Текст книги "Роковое наследие. Правда об истинных причинах Холокоста"

III. Всеобщая война

Германия вступала в 1915 год, но признаков обычного новогоднего веселья было мало. Теодор Вольф провел мрачный вечер с директором-евреем Максом Рейнхардтом, уроженцем Австрии, который в то время возглавлял берлинский Немецкий театр. Разговор вскоре перешел на отсутствующих друзей, в том числе – на одного из коллег Рейнхардта, Карла фон Герсдорфа, который праздновал с ними прошлый Новый год. «Сейчас он лежит, укрытый землей, во Франции, а с ним еще столько других». Так что неудивительно, что Вольф коротко записал в своем дневнике: «В общем, абсолютно никакой новогодней атмосферы»¹. Улицы Берлина были так же мрачны. Если не считать посетителей собора и других церквей, было безлюдно, даже в ресторанах на Фридрихштрассе – лишь несколько клиентов². Чувствовался резкий контраст с толпами в начале августа. Если бы военные кампании пошли по плану, в конце 1914 года народ Германии должен был бы поднимать бокалы в честь победы. А вместо этого немцы готовились к еще одному году сражений.

У евреев и остальных немцев были все основания для мрачного настроения. Несмотря на оптимистичную подачу событий в прессе, становилось все очевиднее, что тактика армии пошла не вполне по плану. Крупная неудача случилась осенью, когда французы отбросили немцев к Марне. После этого драматического поворота событий новый фаворит кайзера Эрих фон Фалькенхайн сменил Хельмута фон Мольтке на посту главы генерального штаба. Но, что еще важнее, битва на Марне привела к окопной войне на западе. На Восточном фронте еще продолжалось кое-какое движение, хотя общая картина являла нарастающее кровопролитие с очень малыми успехами. И потому к концу года стало ясно, что Германия сейчас вовлечена в войну на два фронта – тот самый сценарий, во избежание которого был разработан «план Шлиффена»³.

Чтобы рассеять сгущающиеся сумерки, нужны были существенные изменения в восприятии войны в стране. Те, кто дома, должны были еще больше принести в жертву, чтобы поддержать тех, кто на фронте. Многие немецкие евреи не только приняли эти требования, но и оказались в авангарде перемен, помогая еще сильнее подтолкнуть страну к всеобщей войне. Отличительными чертами такого ведения войны были формирование военной экономики, более тесное взаимодействие между тылом и фронтом, использование новых военных технологий и, наконец, перемены в структуре армии. Совместно эти крупные изменения обеспечивали растущее подчинение тыла нуждам различных фронтов⁴. Неуклонно распространяющаяся милитаризация немецкого общества шла вразрез с проповедуемыми идеалами якобы либерализующегося государства. Но очень мало кто из немцев, будь то иудеи, католики или протестанты, сделал хоть что-то, чтобы помешать вторжению конфликта в ритм повседневной жизни.

Голод

Первые признаки милитаризации в тылу проявились в желудках населения. Неспособность немецкого флота на что-то большее, нежели сидение в порту, крайне затруднила импорт жизненно важной провизии. Следует признать, что действительно имели место отдельные столкновения на море, и в основном они подтвердили слабость Германии. Так, в сражении в Гельголандской бухте в конце августа британцы потопили три немецких легких крейсера – «Кельн», «Майнц» и «Ариадне». Зять Эмиля Зульцбаха, чья семья руководила влиятельным немецко-еврейским банком «Gebrüder Sulzbach», пошел ко дну вместе с «Ариадне», став одной из первых потерь Германии на море⁵. Такие односторонние битвы побудили немцев оставить Флот открытого моря в порту, не отваживаясь на новые опасные встречи. Однако такой шаг дал британцам огромное стратегическое преимущество. Он означал, что военные стратеги Британии могли теперь воплотить довоенный план по блокаде немецкого судоходства. Действительно, британские суда перехватывали любые грузы, направлявшиеся в сторону Центральных держав, включая продовольствие. Блокада разворачивалась медленно, но становилась все более эффективной по мере того как Антанта в течение 1915 года ужесточала контроль⁶.

Фактическое закрытие основных портов Германии нанесло серьезный удар по международной торговле. Суда компании Альберта Баллина HAPAG, когда-то гордо бороздившие земной шар, стояли без движения на родине или в заморских портах. Для компании, у которой вся схема ведения дел опиралась на транспортировку товаров и людей, это было разорением, так что Баллин начал предпринимать действия для получения компенсации от правительства, чтобы покрыть самые крупные финансовые потери⁷. Однако еще более быстрый и куда более опустошительный результат морской блокады касался доступности продовольствия. До войны Германия импортировала из других стран до 30 процентов основных продуктов питания. Но теперь, когда основные порты были закрыты, такой вариант стал явно непродуктивным. И если немецкий народ не хотел умереть с голоду, Германии предстояло или в кратчайшие сроки закончить войну, или найти альтернативные способы обеспечить поставки продовольствия⁸.

Как бы то ни было, очень скоро стало ясно, что немецкая армия не способна решить проблему продовольствия. Подготовка тактических схем и организация армий явно взяли верх над более прозаическими вопросами основных потребностей населения. К счастью для стратегов, Баллин, который ранее уже подготовил документ на ту самую тему поставок продовольствия, смотрел на вещи более дальновидно. В начале августа Министерство внутренних дел, внезапно осознав, что ситуация требует неотложных мер, отрядило своего представителя поговорить с Баллином в Гамбурге. Как оказалось, поездка того стоила – на встрече возникла идея создать частную организацию для поставки продовольствия населению.

«Имперский магазин» («Reichseinkauf»), как его назвали изначально, начал свою деятельность в Гамбурге под прямым контролем HAPAG. Организация посылала своих должностных лиц в нейтральные страны специально для того, чтобы закупать основные продукты для гражданского населения Германии. К январю организация разрослась до таких масштабов, что понадобилось переехать в более вместительные помещения в Берлине. Теперь она находилась под прямым контролем государства и взяла новое имя: Центральная торговая компания (Zentraleinkaufsgesellschaft). После переезда в Берлин HAPAG продолжала играть важную роль в концерне – она посылала представителей компании за продовольствием по долгосрочным контрактам с заморскими партнерами⁹. Помимо Баллина, были и другие немецко-еврейские дельцы, которые прилагали все силы, чтобы поставки продовольствия продолжались. Карл Мельхиор, еще один гамбуржец, обеспечил то, что Центральная торговая компания называла «самым успешным примером своей деятельности»¹⁰. После того как Мельхиор был ранен и комиссован из армии, этот энергичный, прямолинейный человек с ненасытным интеллектом возглавил делегацию в Румынию в начале 1915 года. Вернулся он с контрактом на поставку Центральным державам 2,25 миллионов тонн зерна, что предотвратило самые серьезные перебои¹¹.

Несмотря на усилия Баллина, Мельхиора и им подобных, еда, а точнее ее нехватка, стала постоянной проблемой для гражданского населения Германии. Всего через несколько месяцев сражений покупатели в берлинских пекарнях обнаружили пустые полки, а в начале 1915 года правительство ввело первые карточки на хлеб в столице¹². Тем временем Алиса Саломон, выдающийся социальный реформатор немецко-еврейского происхождения, вычислила, что доступность белка уже упала примерно на 33 %¹³. Перебои с продовольствием неизбежно повлекли за собой рост цен на базовые продукты, хотя правительство и пыталось установить потолок цен для основных товаров. И все же последствия инфляции и перебоев были крайне неоднородны. Для рабочего класса обед из «Schmalzbrot» (хлеба со смальцем) с картошкой быстро начал считаться чем-то вроде пиршества. Но в то время как одна часть общества рылась в мусоре в поисках объедков, богатейших граждан Германии ситуация совершенно не затронула. Так, Теодор Вольф, регулярно записывавший в дневнике свои гастрономические пристрастия, отметил «очень обширное» меню в «Дресселе», одном из роскошнейших ресторанов Берлина: «икра, омлет с трюфелями, палтус, мороженое»¹⁴.

В конечном итоге, ответственность за проблемы Германии с поставками продовольствия лежала на правительстве (полностью состоящем из мужчин) – ведь оно было избрано, чтобы защищать своих граждан и заботиться о них. Но работа по решению этих проблем почти полностью оказалась в руках женского населения страны. Проще говоря, ожидалось, что женщины должны исполнить свой патриотический долг и извлечь все возможное из доступной провизии. Генриетта Фюрт, член «SPD» и выдающаяся активистка феминистического движения, точно выразила это ощущение в своей «Поваренной книге войны»: «Так же, как мужчины в армии защищают благополучие родины, так и мы, женщины, хотим бережливой простотой способствовать победному исходу этой жестокой войны, чувствуя ответственность за все население»¹⁵.

Хотя Фюрт выпустила свою книгу скорее для общей, а не еврейской аудитории – пусть даже она сама была немецкой еврейкой и гордилась этим, – ее аргументация встретила благосклонный прием у основных еврейских организаций. В конце концов, ортодоксальные общины давно считали, что женщины лучше всего приспособлены для того, чтобы обеспечить в своей семье соблюдение ритуальных требований в еде. Но и либеральные евреи согласились с важной ролью женщин в домашнем хозяйстве. Например, Сидди Вронски, реформатор общества наподобие Фюрт, объясняла главной еврейской общине Берлина, что обязанность домохозяйки – «подавать на стол питательные и разнообразные блюда вопреки всем ограничениям»¹⁶.

Произносить патриотические речи о необходимости чем-то жертвовать было относительно просто за обеденным столом. В реальности убедить людей изменить привычки в питании оказалось гораздо сложнее. Так, попытки правительства экономить мясо ни к чему не привели. В 1915 году был введен ряд дней без мяса, когда нельзя было продавать мясные продукты. Но, как лаконично заметил Теодор Вольф, это привело лишь к тому, что население «взяло в осаду мясников» накануне¹⁷. Лилли Манес и Минна Шварц, организовавшие еврейскую суповую кухню в берлинском Шарлоттенбурге, столкнулись с похожей реакцией общественности. Они внедрили у себя часть продовольственной политики правительства, заключавшуюся в том, чтобы есть картофель в мундире, а не очищенным, но эксперимент оказался провальным. Люди попросту отказывались употреблять в пищу неочищенный картофель, а вместо этого просто ели больше хлеба. Одна из работниц кухни взяла дело в свои руки. Она сама очистила картофель для восьми человек, накладывая им порции, «просто чтобы они не отдали еду обратно»¹⁸.

Попытки заставить людей съесть картофелину, приготовленную необычным образом, были одной из наименьших проблем, связанных с едой, с которыми приходилось иметь дело еврейским общинам. Раз импортировалось меньше продукции, то и поставки кошерной пищи оказались урезаны. И хотя количество евреев, соблюдавших кашрут, за пределами ортодоксальных общин было невелико, ограниченная доступность кошерных продуктов все же создавала существенные затруднения. Так, многие либеральные иудеи большую часть времени питались некошерной пищей, но возвращались к иудейским законам питания по особым случаям, таким как религиозные празднества, в первую очередь как к средству сохранить этническую идентичность¹⁹. Одним из способов обойти перебои с поставками было использование альтернативных ингредиентов. Еврейская община в Берлине снизошла до использования ржаной и картофельной муки в приготовлении мацы на Песах, убедив единоверцев, что такие перемены приемлемы в рамках религиозных требований и «только немного подпортили вкус»²⁰. Также стала популярной замена свежих ингредиентов на консервированные варианты, но опять же скорее из необходимости, чем из соображений вкуса. Например, одна фирма во Франкфурте сделала хорошую прибыль на мясных консервах с сертификатом соответствия религиозным требованиям – эти консервы, как утверждал производитель, могли храниться до десяти лет, если соблюдены условия хранения²¹.

Поскольку пища была важна не только для здоровья населения, но и для состояния умов, власти активно преуменьшали любые дефекты системы. Если верить немецким пропагандистам, Центральная торговая компания свела к нулю последствия морской блокады Германии Антантой. Действительно, было почти абсурдно думать, что немецкий народ испытывает нужду в чем бы то ни было. Открытка, которую послал домой с фронта один еврейский солдат, воплотила именно это послание с помощью юмора. Под заголовком «Английский голод!» на открытке была изображена группа солдат цветущего вида, позирующих рядом с двумя большими скелетами животных. И если брать во внимание пухлого человека с ножами мясника, немецкая армия точно не испытывала нехватки продовольствия. Однако у семьи солдата, получившей открытку, вероятно, было меньше поводов для смеха. Перебои с продовольствием, рост цен и ежедневная давка в очередях перед магазинами стали частью жизни в тылу. Война становилась всеобщей, и географическая удаленность от полей сражений мало что значила.

Военная экономика

Германия оказалась так же плохо подготовлена в области экономического планирования, как и в обеспечении жизненно важных поставок продовольствия. Когда Германия только вступила в войну, ее экономика была совершенно беззащитна перед испытаниями, которые ждали впереди. Три месяца спустя многие предприятия, казалось, все еще не могли переключиться с образа мыслей мирного времени. Рекламные объявления, рассыпанные по последним страницам основных еврейских газет, должны были казаться населению, очутившемуся в пекле мировой войны, весьма неуместными. Франкфуртская фирма «Ed. Nold & Sohn» продавала фортепиано и рояли, а «Schuh-Haus Louis Spier» пыталась «соблазнить» читателей дамскими полуботинками на высоком каблуке²². Даже на такой ранней стадии развития конфликта было очевидно, что немецкая армия гораздо сильнее нуждается в ружьях, снарядах и зимних сапогах, чем остальное население в фортепиано или роскошных туфлях. Наблюдателям было очевидно, что экономической мобилизации Германии предстоит пройти еще долгий путь. Если Германия собиралась выиграть войну, экономику необходимо было перестроить, перенеся внимание с внутреннего рынка мирных времен на нужды армии.

Морская блокада со стороны Антанты заставила еще скорее мобилизовать экономику Германии. Существующих запасов меди, шерсти, резины, джута и жести без заморских поставок не хватило бы даже не год²³. К счастью для военной Германии, еще один немецкий еврей – на сей раз Вальтер Ратенау – был готов сделать для экономики то, что Баллин сделал для поставок продовольствия. Сам промышленник, Ратенау как никто другой сознавал зависимость Германии от импорта сырья. Но он опасался – и, как оказалось, справедливо, – что армия довольно равнодушно отнесется к столь серьезным проблемам. Эти опасения побудили его добиться встреч с высокопоставленными чиновниками Военного министерства, включая Эриха фон Фалькенхайна, возглавлявшего его на тот момент. В дискуссиях с Фалькенхайном, которые продлились почти все утро, Ратенау не терпящим возражений тоном изложил проблемы с поставками, стоящие перед Германией, и свои предложения по их решению²⁴.

Судя по всему, Ратенау был убедителен, так как встреча закончилась согласием Фалькенхайна учредить Отдел поставок военных ресурсов (Kriegsrohstoffabteilung, KRA). Специальной задачей новой организации было приобретение и распределение основных видов сырья между предприятиями, которым они были нужнее всего. Это должно было обеспечить работу заводов в полном объеме, сколько бы ни продлилась война. И, как будто бы внедрение новой экономической модели было недостаточным достижением, Фалькенхайн немедленно назначил Ратенау главой новой организации. Назначение немецкого еврея на влиятельную должность внутри консервативного Военного министерства стало еще одним знаком, что двери для еврейского меньшинства Германии понемногу приоткрываются. Хотя Ратенау никогда не стеснялся приписывать себе все заслуги в этом важном повороте, значительная роль также принадлежит инженеру Вихарду фон Меллендорфу, чьи соображения о военной экономике Германии повлияли на ход мыслей самого Ратенау²⁵.

Как бы то ни было, именно Ратенау, а не Меллендорф, стал номинальным лидером KRA. И он же старался изо всех сил, чтобы поставить организацию на ноги, работая долгие часы и лишь изредка расслабляясь музыкой²⁶. Для Ратенау создание KRA стало в некотором роде компенсацией за то, что его не взяли добровольцем в армию в начале войны. Предположительно, Военное министерство придерживалось мнения, что фронт – не лучшее место для крепкого промышленника средних лет со склонностью к философским размышлениям. А KRA как департамент Военного министерства явно позволил Ратенау ухватить немного военной власти. Ему выделили кабинет в Военном министерстве в Берлине, из которого, как позже замечал Ратенау, открывался великолепный вид на внутренний сад министерства²⁷.

Ратенау воспринимал свою работу в KRA как руководство наступлением на поле боя. «Это военная кампания, только за сырье», – сказал он одному знакомому²⁸. Он набрал сотрудников из делового и финансового сообщества, которое и было его собственным генеральным штабом, а затем разработал стратегию, которой должны были следовать его подчиненные. Под руководством Ратенау KRA поставил себе целью приобретать любое сырье, нужное для военной промышленности. Благодаря неоднократным запросам Ратенау эта деятельность также включила в себя поставку материалов, захваченных в оккупированной Бельгии. Оказавшись в руках KRA, эти ресурсы затем подлежали распределению в фирмы, производившие оружие, боеприпасы и товары первой необходимости для военной экономики.

Несомненно, это было масштабное предприятие. Хотя KRA и ограничил свою деятельность военной промышленностью, под его контролем все равно оставался огромный спектр материалов. Изготовление пороха требовало хлопка и селитры, для снарядов и пуль была нужна медь, большую часть которой Германии приходилось импортировать из Скандинавии. Чтобы справиться со сложным распределением такого широкого спектра ресурсов, были созданы Корпорации военных ресурсов (Kriegsrohstoffgesellschaften), причем каждая из них отвечала за отдельную категорию сырья. Первые, заработавшие в начале сентября, взяли на себя контроль и распределение металлов, за ними последовали другие, фокусирующиеся на меньших областях, таких как хлопок и кожа. За короткий период времени Ратенау оказался во главе колоссальной организации, контролировавшей обширные сферы экономики. В момент своего создания KRA занимал пару-тройку кабинетов в Военном министерстве. Через месяц их число достигло десяти, а к 1917 году не менее 1 800 человек работали на KRA во множестве разных бюро²⁹.

Ни для кого не остался незамеченным быстрый рост KRA – организации, которая возникла из ниоткуда и теперь возвышалась над экономической жизнью Германии. Во многом из-за радикальных методов работы она быстро стала мишенью народного гнева. Задолженность по поставке материалов, рост государственного влияния по социалистическим линиям и обвинения в спекуляции были наиболее серьезными претензиями в адрес KRA. Двойная роль Ратенау как председателя совета директоров AEG и главы KRA затруднила опровержение таких нападок. Существовал конфликт интересов, и он стал еще заметнее, когда AEG заключила ряд выгодных договоров с Военным министерством. Колючая проволока, военные самолеты, детали для кораблей флота – все это начало выходить из заводских ворот AEG³⁰. Вильгельм фон Майнель, «большой человек» на баварской гражданской службе, был не единственным, кто жаловался, что AEG пользуется преимуществом перед другими компаниями, стараясь обеспечить себя сырьем, которое становилось все более скудным³¹.

Ощущение, что новая военная экономика Германии дает привилегии меньшинству за счет большинства, быстро укоренялось. Тревогу вызывал и тот факт, что некоторые критические высказывания в адрес и Ратенау, и военной экономики были окрашены антисемитизмом. Так, несомненно, было во Франкфурте. Когда армия утвердила договоры на поставку конской упряжи, директор одной местной фирмы яростно отверг это решение. Он перечислил шесть компаний, получивших контракты, жалуясь, что «еврейские фирмы», как он их назвал, не располагают «опытом работы на армию в прошлом»³². В ответ командование армии указало, что автор жалобы очень своевременно умолчал о нееврейских компаниях, с которыми были заключены договоры, и подчеркнула, что решения принимались без «учета вероисповедания»³³. Присутствие в KRA других немецких евреев, помимо Ратенау, еще подлило воды на мельницу антисемитов. Например, Ойген Валлерштайн был ведущей фигурой в корпорации обуви и кожи, а Мориц Гольдштейн на непродолжительный период взял на себя ключевую роль в химической корпорации³⁴. Даже этого было слишком много для некоторых немцев. В ходе войны правые группировки сделали своей целью доказать, публикуя соответствующую статистику, что KRA полностью находится в руках евреев³⁵.

В апреле 1915 года – всего через восемь месяцев после основания KRA – Ратенау подал прошение об отставке. Его решение часто связывают с ростом антисемитских настроений, но куда вероятнее, что оно возникло из-за присущих его должности тяжелых обязанностей, которые он сочетал с другими сферами деловой жизни. Нескончаемые часы на работе в сочетании с критическим отношением общественности уже навели его на мысль о том, чтобы «оставить руководство [KRA] другим» в феврале 1915 года, так что решение уйти в отставку два месяца спустя не стало неожиданностью³⁶. Несмотря на отсутствие благодарности от общества, Ратенау было чем гордиться на момент отставки. Он помог сделать экономику, страдающую от острой нехватки ресурсов, достаточно крепкой, чтобы выдержать суровость затянувшейся войны. Как с гордостью замечал экономист Курт Виденфельд, создание KRA значило, что «мы можем сражаться столько, сколько сочтем нужным с военной и политической точки зрения»³⁷. И все же спасение Германии от экономической катастрофы далось дорогой ценой. Благодаря усилиям Ратенау экономика была поставлена на военные рельсы, и все прочие виды деятельности подчинились нуждам армии. Угроза всеобщей войны начинала казаться реальной.

Этот поворот к военной экономике неоднозначно отразился на деловой жизни Германии. Как обнаружили многие промышленники, переход с внутреннего рынка на военное производство требовал времени. Так, Мертоны, известная немецко-еврейская семья из Франкфурта, выбивались из сил, чтобы удержать на плаву свою гигантскую фирму по торговле металлом «Metallgesellschaft». Они не только лишились зарубежных торговых партнеров – на родине фирме также пришлось вписываться в новые правила KRA. Первый отчет фирмы после начала войны с отчаянием констатировал, что война вызвала «никогда прежде не виданные потрясения в экономической жизни»³⁸. Однако другим предприятиям конфликт принес изобилие новых возможностей. Влияние на оккупированных Германией территориях на востоке и западе открывало фирмам удачный путь, чтобы компенсировать финансовые потери войны. Как и во множестве других областей конфликта, Ратенау призывал использовать побежденных врагов Германии, видя в Бельгии способ получить важнейшее сырье для военной экономики, а также, разумеется, для немецкой коммерческой деятельности³⁹.

В восточной зоне военных действий Эдуард Арнхольд, один из современников Ратенау в деловом мире, попытался сотворить такое же чудо экономической эксплуатации. Арнхольд, четвертый из восьми детей в богатой еврейской семье, построил масштабную угольную империю в Силезии. Как и Ратенау, когда разразилась война, Арнхольд с характерным энтузиазмом кинулся поддерживать Германию. Его жена Иоганна помогла обустроить военный госпиталь в Берлине, а сам Арнхольд советовал правительству, как сохранить поставку угля в восточные провинции страны⁴⁰. По мере того как немецкая армия продвигалась на восток, компаниям Арнхольда удалось взять под контроль угольные шахты на юге Польши. Он использовал их, чтобы выполнить обязательства по поставке угля по договорам с армией⁴¹.

Военное министерство активно утверждало крупные контракты на уголь с Арнхольдом и поставляло большие партии сырья через KRA, но все эти ресурсы обходились в существенную сумму. За все это нужно было платить. А здесь немецкие стратеги столкнулись с трудностями. В отличие от французских и британских банков, финансовым учреждениям Германии оказалось сложно привлекать такой нужный иностранный капитал. Размер и устойчивость валютного рынка Лондона по сравнению с берлинским эквивалентом позволили британцам покрыть около четверти военной задолженности через внешние займы, в то время как немцы могли обратиться только к внутреннему рынку⁴². В начале войны гамбургский банкир Макс Варбург попытался получить займы у директора Американского банка Джейкоба Шиффа – учитывая его немецко-еврейское происхождение, можно было ждать от него сочувствия к положению Германии. Но усилия Варбурга оказались тщетны – Шифф предпочел соблюсти нейтралитет Америки⁴³.

Не желая подрывать дух общества повышением налогов, правительство было вынуждено искать другие пути, чтобы покрыть невиданные расходы на мировую войну. Особенно его привлекала идея выпустить облигации военных займов (Kriegsanleihe), которые, по сути, были более сложным методом внутреннего займа. В ходе войны правительство регулярно выпускало на публичные торги облигации военных займов. Вначале эта схема принесла невероятный успех. Первые три выпуска собрали около 24 миллиардов марок, причем каждая кампания по подписке оказывалась прибыльнее предыдущей⁴⁴. Вероятно, обещанные пять процентов годовых за десятилетний срок помогли людям сфокусироваться на цели. Но это была не единственная причина успеха военных займов. Схема сработала благодаря давлению на состязательные инстинкты общества. Пожертвования на военные цели помогали людям потешить свой патриотизм, заплатив больше, чем сосед. Даже главный патриот Эдуард Арнхольд и сам принялся давить на эту эмоциональную кнопку в попытке подстегнуть других руководителей предприятий к покупке облигаций. Ссылаясь на решение химических конгломератов BASF и «Bayer» подписаться на облигации на сумму 4 миллиона марок, он намекал Францу Оппенгейму из «Agfa», что его фирме следует сделать нечто подобное⁴⁵.

Шансы, что хоть кто-нибудь упустит выпуск облигаций военного займа, были мизерны. Речи, листовки и плакаты, побуждающие немцев пошире раскрыть кошельки, сопровождали каждые торги. Даже CV присоединилось к действу и стало раздавать собственные листки, призывающие участников группы жертвовать на военные нужды⁴⁶. Введение облигаций военного займа стало особенно заметным признаком трансформации немецкой экономики в первые месяцы войны. Военные и политические лидеры страны не просто требовали от своих граждан сражаться на поле боя, они хотели, чтобы граждане совершали финансовые пожертвования и в тылу. Когда эти перемены встали в один ряд с деятельностью Ратенау по основанию KRA для контроля военных ресурсов и с работой Баллина над импортом продовольствия из-за границы, стало ясно, что теперь евреи и остальные немцы живут в стране с военной экономикой, нравится им это или нет.