войны, с самого начала превратившись в глобальный конфликт со множеством участников. Так, в Африке британцы и французы очень быстро вынудили африканские части немцев занять оборонительную позицию. Немецкий Тоголенд пал в первый же месяц конфликта, на следующий год были практически потеряны Британский и Французский Камерун, и в июле 1915 года контролю Германии над юго-западной Африкой пришел конец. Немецкие евреи сыграли в африканских кампаниях лишь небольшую роль. Рихард Кандт, известный колониальный управляющий еврейского происхождения, в 1914 году находился в отпуске в Германии и не мог вернуться. И все же некоторое количество немецких евреев на континенте присутствовало. Всего семнадцать евреев воевало в составе армии Пауля фон Леттов-Форбека, оборонявшейся в немецкой Восточной Африке до самого конца конфликта⁵⁶.

Как бы жестоки ни были эти колониальные кампании, они оставались лишь второстепенными событиями по сравнению со столкновениями в Европе. Согласно плану Шлиффена, предполагалось, что немецкая армия за несколько недель разобьет французов и обратит свою огневую мощь против русской армии на востоке. Но у русских были свои планы – как оказалось, сильно отличавшиеся от той роли, которую назначили им немцы. Гарри Маркус, который к тому моменту щеголял «великолепной окладистой бородой», сообщал о тяжелых столкновениях с русскими, «нескольких часах [вражеского] артиллерийского огня каждый день» и нескончаемом потоке раненых⁵⁷. Маркус стал свидетелем атаки русских на Восточную Пруссию, унесшей жизни более тысячи гражданских и разрушившей около 100 000 зданий⁵⁸. Йоханна Клюновер из приозерного города Летцен лишилась в этих столкновениях дома и имущества. Потрясение от всех этих событий подорвало ее здоровье – у нее начались проблемы с сердцем и почками. Обнищавшая и больная, Клюновер решила попросить помощи у общины при синагоге, к которой принадлежал ее покойный муж⁵⁹. К сожалению, неизвестно, поступил ли ответ на ее просьбы, но, во всяком случае, они проливают свет на уязвимое положение как евреев, так и остальных немцев в восточных приграничных регионах.

Только к концу августа немецкая армия смогла вновь перехватить инициативу в Восточной Пруссии. Во время знаменитой битвы при Танненберге немцы в течение пяти дней постепенно одерживали верх над русскими противниками, заставив их вновь отступить за восточнопрусскую границу. Немецко-еврейский литературовед Виктор Клемперер записал в своем дневнике простые слова: «Волшебные успехи!»⁶⁰. По мнению Клемперера, немецкая победа была не столь сокрушительна, и все же наступление русских удалось остановить и к началу сентября Восточная Пруссия была освобождена. Но, возможно, важнейшее значение Танненберга было в том, что эта битва помогла превратить генералов Пауля фон Гинденбурга и Эриха Людендорфа в национальных героев. Хотя обоих отправили на командование незадолго до Танненберга, Гинденбург без всяких колебаний приписал триумф армии себе. Поздравительная телеграмма от кайзера, где он восхвалял Танненберг как «единственную в истории» победу, красовалась на первой странице многих газет⁶¹.

Еврейские журналисты тоже посодействовали зарождению будущего мифа о Гинденбурге. В пылких выражениях «Allgemeine Zeitung des Judentums» описывала «невероятный ратный подвиг Гинденбурга», повлекший за собой «великую победу в Восточной Пруссии»⁶². Венский журналист Пауль Гольдманн пошел еще дальше и опубликовал весьма подобострастную статью о великом генерале, больше похожую на интервью со знаменитостью, чем на серьезное обсуждение военной стратегии Германии. Гинденбург, рассказывала статья, выглядит моложе своих шестидесяти семи лет. Он получает письма от поклонников почти каждый день, ему послали больше перчаток без пальцев, чем он мог бы пристроить к делу. «Мне бы понадобилось сорок рук, если бы я захотел носить все те, что мне подарили. Ради всего святого, не посылайте мне больше перчатки без пальцев», – пошутил Гинденбург⁶³.

Нарисованный Гольдманном портрет этого жизнерадостного персонажа помог закрепить образ Гинденбурга как военного лидера и в то же время нестрогого командира в сознании аудитории. Вместо того чтобы потчевать журналистов забавными историями, Гинденбургу следовало бы подумать о неспособности Германии добиться решительного прорыва на обоих фронтах. Но для таких забот время еще не настало. Но осенью 1914 года у военного

командования Германии еще было множество причин для уверенности в себе. Оно наслаждалось опьяняющей победой при Танненберге, русских из Восточной Пруссии выгнали, Бельгия была оккупирована, немецкие войска стояли лагерем во Франции.

Солдаты на фронте сталкивались с гораздо более серьезными проблемами, чем члены Генерального штаба. К концу 1914 года из семи миллионов солдат, участвовавших с обеих сторон в возникающих столкновениях, миллион лишились жизни⁶⁴. Но даже для войск на передовой видимые военные успехи Германии помогали скрывать некоторые самые грубые реалии войны. Многие солдаты испытывали смесь гордости и подлинного облегчения оттого, что немецкая армия, частью которой они являлись, совершила так много за такое короткое время. «Мы слышим, что немецкая кавалерия всего в нескольких километрах от Парижа», – воодушевленно говорил один еврейский солдат⁶⁵. По мере того как слухи об успехах немецкой армии распространялись по войскам, люди начинали мечтать о быстром завершении военных действий. «Сияя от радости, мы только что услышали чудесные новости о наших победах на востоке и западе», – сообщал Рихард Фридман. С изрядным оптимизмом он заключил, что «рассвет мира уже начинает брезжить»⁶⁶. В начале осени 1914 года любые разговоры о победе явно были преждевременными. Но продвижения войск и некрупные победы первого месяца дали еврейским солдатам, таким как Фридман, множество поводов для радости. По крайней мере, на данный момент будущее выглядело светлым.