Текст книги "Три стервы"

– Прошу прощения? Но вы сейчас разговариваете с моей сумкой, да?

Эмманюэль радостно захохотала, прерывая смех восклицаниями вроде “Ну и ну… надо же такое придумать!”. Это прозвучало бы вполне правдоподобно, если бы она время от времени не косилась осторожно на сумку. Потом она стала серьезной:

– Ну, хорошо, полагаю, мы со всем разобрались.

– Вы уверены? А как насчет моего пособия?

– Больше проблем не будет. Так ведь, если трезво оценить, никаких проблем и не было, правда?

Она поднялась. Эма последовала ее примеру, повесила сумку на плечо. Консультантша уже собралась проводить ее до двери, когда Эма спросила:

– А что с поиском работы для меня?

Эмманюэль послала обольстительный взгляд Эминой сумке и ответила ей, то есть сумке:

– За это я не очень беспокоюсь, уверена, вы ее найдете.

Покидая Центр, Эма ощущала некоторую досаду. Она сделала все, чтобы быть нормальной, но отдавала себе отчет в том, что полноценной беседы не получилось. Неудачи преследовали ее. Тут зазвонил телефон. Это был Блестер, желавший знать, как все прошло.

– Хорошо. Так мне, по крайней мере, показалось. Мой консультант оказалась довольно симпатичной.

– Н-да… Тогда почему у тебя такой голос? Что ты натворила?

– Да ничего. Я не виновата. Честно говоря, я подозреваю, что она приняла меня за засланного казачка и решила, что я снимаю репортаж скрытой камерой.

– Что ты плетешь?! Кончай со своей паранойей.

– Нет, правда. Как только я сказала, что по профессии журналистка, она стала обращаться к моей сумке.

– Так, послушай, Эма!!! Что ты еще натворила? Ты ее напугала, да?

Эма не успела по-настоящему обидеться на Блестера, потому что уже опаздывала к Шарлоттиной маме. Сорок минут спустя она стояла перед входом в дом, где провела годы, и не могла сдвинуться с места. Она задавала себе вопрос, довольно скептично оценивая возможный ответ, помогут ли подобные действия вернуться к нормальности, к которой она так стремится. Простояв минут десять, она все же решилась нажать на кнопку домофона. Через решетку она увидела Брижит – та сразу вышла из дома и направилась по двору к воротам. Несмотря на возраст, она сохранила элегантность, которую Эма помнила с детства. Несколько прядей выбились из пучка. На ней был костюм в стиле мужского, и его строгость выдавала высокую марку. Они подчеркнуто сердечно расцеловались.

– Заходи, Жерар дома, он как раз готовит кофе. Ты же выпьешь с нами чашечку?

Эма кивнула и перешагнула через порог, вдохнув большую порцию кислорода. Внутри она не заметила серьезных перемен.

– Ты у нас давно не была, правда?

Жерар поздоровался с ней из-за стойки, делящей кухню на две части. Он держал в руке бутылку и наливал воду в кофейник. Он выглядел усталым.

– Мне кажется, в последний раз мы праздновали Шарлоттино двадцатипятилетие.

– Да-да… Что вы тогда сделали с нашим домом… Проходят годы, и становится очевидно, что это те воспоминания, к которым возвращаешься с радостью. Я даже иногда злюсь на себя из-за того, что была не уверена, стоит ли затевать такое сборище. – Она на секунду прикрыла глаза рукой. – Может, хочешь сначала подняться за вещами?

– Не знаю. А что я должна взять?

Шарлоттины родители обменялись понимающими взглядами.

– Пойди в ее комнату. Ты наверняка сообразишь, что там для тебя. Мы ждали, пока ты это заберешь, чтобы уже потом позвонить зятю.

– Хорошо. Я пока не совсем врубаюсь, но это не важно.

Поднимаясь по лестнице, ведущей к спальне Шарлотты, Эма жутко нервничала. Единственное объяснение, которое она нашла своему страху, – перспектива по сути впервые за много лет (поскольку она отказалась присутствовать при положении тела в гроб, а квартира Шарлотты и Тюфяка была для нее абсолютно чужой) оказаться лицом к лицу с подругой. Или, точнее, с ее отсутствием.

Дверь была открыта. Внутри наблюдался некоторый беспорядок, повсюду стояли коробки, но кровать и письменный стол оставались на своих местах. На стеллажах Эма сразу узнала знакомые корешки книг, она могла бы перечислить по порядку все их названия, вспомнить каждую безделушку, валявшуюся там же, каждую сережку из пар, половинки которых были давно потеряны.

Комната напоминала помещение перед переездом.

Эме стало ясно, что сейчас она опять заплачет и ей срочно требуется сигарета, однако сумку она оставила внизу. Она без особой надежды направилась к шкафчику для CD-дисков, отсчитала третий снизу отсек и просунула вглубь руку. Невероятно, но пресловутая заначка на черный день все еще была на месте. Мятая пачка “Лаки страйк”. Не самая удачная идея – курить эти сигареты, которые так напоминали о Шарлотте, но что поделаешь… Или сейчас, или никогда. Пачка оказалась наполовину пустой. Эма не удержалась от попытки угадать, когда Шарлотта доставала ее в последний раз. Она наверняка была здесь всего несколько недель назад. Пришла, чтобы разобрать вещи, и захотела выкурить сигаретку в комнате, где жила подростком. Щелкнула зажигалкой, открыла окно, как сейчас Эма, и облокотилась на подоконник. Но что было у нее на уме в ту минуту? О чем она размышляла? Эма была уверена, что Шарлотта вспоминала многочисленные вечера, проведенные в этой комнате, когда они жаловались друг другу на свои беды и на родителей и надеялись, что жизнь выполнит свои обещания. Может, она даже едва не достала мобильник, чтобы позвонить старой подруге и сказать: “Привет, это я. Я у себя в комнате. Хотела узнать, не помнишь ли ты имя того приставучего перца, с которым я встречалась в лагере после коллежа, того, что хватал меня за грудь?” Но нет, Эма не помнила его имени. Но нет, Шарлотта не звонила Эме. А еще? Может, она размышляла о попавшем ей в руки досье “Да Винчи”? Не здесь ли, у окна, она решила обнародовать содержащуюся в нем информацию? И может, именно тогда-то она едва не позвонила Эме. “Привет, это я. Знаю, мы в ссоре, но я должна кое-что тебе рассказать. Мне требуется серьезная помощь”. Но нет, она не позвонила. Да черт же подери, почему она ей не позвонила? Из-за досье “Да Винчи” или же просто, чтобы пожаловаться, что все не так, что почва уходит из-под ног и она хочет со всем покончить раз и навсегда. Размышляла ли она о том, что брак с Тюфяком ошибка?

Веревка разорвалась? Но если да, то в каком месте случился разрыв?

Пребывание в Шарлоттиной спальне не приносило ответа на эти вопросы. Эма окинула комнату взглядом. И заметила открытую коробку, на стенке которой маркером была сделана надпись “Эма-богема”. Вот оно, то, что Шарлотта ей оставила. Значит, что-то она все-таки ей оставила. Не забыла ее. Эма закурила вторую сигарету, чтобы набраться храбрости, и уселась на пол, скрестив ноги, перед коробкой. Это было похоже на их последнюю встречу. Только они вдвоем и никого больше. Когда она увидела обложку лежащего сверху альбома, нашлось объяснение понимающей улыбке, которой обменялись родители, и ее кольнула легкая досада. Они его несомненно видели. Они нашли предмет, который подруги тщательно прятали все эти годы. Они наложили лапу на “альбом с членами”.

Название заставляло их хихикать, однако оно было излишне самонадеянным. Первая страница датировалась 1989 годом, на ней было не фото и уж тем более не член, а весьма приблизительный портрет Джимми, их первой любви. Ну да, в начальной школе лучшие подруги могли позволить себе роскошь иметь одну любовь на двоих. Так же, как у них был общий любимый цвет или общий обожаемый мультик. Эма знала, что Джимми влюблен в Шарлотту, но та предпочитает игнорировать этот факт и страдать вместе с подругой, чтобы не нарушить их молчаливый пакт. За портретом следовали заполненные в четыре руки страницы корявых излияний по поводу жестокого равнодушия красавчика Джимми. Эма листала альбом – все они были здесь: все эти лица давно забытых мальчиков, от любви к которым они умирали.

Она наткнулась на фото Седрика. Того самого, который первым лапал Шарлотту. С годами страницы, посвященные увлечениям одной и другой, начали чередоваться. Потом, в 1997 году, появилась первая фотография члена. Сделанная тайно, издалека, размытая, что-то вроде трофея. Эта идея пришла в голову Шарлотте, а не Эме. Когда она излагала Эме свою придумку, ее лицо пылало, а потом они вдвоем отправились проявлять пленку и хихикали, передавая ее приемщику в фотоателье.

Она сразу перешла на последнюю заполненную страницу.

Здесь ее ожидал тот еще сюрприз. Это был вовсе не давно знакомый снимок, который она рассчитывала увидеть. Шарлота добавила к их коллекции еще одну фотографию. Огромный эрегированный пенис, штука нечеловеческих размеров. Подпись гласила: “Кто бы мог подумать?.. Май 2007 г.” Эма была потрясена. Так вот в чем, оказывается, секрет неотразимости Тюфяка… Она расхохоталась.

Когда Эма снова спустилась в кухню, Жерар был поглощен чтением “Монд” – привычное для него занятие, насколько она помнила. Даже когда они проводили каникулы в турецком захолустье, ему удалось где-то откопать любимую газету. Она поставила свою коробку возле входной двери. Брижит сидела в гостиной на диване, уткнувшись застывшим взглядом в пустоту. Эме пришло в голову, что ее безучастность – самый красноречивый признак душевной боли. Боли, которую ничто никогда не смягчит. Она громче застучала каблуками по паркету, чтобы оповестить о своем приходе. Брижит подняла к ней лицо, на котором проступила мягкая улыбка.

– Все в порядке? Нашла?

Эма кивнула:

– Ага, похоже, я нашла то, о чем вы говорили.

Как ни глупо, ей было неловко, словно ее уличили в чем-то недостойном.

– Да, вам обеим всегда удавалось удивить меня. У тебя есть время на кофе? Он еще горячий.

– С удовольствием.

Эма села рядом с ней, зная, что нервничает.

– Можешь курить.

– Кажется, мне стало легче, после того как я побывала в ее комнате.

– Да. Я слышала, как ты смеешься.

Во взгляде, который в этот момент бросила на нее Брижит, было все. Она отлично поняла, что Эма хотела ей сказать, да, она все знала, будто обладала божественным всеведением.

– А как ты? Что у тебя слышно, Эма? – спросила она, подавая ей чашку.

– Все в порядке… Я… Честно говоря, профессионально я сейчас на распутье.

– Что так?

– У меня были разногласия с главным. В журналистской среде такое часто случается. Вот мы и решили прекратить сотрудничество.

– Но у тебя есть другая работа?

– Пока нет. Это только что произошло. И было немножко неожиданно. Но я не слишком волнуюсь. Скоро что-то найду – у меня есть несколько наводок. Да и потом, на сколько-то месяцев я обеспечена компенсацией.

– Это хорошо, что ты не беспокоишься, но все же, как мне кажется, теперь все сложнее, чем было в наше время. Увольнения, безработица, прессинг на работе… Я все это наблюдала с Шарлоттой. Она работала ужасно много. С утра и до позднего вечера. Даже в выходные. И несмотря на все ее жертвы, у нее были серьезные проблемы с руководством.

– Как это, серьезные проблемы?

– Ну-у-у… Она не делилась с нами подробностями, но за одним из последних ужинов вкратце обрисовала ситуацию. И если хочешь знать мое мнение, нельзя не заметить связь между этим жутким гнетом и тем, что она сделала.

– Но о самой проблеме вы ничего не знали?

– Она говорила о неких трудностях морального свойства. У нее тоже возникли разногласия с начальством, и начальство оказывало давление. Мы никогда не узнаем, чем бы все это кончилось. Но когда мы виделись в последний раз, она как будто стала спокойнее. Даже на некотором подъеме. Я решила, что она, быть может, нашла другую работу.

– Я всего этого не знала.

– Она ни с кем об этом не говорила, насколько мне известно. И потом, вы не часто виделись… Но она тебя очень любила. Узнавала все о твоей жизни, рассказывала мне о тебе.

– Меня это не удивляет. Я вела себя так же.

Брижит проводила Эму до ворот и сказала на прощание:

– Появляйся, когда захочешь, мы всегда будем тебе рады. Но ты не обязана приходить. Не хочу на тебя давить.

Эма вошла в метро и только после этого отерла слезы.

Плейлист:

Файст – My Moon, My Man (ремикс Boys Noize)

Of Montreal – The Past Is a Grotesque Animal

dEUS – The Ideal Crash

Глава 8
Пижама и водка

Вернувшись домой, Эма налила крепчайший кофе в большую немытую кружку и уселась, скрестив ноги, перед компьютером. Пора попробовать разобраться. Обведя глазами пустую гостиную, залитую солнцем, она подумала, что странно быть одной дома в разгар рабочего дня. Она неподвижно сидела перед компьютером, задыхаясь от жары, и даже вспотела. От обжигающего кофе легче не становилось. Эма встала, открыла окно, и через несколько секунд десяток мух уже кружился в центре комнаты. Она решила, что такая компания ее устраивает. Однако вскоре на фоне их назойливого жужжания дневная тишина стала еще заметнее. Царившее вокруг безмолвие приобрело пугающий оттенок, и Эма включила музыку. Она выбрала на Deezer старый альбом Тома Уэйтса, рассчитывая, что он заполнит пустоту гостиной.

Эма создала новый файл и начала излагать информацию, относящуюся к смерти Шарлотты, стараясь быть максимально объективной. Несмотря на решимость стать (снова) нормальной, она не могла делать вид, будто Брижит ей ничего не сказала. Упоминание проблемы, с которой Шарлотта столкнулась на работе, как нельзя лучше стыковалось с тем, что Эме уже было известно. К тому же она не только знала, как проверить эту историю, но еще и располагала свободным временем, да и терять ей было почти нечего. Небольшое заключительное расследование не могло привести к серьезным последствиям. И на этот раз она возьмется за дело по-другому. На случай, если вдруг она действительно сумасшедшая (гипотеза, которую она по-прежнему не отметала окончательно из соображений интеллектуальной честности), ни к чему впутывать Стерв и Фреда в свой параноидальный бред. По крайней мере, пока она не наткнется на что-то новое.

Оставался Блестер. Поскольку с ним Эма видится постоянно, трудно будет исхитриться скрыть от него свои планы. С другой стороны, после всех неприятностей, которые на нее свалились, и клятвенных обещаний больше никогда и ни за что не связываться с жизнью или смертью Шарлотты, она с трудом представляла себе, как объявить ему, что ей надо еще что-то по мелочи проверить. И даже презирая себя за будущее вранье, она все же предпочитала такое решение неминуемой проповеди на тему ее врожденной склонности вечно вляпываться в какое-нибудь дерьмо.

Она была полна решимости как можно быстрее все выяснить и, занявшись для начала поисками в собственном шкафу, тут же облилась потом. Майка прилипла к спине, заставив ее вздрогнуть от раздражения. Немыслимое везение – она не надевала после похорон пиджак, в котором тогда была, благодаря чему ей сразу удалось найти визитку с текстом “Фабрис Солнье. Консультант. McKenture” в том самом кармане, куда она ее сунула. На мгновение она застыла в нерешительности, сгибая и разгибая карточку. Ну да, придется поужинать с типом, очевидная цель которого – ее трахнуть, и это, конечно, геморрой. Однако Блестер вовсе не обязан об этом знать. Она уже сделала достаточно уступок в попытках быть послушной и всем довольной, так что заслужила право на минимум личной свободы. Эма была настолько уверена, что другого выхода нет, а цель оправдывает средства, что ей ни на секунду не пришло в голову, что она сейчас впервые нарушает основополагающую аксиому Стерв: не стыдиться своих поступков, не прибегать к лицемерию, свойственному традиционным парам. По ее разумению, решение задачи лежало на поверхности: она хочет больше узнать о Шарлоттиной работе, значит, нужно обратиться к кому-то из ее коллег. Если исходить из этого постулата, как ни крути, придется пойти на компромисс с принципами Стерв (ничего не скрывать от своего бойфренда из-за того, что боишься его реакции). Впоследствии она, однако, скажет себе: хуже всего, что я сделала это, даже не осознав собственного отступничества.

К ее удивлению, вышеуказанный Фабрис сразу ответил. Он, конечно, был очень-очень рад, хоть и удивлен, что она объявилась. И конечно же для него огромное удовольствие поужинать в такой очаровательной компании. Когда Эма сообщала Блестеру, что они не смогут увидеться, так как она собралась посидеть с подружкой в кафе, и когда выключала телефон у входа, она все-таки догадывалась, что не совсем в ладах с совестью.

Эма сидела в ресторане с приглушенным светом и мягкими диванами, который он, по всей видимости, счел верхом шика, и старалась сдерживать активные поползновения Фабриса. Она заметила, что его манеры резко изменились. Этот придурок смотрел на нее едва ли не сверху вниз. Демонстрировал уверенность в себе, свою неотразимость или, точнее, неотразимость своего банковского счета. От него разило высохшей заплесневелой спермой. Неупотребленной и непригодной к употреблению. Тот факт, что позвонила Эма, должен был означать для его непомерно раздутого эго, что она выступает в роли просительницы. То есть занимает слабую позицию. Она едва ли не слышала его мысли: “Вот еще одна, неспособная устоять против притягательной силы власти”. И то, что весь ужин она расспрашивает его о работе (Эма начала с ничего не значащих вопросов про обстановку в компании, намереваясь постепенно перейти к тому, что интересовало ее на самом деле), только утверждало Фабриса в его представлениях. К сожалению, за пикантными овощами в хрустящем тесте и морепродуктами, поданными в качестве закусок, он лишь сказал ей, что у него очень трудная работа – читай: слишком сложная для такой курицы, как Эма. Когда же им принесли бургеры в икорном соусе, он в очередной раз ушел от ответов, причем сделал это таким загадочным и многозначительным тоном, как если бы речь шла о государственной тайне, которую он, естественно, не имеет права разгласить. Наполеон с шоколадным кремом снабдил Эму предлогом для перевода разговора на Шарлотту.

– Знаешь, она пекла потрясающие торты, и, кстати, коль уж мы о ней заговорили, какой она была на работе?

В первый момент он сумел сформулировать, лишь что их работа слишком сложна для женщин. Давление, ответственность и все такое. И потом, она забирает уйму времени, требует жертв, а женщины по природе своей скорее не карьеристки. В общем, не удивительно, что она покончила с собой: для такой работы нужны широкие плечи. А тут уж что ни говори… О’кей, они работали в разных командах, но он видел, что она, бедняжка, выкладывалась по полной. Эма начала нервно рыться в сумке, пытаясь найти пластинку никоретте, чтобы успокоиться. Ладно, придется признать, что у Шарлотты несколько раз возникали проблемы по службе. В ее группе атмосфера постепенно сгущалась. Она позволила себе поставить под сомнение некоторые методы и даже обвинить руководство в отсутствии четко поставленных целей. Невероятно, да? Дольше Эма сдерживаться не могла:

– Но разве желание превратить французское государство в предприятие не выглядит абсурдным?

Фабрис покачал головой:

– Государство тоже имеет право контролировать управление. Под каждую задачу находятся адекватные решения.

– Решения, учитывающие только цифры. Государство занимается социальными проблемами, а они не сводятся к цифрам.

– Почему бы и нет? Существует объективная реальность. Например, даже государство придет к банкротству, если будет тратить больше денег, чем у него есть. Впрочем, именно по этой причине министр бюджета, потрясающий мужик, супер, с этим ты не будешь спорить, пришел в правительство из частного сектора. Более того, от нас – раньше он был одним из наших компаньонов.

Эма едва не подавилась. Министр бюджета, о котором она не задумываясь сказала бы, что он отнюдь не супер и не потрясающий мужик, и к тому же еще и главный докладчик ОРПГФ, одарил, получается, свою бывшую контору самым сладким из имеющихся кусков французского рынка аудита.

– Вот-вот. Тебя не шокирует тот факт, что он отдал вам реформу социальной политики?

– Нет. Мы входим в четверку лучших аудиторских компаний в мире. И три остальные тоже работают на государство. Нелепо было бы отказываться от наших услуг только из-за того, что он с был с нами связан. Знаешь, мы не монстры. Пора уже перестать утверждать, будто все зло от бизнеса. Бизнес зарабатывает деньги, которые затем позволяют улучшить качество жизни всего населения. Вот, взгляни, простой пример: наш McKenture – спонсор Лувра. Мы даже основали специальный фонд, объединение предприятий – меценатов Лувра.

На этот раз Эма замолчала надолго. Только что этот кретин выдал ей информацию, за которой она охотилась уже несколько недель. Аудиторская фирма, теоретически эталон объективности, выдвигает предложения, как поступить с музеями, одновременно имея долю в этих самых музеях. В данном случае речь идет, как минимум, о серьезном конфликте интересов. Или кое о чем похуже. Именно такие вещи должны были шокировать Шарлотту. Она, конечно, была либералкой, но при этом верила в принципы, которые, по ее мнению, позволяют системе функционировать правильно. Эма не врубилась с самого начала: Шарлотта вовсе не собиралась изобличать ОРПГФ, то есть саму политику, – ее она одобряла. Но она вскрыла очень серьезный конфликт интересов.

К сожалению, дальше Фабрис не пошел. Он вернулся к своим сексистским причитаниям на тему “женских профессий”. Олимпийский уровень его тупости усугублял Эмину вину перед Блестером: вследствие необъяснимого психологического выверта она верила, что ложь ради ужина с нормальным человеком не так позорна, как вранье ради того, чтобы пожрать с дебилом. Эму немного утешало лишь то, что она заказала самые дорогие блюда. Это было не так уж сложно: желая произвести на нее впечатление, он выбрал ресторан с запредельными ценами. Получается, что в женоненавистничестве есть и положительные стороны. Однако, оплачивая счет, он послал ей чарующую улыбку:

– Я бы с удовольствием заплатил за тебя, но… как бы поаккуратнее сформулировать… вы, женщины нового типа, плохо это воспринимаете. Считаете проявлением сексизма. Надо оставаться в тренде, да?

– Что ты, все в порядке, можешь заплатить за меня, я переживу, – поспешно успокоила она Фабриса.

– Ну уж нет. Не собираюсь лишать тебя свободы воли, как вы это называете. Прояви немного независимости!

Свою реплику он сопроводил довольно неприятной ухмылкой бабуина.

Итак, Эмина независимость обошлась ей в скромную сумму 69,50 евро, что было совсем некстати. Но в цену ужина включалась и стоимость информации. Тем же вечером Эма договорилась с Фредом, что завтра они встретятся.

Она немного колебалась, приглашать ли его к себе. Да, после “Клуба Леонардо” они уже несколько раз виделись, и между ними не возникало и тени двусмысленности, но, несмотря на все усилия, Эме никак не удавалось избавиться от воспоминания о том вечере. О тех нескольких минутах, когда у нее вдруг возникло ощущение, что еще чуть-чуть – и они… О тех нескольких секундах, когда немыслимое едва не стало реальностью. Фред и она… Ужас… Трудно придумать что-то более несуразное. Впрочем, вопрос вообще так не стоит – она с Блестером и, хуже того, влюблена в него, что невозможно отрицать. Пусть даже в тот вечер их с Фредом едва не занесло – картинка, возникшая у нее перед глазами, именно такой и была: машина, врезающаяся в дерево, – это было всего лишь минутное затмение.

Ей было очень неприятно вспоминать об этом, и она отчетливо сознавала, что ее дискомфорт не следствие отвращения, а, наоборот, возникает из-за чего-то похожего на влечение, в котором она стыдилась себе признаться. Эма отрицала бы его и под пыткой, и, к счастью для нее, Фред был не тем человеком, который настаивает или стремится активизировать развитие событий. Но она слишком хорошо себя знала – да и некоторые сны четко сигнализировали: она действительно испытывала к Фреду нечто вроде тяги, вернее тяги /отторжения. Она благодарила небо за то, что он напрочь лишен проницательности и ни о чем не подозревает. Она же, со своей стороны, делала все (если только не брать в расчет тот вечер), чтобы он оставался в неведении. Тяга эта была не так чтобы здоровой. Для Эмы Фред был чем-то вроде младшего брата и одновременно лучшей подружки, и она подозревала, что ее тянет к нему не вопреки, а как раз благодаря этому, из-за суперсексуальной триады: запретный плод /табу/инцест. В компании Стерв они вели себя с беднягой Фредом как с существом бесполым, поэтому в самом факте признания его мужчиной (к тому же мужчиной, изрядно увлекающимся девушками) крылось нечто невероятно возбуждающее. Эма задавалась вопросом, знакомо ли подобное волнение Габриэль и Алисе, но склонялась к тому, что она повредилась умом и пора ей уже избавиться от заблуждения, будто нейроны целого света плещутся в той же грязи, что ее собственные. Исключение могла составить только Алиса: чтобы трахаться с Гонзо, требовалось умственное здоровье, далекое от идеального.

Эма также размышляла, не является ли это нездоровое влечение к Фреду следствием ее новых отношений с Блестером. Теперь, когда у нее был постоянный спутник жизни и они занимались любовью с некоторой нежностью, Эмина извращенность не могла не принять другую форму. Она счастлива с Блестером, и в койке все о’кей, однако она подозревала, что ее темная сторона никуда не делась. Да, она влюблена, но это не значит, что изменилась ее глубинная сексуальность. Эротические фантазии остались такими же, как прежде, и хотя им с Блестером пока удается их воплощать, Эма подозревала, что их жесткие сексуальные игры уже не так актуальны. Придется ей поговорить с ним об этом, пока фрустрация не вынудит ее воображать сцены с участием самых немыслимых партнеров. Такое у нее уже случалось, и только способность к раздвоению помогала ей сохранять отношения в подобных ситуациях. Она выбирала любовников, которые утоляли ее садо-мазо фантазии, и измены парадоксальным образом способствовали сохранению постоянных отношений. Вот только с Блестером не имело смысла прибегать к такому способу. Их отношения строились на доверии, к тому же секс являлся центральной точкой совпадения их интересов. Он был первым, с кем ей не нужно было притворяться. Поэтому она знала, что в любом случае придется обсудить с ним тему фрустрации. Однако, держа это в голове уже несколько дней, она так и не перешла к делу.

Короче говоря, ее политика в отношении Фреда сводилась к тому, чтобы избегать любых потенциально двусмысленных ситуаций. Например, не приглашать его к себе, где они окажутся наедине. А сейчас она как раз собиралась это сделать. С другой стороны, ей было известно, что в оценке отношений между людьми он полный ноль и не увидит в этом приглашении ни намека на что-нибудь неоднозначное. Поэтому она предложила ему зайти максимально натуральным тоном.

Вечером перед приходом Фреда Эма натянула свою самую уродскую и бесформенную пижаму, тогда как ситуация предполагала в качестве наряда скорее эротичную ночную рубашку. Но стоило ему войти, Эма поняла, что беднягу терзают совсем другие заботы, а вовсе не их возможное сексуальное будущее. Он рухнул на диван, как если бы нес на своих хрупких плечах все горе мира, и поднял на нее полные страдания глаза. Стоя перед ним, она скрестила на груди руки.

– Попробую угадать… Проблемы с очередной телкой? Водяная Лилия оказалась мужчиной?

Он отрицательно покачал головой.

– Что же тогда происходит?

– Ничего… – пробормотал он. – Ты не поймешь…

– Как мило, – откликнулась она. – Все же попытаюсь. Ты только что открыл, что ни один из принципов квантовой физики не соответствует действительности.

Он грустно улыбнулся. Слегка забеспокоившись, Эма направилась в кухню. Она собрала на поднос все, что нужно, вернулась в гостиную, поставила его на кофейный столик, после чего уселась на подушку напротив Фреда, еще более потерянного, чем всегда. Он смотрел на содержимое подноса с такой тоской, что от жалости хотелось разрыдаться. А ведь она притащила полный набор: карамельная водка, молоко, несквик, картошка фри.

– Мой блог. Полный кошмар.

Кивнув, она попросила его продолжать. Усталым жестом он указал на ноутбук. Она протянула его. Он несколько секунд что-то набирал, а потом вернул ей. На экране она узнала его аккаунт в Майспейсе, куда однажды из любопытства зашла. Счетчик числа друзей показывал неизменное Persona has 2 friends, аватарку заменял знак вопроса, ни один из пунктов профиля не был заполнен, страница оставалась белой с голубой рамочкой по краям. Негостеприимная виртуальная целина. Невежливость на грани хамства.

– Кликни на блог, – вяло произнес Фред.

Эма подчинилась. Сначала она увидела текст, а затем, прокручивая экран, комментарии. Десятки комментов. Она пошла дальше вниз, и вынуждена была скорректировать первое впечатление. Не десятки, а сотни откликов следовали один за другим, и конца им не было. Дойдя до последнего на странице, она увидела, что комментарии продолжаются и на следующих. Казалось, половину Франции одолел лихорадочный зуд, острая физиологическая потребность высказываться по поводу Фредовых постов. Если некоторые ограничивались восклицаниями “браво!”, “гениально!”, “великолепно!!!”, то другие размазывали отклики на тридцать строк, чтобы передать все нюансы своей мысли. Общая пропорция выглядела так: одно оскорбление (они крутились, как правило, вокруг идеи мистификации) на три дифирамба. Короче, было ясно – Персона стала звездой сети. Из любопытства она вернулась на гугл и набрала Persona. Первые тридцать ссылок вели к Фреду, а не к фильму. Он вытеснил Ингмара Бергмана. И это неопровержимо доказывало, что проблема существует. Она отложила ноутбук и самым серьезным тоном предложила:

– Если тебе так плохо, удали свой аккаунт.

Он поднял на нее перепуганные глаза.

– Но… Я не хочу его удалять. Во-первых, есть Водяная Лилия. И потом… Почему я не могу иметь аккаунт на Майспейсе, как все, как сто пятьдесят миллионов человек? Почему я не имею права на спокойствие? Я ничего такого не сделал.

– По-моему, ты сделал все, чтобы обеспечить себе спокойствие. И как же так получилось? Куча людей безуспешно пытается спровоцировать шумиху в интернете, а на тебя это будто свалилось с неба. Наверняка ты что-то сделал.

– Ничего я не делал! Это все Водяная Лилия. Она поставила меня на первое место в списке лучших друзей. И люди стали заходить на мою страничку из любопытства. А потом рассказали своим френдам…

– Но их как-то получилось многовато…

– Математически объяснимо…

Эма испугалась, что сейчас он пустится в теоретические построения, но Фред захлопнул рот, не окончив фразу и демонстрируя полную подавленность. Приняв во внимание зеленоватый цвет его лица и жалобный голос, она решила, что будет правильно перескочить через этап несквивка напрямую к водке. Он неохотно пригубил рюмку и дрожащей рукой поставил ее на стол.