Текст книги "Три стервы"

– Они меня хорошо знают! К твоему сведению, у меня тут изрядный долг. – Она направилась к выходу, опасно покачиваясь на высоченных каблуках.

В соответствии с Эмиными предчувствиями, Габриэль сделала несколько неуверенных шагов и свалилась. Эма бросилась ее поднимать. Падая, герцогиня разорвала колготки от колена до верха бедра.

– Отведи меня, – умоляюще простонала она.

Только каким-то чудом им удалось добраться до “Убежища” целыми и невредимыми. Дверь была окаймлена красными неоновыми трубками, окна задернуты старыми шторами из бордового бархата, а все вместе это напоминало “Скандал”, но Эма сразу догадалась, что это настоящее заведение с проститутками. Она схватила Габриэль за плечо, пытаясь ее остановить.

– Мы же не пойдем туда?!

Габриэль высвободилась и открыла дверь. У Эмы не осталось выбора, и она последовала за подругой. Внутри пришлось подождать, пока глаза привыкнут к темноте. Эма предположила, что свет приглушен не из стыдливости, а чтобы замаскировать скверное качество девушек. Габриэль устроилась у стойки, на которой была водружена ваза с презервативами и спичечными коробками. Длиннющие ноги, поехавшие колготки и размазанный макияж делали ее похожей на падшую женщину-вамп. Из-за стойки матрона весом кило в сто двадцать послала ей беззубую улыбку. Эме казалось, что она угодила в сцену из низкопробного кино.

– Привет, Герцогиня. Сколько лет, сколько зим. Джин с тоником? А что твоей подружке?

Эма с изумлением посмотрела на нее и пробормотала:

– Коку.

Габриэль закурила, а матрона поймала удивленный Эмин взгляд.

– Не парься, ты тоже можешь курить, – объяснила она. – Это не особая привилегия Герцогини. Мы частный клуб. Здесь все дозволено.

Она разразилась непристойным хохотом, который перешел в приступ кашля. Эма взяла спичечный коробок с мелкой надписью “Убежище” и тоже зажгла сигарету. Бар был пустым, если не считать трех усталых проституток, которые играли в карты и перешептывались. Над их головами висели пошлые гравюры с изображением жалких и смешных оргий. В глубине помещения, за красными занавесями, просматривалась лестница. Эма сидела на табурете и молча цедила свою коку, глядя на идеальный профиль Габриэль и дожидаясь, когда та ей все объяснит. Она не могла удержаться от мыслей о сексуальных забавах, которые наверняка имели здесь место всего несколькими часами раньше. В зале пахло затхлостью, пылью и чем-то, что, по всей видимости, недавно было феромонами, насыщавшими атмосферу. Когда Габриэль повернула к ней лицо, ее голубые глаза были затуманены слезами.

– Я знаю, тебе не нравится Ришар. Не уверена, что выйду за него замуж, но если это произойдет, тебе придется с ним нормально общаться. Ты должна будешь меня поддержать, потому что ты – моя подруга, Эма. А подруги так и поступают, поддерживают друг друга. Но… Оглянись вокруг, ты все поняла?

Эма отрицательно покачала головой, в которой вертелась одна-единственная фраза. “Веревка разорвана”. Габриэль сейчас обрывает свою веревку, и Эма должна оставаться рядом, чтобы подхватить ее.

Габриэль продолжила страдальческим голосом:

– Оглядись вокруг, и ты поймешь, что я не могу выйти за него замуж. Не могу я так с ним поступить. Не могу вывалить все это на него, а потом попросить на мне жениться, несмотря ни на что. Так не делают.

Черная от туши слеза скатилась по ее щеке, оставив длинный вертикальный след. Никогда еще она не была такой красивой.

– Я слишком много видела. Гораздо больше, чем надо. Я видела жуткие вещи. Естественно, я имею в виду не Варфоломеевскую ночь – тогда я еще не родилась, как ты догадываешься. Но все остальное… Я не стану тебе это рассказывать. Тебе своих заморочек хватает… Знаешь… когда я с вами познакомилась, с тобой и с Алисой, вы меня ни о чем не спрашивали, не пытались узнать, почему я тем вечером надиралась в одиночестве. Вы не задавали вопросов. Вы меня приняли, и вы уважаете меня, что бывает не часто. Уважение – такая редкость. Я всегда буду с тобой. Если вдуматься, я вас никогда не обманывала. Как и Ришара. Но долго я так не выдержу.

Эма не до конца понимала, какой смысл заключен в ее намеках, почему они пришли в этот бар с проститутками и откуда его хозяйка знает Габриэль. Она приходит сюда время от времени, чтобы оттянуться в сомнительной компании? Или же она здесь раньше работала? Все это как-то не совмещалось с реальной действительностью. К тому же Эма страшно устала. Но главное, ее околдовывала трагическая аура Габриэль. Притягательная власть отчаяния. Ее крайняя бледность контрастировала со слишком красными от вина губами. Потекшая тушь вокруг прозрачных глаз делала их огромными. Впервые Эма замечала в ней нечто от уличной девки, от наркоманки, которая достигает божественных высот, перед тем как окончательно рухнуть в грязь. Раньше она такого не видела. Разве что у великих актрис. Габриэль что-то говорила, а в Эмином воображении всплывало испачканное кровью протестантов девственно белое платье Изабель Аджани на афише “Королевы Марго”. Что Габриэль пытается ей сказать? Что хочет до нее донести? Может, ее просто захлестнул поток жизни, воспоминаний и ей нужно на несколько часов отдаться ему, будучи уверенной, что подруга не оставит ее, займется ею. Под конец речи Габриэль взяла Эмины руки в свои, по-прежнему ледяные, и потребовала, чтобы та ей кое-что пообещала.

– Поклянись, что забудешь все, что я сказала тебе этой ночью.

Эма поклялась.

Отказываться от обещания Эма не собиралась, более того, проснувшись назавтра, вообще была уверена, что все это ей приснилось. Но независимо от того, плод ли ее богатого воображения эта история или нет, она обо всем забудет – такую она дала клятву. Чтобы не бояться встречи с Габриэль, придется никогда не вспоминать об этой ночи и не пытаться строить какие бы то ни было умозаключения.

Депрессия Фреда, заявившего по телефону, что ему не хочется выходить из дому, сюрная ночь с Габриэль в духе Бретоновой “Нади”, Алиса и ее отношения с Гонзо, профессиональный тупик, в котором она сама оказалась, – Эма посчитала, что для одного человека это чересчур. Но самой большой ее мукой был социальный взлет Блестера. Она, естественно, продолжала держать лицо. Ни за что на свете она бы не отказалась от того, что, с точки зрения разумности, казалось ей наилучшей линией поведения. Потому что Эма гордилась тем, что она – женщина разумная, хоть и с легкой сумасшедшинкой, из-за чего, кстати, и должна удерживать себя в пределах психической нормы. Не может она позволить себе поддаться безумным порывам. К тому же с Блестером все было супер – единственная сфера ее жизни, приносившая чувство благополучия и успокоения. Дни она проводила в депрессии, как и положено безработной, зато романтические вечера и ночи поднимали дух. Однажды ночью, после того как они занимались любовью (потому что теперь они несомненно занимались именно любовью), Блестер даже прошептал: “Я никогда не был так счастлив”. В некотором смысле она тоже была счастлива. Она переживала прекрасную любовную историю, и нельзя было позволить материальным заботам и неуместной зависти отравить ее. К тому же Блестер вел себя просто идеально. В чем его можно упрекнуть? Он милый, предупредительный, чуткий, всегда поддерживает ее, к тому же веселый и слегка эксцентричный. Позже Эма удивится, куда делось ее трезвое восприятие. Наверное, она сознательно убедила себя в том, что все хорошо и правильно. Иначе она бы заметила, что дошла до ручки. Она не подозревала, что пылкое стремление к рациональности отравит ее разум и загонит в глубокий мазохизм. Так, она постоянно вбивала себе в голову логическую конструкцию “я очень рада за него, ведь он достоин такого места”. Это, естественно, предполагало, что талант всегда вознаграждается, и подводило к неизбежному выводу, что она, следовательно, заслуживает того поганого положения, в котором очутилась. Софизм, построенный на дешевой психологии. Она закрывала глаза даже на самый главный показатель того, что все не так, на показатель, который постоянно был у нее перед глазами и заключался в том, что они теперь занимались только любовью, а сеансы садо-мазо остались далеко в прошлом, и их ей постоянно не хватало. Так вот, даже фрустрацию она старалась игнорировать. Естественно, она замечала, что смотрит теперь самую грязную порнуху и ищет в ней то, чего ей недостает в жизни, однако отказывалась видеть в этом провал своих романтических отношений. Эти отношения были единственным, что у нее осталось. Признать, что они не столь идеальны, как она утверждала, было равносильно признанию полного фиаско всей жизни. Если чтобы сделать вид, будто ничего не случилось, достаточно чаще мастурбировать под садомазохистские игры на экране, она согласна.

Ее прекраснодушие пошатнулось, однако, когда Блестер устраивал отвальную. Эма на нее не пошла – она не была готова снова встретиться с бывшим шефом и со всей редакцией, которую не видела со дня своего увольнения. Поэтому она дожидалась Блестера у него дома и, чтобы справиться с дурным настроением и отчасти из чувства вины за то, что недостаточно радуется его успеху, принялась готовить ужин. Пока блюдо сидело в духовке, Эма решила немного прибрать, чтобы убить время. Но когда Блестер вернулся и показал, что ему подарили на прощание, у нее едва не снесло крышу от злости и зависти. Они все скинулись и подарили ему последний эппловский гаджет, о котором она даже и мечтать не могла при ее-то смешном выходном пособии. Она не сдержалась и после раздраженного замечания типа “очередная хреновина, сделанная китайскими детьми” пустилась в пафосное выступление по поводу этого гребаного общества потребления, где люди самоутверждаются только за счет вещей, которыми владеют. Но благородные морально-политические убеждения сами по себе, а комок слез в горле сам по себе.

Червяк уже проник в плод, даже если на первый взгляд не успел ничего испортить. Их любовная история оставалась красным и красивым яблоком, круглым, аппетитным, сочным, блестящим. Но микроскопическая личинка, темная и ползучая, росла, питаясь мельчайшими кусочками гнили, которую они ей подкидывали. Недоразумения, что-то невысказанное, бестактности, замалчивания. Именно тогда состоялась вечеринка, которая, как потом уже, задним числом, догадалась Эма, как раз и стала поворотным моментом. Моментом, после которого все ускорилось. Моментом, когда она решилась броситься очертя голову по дороге, которая не могла не привести к катастрофе. До того она лишь робко поставила на эту дорогу одну ступню.

Тем вечером Блестер повел ее в гости к коллеге. Он был на взводе в предвкушении ее знакомства со своими новыми друзьями, и Эма потрудилась над собой, чтобы классно выглядеть и не подвести его. То есть надела блузку с самым большим декольте. Итак, они отправились на междусобойчик, который, возьми она на себя труд задуматься хотя бы на минуту, неминуемо должен был стать верхом унижения. Но к этому чувству она не привыкла или привыкла недостаточно для того, чтобы предугадать его.

Большая квартира в псевдорабочем районе, излишне пронзительная, но модная музыка, все окна нараспашку, чтобы впустить хоть чуть-чуть воздуха. С каждым днем становилось жарче, и теперь даже ночь не приносила прохладу. Произнеся в один голос с Блестером веселое “добрый вечер”, когда на входе им встретились первые гости, Эма успела отметить: “Ну и ну… это же настоящий семейный выход…” – но не стала на этом зацикливаться. Она машинально окинула комнату взглядом в поисках стола и водки на нем. К счастью, бутылка незамедлительно отыскалась: она была полупустой, но спокойненько стояла и поджидала Эму. Следующие полчаса она провела, выслушивая разговор о работе Блестера и двух его коллег и понемногу прихлебывая водку. Пару раз она попыталась пошутить, но не снискала ожидаемого успеха. Возможно, ее юмор близок только антиглобалистам. Через полчаса под тем предлогом, что стакан Блестера опустел, она вернулась за добавкой. “Ах, дорогой, ты уже все допил. Хочешь еще?” Подойдя к столу, Эма налила себе щедрую порцию, как вдруг за ее спиной раздался мужской голос:

– Будьте осторожны, мадемуазель, как бы водка не ударила вам в голову.

Она подняла глаза и увидела пожилого ловеласа: седые волосы, голубые глаза с желтоватыми белками, наводившими на мысль, что тема знакома ему не понаслышке. Эма пристально всмотрелась в его лицо и, убедившись, что это сказано всерьез, сначала расхохоталась, а потом ответила:

– У меня, по крайней мере, от выпивки не перестанет стоять.

Она вернулась к Блестеру, который продолжал свою оживленную беседу, и собиралась рассказать ему, что старый кретин заявил ей, Эме, чья репутация алкоголички устоялась давным-давно, когда один из коллег, увидев ее с двумя стаканами, произнес:

– Ну-ка, ну-ка, мы, кажется, любим водочку? Нужно быть поосторожней.

На этот раз Эма раздраженно завела глаза к потолку:

– Нет, с ума сойти… Да, мы любим водочку. К тому же мы – женщина, но это не мешает нашей привычке как следует надираться. Алкоголизм, увы, не привилегия мужчин.

Ее реплика была встречена напряженным молчанием, но коллега решил прийти ей на помощь.

– Да, правда. Зачастую мы забываем о проблеме женского алкоголизма. Ладно, Эма, а чем ты по жизни занимаешься?

Тьфу… Тот самый вопрос, которого сегодня вечером она надеялась избежать. При общении с Алисой и ее друзьями-барменами, с Габриэль и ее выпускниками Политеха, с Фредом и его секретарской работой ей было (почти) несложно отвечать, что она безработная журналистка. Но на вечеринке, где собралась куча небезработных журналистов, она не хотела в этом признаваться. Не задумываясь, она выбрала стратегию самоуничижения.

– Да ничем. В данное время я по жизни ничем не занимаюсь. Вкушаю радости безработицы, откуда, возможно, мои проблемы с алкоголем.

– Она врет, – вмешался Блестер. – Она блестящая журналистка. Специализируется на культуре.

– Очень мило с твоей стороны, только фишка в том, что я ничего не делаю. Я не работаю.

– Еще как работаешь! – Он повернулся к коллегам. – Сейчас она выступает диджеем. И пользуется бешеным успехом. Они с подругами организуют улетные вечеринки.

Эма с ужасом наблюдала за тем, как он предает ее. Диджей. Улетные вечеринки. Подруги. Что он с ней вытворяет? Она попыталась возразить:

– Спасибо за столь лестную презентацию, но это же не моя профессия, как тебе известно…

На середине фразы собственный голос поверг ее в изумление. Он был полон агрессивности, с нотками наглости, высокомерия и еще чего-то омерзительного, напоминающего наждачную бумагу. Ее собеседники явно уловили все это, и им было слегка неловко. Эма пробормотала извинения и воспользовалась неустаревающим предлогом туалета, чтобы сбежать. Она попросту проявила невоспитанность и теперь злилась на себя. Она различила в своем голосе, интонациях, выборе слов жесткую, колючую, жгучую горечь. Теперь ее будут считать противной бабой Блестера. Она как будто слышала реакцию коллег после их ухода: “Фригидная истеричка, и больше ничего. Жаль парня – он такой крутой. Наверняка ему непросто с ней. О… долго это не продлится, он найдет себе кого-нибудь получше”. Она вернулась в комнату, забилась в угол, прислонилась к стене и стала вполуха слушать беседу гостей. Явно людей симпатичных – молодой пары и нескольких друзей. Они подтрунивали над своими кулинарными талантами. Было видно, что им приятно проводить такой славный вечер вместе. Как это должно было быть и у нее с Блестером. Господи, что в ней не так?

Они болтали о какой-то ерунде – легко и небрежно. Искренне радовались непритязательным шуткам и примитивным каламбурам. Говорили, смеялись, выражались вежливо и культурно и, что хуже всего, получали от этого удовольствие. Взрывы смеха не были натянутыми. Даже Блестер… Со своего наблюдательного пункта Эма видела, как он непринужденно движется в самом сердце этой нормальности, которую она так долго и усердно отвергала, что сейчас даже не способна имитировать ее, притворяться среди нормальных своей. Она следила за их естественной жестикуляцией, за тем, как они выполняют правила, установленные для упрощения взаимодействия людей в обществе, и постепенно ее охватывал иррациональный ужас. Сердце ее стучало все сильнее, а в мозгу крепла мысль, что она медленно, но верно движется к маргинализации.

Она вытерла о джинсы вспотевшие ладони.

Она же подруга Габриэль д’Эстре, знаменитой любовницы Генриха IV, недавно перевоплотившейся в потаскуху самого низкого пошиба. В такой ситуации, возможно, не так уж удивительно, что она не может найти себе работу, не может зацепиться за нормальные вещи вроде постоянного трудового договора.

Она прислушалась к окружающим, чтобы понять, как им удается:

Болтать о культуре, как если бы это не был вопрос жизни и смерти.

С наслаждением переливать из пустого в порожнее.

Считать себя умными, довольствуясь лишь видимостью.

Интернет – потрясающее средство коммуникации, но люди в больших городах ужасно одиноки, это неоспоримо.

Рассуждать обо всем, не вдумываясь в суть.

Телевидение оглупляет детей. Своим я его смотреть запрещаю. Я сейчас работаю над новой рекламной кампанией коки – ну, ты знаешь, той, где белые медведи, – в общем, я редко бываю дома, но няне я четко и однозначно заявил: никакого телевизора.

В размышлениях не выходить за рамки собственной социальной группы.

Я участвовала в мероприятии нашего квартала в поддержку малышки Макутумы. Кто спорит, нельзя приютить все горе мира, но она заслужила свои документы, она такая славная.

Не задумываться о том, что наши желания программируются сверху, чтобы обеспечить нашу постоянную потребительскую неудовлетворенность.

Прощу прощения, девушки, где вы покупали свои платья? Я хочу как раз такого типа!

Трепаться о чем попало и ничего ни в чем не понимать.

Становится все жарче. Настоящее лето. Или плохая экология. Загрязнение среды – это ужасно. Слушайте, я прикупила распылитель минеральной воды – хотите попробовать?

Эти люди ни в чем не сомневаются.

Мир для них прост, как огурец, потому что просты их представления о нем. Царство однозначности.

Антуан был прав.

Он сделал верный выбор.

Отныне она будет стремиться именно к этому. Только этого хотеть.

Плейлист:

Даниэль Балавуан – La vie ne m’apprend rien

The Presets – My People

I Am un Chien!! – Grunge

Глава 9
Персона и девушка

Наплевав на давящий зной, Фред расхаживал по гостиной, время от времени как бы случайно бросая беглый взгляд через плечо на компьютер. Этот черный пластмассовый ящик, нашпигованный электроникой, никогда раньше не казался ему таким враждебным. Он вышагивал по квартире, раздираемый противоречивыми чувствами: желанием зайти на Майспейс и отвращением. Что он должен сделать? Единственно возможным решением казался ему Эмин совет написать текст и объяснить всем, что он хочет, чтобы его оставили в покое. Фред остановился перед книжными полками и вздохнул. Пора сделать это. Он тянул уже больше недели. Сегодня или никогда, почувствовал он. Сегодня он расставит все точки над i. Фред был на грани нервного срыва. Или он напишет этот текст, или вышвырнет комп в окно. Но для начала нужно было придать себе храбрости с помощью несквика. Он двинулся на кухню, потом, неся кружку, словно боевое оружие, сел к компьютеру.

Несмотря на боль в животе, он проглотил какао единым духом. Живот реагировал на муки совести из-за отказа от воскресного обеда у родителей. “Я устал, похоже, подхватил какой-то вирус”. Но он прекрасно знал, что это за вирус. Страх схлопотать головомойку от брата. Фред не общался с Антуаном после сцены в ресторане и не имел ни малейшего желания столкнуться с ним за родительской ритуальной курицей. Захочет Антуан все выложить родителям – флаг ему в руки. Но не может быть и речи о том, чтобы Фреду пришлось еще раз пережить такое унижение вживую. Ситуация получалась простая и одновременно невыносимая. Встреча с Антуаном предполагала один из двух исходов. Либо он, как всегда, стерпит вечные придирки и колкости брата, что при сегодняшнем положении дел немыслимо: даже Фред не сможет промолчать. Либо он раскроет рот и поссорится со старшим братом, чего до сих пор никогда не делал и на что пока не способен. Таким образом, решение формулировалось само собой: он не должен встречаться с Антуаном.

Почему он сломался именно в этот раз? Конечно, Антуан зашел слишком далеко. Тем не менее в другое время Фред молча проглотил бы все. Но это случилось как раз тогда, когда благодаря общению со Стервами он обрел некоторую уверенность в себе и когда присутствие при Эминых скандалах открыло ему, что срывы порой случаются у всех. Он всерьез злился на старшего брата, и это было нечто для него новое. Да, Антуан вечно третировал его, публично унижал при любом удобном случае, а он, Фред, соглашался с таким раскладом, считая это компенсацией за свое привилегированное положение в семье, – пусть он и занимал его вопреки собственному желанию. Но сейчас он был зол на Антуана, действительно зол. Чаша переполнилась. Фред сердился на брата за то, что тот ни с того ни с сего унизил его, но еще больше его возмущало, что Антуан обозвал Эму буйнопомешанной. Несколько дней назад Эма спросила, не сумасшедшая ли она, и вопрос свидетельствовал о том, что слова Антуана сильно подействовали на нее. И с Фредовой точки зрения это было неприемлемо. Использовать Эмину душевную травму, такую вещь, как изнасилование, обратить это против нее казалось Фреду поступком однозначно омерзительным. Может, Антуан и жалел Эму, но это никак не помешало ему жестоко оскорбить ее.

Фред даже не заметил, как встал из-за стола и начал снова ходить взад-вперед по гостиной. Тридцатиградусная жара не останавливала его. Когда он думал об Антуане, ему требовалось движение. Возможно, впервые в жизни Фред был в ярости. Кипел от гнева. Он даже был почти уверен, что, возникни сейчас перед ним Антуан, он смог бы его ударить. Размахнуться и изо всех сил двинуть кулаком в рожу родному брату. Фред помотал головой. Сейчас его дожидалось решение совсем другой проблемы.

Фред вернулся к столу и открыл Майспейс. В последнее время он нашел несколько опций, которые помогали немного уменьшить дискомфорт. Так, активировав одну из них, он скрыл свое присутствие в сети. Потом блокировал функцию автоматического просмотра комментариев. Они больше не могли появиться на странице без его согласия. Естественно, он отклонял все, не глядя. Он также усвоил, что не должен никогда и ни за что читать отправляемые ему сообщения, иначе отправителю это станет известно. Однако пришло время принять серьезные меры.

На несколько секунд он застыл в нерешительности перед рубрикой “Кто я”, которую до сих пор не заполнял. Потом стал набирать:

Кто я?.. Некто, кому хочется лишь, чтобы его оставили в покое. Некто, не ищущий никакого признания – ни творческого, ни социального. Потому что ваше признание ничего не стоит. Некто стремящийся к спокойствию и самой полной анонимности. Некто, кто хотел бы, чтобы о нем хоть на время забыли. Некто не обязанный отвечать на ваши послания. Некто не собирающийся благодарить вас за комплименты и лестные отзывы. Некто не считающий, что жизнь прекрасна, а мир чудесен. Некто предпочитающий свое одиночество вашим фальшивым отношениям. Некто, чья жизнь не представляет интереса. Некто не желающий входить в ваше сообщество. Некто, кого предпочтительно игнорировать. Некто знающий, что его пребывание здесь не имеет никакого смысла. И иногда опасающийся, что эта бесполезность вот-вот раздавит его. Некто прозрачный. Пропускающий свет. Не желающий даже отражаться в ваших взглядах. Некто, кто однажды умрет и о ком никто не вспомнит. Некто такой же, как вы. То есть никто. Или Персона.

Даже не перечитав написанное, Фред нажал на OK и выложил в сеть свое короткое объяснение. Оно оказалось гораздо более человеконенавистническим, чем он рассчитывал, но не страшно… Все это выскочило само собой. Следуя тому же принципу – не перечитывать, – он, кстати, создавал тексты, перед которыми публика застывала в экстазе. В конце концов, все они представляли собой лишь вереницу вопросов на единственную тему: ради чего реально стоит вставать с постели по утрам. Из тех простых вещей, о которых люди избегают задумываться.

Теперь ему оставалось сделать только одно. Он кликнул на страницу Водяной Лилии и, как и прежде не раздумывая, написал:

Полагаю, мы должны увидеться.

Он убедился, что ее нет в сети и, следовательно, сразу она не ответит, отключился и решил, что теперь самое время заняться онанизмом. По-настоящему на этот раз.

Когда он снова вошел в сеть, счетчик посещений зашкаливало. Да что такое происходит с этими людьми? Им только это и нужно? Чтобы их оплевали ядом, а они потом с наслаждением размазали его по лицу? Или каждый из них считает, что слова Персоны относятся к кому угодно, только не к нему?

Фреду не понадобилось много времени, чтобы констатировать: Эмин совет не только не принес ожидаемого результата, но, напротив, серьезно ухудшил ситуацию. То, что Фред счел достаточно ясным посланием типа “оставьте меня в покое”, было воспринято как блистательная сенсация. И именно Эма в панике позвонила ему утром. Она только что купила свежий выпуск журнала “Энрокюптибль”.

– Стараюсь пройти профпереподготовку, – объяснила она.

Она перелистывала журнал в метро, как вдруг наткнулась на целую полосу, посвященную таинственной Персоне.

– С ума сойти, Фред! Подожди, сейчас прочту тебе… Они пишут “этот аноним – знаменитость”, утверждают, что ты “ниспровергатель устоев”… Ниспровергатель, Фред! Они считают тебя ниспровергателем! “При этом невозможно отрицать писательский талант автора и…” Так, тут всякое ля-ля… И они надеются, что речь не идет об издательском пиаре, призванном продвинуть на рынок молодого автора, однако полагают, что “такой филигранный маркетинг не может быть работой одного человека. Прекрасная история, слишком прекрасная, чтобы в нее поверить”.

Несколькими днями позже, тоже в метро, Фред ощутил подступающий приступ паники. Из-за жары в общественном транспорте можно было задохнуться. Он постарался сосредоточиться на дыхании и убрать из головы мысли, которые в последнее время настойчиво загоняли его в стресс. Накануне он искал способы борьбы с паникой и прочел, что рекомендуется тупо сконцентрироваться на внешнем мире. Смотреть перед собой и не допускать ни одной мысли. Что в данном случае вполне годилось, поскольку перед ним была очаровательная молодая женщина. Лет тридцать, продуманно небрежный наряд, погружена в чтение “Либерасьон”. Она как раз просматривала внутренние страницы, когда взгляд Фреда привлекла четвертая полоса. Он не знал, чему на этот раз посвящена традиционная рубрика “Портрет”, но иллюстрация к статье цепляла глаз: огромный вопросительный знак. Похожий на тот, что на Майспейсе. Нет, не похожий, а ровно такой же. Посетившее Фреда подозрение заставило его осторожно наклониться, и он прочел заголовок “Персона. Блогер без лица”. У него перехватило дыхание. Невозможно. Такого не может быть. Наверное, это о ком-то другом.

– Хотите посмотреть?

В полном ужасе он поднял глаза от газетного листа. Женщина широко улыбалась ему.

– Хотите прочесть “Портрет”?

– Э-э-э… Нет, спасибо.

– Прочтите непременно. Мне очень понравилось. Я начала с этой статьи. Не знаю, известен ли вам блогер, но его стоит почитать, это действительно потрясающе. Какая-то безумная история. Никто не догадывается, кто он такой.

– Правда? Но… Вы читали его блог?

– Ну конечно! Сначала я услышала о нем от друзей, потом прочла в газетах. Необыкновенно. Впрочем… я тоже опасаюсь, что это очередной маркетинговый ход. Если так, то это самая мощная пиар-идея года. А я в них разбираюсь. Сама работаю в коммуникациях.

– Но… А вдруг это просто какой-то искрений человек? Который всего лишь хочет, чтобы его оставили в покое?

Она рассмеялась:

– Значит, вы тоже читали! Если честно, я не уверена, что это обязательно затея одного из коммуникационных агентств, вполне возможно, какой-то парень сам все замутил, а может, кстати, и женщина. Я склоняюсь к женщине, например, Кристин Анго. Или Амели Нотомб. Вообще-то они тоже об этом пишут. Короче, это может быть и кто-то уже известный, и еще неизвестный, но он наверняка старается не для того, чтобы сохранить анонимность. Готова поспорить, что через месяц всем станет известно его имя. Держите, оставлю вам, мне пора выходить.

Она сунула газету ему в руки и покинула вагон улыбаясь. Первая мысль, которая осенила Фреда: если бы она знала, кто я, она бы согласилась со мной переспать. Если бы все женщины Парижа знали, что я Персона, я мог быть спать с новой женщиной каждый вечер. Или даже с двумя. Одновременно.

Он развернул газету и стал читать “Портрет”. Журналист сначала принес свои извинения за публикацию портрета человека, с которым он не смог встретиться. Он признавался, что, несмотря на многочисленные обращения, ни разу не получил от Персоны ни строчки в ответ. Затем объяснял, что интерес представляет не подлинное имя блогера, но образ, формирующийся на основе этой анонимности. Поэтому он обратился к нескольким известным в литературном мире людям с просьбой ответить на вопросы одной и той же анкеты, как если бы каждый из них был Персоной. Далее следовали ответы Кристин Анго (она отлично сыграла в эту игру), Фредерика Бегбедера (он ядовито издевался над Персоной) и Жана д’Ормессона, который рассуждал о Боге и интернете…

Фреду стало ясно, что он влип по полной и окончательно загнан в угол. Оставался единственно возможный в таком отчаянном положении выход – сделать то, чего он никогда раньше не делал, то есть объявить срочный сбор Стерв. Они охотно откликнулись и в тот же вечер встретились в “Бутылке”. Ему сразу стало легче, как только он убедился, что они готовы прийти на его зов. Он больше не оставался один на один с коварными подвохами того, что он глупо называл жизнью, поскольку не знал другого подходящего термина. А может, такового и вовсе не существует. Его по-настоящему трогала мысль, что сегодня вечером все три Стервы посвятят время ему, жалкому Фреду, а не своей головокружительной деятельности.

Вначале он с некоторым разочарованием констатировал, что Эма явилась с Блестером. Сам по себе этот факт его не напрягал, но он, во-первых, боялся, как бы у Габриэль не испортилось настроение, а во-вторых, предпочел бы, чтобы первое его собрание состоялось в узком кругу исключительно Стерв. Фред оглядел зал, он был пуст. С наступлением темноты парижане стремились найти какую-никакую прохладу на террасах, и никому в голову не приходила нелепая идея сидеть “внутри”. Чтобы мероприятие проходило в условиях, близких к человеческим, Алиса выволокла откуда-то старый вентилятор и водрузила на стойку. Фред с видом заговорщика протянул им экземпляр “Либерасьон”, извлеченный из рюкзака. Они вытаращили глаза, а Эма воскликнула: