Текст книги "Череп Бетховена: Мрачные и загадочные истории из мира классической музыки"

Абеляр был блестящим французским ученым, преподавателем и оратором. Сейчас он больше известен студентам, изучающим философию, по крайней мере тем, кто не спал на лекциях по истории средневековой философии на втором курсе. Но Абеляр был и одаренным композитором, сочинял библейские плачи и гимны для монахинь, а также любовные песни для Элоизы (их было больше, чем остальных). По нашим стандартам, это не совсем подходит для верхних строчек хит-парада, но тогда он имел большой успех. К несчастью, его любовные песни на латыни не сохранились, но нам известны шесть церковных плачей, принадлежащих его перу. Они написаны в так называемом стиле planctus на библейские темы, а их мелодии были достаточно популярны, чтобы впоследствии их позаимствовали и использовали в других произведениях – обычная практика в то время.

К 1115 году он стал одним из главных преподавателей философии и теологии в Париже. По различным свидетельствам, вокруг него собирались тысячи учеников (не забывайте, что это было время до студенческих вечеринок, пива в кегах и весенних каникул). Обладая такой славой и обожанием, Абеляр постепенно стал весьма высокого мнения о себе и начал считать, что никто не может одержать над ним верх в научных дебатах.

Через некоторое время после того, как он занял такое положение, его позвали учителем к юной красотке по имени Элоиза, племяннице кафедрального каноника Фульбера. Нетрудно догадаться, что было дальше; эта история напоминает плохой интернет-роман, только, увы, все случилось в действительности. Абеляр заявил, что его «сжигает страсть к этой девице». Она ответила ему взаимностью, и вскоре об этом знал весь Париж, за исключением бедняги Фульбера. Когда все в конечном итоге дошло и до него, он, естественно, был весьма расстроен и попытался разлучить любовников.

Как это обычно бывает, двое продолжали встречаться втайне, и со временем Элоиза забеременела, поскольку в XII веке с противозачаточными средствами было плохо. Абеляр отправил ее в Британию, где через девять месяцев она родила сына, которого назвала Астролябием – в честь инструмента для расчета географической широты, недавно попавшего в Европу с исламского Востока. Правда-правда. Можете себе представить, как издевались над мальчиком однокашники?

Абеляр предложил Элоизе тайно обвенчаться, на что Фульбер, поостыв, дал согласие. Брак должен был быть тайным, чтобы не помешать духовной карьере Абеляра; даже в этом он не утратил здравомыслия. Элоиза вначале сопротивлялась, желая, чтобы они оставались просто любовниками, но со временем согласилась. Однако Фульбер не сохранил тайну, и Элоизе пришлось публично отказаться от брака, чтобы Абеляр сохранил свое место.

После этих событий Элоиза, по совету Абеляра, удалилась в монастырь в Аржантейле. Фульбер был в бешенстве, считая, что хитрый Пьер услал ее прочь и заставил принять постриг, чтобы избавиться от нее. При поддержке нескольких друзей он замыслил месть. Абеляр сам рассказывает нам, что произошло, говоря, что в злобе своей они сговорились против него. Ночью, когда он спал в своих покоях, они проникли туда, подкупив одного из слуг. Их месть была жестокой и ужасной; произошедшее шокировало всех, кто узнал об этом. Абеляр жалуется, что они отрезали ему те части тела, которые совершили преступление, те самые части, которые и вызвали недовольство мстителей. Двое из участников этого страшного дела затем были пойманы, и им выкололи глаза и отрезали гениталии.

Таким образом, бедняга Абеляр стал скопцом и отправился искать утешения в монастыре. Элоиза также оставалась монашкой. Шесть музыкальных плачей датируются именно этим периодом, что можно понять, так как Абеляру было о чем плакать. Двое бывших любовников продолжали вести переписку до конца своих дней, оставив обширный набор писем, философских дискуссий и даже признание Абеляра в том, что он на самом деле никогда не любил Элоизу, хотя искренность этого признания весьма сомнительна. С другой стороны, учитывая потерю самого ценного личного имущества, понятно, что ему было невыносимо горько.

То немногое, что мы знаем о Маркабрюне, почерпнуто из двух вид о нем. Виды (vidas) – это короткие биографии трубадуров, в которых сочетаются факты и вымысел, помещавшиеся в более поздних рукописях, содержащих их произведения. Некоторые из них более точны, чем другие, но те, что относятся к Маркабрюну, не кажутся слишком достоверными. Мы не знаем даже, так ли его на самом деле звали. В одной из вид говорится, что Маркабрюной звали его мать, в другой – что он был сиротой, подброшенным к дверям богатого дома, а его настоящим именем было Панпердю, то есть «Потерянный хлеб». Как они умудрялись придумывать такие имена детям?

Как бы то ни было, его песни провозглашали свободную мораль и дурное поведение, и в одной из вид говорится, что, несмотря на то, что он был не слишком хорошим музыкантом, он стал достаточно популярен. Он говорил нелицеприятные вещи гасконским господам, и они за это подвергли его наказанию (какому – не упоминается). Возможно, это тоже выдумка, но по дошедшим до нас произведениям видно, что он действительно за словом в карман не лез и никому особого почтения не выказывал. В одной из песен, адресованной некоему синьору Одрику, он заявляет:

 
Маркабрюну известны все твои привычки и жизненные идеалы:
Набивать брюхо, издеваться над людьми и гулять со шлюхами.
Но когда сыт только ты,
Тебе может грозить буря.
 

Синьору Одрику точно не могло понравиться, что его увековечили таким образом.

В другой песне, «Я стих начну» (Lo vers comens), Маркабрюн выдвигает более общие обвинения в отсутствии изысканности и добродетели:

 
Трусы владеют ключами и гонят доблесть прочь.
Редко где увидишь, чтобы сын был равен отцу.
Давно я не слышал нигде, кроме Пуату,
чтобы доблесть была в почете.
Верно говорил тот, кто сказал, что все поменяется,
Что первые станут последними, а последние – первыми:
так оно и есть.
Анжуйские невежды так и ведут себя. Какая жалость!
 

Он с энтузиазмом поддерживал Реконкисту, попытки отвоевать юг Испании у мусульман. Одна из известнейших его песен (сохранившаяся вместе с музыкой) начинается словами Pax in nomine Domini («Мир во имя Бога») и содержит пропаганду, характерную для песен, сочинявшихся в поддержку военных кампаний. Однако и тут он не упускает случая уязвить французов:

 
Погибнет Франции народ,
Коль долгом он пренебрежет;
Господь зовет!
 

Так что – да, он определенно обладал талантом обижать людей, за что, возможно, в конечном итоге и пострадал.

Бертран был мелкопоместным дворянином, но при этом очень известным трубадуром, и жил в Лимузене (не путать с лимузином!), провинции на юге нынешней центральной Франции. Подобно своему предшественнику Вильгельму IX, этот человек благородного происхождения занимался музыкой и поэзией на вполне профессиональном уровне и достиг весьма впечатляющих результатов (хотя лишь одно из его произведений дошло до нас в полном виде, со словами и музыкой, – типичная судьба столь ранних творений). Также подобно Вильгельму он не отличался добропорядочностью, хотя закончил жизнь монахом, возможно, пытаясь искупить совершенное ранее.

Еще в молодости, ощутив страсть к баталиям и войнам, он принял активное участие в противостоянии между членами величайшей фамилии того времени – английским королем Генрихом II и его супругой Алиенорой Аквитанской. Он подталкивал их старшего сына, тоже Генриха, к восстанию против отца и младшего брата Ричарда (Львиное Сердце). Когда молодого Генриха убили, Бертран оказался в щекотливой ситуации, но сумел добиться расположения Ричарда подхалимством и обещаниями поддержки. Обещания, впрочем, были несколько неоднозначны. Когда Ричард не торопился выступать в крестовый поход (в истории он известен как III Крестовый поход, 1189–1192), Бертран осыпал упреками и его (в тот момент уже короля Англии), и французского короля Филипа. Он сочинил песню, прославляющую смелость тех, кто в Святой земле бьется с врагами-мусульманами, и призвал остальных «следовать за ними», хотя сам он, конечно, отважно оставался дома.

Бертран с удовольствием описывал битвы и кровавые сцены. Один из лучших примеров – его песня Bem plai lo gais temps de pascor, «Мила мне радость вешних дней». Да, такое начало не слишком характерно для военной поэмы, и именно это делает ее столь странной. В первой строфе описываются милые весенние приметы – цветочки, птички, зелень, однако заканчивается она радостью от вида воинских шатров и вооруженной кавалерии. Стоп, что это?

Далее Бертран говорит нам о том, что весна – это лучшее время для того, чтобы заставлять крестьян бежать, осаждать крепости, сносить стены и смотреть, как лорды ведут свои отряды в атаку. Поэт Эзра Паунд предлагает нам перевод следующей части:

 
Мы увидим боевые топоры и мечи, рыцарей в разноцветных доспехах, пробивающихся через стену вражеских щитов; и многочисленных вассалов, бьющихся насмерть среди коней, потерявших своих седоков убитыми или изувеченными. И когда доблестные мужи бросаются в битву, они не должны думать о том, что могут пострадать, потому что лучше умереть, чем живым попасть в руки врагов.
Я скажу вам, что для меня милее не есть и спать, а слышать крик «Вперед!» и ржание коней, сминающих оборону противника, слышать, как они вопят «На помощь!», и видеть мертвых, из тел которых еще торчат древки копий.
 

Он заканчивает, жалуясь, что кругом все слишком мирно. Можно было бы заподозрить здесь иронию, однако подобные настроения встречаются и в других стихах Бертрана. Несмотря на такое одобрение битв, он впоследствии стал мирным монахом. Однако нашелся по меньшей мере один писатель, который захотел наказать его за жестокую философию, и не просто мелкими насмешками, а вечным проклятием весьма неприятного свойства.

Великий итальянский поэт Данте Алигьери (ок. 1265–1321) питал отвращение к бертрановой жажде убийств и к тому, как тот наслаждался разжиганием неприязни между королями и династиями. За это в своей «Божественной комедии» Данте поместил Бертрана в восьмой круг Ада (Ад, Песнь XXVIII), где его душа бродит без головы, которую несет в руке за волосы, держа, как фонарь. В этом печальном состоянии Бертран сетует на свою долю и кается в грехах, говоря, что его голова отделена от тела из-за того, что он разделял отца с сыном и брата с братом, и теперь получил воздаяние за это. И здесь рассказчик и его провожатый, Вергилий, покидают Бертрана, который обречен вечно оставаться в таком положении. Вот, собственно, и все.

Ричард Львиное Сердце, воплощение рыцарского духа! Отважный король Англии, который отправился в крестовый поход, дрался в Святой земле с благородным противником Саладином, а в это время его брат, злобный принц Джон (Иоанн), едва не забрал у него королевство. И только Робин Гуд и его веселые ребята помешали Джону осуществить эти коварные планы. Ричард в конце концов вернулся, снова сел на трон, простил Робина и прочих шервудских разбойников, и все в Англии наладилось.

Эта легендарная история известна всем. Легенды о Робин Гуде и место, которое занимает в них Ричард, – часть коллективного мифа западной цивилизации, не теряющего популярность на протяжении столетий. Конная статуя Ричарда с обнаженным мечом стоит на площади перед зданием британского парламента в Лондоне. О делах Ричарда говорили и пели еще при его жизни, так что они должны быть правдой, разве нет?

Ну да, отчасти это так, но с немалыми допущениями. Помимо короля Англии Ричард также был герцогом Нормандским, Аквитанским и Гасконским, графом Анжуйским и Нантским, Верховным правителем бриттов и лордом Ирландии. Целая куча титулов! Как уместить их в место для подписи? Однако наличие всех этих неанглийских званий свидетельствует кое о чем важном: будучи правнуком хулигана Вильгельма IX, Ричард сердцем принадлежал Аквитании, и Англия на самом деле его не слишком интересовала, разве что как личный банкомат XII века. Ричард использовал значительные ресурсы страны для финансирования своих многочисленных военных походов против разнообразных врагов во Франции (которая тогда не включала западные области, принадлежащие ей сегодня). Хотя родился Ричард в Оксфорде, из десяти лет своего правления (1189–1199) он провел в Англии всего около десяти месяцев и решил, что там мокро и мерзко – кто-то, вероятно, скажет, что с тех пор мало что изменилось. Он даже не говорил по-английски. На самом деле ни для одного из английских монархов, начиная с Вильгельма Завоевателя, который стал королем в 1066 году, и заканчивая Генрихом IV, который узурпировал трон в 1399-м, английский не был родным языком, но это совсем другая история.

Ричард отличался дурным нравом и отчаянной смелостью в битвах (отсюда и его прозвище); он любил хорошую потасовку и был настоящим королем-воином – что в конечном итоге его и сгубило. Так почему же мы говорим здесь о нем? Потому, что он очень любил музыку и сам был одаренным сочинителем песен. Одно из его произведений сохранилось с мелодией, и та действительно прекрасна.

В 1190 году он отправился в крестовый поход (пообещав сделать это еще в 1187-м), и по пути пережил немало приключений. Его успехи в Святой земле не были грандиозными. Его целью было отбить у мусульман Иерусалим, который сдался войскам Саладина в 1187 году, но из этого так ничего и не вышло. После бесплодного противостояния и зашедших в тупик переговоров с Саладином он покинул Ближний Восток, заявив, что ступит на землю Иерусалима, только покорив его. Однако по пути на родной континент он прикончил немало врагов. Для безопасности он решил вернуться в Европу, так сказать, через черный ход, но был пленен в Германии и помещен в темницу. За его свободу был назначен огромный выкуп, который его мать и семья смогли заплатить только, как нетрудно догадаться, за счет английских налогоплательщиков. Так что в 1190-е добрый король Ричард был в Англии не так уж популярен.

Говорят, что именно в это время Ричард сочинил песню Je nuns bon pri, к которой сохранилась мелодия. Несмотря на смиренное содержание, она проникнута прекрасной меланхолией. Песня начинается такими словами:

 
Чего еще нельзя у нас украсть?
Вот эти мысли!.. Жаль, они грустны…
И песню, что могу я написать,
Чтоб стали сердца жалобы слышны…
Друзей так много! – Все они бедны,
Чтоб выкуп за мою свободу дать!
Что ж, рыцари лить слезы не должны…
Но кто велик в плену не унывать?
Уж год второй моя неволя длится.
Прослушай мои жалобы, темница.
 

В XIII веке появилась легенда (бытующая и по сей день), что верный менестрель Ричарда Блондель отправился искать место, где заключен его хозяин. Он прослышал об одном замке, где якобы держали важного господина, но несмотря на то, что провел там целую зиму, не смог узнать, кто же этот заключенный. Но как-то раз он проходил мимо подземелья, где держали Ричарда (в другом варианте легенды Ричард был заключен в башню), и тот, увидев его через окно, запел песню, которую они когда-то сочинили вместе. Услышав песню, Блондель понял, что нашел Ричарда, и послал весточку Алиеноре.

Как бы там ни было на самом деле, Алиенора заплатила выкуп, и в 1194 году Ричард ненадолго вернулся в Англию, чтобы привести в порядок то, что успел натворить Джон, – возможно, отсюда и растут ноги у некоторых легенд о Робин Гуде. Однако вскоре после этого он снова направился на континент вести новые войны. Такую жизнь он вел еще пять лет, пока смерть не настигла его достаточно нелепым образом.

Ричард осадил плохо защищенный замок Шалю-Шаброль. Вечером 25 марта 1199 года Ричард бродил вокруг замка без доспехов, глядя, как идут приготовления к осаде. Он заметил молодого человека, стоявшего на стене замка со сковородой вместо щита (по этому факту можно судить о том, насколько хорошо вооружены были защитники замка). И прямо в этот момент в левое плечо ему попала арбалетная стрела. Был вызван врач, чтобы вытащить ее, но он плохо выполнил свою работу и оставил огромную рану. Началась гангрена, и Ричард понял, что умирает. Есть разные версии того, что было дальше. По одной, Ричард потребовал, чтобы к нему привели того, кто сделал выстрел. Это был мальчик, утверждавший, что Ричард убил его отца и братьев, так что он жаждал мести. Ричард проявил милосердие, простил его и настоял на том, чтобы мальчика отпустили и дали денег за его страдания.

Ричард умер 6 апреля 1199 года на руках у матери, завещав королевство Иоанну (что привело к катастрофе). Прощенный им мальчик тоже плохо кончил: как только Ричард умер, капитан наемников по имени Меркадьер содрал с него кожу живьем, а потом повесил. Вот вам и рыцарский дух!

Части тела Ричарда оказались раскиданы по разным могилам, что в то время было вполне нормальной практикой: внутренности похоронили там, где он умер, сердце – в Руане, в Нормандии, а остальное – у ног его отца Генриха II в аббатстве Фонтевро в Анжу. Так окончилась жизнь короля-музыканта.

В XIII веке епископ Рочестерский объявил, что Ричард, проведя тридцать три года в чистилище, очистился от своих грехов и был пущен на Небо в марте 1232 года. Как епископ об этом узнал, неизвестно, но говорил он с совершеннейшей уверенностью.

Монах Монтаудонский – исключительно любопытная фигура в истории средневековой музыки. Его настоящее имя, возможно, Пейре де Вик, он был дворянином по рождению и стал монахом-бенедиктинцем около 1180 года, однако ему явно доставляло удовольствие уклоняться от монашеских обязанностей и дел. По всей видимости, монахом он стал не по своей воле, а разделив судьбу многих младших сыновей в дворянских семьях, которые не могли унаследовать земли и титулы своих отцов и отправлялись в монастыри. Такие сыновья не имели права голоса в решении собственной судьбы и, естественно, принимали ее с неохотой.

Несмотря на вынужденное монашество (а может быть и благодаря ему), он проявил исключительный талант к поэзии на родном языке и музыке трубадуров. Его произведения привлекли внимание многих дворян, а некоторые даже стали оказывать ему покровительство. Дары, которыми они его осыпали, позволили ему так облагодетельствовать монастырь, где он служил, что его освободили от обычных обязанностей и разрешили отправиться ко двору короля Альфонсо II Арагонского (по всей видимости, чтобы поток денег не прекращался). По крайней мере, так сказано в его биографии, но, возможно, он самовольно покинул стены монастыря и вернулся в мир. В одном из его текстов говорится, что он «променял Господа на плоть».

Хотя большая часть его произведений написана в обычных для трубадуров поэтических формах, он занимает особое место благодаря сатирическим песням в жанре «энуэг», или «докука», «расстройство». Эти веселые саркастичные произведения представляют собой длинный список всего того, что его бесит и раздражает, перечисленных в кажущемся беспорядке и без общего смысла. Так, в песне Be m'enueia («Претит мне…») он говорит:

 
Претит мне долгая настройка
Виол, и краткая попойка,
И поп, кощунствующий бойко,
И шлюхи одряхлевшей стойка;
Как свят Далмаций, гнусен тот,
По мне, кто вздор в гостях несет;
Претит мне спешка в гололед,
Конь в латах, пущенный в намет,
И в кости игроков расчет.
 

В этой песне еще десять строф, но идею вы поняли. Среди прочих сатирических произведений – две песни, описывающие спор на небесах между иконами и «раскрашенными дамами» (то есть представительницами древнейшей профессии) по поводу того, кому дано право красить лица и как долго:

 
В другой раз я случайно повстречал на небесах
Статуи, которые жаловались Господу на дам,
что красят себе лица,
Желая улучшить свой внешний вид
И сделать свою кожу сияющей, теми красками,
которыми должно писать иконы.
 

Серьезно поразмыслив, Господь решил, что такой макияж привлекает нежелательное внимание:

 
Монах, из-за этой раскраски они там, внизу, терпят много бед.
Как ты думаешь, разве им нравится,
когда мужчины помыкают ими?
 

Монах отвечает, что он «не может залатать их дыры», но просит Господа помиловать одну даму, Элизу Монфортскую, которая никогда не пользовалась косметикой и не оскорбляла иконы.

В другой песне святой Петр и святой Лаврентий наконец устанавливают время, в течение которого представительницам каждой группы (иконам и дамам) позволительно краситься, чего им должно было быть вполне достаточно. Однако дамы не собирались подчиняться новым правилам:

 
Так эти старухи с клыками длиннее, чем у дикого вепря,
И не подчинились тому, к чему их обязали
святой Петр и святой Лаврентий.
И они сделали еще хуже – вы слышали? –
Они так взвинтили цены на шафран,
Что даже пилигримы в Палестине теперь говорят об этом.
Вот на это я точно должен пожаловаться.
 

Средние века часто представляются нам тяжелым, мрачным временем цензуры и подавления любых идей и радости, и, честно говоря, примеров этому можно найти множество. Однако тот факт, что тогда могли быть написаны такие стихи – монахом, который не понес за это никакого наказания, – дает нам понять, что по меньшей мере на юге Франции существовало более толерантное общество, в котором людям было позволено смеяться и проявлять неуважение к святыням. Но это общество вскоре ждал жестокий и трагичный конец.