Текст книги "История позднего Средневековья"

Лекция 41 (18 марта)

Мы видели, что в 1576 г. король Наваррский Генрих бежал из-под надзора, в котором держали его Екатерина Медичи и Генрих III, и стал снова во главе протестантской партии, оставив католицизм, к которому был принужден обратиться после Варфоломеевской ночи. Гугеноты действовали в то время заодно с партией политиков. В том же году состоялся мир, которым гугенотам предоставлено было много частных прав, право иметь свои вооруженные города, исправлять богослужения в городах за исключением Парижа, иметь своих советников в парламенте (Chambres miparties). Вообще должно сказать, что эти условия повторялись почти в каждом из многочисленных миров между протестантами и католиками. От 1576–1584 гг. Генрих Наваррский живет частью в своих владениях в Беарне, частью – в провинции, в которой он был наместником, в Гиени. Он держит строго изданные мирные постановления, равно наказывает нарушителей их – протестантов и католиков; в нем нет того религиозного фанатизма, который так сильно развивался вокруг него: многие лица, принявшие его прежде по расчетам, теперь ожесточились, и война принимала жестокий с обеих сторон характер. Впрочем, в продолжение этих восьми лет мир часто прерывался. Положение партии в сущности не изменилось, но возникло одно великое учреждение, которое могло иметь бесконечно великое влияние на всю последующую историю Франции, – это Лига. Мы видели характер Генриха III: им недовольны были все подданные, кроме небольшого числа любимцев. Еще при Карле IX Таванн и некоторые другие вожди католической партии выразили мысль составить союз с целью противодействовать успехам протестантов: этот союз образовался в 1576 г. Кто был его виновником, отвечать невозможно; хотя много писали об этом, но мысль о такого рода великих учреждениях возникает не вдруг и не в одной голове. Самым деятельным, впрочем, лицом здесь был парижский адвокат Давид, мало известный. Он ездил несколько раз в Рим, хлопоча об этом учреждении, переезжал от одного вождя католической партии к другому, склоняя их к союзу. Важно одно, что он был близкий человек к семейству Гизов, следовательно, интересы Гизов совпадали с образованием Лиги. Цель союзников была следующая, она высказана была начальником пикардийских городов, Яковом д’Юмвьером: «Лига должна защищать религиозные и государственные учреждения в прежних их формах»; последние слова по самой неопределенности своей заключали нечто грозное против правительства. В Лиге приняли участие 9/10 целой Франции, центром был Париж; муниципальное устройство делало его наиболее способным к той роли, которую он начал играть в Лиге. Масса народа, особенно низшая, была глубоко проникнута здесь католическими идеями. В Париже, несмотря на то что он никогда не был общиной, муниципальные учреждения носили свой средневековый характер: цехи выбирали своих начальников, была городовая милиция, город разделен был на 16 кварталов, во главе их стоял выборный от горожан. Вся администрация города находилась, следовательно, в руках последних. В эпоху католического движения против протестантов все лица городового управления были выбраны из католиков. Таким образом, городское парижское правительство стало во главе Лиги. Это повторилось в большей части городов французских; везде магистрат был выбран из ревностных католиков: образованная и наклонная к протестантизму часть среднего сословия должна была замолкнуть. Движение масс было слишком грозно, и на эти массы со всей силою действовали католические проповедники, большей частью из Ордена иезуитов. Это была странная, не лишенная некоторого величия эпоха в истории духовного красноречия во Франции; в числе деятелей было много талантливых проповедников, страстно увлеченных против реакции католицизму; все они готовы были жертвовать собой, чтобы доставить торжество католическим идеям. Новейшие историки Франции хотели найти одну какую-либо идею в Лиге, стремление бесполезное, ибо ее цели и намерения были разнообразны; только одна идея религиозная была здесь. К ней приступили и лица, принадлежащие к партии политиков, из страха, чтобы найти только безопасность. Но одно можно наверное сказать, что Лига не остановилась бы ни пред чем в своем начале; для нее самая монархия в случае противодействия потеряла бы свою святость. Главою Лиги был герцог Генрих Гиз, но главою, не признанной явно. В самом деле, это был замечательный человек, достойный стать во главе движения. Сын того Франца Гиза, который погиб под стенами Орлеана, Генрих имел все качества, нужные для вождя партии: очень красивый собой, красноречивый, смелый, носивший личину фанатизма, бесконечно честолюбивый и чрезвычайно умный. В народе уже ходили слухи, что он даже имеет более прав на престол, чем Генрих Валуа; составлялись родословные, доказывавшие превосходство прав его. Нужно заметить к тому, что вообще Гизы обладали в высшей степени способностью действовать на умы народа и настраивать их сообразно со своими целями. Зато и народ был редко кому-либо так предан, как Гизам; один современный историк говорит: «Lа France etait folle de cet homme, elle etait amoureuse de lui» (прим.: «Франция обезумела от этого человека, она была влюблена в него»). В самом деле, Франция казалась влюбленной в Гиза. Когда Генрих III узнал о составлении Лиги, он смутился; он понял, что она ему грозила столько же, как протестантам, и спешил предотвратить грозившую опасность; по-видимому, он проснулся от долгой праздности, он принял благородные меры и первым подписался в числе членов Лиги и объявил себя ее главою. На время он устранил таким образом Гиза. Но эта роль – не былая роль Генриха, лишенного постоянной энергии: он мог просыпаться только на время от своего усыпления. В 1584 г. умер герцог Алансонский, брат Генриха III и наследник престола (у Генриха не было и не могло быть детей). Тогда отношения партии приняли другой характер: ближайшим наследником престола оказался еретик, отступник, Генрих Наваррский. Лига торжественно объявила, что она никогда не признает королем отступника; папа, чтобы обеспечить себя с этой стороны, произнес новое проклятие над королем Наваррским. Все пути к престолу были таким образом заграждены для последнего. Но за него действовали события. Вынужденный Лигой объявить ему войну, Генрих III вел ее вяло и несчастливо, в чем он, впрочем, был не совсем виновен, ибо главная причина неудач заключалась в недостатке денег. Часть некоторых успехов против протестантов, именно поражение немецких протестантских войск, шедших на помощь, досталась опять-таки не ему, а Генриху Гизу: зато в церквах проповедники сравнивали короля с Гизом, как Саула с Давидом. Волнение росло в городах; требовали решительных мер против протестантов, требовали, чтобы Гизу вверено было начальство в войне и чтобы ему доставлены были к тому средства. Король не мог сделать ни того, ни другого, ибо, во-первых, это значило бы ему решительно отказаться от престола, а, во-вторых, ему неоткуда было взять денег. Более всего боялся Генрих прибытия Гиза в Париж. Он послал сказать последнему, чтобы не являлся сюда; но у него не было денег, чтобы послать это приказание с курьером, надо было послать по почте. Получил ли Генрих Гиз это письмо, или он разъехался с ним, это неизвестно, но только, несмотря ни на что, он прибыл в Париж 10 мая 1588 г. Драматический рассказ о событиях этих майских дней мы находим у итальянца Давилы, близкого человека ко двору Екатерины Медичи. Когда Гиз приехал в город, народ встречал его как спасителя; женщины осыпали его цветами, обливали благовониями. «Ты здесь, – говорили ему, – и мы ничего не боимся». Навстречу ему пели: «Благословен грядый во имя господня…» Народ только что не нес его на руках. Когда Генрих узнал о его прибытии, он побледнел и закрыл лицо руками. При нем были в эту минуту два советника, итальянец аббат del Bello и корсиканец Орнано. Они тотчас дали королю совет пригласить Гиза и зарезать его; аббат подкрепил этот совет даже текстом: «Поражу пастыря, и разыдутся овцы». Король был готов последовать совету, но, несмотря на неоспоримое личное мужество, он не решался: дело, точно, было трудное при тогдашней настроенности духа в народе. Когда Гиз представлялся королю во дворце, он был также бледен; проходя сквозь ряды телохранителей, он кланялся, ему не отвечали; начальник их Крильон сурово и грозно посмотрел на него. Генрих встретил его строгими упреками – зачем он приехал в Париж; Гиз поспешил окончить свидание и удалиться. На другой день он снова явился во дворец, но уже в сопровождении 400 дворян, вооруженных пистолетами и кинжалами, и тогда он говорил уже другим языком. 12 мая король решился подавить движение в Париже, швейцарские войска заняли главные тракты города: но это было уже поздно – везде возникли баррикады. Войска должны были отступить, король бежал. Униженный, опозоренный, он клялся возвратиться в Париж, но уже не иначе как чрез пролом. В планы Гиза вовсе не входило бегство короля, и в эту минуту он, конечно, мог уже думать о принятии королевского титула. Но для него чрезвычайно важно было овладеть особой Генриха III. Впрочем, дела его шли так, что успех казался только отсроченным. В октябре король собрал чины в Блуа; Генрих Гиз отправился туда спокойный, смело надеясь на дворянство и зная, что чины будут на его стороне. Но там ждало его дело, которого он не рассчитывал в своей самонадеянности. Генрих решился убить его. Он предложил это Крильону. Тот отказался; тогда он обратился к одному из незначительных офицеров, и тот согласился. 23 декабря (1588 г.), в день, определенный для заседания чинов, Гиз получил вдруг повеление поспешно явиться к королю, он отправился в кабинет его. Накануне еще он получил несколько предостерегательных записок; одну из них он прочел, улыбнулся и сказал: «Он не посмеет». Но, когда он вошел в комнату пред кабинетом короля, он заметил, что затевается что-то недоброе; дворяне смотрели на него такими глазами, которые не предвещали хорошего, когда он проходил мимо них, они положили руки на шпаги. Гиз подошел и положил руки на замок: в эту минуту его ударили сзади, и в несколько ударов он был убит. Король вышел из кабинета, толкнул его тело ногой и сказал: «Как велик он! По смерти кажется еще больше». Чрез несколько часов был убит кардинал Лотарингский. Ему дали время на молитву, закрыли голову плащом и расстреляли. Несколько приверженцев Гизов были также убиты. Но эти убийства так же мало достигли цели, как убийства Варфоломеевской ночи. По всей Франции раздался общий клик негодования: Генриха называли убийцей. В Париже Сорбонна объявила короля лишенным престола; члены парламента, противоречившие решению, были взяты под стражу; президент д'Арли, двое его товарищей и 60 советников были отведены в Бастилию.

Генриху III не оставалось никаких средств к усмирению мятежных подданных; он решился броситься в объятия протестантов и отправился в лагерь к Генриху Наваррскому. Этот поступок переменил совершенно отношения последнего. Доселе он стоял во главе протестантов, которые не могли ожидать победы, составляли меньшинство и в политическом смысле имели мало весу и значения: теперь король отдает себя в руки этой партии; Генрих Наваррский является защитником законной власти. Оба короля отправились вместе и осадили Париж в 1589 году. Город был обложен войсками, но он защищался упорно. В нем, кроме того, стоял уже испанский гарнизон: Филипп II вмешался в дело и помогал им деньгами, он надеялся, что по смерти Генриха вступит на французский престол дочь его Изабелла, которую он хотел выдать замуж за одного из Гизов. Тем не менее осада шла успешно. Но в лагерь короля Генриха явился некто Жак Клемент, молодой доминиканский монах, с письмами из Парижа; он был допущен к королю и, в то время, как тот читал письма, он вонзил ему нож в живот (1 августа): фанатические страсти, разогретые иезуитами, производили плоды.

Франция оставалась без короля, хотя права на престол получил теперь Генрих IV; но между ним и престолом стояла религия и та партия, которую он не мог оставить теперь, не оскорбив ее. С другой стороны, фамилия Гизов была еще могущественна, хотя между членами не было совершенного согласия видов и целей. Сверх того надобно было силой или обещаниями привлечь на свою сторону правителей областей, которые, пользуясь ослаблением монархического начала, действовали в своих провинциях с самостоятельной властью. Католические офицеры и войска, прибывшие в лагерь протестантов с Генрихом III, объявили, что они будут служить Генриху IV только в течение срока, данного им для решения. «Лучше умереть, чем служить королю гугенотов», – говорили они ему в лицо. И здесь-то обнаруживается уже вполне характер Генриха Наваррского; он колеблется перейти к католицизму не из внутреннего убеждения, а только потому, что выискивает средства, как бы сделать дело повыгодней для себя. Немногие могли бы быть так равнодушны к религиозным вопросам, как Генрих, Он сам острил впоследствии над своим переходом к католицизму. Но это дело надобно было сделать при благоприятных обстоятельствах: и Генрих ведет переговоры с одной стороной, показывая в то же время, что готов защищать оружием права другой. Битвы при Арке и Иври доставили ему много славы и привели в его лагерь многих католиков. В июне 1593 года он отказался от протестантства. В следующем году Париж отворил ему ворота: это событие требует подробного объяснения. Мы видели, до какой степени были раздражены религиозные страсти. Лига имела на своей стороне все условия успеха; пока она прикрывалась идеей права, она имела сильное значение для народа. Но, когда погиб Генрих Гиз, тот из Гизов, который мог вести массу и давать ей идеи и который в самом деле, кажется, становился во главе среднего сословия Франции, когда погиб Генрих Валуа, законным королем явился Генрих Наваррский. Ему недоставало только религиозного освящения: он выразил готовность принять католицизм. Право теперь было на его стороне. С другой стороны, действия Филиппа II против Генриха служили в пользу последнего, войска испанские вступили во враждебные отношения с лигистами: чувство национальной гордости протестовало против королевы-иностранки; среднее сословие, игравшее такую роль в Лиге, было оскорблено гордостью испанских дворян. Наконец, это движение приняло характер демократической революции; сначала парижский парламент и Сорбонна имели большое влияние на массу; но в течение пятилетней борьбы с королем в Париже взяла верх демократическая партия. Начальники кварталов были избраны из самых рьяных лигистов, частью из низшего сословия, чтобы держать в повиновении, они прибегли к мерам страха: двое из членов парламента были повешены, другим грозило то же. Тогда среднее сословие парижское испугалось, вошло в сношения с Генрихом. Это движение общественного мнения выразилось в литературе. Несколько молодых людей, между ними знаменитый впоследствии трудами другого рода Питу, соединились в Париже для литературных трудов: возник политический памфлет под названием «la Satire Menippee» – юрист и публицист, известен главным образом своими работами в области права. Он был также автором ряда политических памфлетов и одним из соавторов менипповой сатиры, анонимного памфлета, направленного против Католической лиги, чрезвычайно остроумный, исполненный того здравого смысла, который так сильно действует на народ. Среднее сословие затронуто здесь было умно, ловко и метко. Памфлет распространялся быстро, высказывая затаенные чувства среднего сословия: в нем указывалось на упадок материального благосостояния, одним словом, на все преимущественные интересы последнего. Этот памфлет помог Генриху IV столько же, как выигранные им победы. В мае 1594 года начальник Бастилии Бриззаль продал ему город за 1 600 000 ливров. Его называют предателем, но, в сущности, он был только исполнителем намерений среднего сословия, он продал королю то, что и без того принадлежало ему. Вскоре Генрих IV поспешил вступить в сношения с папою, но страсти, разожженные Лигой, еще не утихли, мы увидим последствия.

Лекция 42 (23 марта)

Мы видели, что Генрих IV проложил себе, наконец, дорогу к престолу вторичным обращением своим к католицизму. Провозглашенный по смерти Генриха III дядя наваррского короля кардинал Бурбон под именем Карла X был слишком незначительный, притом преклонных лет старик, не имевший влияния и могущества. Фамилия Гизов, долго стоявшая во главе судеб Франции, разделилась по смерти двух братьев, убитых в Блуа. Глава этого семейства герцог Майень вел не без чести войну против Генриха IV, но не решался идти той же дорогой, какой шли более даровитые его отец и брат, так что, в сущности, Генрих не имел уже себе серьезного противника, между тем как испанская партия встречала себе много сопротивлений в национальности французской. В 1594 г. Генрих IV вступил в Париж. Сверх его побед и политических переговоров, которые вел он так искусно, ему много пособило изменившееся направление общественного мнения: Лига потеряла приверженцев между средним сословием, испуганным решительными поступками черни, повесившей нескольких из членов парламента. Во главе низшей массы стояли 16 начальников кварталов и несколько фанатических легистских проповедников, но во мнении среднего сословия совершилась перемена. Признаков перемены было достаточно; между прочим, обличал ее упомянутый нами памфлет под именем сатиры менипповой. Несколько молодых людей, его сочинителей, пародировали в нем различные направления Лиги, влагая в уста вождей ее задушевные их мнения. Конечно, Лига представлена здесь с смешной стороны, но в этой книге было много и нравственного смысла: она была великим фактом, выразившим общественное мнение и, в свою очередь, подействовавшим на него. Многим она объяснила тайну их собственной мысли. В следующем же 1595 г. Генрих помирился с папой, хотя он возвратился уже прежде к католицизму: торжественный обряд возвращения совершен был нельзя сказать чтобы почетным для короля образом.

Таким образом, король Наваррский достиг той цели, к которой так осторожно и ловко шел он в продолжение многих лет, достиг, несмотря на все препятствия, с которыми должен был бороться в качестве еретика и которые, с другой стороны, представлялись ему со стороны Гизов. Он сел на престол, благословленный папою, принятый средним сословием. Но в массе осталось чувство недовольства и фанатической ненависти к отступнику: этому свидетельством служила попытка на жизнь короля Шателя. Замечательно, что общественное мнение при каждом событии такого рода указывало на иезуитов как его виновников. Убийцы, конечно, не все были подучаемы членами этого ордена, но ответственность точно лежала на них вследствие их роковых учений.

Война с Испанией шла вяло и кончилась миром в Вервене 1598 г. Со стороны Испании этот мир был признаком бессилия: она должна была отказаться от той великой роли, которую играла в XVI столетии. С тех пор она сошла со степени первоклассных держав Европы.

В том же году, закончившем Французские войны, не прерывавшиеся целое столетие, ибо мир, заключенный чрез три года с герцогом Савойским, не имел большого значения, так как самый враг не был опасен Франции, издан был достопамятный Нантский эдикт, которым протестанты получили свободу отправлять свое богослужение. Но этим не кончились вознаграждения, которыми должен был король помогавшей ему партии. Он предоставил ей, кроме того, право собираться на соборе, управлять своими церковными делами. В случае нападения Лиги протестанты могли защищаться вооруженной рукой. Они остались, таким образом, государством в государстве, началом, хотя побежденным, но не безвредным, с которым рано или поздно должна была вступить в борьбу центральная власть. Эти уступки происходили, конечно, не из народной терпимости, вражда оставалась здесь в той же силе, они происходили из личного религиозного равнодушия Генриха. Этот характер Генриха откроется нам еще более из кратного обзора событий его царствования, его отношений к партиям и состояния дворянства. Между его ближайшими слугами мы почти уже не видим тех старых верных слуг, которые прежде сопровождали его на поле битвы; они живут в поместьях своих, король дружелюбно обходится с ними, но он окружен уже во всех делах своих лигистами, своими прежними врагами. Многие приписывали это великодушию: мы вправе отказать в нем Генриху, он действовал из одних расчетов. Трудно найти государя более неблагодарного: он сам говорил, что старых и преданных друзей незачем награждать, они и без того будут служить; надо привлекать и задабривать врагов. И в этом он действительно успел: он вверял лигистам государственные дела и пользовался их деятельностью для своих целей. Решительных и крутых мер по достижению престола он не любил употреблять. Он одолел остатки аристократической оппозиции денежными сделками; 30 миллионов – сумму, огромную по тому времени, – заплатил он французским аристократам за их покорность. Особенно дорого стала ему покорность герцога Меркера в Бретани, который долго оставался там независимым. Расписки в получении этих сумм сохранились доселе, их можем мы найти в 10-й книге записок Сюлли. В сущности политика Генриха основана была на глубоком презрении к людям, но государство отдохнуло при нем от своих долгих страданий; раны, нанесенные междоусобными войнами, были отчасти залечены. Обыкновенно честь эту приписывают Сюлли, одному из немногих протестантов, сохранивших на него влияние; он был генерал-интендантом финансов, ему вверены были армия, надзор за путями сообщения и много других должностей. Смотреть на Сюлли как на великого финансового преобразователя и обладателя великих политических идей в наше время было бы странно. Вышедшие при нем постановления не обличают в нем высших государственных идей: но он был человек строгий, чрезвычайно бережливый, любивший порядок, введший самую строгую отчетливость в дела государственного управления, в этом отношении его можно сравнить с Жаком Кером, заведовавшим финансами при Карле VII. Он приложил к государственному хозяйству простые начала управления частными доходами: но этою уже одною отчетливостью он оказал большие услуги государству; расходы перестали превышать доходы, расточительность короля была сдерживаема в пределах умным и строгим министром. Пути сообщения были улучшены, на земледелие обращено большое внимание. К концу царствования Генриха финансы Франции находились в лучшем состоянии, чем где-либо. Король сам очень заботился о благосостоянии подданных. Ему беспрестанно надо было сдерживать воспитанный смутами дух дворянства: дворяне помнили еще то время, когда они жили в феодальных замках, независимые от королевской власти. Войны Лиги, в которых самое существование королевской власти делалось вопросом, укрепили еще более это направление умов. Правители областей часто забывали обязанность подданных, входили сами в сношения с иностранными державами, и французский престол часто бывал в опасности потерять лучшие области, готовые отделиться. Привыкшие к войнам дворяне скучали миром и искали искусственных развлечений: мы упоминали уже, что в течение 16-летнего царствования Генриха IV, считая со дня вступления его в Париж, во Франции погибло более 4 тысяч дворян на дуэлях. Противники никогда не бились один на один: они приводили с собой человек десять приятелей, которые в качестве секундантов дрались также, сами не зная за что. Генрих должен был прибегать к строгим мерам, чтобы удержать эту необузданность, и строгость эта доходила иногда до жестокости. Так, маршал Бирон, оказавший ему великие услуги, один из тех немногих католических офицеров, которые приступили к нему прямо по смерти Генриха III, считавшийся при этом личным его другом, подвергся смертной казни. В сущности он был ничем не хуже других своих современников и так же, как они, позволял себе смело выражаться насчет короля, грозя отпадением, вел переписку с герцогом Савойским, в чем можно было уличить всех тогдашних начальников областей. Генриху надо было показать пример, который отвратил бы других от подобных дел: Бирон подвернулся ему под руку, и он велел ему отрубить голову.

Если в каждый век данное направление обнаруживается в литературе и жизни так, что часто образ мысли великих политических деятелей высказывается в одном из великих писателей эпохи, то мы, конечно, можем объяснить характер Генриха из сочинений Міchеl Моntaigne, в высшей степени остроумного и скептического писателя. Во всякую эпоху, когда общество разделяется на две стороны, фанатически между собой спорящие, является средняя, равнодушная партия, к которой, с одной стороны, принадлежат люди смелые, не связываемые крайними увлечениями, с другой – слабые, не способные ни к каким энергическим верованиям. Моntaigne именно принадлежал к числу тех, которые равно оскорблены были и протестантским и католическим фанатизмом: но оскорбленный этими крайностями, он впал в совершенное равнодушие. На все горячие вопросы, раздававшиеся вокруг него, он отвечал однообразно и холодно qu'en sais je. Таков был и Генрих IV. Он не вынес из обеих партий никакого религиозного убеждения: для него политическая необходимость была высшим законом, ей одной он подчинял все свои действия; во всем остальном он был совершенно равнодушен, и? может быть, это равнодушие короля слышалось чутко уху массы, несмотря на внешние его добродетели и те блестящие качества, которые способны были внушить к нему любовь в народе. Но и во всех этих его добродетелях и достоинствах было очень много эгоистического до самого конца его жизни.

В 1610 году Генрих IV стоял, бесспорно, во главе самого могущественного из государств Европы. 12 лет мира успокоили Францию; в ней было многочисленное воинственное и нетерпеливо ожидавшее новых подвигов дворянство. Отличная артиллерия, хорошо устроенные доходы, значительные запасы, и во главе стоял король, который, бесспорно, принадлежал к числу величайших людей той эпохи. Он решился вмешаться в дела Германии по поводу раздоров о наследстве княжеств Юлиха, Клеве и Берга. Затаенной его мыслью было унижение Австрийского дома за мир с Испанией. Фантастические планы о разделении Европы на несколько государственных систем едва ли могли зародиться в голове такой практической, как у Генриха, но они были ему представлены. Какие он имел тайные намерения, неизвестно, но он отправил уже войско и собирался отправляться сам, когда был убит Равальяком, безумным, полупомешанным фанатиком, на которого смотрели современники, как на орудие чьей-то другой, более дальновидной воли. Мы не вправе делать таких предположений, ибо во Франции те лица, на которые падало подозрение, не нашли достаточных улик. Во всяком случае, смерть Генриха была великим бедствием для Франции (13 мая 1610 г.).

Во главе нее осталась вдова короля, Мария Медичи, итальянка, женщина раздражительного и слабого характера, не внушавшая доверия народу, напоминавшая своим происхождением Екатерину Медичи: и ей-то должно было стать во главе государства, едва умиренного и содержавшего в себе элементы новых раздоров.

Спрашивается теперь: в чем состояла заслуга Генриха? Народ недаром сохраняет воспоминания о знаменитых лицах своей истории. Если он был точно храбрый и воинственный государь, это и осталось в памяти народа. Франция была, бесспорно, ему обязана прекращением смут и примирением боровшихся элементов именно вследствие того, что он не принадлежал ни к какой партии: это-то примирение сделалось задачей его жизни. Но способы его действия и истинный характер уяснились только в наше время. Опасаясь возобновления смут, на подавление которых потрачена была вся его деятельность, он постепенно ослаблял все старинные французские учреждения, напоминавшие народу его прежнее государственное сознание; он перестал собирать государственные чины, старался ослабить муниципалитеты; все учреждения, в которых выражалась политическая жизнь народа до него, пришли прямо в упадок. Когда он умер, во Франции было только два элемента: с одной стороны – король, с другой – народ.

Но между ними не было никаких правильных отношений. Вековые учреждения потеряли при нем свою силу. После смерти его раз были собраны чины: но это было уже последнее собрание их перед Французской революцией.

Обратимся теперь к царствованию Елизаветы Английской.

Елизавета вступила на престол в 1558 г. по смерти сестры, Марии Тюдор. Она провела первую свою молодость нерадостно. Мать ее погибла на эшафоте; отец держал ее вдали, долго не признавая законной наследницей; в правление Марии она подвергалась опасности лишиться жизни, предстателем ее был Филипп. Но время это прошло для нее недаром. Она училась много и обладала умом, способным принять с пользой результаты науки. Сверх греческого и латинского она знала еврейский язык, ей известно было много европейских языков; она принадлежала не только к ученым женщинам, но, можно сказать, к ученым мужам. Когда она вступила на престол, ясно было, что она не имела еще правильных отношений к той или другой партии. Были причины, заставлявшие думать, что она готова была сделать католицизму некоторые уступки, если бы в дела ее не вмешался суровый и фанатический папа Павел IV, который принял явную сторону Марии Стюарт, объявил Елизавету незаконной дочерью и брак ее отца недействительным. Этим неосмотрительным поступком папы определились религиозные отношения Елизаветы: она стала во главе партии Кранмера, партии умеренных протестантов. Ревнители католицизма были устранены от должностей. Акт, изданный при Марии, которым Англия возвращалась снова в лоно католической церкви, объявлен недействительным. Собранный в Лондоне собор из епископов подтвердил во всем волю королевы; обрядные книги, введенные при Кранмере, снова получили свое употребление. В 1562 г. издан акт однообразия, или единства, требовавший от всех подданных однообразия и единства веры; этот акт явно был направлен против католиков и диссидентов, протестантов, учение которых не согласовалось с общепринятым. Потом издано еще несколько положений в этом роде. Эти акты замыкаются актом парламента 1571 г., которым Англия окончательно объявлена протестантской. Но вместо 6 статей Генриха VIII мы видим здесь 36 статей, в которых высказано главное отличие англиканской церкви от католицизма и протестантизма. Приближаясь в догматическом учении к протестантизму, она внешней, обрядовой стороной примыкала еще к католицизму. В ней есть вообще нечто неопределенное, шаткое, и эта шаткость обнаруживалась постоянно в переходах к решительному протестантизму или католицизму. Королева Елизавета сверх того требовала, чтобы каждый член парламента, за исключением пэров, присягал в признании ее в качестве главы церкви. Такая присяга требовалась от всех главных сановников государства. Во все продолжение своей жизни королева строго смотрела за соблюдением этих положений, но она, во всяком случае, была гораздо строже к пуританам. «Католики ненавидели меня лично, – говорила она, – пуритане ненавидят самую власть мою: они враждебны монархическому началу». И в самом деле, протестантские секты рано обнаружили в Англии это направление. Сект было в Англии чрезвычайно много: главными были – пуритане… пресвитериане шотландские, многочисленные индепенденты, допускавшие полную неограниченную свободу религиозных мнений, допускавшие, что община должна сама управлять своими религиозными делами, наконец, много сект, переселившихся сюда из Европы, например анабаптистов и т. д. Но при королеве Елизавете они не могли обнаружиться, ибо она строгостью своей сдерживала их; мы увидим, с какой страшной силой они обнаружились в следующем столетии.