Текст книги "На краю пропасти. Экзистенциальный риск и будущее человечества"

Значительные изменения к лучшему произошли также в нравственной сфере[40]40
  Один из самых ранних текстов, представляющих интерес в этом отношении, – Кодекс Хаммурапи (XVIII век до н. э.). Хотя это юридический текст, он позволяет понять, какие нравственные нормы лежали в его основе, и показывает, как сильно они изменились с тех пор. См. любопытную дискуссию у Harari (2014), pp. 117–122.


[Закрыть]. Среди самых очевидных тенденций – тенденция к постепенному расширению морального сообщества путем признания прав женщин, детей, бедняков, иностранцев и представителей этнических и религиозных меньшинств. Также произошел явный отход от насилия как морально приемлемого элемента общественного устройства[41]41
  См. множество примеров в книге Пинкера “Лучшее в нас” (2012). Обратите, однако, внимание, что свидетельств о снижении уровня насилия становится меньше всего, когда речь заходит о насилии в масштабах государств (войны и геноциды) в XX веке.


[Закрыть]. В последние шестьдесят лет мы дополнили свои моральные установки необходимостью заботы об окружающей среде и благополучии животных. Эти общественные перемены не стали естественным следствием повышения уровня жизни. Их обеспечили реформаторы и активисты, убежденные в том, что мы можем – и должны – становиться лучше. Нам предстоит пройти долгий путь, прежде чем мы начнем соответствовать новым идеалам, и порой мы движемся вперед чрезвычайно медленно, но стоит оглянуться хотя бы на один-два века назад – и станет ясно, как многого мы уже добились.

Разумеется, на нашем пути возникало немало трудностей и непредвиденных ситуаций. Дорога была непростой, и часто ситуация становилась лучше по одним параметрам и хуже по другим. Несомненно, существует опасность выборочного подхода к истории, при котором возникает упрощенный нарратив: человечество постоянно улучшается по пути от варварского прошлого к славному настоящему. Но если смотреть на общую картину человеческой истории, где видны не взлеты и падения отдельных империй, а изменения человеческой цивилизации на всей планете, тенденция к прогрессу очевидна[42]42
  Так, рассказ о столетиях, которые ушли у Западной Европы на восстановление после краха античной цивилизации, занимает важное место в большинстве западных исторических нарративов, но стоит взглянуть на всю планету, включая Китай, Индию, исламский мир, Америку и даже Византию, как станет ясно, что общая тенденция была не такой уж негативной.
  Полезно провести аналогию с рынком акций. В масштабе дней и месяцев отдельные акции примерно с одинаковой вероятностью могут как подорожать, так и подешеветь. Однако, если взглянуть на рынок в целом в масштабе десятков лет, восходящий тренд окажется очевидным и устойчивым на протяжении столетий. Или, как Томас Маколей отметил в 1830 году, “одна какая нибудь волна может отойти назад, но самый прилив явно подвигается далее” (1900, p. 542).
  По мере поступления новой информации становится все очевиднее, что считать разговоры о прогрессе недопустимыми в историческом анализе – значит игнорировать ключевой аспект человеческой истории. Если профессиональные историки хотят ограничить свои изыскания и аналитику дескриптивными вопросами, решать им. Но нам необязательно следовать их примеру. Некоторые из наиболее важных событий нашего прошлого имеют значимые оценочные и нормативные последствия, которые необходимо обсуждать, если человечество хочет извлекать уроки из собственной истории.


[Закрыть].

Порой бывает сложно поверить, что тенденция именно такова, ведь часто кажется, что кругом все только рушится. Отчасти этот скептицизм объясняется нашим жизненным опытом и наблюдением за сообществами на протяжении нескольких лет – в масштабе, где провалы почти столь же вероятны, как и успехи. Также отчасти он, возможно, связан с нашей склонностью делать акцент на плохих, а не на хороших новостях, на угрозах, а не на возможностях: такая установка исправно работает, когда нужно определить направление движения, но подводит, когда мы хотим объективно оценить баланс хорошего и плохого[43]43
  Скепсис ученых порой объясняется нежеланием вообще давать оценку прошлому, поскольку часто это делается некачественно, поскольку это не работа историка или поскольку этому противоречат философские установки.


[Закрыть]. Однако если мы обратимся к наиболее объективным глобальным индикаторам качества нашей жизни, трудно не заметить существенных улучшений от столетия к столетию.

Такие тенденции не должны нас удивлять. Каждый день мы извлекаем выгоду из бесчисленного количества инноваций, которые внедрялись на протяжении сотен тысяч лет. Это инновации в технологиях, математике, языке, институтах, культуре, искусстве; идеи сотни миллиардов человек, которые жили до нас и оказали влияние почти на все аспекты современного мира[44]44
  Оценить число людей, которые когда либо жили на планете, непросто, поскольку у нас нет данных о численности населения для большей части истории человечества. Этот показатель особенно чувствителен к оценкам ожидаемой продолжительности жизни в долгосрочной перспективе. Haub & Kaneda (2018) называют цифру 108 млрд человек. Если прибавить соответствующие величины к более ранним оценкам Gold-berg (1983) и Deevey (1960), то получится 55 млрд и 81 млрд соответственно (по подсчетам автора). В целом 100 млрд – надежная медианная оценка при реалистичном диапазоне 50–150 млрд.


[Закрыть]. Это потрясающее наследие. Немудрено, что наша жизнь в результате стала лучше.

Нельзя утверждать наверняка, что описанные тенденции к прогрессу сохранятся. Однако, учитывая их устойчивость, пессимистам придется поискать аргументы, чтобы объяснить, почему крах должен случиться именно сейчас. Не стоит забывать, что коллапс предрекают давно, но пока предсказания не оправдывались. Об этом хорошо сказал Томас Маколей:

Мы не можем безусловно доказать, что те заблуждаются, которые говорят нам, будто общество достигло апогея своего развития и будто мы видели лучшие дни. Но так говорили все пришедшие до нас, и говорили с совершенно таким же видимым основанием… Если мы не видим позади себя ничего, кроме усовершенствования, то на каком же основании мы не должны ожидать впереди ничего, кроме перемены к худшему?[45]45
  Macaulay (1900), p. 544.


[Закрыть]

Он написал эти слова в 1830 году, после чего прошло еще 190 лет прогресса и ошибочных предсказаний о его окончании. В эти годы продолжительность жизни удвоилась, уровень грамотности взлетел, а восемь из десяти человек спаслись от крайней бедности. Что может принести нам будущее?

В масштабах жизни одного человека наша двухсоттысячелетняя история кажется почти непостижимо долгой. Однако по меркам геологии она коротка, а по меркам Вселенной – и вовсе мизерна. История нашего космоса насчитывает 14 миллиардов лет, и даже это немного, если рассматривать ее в более крупных масштабах. Впереди нас ждут триллионы лет. Будущее необозримо.

Какую часть этого будущего мы сможем увидеть на своем веку? Ископаемые находки служат источником полезных сведений. Как правило, виды млекопитающих живут около миллиона лет, а затем вымирают; наш близкий родственник Homo erectus прожил почти два миллиона лет[46]46
  Оценки средней продолжительности существования видов млекопитающих варьируются в диапазоне от 0,6 млн лет (Barnosky et al., 2011) до 1,7 млн лет (Foote & Raup, 1996).
  Старейшие окаменелости, которые принято связывать с Homo erectus, были найдены при раскопках Дманиси на территории современной Грузии; их возраст составляет 1,8 млн лет (Lordkipanidze et al., 2006). Самые молодые окаменелости были обнаружены на территории современной Индонезии; их возраст – 0,1 млн лет (Yokoyama et al., 2008).


[Закрыть]. Если приравнять миллион лет к одной 80-летней жизни, то сегодня человечество пребывает в подростковом возрасте – ему шестнадцать лет, оно только обретает силу, но уже может нажить серьезные неприятности[47]47
  В масштабе такой жизни весь XXI век уложился бы в три дня – три судьбоносных дня, ради которых под угрозу была поставлена вся жизнь человечества.


[Закрыть].

Очевидно, однако, что человека не назвать представителем типичного вида. Прежде всего, люди недавно обрели уникальную способность уничтожать самих себя – способность, которой и посвящена большая часть этой книги. Но у нас есть и другая уникальная способность – способность защищаться от внешних угроз нашему существованию, а это дает нам шанс пережить родственные виды.

Как долго мы могли бы прожить на Земле? Наша планета будет пригодна для жизни еще примерно миллиард лет[48]48
  Мы можем достаточно уверенно сказать, что бесконтрольный и влажный парниковые эффекты (подробнее о них – в главе 4) ограничивают возможную продолжительность существования жизни на Земле, но нам сложно сказать наверняка, когда они дадут о себе знать, поскольку наши климатические модели, как известно, несовершенны. Wolf & Toon (2015) полагают, что “влажный парник” возникнет примерно через 2 млрд лет, но Leconte et al. (2013) считают, что это случится раньше, уже через 1 млрд лет.
  Открытым остается вопрос, не приведет ли снижение концентрации углекислого газа и повышение температуры к тому, что Земля станет непригодной для жизни еще до возникновения влажного и бесконтрольного парниковых эффектов. Rushby et al. (2018) считают, что снижение концентрации углекислого газа произойдет примерно через 800 млн лет для С₃ фотосинтеза и еще примерно через 500 млн лет для C₄ фотосинтеза.
  Поскольку сроки очень велики, нельзя не учитывать, что эволюция может привести к появлению новых форм жизни, способных существовать в климате, непригодном для уже существующих форм жизни. Не стоит забывать, что первые растения с C₄ фотосинтезом появились около 32 млн лет назад (Kellog, 2013).


[Закрыть]. Этого достаточно на триллионы человеческих жизней; достаточно, чтобы увидеть, как вырастают горы, сталкиваются континенты, перестраиваются орбиты, – и достаточно, чтобы исцелить наше общество и нашу планету от ран, которые мы нанесли им в период своей незрелости.

Возможно, у нас даже больше времени. Как сказал один из пионеров ракетостроения, “Земля – колыбель человечества, но не может же оно все время находиться в колыбели”[49]49
  Эти слова приписывают Константину Циолковскому (Siddiqi, 2010, p. 371).


[Закрыть]. Мы пока не знаем, как добраться до других звезд и заселить вращающиеся вокруг них планеты, но и не видим серьезных препятствий для этого. Судя по всему, нам просто нужно время, чтобы этому научиться. Это вселяет в меня оптимизм. В конце концов, первый летательный аппарат тяжелее воздуха поднялся в небо в 1903 году, а всего 68 лет спустя мы запустили космический корабль, который вышел за пределы Солнечной системы и однажды доберется до звезд. Наш вид обучается быстро, особенно в последнее время, а миллиард лет – долгий срок. Думаю, нам хватит и гораздо меньшего.

Если мы сможем добраться до других звезд, нам откроется вся галактика. В одном только Млечном Пути более 100 миллиардов звезд, и некоторые из них не погаснут триллионы лет, что значительно увеличивает потенциальную продолжительность нашей жизни. Помимо нашей, есть и миллиарды других галактик. Если мы достигнем будущего таких масштабов, то у нас, вероятно, появится поистине непомерное количество потомков, у которых будет достаточно времени, ресурсов, мудрости и опыта, чтобы сотворить множество чудес, невообразимых сегодня.

Хотя человечество уже движется к повышению уровня благосостояния, здравоохранения, образования и нравственной терпимости, впереди у нас долгий путь. Сегодня наш мир омрачают малярия и ВИЧ, депрессия и деменция, расизм и сексизм, притеснения и пытки. Однако, имея достаточно времени, мы можем положить конец этим ужасам и построить поистине справедливое и гуманное общество.

Мир без страданий и несправедливости – это лишь нижний предел хорошей жизни. Верхний пока не удалось обозначить ни естественным, ни гуманитарным наукам. О том, чего мы могли бы достигнуть, намекают лучшие моменты нашей жизни: проблески искренней радости, ослепительной красоты, беспредельной любви. Минуты, когда мы чувствуем себя по-настоящему живыми. Такие моменты при всей их краткости позволяют представить, каким может быть истинное процветание далеко за рамками существующего статус-кво и наших нынешних представлений.

В распоряжении наших потомков могут оказаться целые эпохи, когда они будут исследовать эти новые вершины новыми способами. И речь здесь не только о благосостоянии. Что бы вы ни ценили – красоту, понимание, культуру, сознание, свободу, приключения, открытия, искусство, – наши потомки сумеют вывести все это на новый уровень, а может, даже обнаружить совершенно новые категории ценностей, пока нам вовсе незнакомые. Музыку, которую нам не дано услышать.

Но это будущее под угрозой. Дело в том, что недавно случился еще один сдвиг в нашей способности менять мир, и этот сдвиг не менее значителен, чем неолитическая, научная и промышленная революции, которые ему предшествовали.

Со взрывом первой атомной бомбы человечество вступило в новую эпоху[50]50
  Сложно сказать, когда именно началась новая эпоха. Я выбрал первый взрыв атомной бомбы, поскольку он принес возможность разрушить весь мир, накалив атмосферу (см. подробнее в главе 4). Можно выбрать и более позднюю дату, когда ядерные арсеналы стали достаточно велики, чтобы угроза наступления ядерной зимы оказалась действительно реальной. Если расширить идею от вымирания до экзистенциального риска (см. главу 2), то можно, вероятно, начать отсчет эпохи на несколько лет раньше и связать датировку с угрозой глобального тоталитаризма, которую принесла с собой Вторая мировая война.


[Закрыть]. В тот момент наша быстро нарастающая технологическая мощь наконец достигла уровня, на котором мы обрели способность уничтожить самих себя. Впервые в истории внутренняя угроза человечеству перевешивает угрозы внешнего мира. Будущее человечества висит на волоске. Все завоевания наших предков могут быть растеряны, а достижения наших потомков – отвергнуты. Бо́льшая часть книги человеческой истории окажется ненаписанной, рассказ прервется, страницы останутся белыми.

С появлением ядерного оружия власть человека над окружающим миром резко возросла. Единственная бомба, сброшенная на Хиросиму, погубила многие тысячи человек. А в одной термоядерной бомбе, изобретенной шесть лет спустя, содержалось больше энергии, чем во всей взрывчатке, использованной в ходе Второй мировой войны[51]51
  Это было испытание “Айви Майк”, проведенное в США в 1952 году. Мощность взрыва составила 10,4 мегатонны (в тротиловом эквиваленте, который используется в качестве стандартной единицы взрывной мощности), в то время как совокупная мощность взрывчатки, использованной за всю Вторую мировую войну (включая бомбардировку Хиросимы и Нагасаки), составила около 6 мегатонн (Pauling, 1962). Но лишь через несколько лет термоядерное оружие удалось уменьшить в достаточной степени, чтобы его смог поднять бомбардировщик.


[Закрыть].

Стало очевидно, что война таким оружием изменит планету беспрецедентным в истории человечества образом. Мировые лидеры, ученые-атомщики и общественные деятели начали всерьез полагать, что ядерная война может положить конец человечеству, которое ждет либо уничтожение, либо полный крах цивилизации[52]52
  Обратите внимание, что многие уважаемые ученые самоуверенно заявляли о неминуемом уничтожении человечества в XX веке. См. Pinker (2018, p. 309).


[Закрыть]. Поначалу опасения вызывали радиоактивные осадки и ущерб озоновому слою, но в 1980-х годах акцент сместился на сценарий, называемый ядерной зимой, во время которой ядерные огненные смерчи будут поднимать дым из горящих городов в верхние слои атмосферы[53]53
  Это вовсе не доказано. Даже сегодня существует слишком мало исследований на тему того, что именно станет главным разрушительным механизмом в случае ядерной войны.


[Закрыть]. Высоко над облаками дым не вымывается дождем и потому будет сохраняться годами, коптя небо, охлаждая Землю и приводя к серьезному неурожаю злаков. Так ядерная война может привести к сильнейшему голоду не только в противоборствующих странах, но и во всех странах мира. Миллионы людей погибнут непосредственно от взрывов, а затем миллиарды умрут от истощения и – возможно – в результате коллапса человечества.

Насколько мы близки к такой войне? На кону стоит очень многое, и ядерная война не выгодна никому. Можно ожидать, что такие очевидные опасности обеспечат определенную степень защиты, а мировые лидеры неизбежно будут отступать, не пересекая последнюю черту. Однако по мере обнародования все новой и новой закулисной информации о холодной войне становится очевидно, что мы едва избежали полномасштабного ядерного конфликта.

Мы видели, как вмешательство единственного человека, капитана Василия Архипова, возможно, предотвратило настоящую ядерную войну на пике Карибского кризиса. Но еще поразительнее то, сколько раз за эти несколько дней мы оказывались на пороге катастрофы и спасались только благодаря решениям отдельных людей.

Основные события кризиса уложились в одну неделю. В понедельник, 22 октября 1962 года, президент США Джон Кеннеди выступил по телевидению с речью и сообщил американцам, что СССР начал размещать стратегическое ядерное вооружение на Кубе, тем самым создавая прямую угрозу США. Он предупредил, что любое применение этого вооружения приведет к ответному полномасштабному ядерному удару по СССР. Его советники подготовили планы для воздушного удара по 48 обнаруженным ракетам и для военного вторжения на Кубу. Американские войска были переведены в состояние повышенной боевой готовности DEFCON 3 в ожидании возможной ядерной войны[54]54
  По шкале DEFCON определялся уровень готовности войск к боевым действиям, но расшифровка уровней в период холодной войны менялась. Чем меньше цифра, тем более вероятна война. Самым высоким из достигнутых уровней стал DEFCON 2, который был зафиксирован позже во время Карибского кризиса, а также в ходе первой войны в Персидском заливе в 1991 году.


[Закрыть].

В среду, 24 октября, США начали морскую блокаду, чтобы воспрепятствовать доставке новых ракет на Кубу, и перевели свои ядерные силы на беспрецедентный уровень боевой готовности DEFCON 2. Ядерные боеголовки были подготовлены к пуску, а бомбардировщики – носители ядерного оружия поднялись в воздух, готовые начать полномасштабную атаку на СССР. Пик кризиса пришелся на субботу, когда СССР сбил американский самолет-разведчик U-2 ракетой класса “земля – воздух”, в результате чего погиб летчик.

Воскресным утром все было кончено. СССР отступил, неожиданно объявив, что уберет все ядерные боеголовки с Кубы. Но все вполне могло закончиться иначе.

Ведутся споры о том, насколько близко этот кризис подвел нас к ядерной войне. Но по мере обнародования подробностей в последующие десятилетия краски сгущались. Кеннеди и Хрущев приложили большие усилия, чтобы не позволить воинственным политикам и генералам пересечь черту[55]55
  Здесь нельзя не задаться вопросом, насколько опаснее стал бы кризис, если бы у власти в то время пребывали другие люди. Сумели ли бы наши действующие лидеры обеспечить мирное разрешение конфликта?


[Закрыть]. Но война вполне могла начаться, даже если этого не хотела ни одна из сторон, как в случае с Первой мировой. В ту неделю события на местах вышли из-под контроля, и лидеры едва смогли предотвратить эскалацию кризиса. США были в шаге от нападения на Кубу, вероятность ядерного ответа в этом случае была гораздо выше, чем кто-либо мог предположить, а это, в свою очередь, вполне могло перерасти в полномасштабную ядерную войну.

Дважды в период кризиса США чуть не начали атаку на Кубу. На пике трений Кеннеди согласился, что если будет сбит U-2, то США немедленно ударят по Кубе, не созывая заново военный совет. В субботу U-2 действительно сбили. И все же Кеннеди передумал и отменил контрудар. Он предъявил СССР секретный ультиматум, в котором пообещал начать атаку с воздуха и почти наверняка полное вторжение, если СССР не согласится убрать боеголовки в течение суток или если будет сбит еще один самолет.

Этот шаг тоже едва не стал поводом к атаке. Американцы не знали, что Хрущев далеко не в полной мере контролирует свои войска на Кубе. U-2 был сбит советским генералом, нарушившим прямой приказ Хрущева. Еще в меньшей степени Хрущев контролировал кубинские войска, которые уже попали по летящему на небольшой высоте самолету-разведчику из зенитных орудий и очень хотели сбить еще один. Понимая, что он не сможет сдержать собственных союзников, жаждущих сбить очередной самолет, и что в результате это спровоцирует атаку США, Хрущев поспешил выступить с заявлением и положить конец кризису, не дожидаясь возобновления разведывательных полетов утром.

Что случилось бы, если бы США все же начали наступление? Американские лидеры полагали, что исключительно обычная (не ядерная) атака на Кубу спровоцирует аналогичный ответ. Они считали, что СССР в таком случае не станет наносить ядерный удар по материковой части США. Однако они упускали из виду еще один значимый факт. Американцы обнаружили на Кубе лишь часть ракет, которые доставил СССР. Всего на острове было 158 боеголовок. И более 90 из них были тактическим ядерным оружием, которое СССР привез специально, чтобы нанести ядерный удар первым и уничтожить флот вторжения США, прежде чем американцы произведут высадку[56]56
  Около 100 из этих боеголовок состояли на вооружении во время кризиса: 92 единицы тактического ядерного оружия и 6–8 баллистических ракет средней дальности. Все цифры взяты из работы Norris & Kristen-sen (2012). Численность советских войск также значительно превышала ожидания: на Кубе были дислоцированы не 7 тысяч, а 42 тысячи человек (Ellsberg, 2017, p. 209).


[Закрыть].

Более того, Кастро очень хотелось пустить их в ход. Он открыто просил Хрущева выпустить ядерные боеголовки, если американцы попытаются начать вторжение, хотя и понимал, что такой шаг приведет к уничтожению его страны: “Что случилось бы с Кубой? Она была бы полностью уничтожена”[57]57
  Кастро сказал это на саммите, устроенном по случаю 40 летней годовщины Карибского кризиса, о чем Роберт Макнамара сообщает в документальном фильме “Туман войны” (Morris, 2003). После этого было обнародовано письмо Кастро Хрущеву. В пятницу Кастро написал: “Я полагаю, что агрессия империалистов чрезвычайно опасна, и если они действительно осуществят жестокое вторжение на Кубу в нарушение принципов международного права и морали, настанет момент навсегда положить конец этой угрозе посредством совершенно законного оборонительного выступления; каким бы жестким и ужасным ни был этот шаг, другого выхода не существует”. В воскресенье, выступив с заявлением, что боеголовки (о которых стало известно) будут вывезены с Кубы, Хрущев ответил: “Естественно, если начнется вторжение, необходимо будет дать отпор любыми средствами” (Roberts, 2012, pp. 237–238).


[Закрыть]. Совершив еще один беспрецедентный шаг, Хрущев ослабил центральный контроль над тактическим ядерным оружием, передав коды запуска и право принятия решения об открытии огня советскому командующему на месте. Прослушав телеобращение Кеннеди, Хрущев отдал новые приказы не применять оружие без четкого разрешения, но все же опасался, что в пылу конфликта их нарушат, как ранее нарушили его приказ не стрелять по американским самолетам-разведчикам.

Таким образом, хотя американское военное командование этого не знало, атака на Кубу с применением обычного оружия, вероятно, была бы встречена ответным ядерным ударом по американским войскам. Такой удар с большой вероятностью привел бы к ядерному ответу США. Скорее всего, США не ограничились бы атакой на Кубу и развязали бы полномасштабную ядерную войну с СССР. В своем телеобращении в понедельник Кеннеди прямо заявил: “Любой пуск ракеты с Кубы против любого государства в Западном полушарии наша страна будет рассматривать как атаку СССР на США, требующую полномасштабного ответного удара по Советскому Союзу”[58]58
  Дэниел Эллсберг, занимавший пост военного советника во время Карибского кризиса, говорит так: “Вторжение почти наверняка спровоцировало бы двусторонний обмен ядерными ударами, который с огромной вероятностью вылился бы в массированный ядерный удар США по СССР” (Ellsberg, 2017, p. 210).


[Закрыть].

Чрезвычайно сложно оценить вероятность перерастания Карибского кризиса в ядерную войну[59]59
  Главная трудность в том, что не совсем понятно, о чем вообще идет речь. Мы можем рассуждать о степени уверенности, которую ключевые участники событий ощущали в то время (от 10 до 50 %). Мы также знаем, случилось ли возможное в итоге (в нашем случае нет, или 0 %). Но чувствуется, что можно оценить вероятность объективнее, чем в первом случае, но при этом не ограничиваться вариантами 0 % и 100 %, как во втором. В частности, мы хотели бы учесть информацию, которая стала известна позже, например о присутствии на Кубе тактического ядерного оружия, а также о событиях на подводной лодке Б-59. Мы хотели бы получить ответ примерно на такой вопрос: если бы случилось 100 подобных кризисов, сколько из них привело бы к ядерной войне? Но трактовать слово “подобных” очень сложно. Подозреваю, существует реальная и полезная оценка вероятности для нашего случая, но вряд ли она была должным образом объяснена, поэтому, рассуждая об этом, мы рискуем запутаться.


[Закрыть]. Вскоре после него Кеннеди сказал одному из ближайших советников, что, по его мнению, шансы завершения кризиса ядерной войной с СССР были “примерно в диапазоне от одного к трем до равных”[60]60
  Слова Джона Ф. Кеннеди цит. по: Sorenson (1965), p. 705.


[Закрыть]. Недавно стало известно, что в день окончания кризиса Пол Нитце (член военного совета Кеннеди) оценил вероятность в 10 % и счел, что остальные члены совета назвали бы еще более высокую цифру[61]61
  Ellsberg (2017), p. 199. Не давая оценку вероятности, Макнамара позже сказал: “Помню, как я вышел из Белого дома тем субботним вечером. Стоял чудесный осенний день. Я тогда подумал, что этот закат вполне может стать для меня последним” (Ellsberg, 2017, pp. 200–201).


[Закрыть]. Более того, никто из этих людей не знал о тактическом ядерном оружии на Кубе, о том, что Хрущев не контролировал свои войска, а также о произошедшем на подводной лодке Б-59.

Хотя мне не хочется сомневаться в тех, чьи решения вполне могли привести к началу войны, лично я полагаю, что они были настроены чересчур пессимистично, учитывая, что им было известно в то время. Тем не менее, если добавить к их сведениям обнародованную позже информацию о том, что на самом деле происходило на Кубе, мои оценки примерно совпадут с их мнением. Я бы сказал, что вероятность эскалации кризиса в ядерную войну с СССР составляла примерно 10–50 %[62]62
  В свете всех последних открытий оценка Дэниела Эллсберга такова: “Гораздо больше, чем один к ста, в тот день даже больше, чем один к десяти, как считал Нитце” (Ellsberg, 2017, pp. 220).


[Закрыть].

Когда пишешь о таких критических ситуациях, возникает соблазн приравнять их вероятность к вероятности краха цивилизации или уничтожения человечества. Но это было бы большим и ненужным преувеличением. Нам следует сочетать вероятность начала ядерной войны с вероятностью, что такая война приведет к уничтожению человечества или человеческой цивилизации, чего может и не произойти. И все же даже с такими оговорками Карибский кризис остается одним из поворотных моментов в двухсоттысячелетней истории человечества и, возможно, той точкой, когда мы сильнее всего рисковали потерять вообще всё.

Даже теперь, когда холодная война осталась в прошлом, ядерное оружие по-прежнему представляет опасность для человечества. На момент написания этой книги вероятнее всего, пожалуй, ядерный конфликт с участием КНДР. Но не все ядерные войны одинаковы. Количество ядерных боеголовок в арсенале КНДР составляет менее 1 % от запасов России или США, и сами боеголовки значительно меньше. Ядерная война с КДНР стала бы ужасной катастрофой, но в настоящее время она не слишком угрожает долгосрочному будущему человечества[63]63
  Я особенно удивился в январе 2018 года, когда “Бюллетень ученых-атомщиков” выставил на своих знаменитых “часах Судного дня” время 23:58, поскольку мир “столь же опасен, как после Второй мировой войны” (Mecklin, 2018). Основной причиной для перевода стрелок стало усиливающееся ядерное напряжение между США и КНДР. Часы должны показывать, насколько мы близки к коллапсу цивилизации, но при этом не было предпринято никаких попыток объяснить, почему ситуация опасна для человеческой цивилизации и почему угроза сегодня серьезнее, чем во время Карибского кризиса и других кризисов холодной войны.


[Закрыть].

Основной экзистенциальный риск от ядерного оружия сегодня, вероятно, по-прежнему связан с огромными арсеналами России и США. Разработка МБР (межконтинентальных баллистических ракет) дала каждой из сторон возможность уничтожить большую часть ракет противника, потратив лишь тридцать минут на подготовку, и поэтому обе стороны перевели многие ракеты в “состояние повышенной готовности”, благодаря чему их можно запускать всего за десять минут[64]64
  США по прежнему располагают 450 ракетами шахтного базирования и сотнями ракет подводного пуска, приведенными в состояние повышенной боевой готовности (UCS, n. d.).


[Закрыть]. При таком уровне готовности ракеты очень легко запустить случайно или намеренно при ложной тревоге. Как мы увидим в четвертой главе, леденящий душу список ложных тревог продолжает пополняться и по завершении холодной войны. В более длительной перспективе также существует риск, что другие страны создадут собственные огромные арсеналы, что инновации в военных технологиях подорвут логику сдерживания путем устрашения и что сдвиги в геополитической сфере приведут к началу новой гонки вооружения с участием крупных держав.

Человечеству угрожает не только ядерное оружие. Наше внимание направлено именно на него, поскольку оно стало первым серьезным риском и уже грозило человечеству. Но есть и другие риски.

Экспоненциальное повышение благосостояния, которое подтолкнула промышленная революция, сопровождалось стремительным ростом объема выбросов углекислого газа. Незначительный побочный эффект индустриализации в конце концов вылился в глобальную угрозу здоровью, окружающей среде, международной стабильности и, возможно, даже всему человечеству.

Ядерное оружие и изменение климата имеют поразительные сходства и различия. В обоих случаях человечеству грозят существенные сдвиги в температуре Земли, но эти сдвиги направлены в разные стороны. Один из них – результат непредсказуемого научного прорыва, другой – продолжение векового развития старых технологий. Один связан с малым риском внезапной и резкой катастрофы, другой предполагает длительный, постепенный процесс с отложенным началом, где катастрофа в некоторых масштабах неизбежна и неясно только, насколько серьезной она будет. Один сопряжен с секретной военной технологией, контролируемой горсткой могущественных людей, другой – с совокупностью малых воздействий на мир со стороны каждого из его обитателей.

Технологии продолжают развиваться, и на горизонте возникают новые угрозы. Эти угрозы, вероятно, будут похожи скорее на ядерное оружие, чем на изменение климата: они будут возникать из-за неожиданных прорывов, приводить к резким катастрофам и связываться с действиями небольшого числа лиц. Меня особенно заботят две зарождающиеся технологии, которым будет посвящена пятая глава.

С самой неолитической революции мы меняли геном растений и животных, чтобы удовлетворять свои нужды. Но открытие генетического кода и создание инструментов, позволяющих читать и переписывать его, привело к резкому расширению нашей способности перестраивать жизнь с новыми целями. Внедрение биотехнологий приведет к значительному прогрессу в медицине, промышленности и сельском хозяйстве. Но возникнут и риски для цивилизации и самого человечества, и их источниками будут как случайности, которые могут произойти при санкционированных исследованиях, так и возможность создания биологического оружия.

Мы также наблюдаем стремительное расширение способностей систем искусственного интеллекта (ИИ), причем самый серьезный прогресс наблюдается в тех областях, где ИИ традиционно был слабее всего, таких как восприятие, обучение и общий интеллект. Специалисты полагают, что в этом столетии человеческие способности превзойдет не только узкий ИИ, но и общий, то есть умеющий преодолевать разнообразные препятствия для достижения поставленных целей. Человечество смогло обрести контроль над миром именно благодаря своим непревзойденным умственным способностям. Если мы уступим пальму первенства машинам, именно они в итоге займут наше уникальное положение. Это должно заставить нас задуматься, почему именно человечество и дальше будет править миром. Нам нужно научиться соотносить цели все более умных и автономных машин с интересами человечества, и сделать это необходимо прежде, чем такие машины станут сильнее нас.

Эти угрозы человечеству и наши ответы на них определяют наше время. Появление ядерного оружия создало реальный риск уничтожения человечества в XX веке. Технологии развиваются все быстрее, а серьезных усилий для защиты человечества не прикладывается, поэтому есть все основания полагать, что в текущем столетии риск станет еще выше и будет расти с каждым веком, пока продолжается технический прогресс. Поскольку такие антропогенные риски превосходят все природные риски, вместе взятые, именно они определяют, сколько у человечества времени, чтобы отойти от края пропасти.

Я не утверждаю, что вымирание – это неизбежный итог научного прогресса или даже самый вероятный его результат. Я утверждаю, что человечество становится все могущественнее и уже достигло той точки, когда само создает серьезную угрозу собственному существованию. Нам решать, как мы будем работать с этим риском.

Я не призываю и к отказу от технологий. Технологиям принадлежит огромная заслуга в улучшении благосостояния человечества. Кроме того, без технологий человечество не сумеет раскрыть свой потенциал в долгосрочной перспективе. В отсутствие технологий мы были бы обречены из-за совокупного риска таких природных катастроф, как падение астероидов. В отсутствие технологий мы никогда не придем к истинному процветанию, хотя мы могли бы его достичь.

Проблема не столько в переизбытке технологий, сколько в недостатке мудрости[65]65
  Это связано с “проблемой темпов” (pacing problem), знакомой всем, кто изучает регулирование технологической сферы. Проблема темпов заключается в том, что технологические инновации все сильнее обгоняют способность законов и норм эффективно регулировать эти технологии. Ларри Даунс (2009) отметил: “Технологии меняются экспоненциально, а социальные, экономические и правовые системы – поступательно”.
  Ключевое различие между двумя контекстами состоит в том, что проблема темпов связана со скоростью технологических изменений, а не с их растущей способностью менять мир.


[Закрыть]. Особенно хорошо об этом сказал Карл Саган:

Большинство угроз, с которыми мы сталкиваемся, действительно обусловлены наукой и технологиями, но на более фундаментальном уровне они вызваны тем, что мы стали могущественнее, при этом не став соизмеримо мудрей. Средства изменения миров, полученные нами благодаря технологии, требуют такой осмотрительности и дальновидности, которые не требовались нам никогда ранее[66]66
  Sagan (1994), pp. 316–317; перевод О. Сивченко.


[Закрыть].

Адвокатом этой идеи выступает даже бывший президент США:

Сама искра, которая служит отличительной особенностью нашего вида, – наши мысли, наше воображение, наш язык, наше умение изготавливать инструменты, наша возможность отстраняться от природы и подчинять ее своей воле – всё это также дает нам беспрецедентные способности к разрушению… Технологический прогресс, не сопровождаемый эквивалентным прогрессом в сфере человеческих институтов, обречет нас на гибель. Научная революция, которая привела к делению атома, требует и революции в моральной сфере[67]67
  Barack Obama, Remarks at the Hiroshima Peace Memorial (2016). Обратите также внимание на слова Джона Ф. Кеннеди, сказанные по случаю двадцатой годовщины с момента первой ядерной цепной реакции (всего через месяц после окончания Карибского кризиса): “Мы добились огромных успехов в применении науки, но наши успехи в налаживании отношений невелики” (Kennedy, 1962).


[Закрыть].

Нам нужно обрести эту мудрость, пережить моральную революцию. Поскольку вымирание необратимо, нельзя откладывать дела на потом и ждать, когда угроза воплотится в жизнь. Необходимо действовать заблаговременно. Мудрость не обрести, а моральную революцию не начать в одночасье, поэтому нам пора браться за дело.

Думаю, мы, скорее всего, переживем этот период. Не потому, что трудности незначительны, а потому, что мы сумеем с ними справиться. Упомянутые риски проистекают из действий человека, и одно это показывает, что человек в состоянии на них ответить[68]68
  В своем стремлении к установлению мира после Карибского кризиса Кеннеди (1963) выразился так: “Проблемы, с которыми мы столкнулись, возникли по вине человека, поэтому и решить их может сам человек. Человек может быть великим настолько, насколько он этого пожелает. Нет такой проблемы в судьбе человечества, которую человечество не могло бы разрешить”.
  Разумеется, теоретически можно столкнуться с проблемами, возникшими по вине человека и уже прошедшими точку невозврата, но с теми проблемами, которые рассматриваются в этой книге, такого пока не произошло. Мы могли бы предотвратить их даже простым бездействием: перестав делать то, что грозит бедой.


[Закрыть]. Пораженчество неуместно и контрпродуктивно, как самосбывающееся пророчество. Нам следует работать с этими рисками, рассуждая трезво и беспристрастно и руководствуясь позитивным видением будущего, которое мы стараемся защитить.

Как серьезны эти риски? Сложно точно ответить на этот вопрос, ведь речь идет о комплексных (то есть не поддающихся простому математическому анализу) и беспрецедентных (то есть не подлежащих аппроксимации по частоте возникновения в долгосрочной перспективе) рисках. И все же очень важно хотя бы попытаться дать количественную оценку. Такие качественные утверждения, как “серьезный риск вымирания человечества”, можно трактовать как риск в диапазоне от 1 до 99 %[69]69
  Проблема здесь особенно очевидна, поскольку, описывая степень серьезности риска словами, мы часто учитываем и вероятность его наступления, и размер ставок. Проиграть в карты с вероятностью 1 % не так уж страшно, а потерять ребенка с такой же вероятностью – весьма. Аналогичная проблема возникает, когда МГЭИК применяет качественные термины, описывая вероятность различных сценариев изменения климата (Mastrandrea et al., 2010), что, на мой взгляд, ошибочно.


[Закрыть]. Они не проясняют ситуацию, а усиливают путаницу. В связи с этим я предлагаю количественные оценки, но с оговоркой, что их нельзя считать точными и можно пересматривать.

Насколько я могу судить, в XX веке риск вымирания человечества или непоправимого коллапса цивилизации составлял примерно один к ста. С учетом всего, что мне известно, я оцениваю экзистенциальный риск в текущем столетии как примерно один к шести: это русская рулетка[70]70
  Точное определение “экзистенциального риска” см. на с. 47. Это понятие включает в себя риск вымирания, а также риск иными способами навсегда лишить человечество его потенциала, например в результате непоправимого коллапса цивилизации.


[Закрыть]. (См. Таблицу 6.1 на с. 199, где приводятся оценки для разных рисков.) Если мы не возьмемся за ум, если мы допустим, чтобы наша сила и дальше нарастала быстрее, чем накапливается мудрость, то стоит ожидать, что этот риск станет еще выше в следующем столетии и далее будет усиливаться от века к веку.

Это самые серьезные риски, с которыми мы когда-либо сталкивались[71]71
  См. главу 6, где проводится сравнение с уровнем естественного риска.


[Закрыть]. Если я хотя бы в общих чертах прав, то с такими рисками многие столетия нам не прожить. Этот уровень риска неприемлем[72]72
  Об этом говорит Bostrom (2013).


[Закрыть]. Следовательно, так или иначе этот период вряд ли продлится больше чем несколько веков[73]73
  Существуют несколько сценариев, которые могут к этому привести, но я считаю их маловероятными. Так, уровень риска может дойти примерно до одного к шести, но при этом нам посчастливится прожить еще десяток, а то и больше таких столетий. Или, например, нам лишь с переменным успехом удастся контролировать упомянутые риски, в результате чего уровень риска вернется к значениям XX века, но больше не снизится, и тогда мы сможем прожить еще сотню и даже больше веков в таких условиях.


[Закрыть]. Либо человечество обретет контроль над собственной судьбой и снизит риск до приемлемого уровня, либо люди уничтожат самих себя.

Представим историю человечества как долгое путешествие по диким землям. В пути случается свернуть не туда и столкнуться с трудностями, но порой быстро преодолеваешь большое расстояние и перед тобой открывается головокружительный вид. В середине XX века мы прошли по высокогорному перевалу и обнаружили, что дальше есть лишь одна дорога – узкая тропинка вдоль ущелья, осыпающийся карниз на краю пропасти. Стоит посмотреть вниз – и кружится голова. Если мы упадем, все будет потеряно. Мы не знаем, насколько вероятно падение, но это самый серьезный риск, с которым мы когда-либо сталкивались.

Этот сравнительно короткий период – уникальное испытание в истории нашего вида. Наш ответ на вызов определит нашу историю. В будущем историки дадут название этому времени, о нем будут рассказывать на школьных уроках. Но я думаю, что название ему не помешает и сейчас. Я называю этот период Пропастью.

Пропасть наделяет наше время огромным смыслом. В огромных масштабах истории – если мы сумеем выжить – наше время запомнится именно этим: высочайшими уровнями риска, а также пробуждением человечества, которое придет к зрелости и гарантирует себе долгое и светлое будущее. В этом и заключается смысл нашего времени.

Я не прославляю наше поколение, но и не пытаюсь выставить нас злодеями. Дело в том, что ставки сегодня чрезвычайно высоки. В зависимости от того, как мы распорядимся своими возможностями, мы станем либо победителями, либо проигравшими. Надеюсь, мы выживем и расскажем своим детям и внукам, что не сидели сложа руки, а воспользовались шансом, чтобы сыграть отведенную нам историческую роль.

Защита человечества от этих опасностей должна быть главной задачей нашего времени. Я не говорю, что в мире нет других проблем и людям следует забыть обо всем, что им важно, ради этого. Но если вы понимаете, как внести свой вклад, – если у вас есть необходимые навыки или если вы молоды и можете самостоятельно прокладывать свой путь, – то, думаю, защита человечества сегодня входит в число самых благородных целей, которым вы могли бы служить.

Пропасть и антропоцен

Становится все более очевидно, что человек оказывает самое значительное влияние на окружающую среду. Ученые приходят к выводу, что человечество занимает центральное место не только в своем представлении, но и при рассмотрении ситуации с объективных позиций биологии, геологии и климатологии. Если в далеком будущем найдутся геологи, они обнаружат, что слой породы, соответствующий нашему времени, фундаментально отличается от прошлых слоев.

В связи с этим современные геологи подумывают о том, чтобы официально изменить классификацию геологического времени и выделить в нем новую эпоху антропоцена. Среди предлагаемых точек ее отсчета – исчезновение мегафауны, неолитическая революция, пересечение Атлантики, промышленная революция и первые испытания ядерного оружия[74]74
  В мае 2019 года Рабочая группа по антропоцену при Международной комиссии по стратиграфии проголосовала за выделение новой эпохи антропоцена с началом в середине XX века. Официально предложение будет внесено к 2021 году, и тогда будет названа возможная точка отсчета эпохи (Subramanian, 2019). [В конце 2022 года это предложение еще не было принято. – Прим. науч. ред.] В 2017 году рабочая группа отметила, что наиболее вероятным маркером станут отметки, оставленные при испытаниях ядерного оружия (Zalasiewicz et al., 2017).


[Закрыть].

Соответствует ли она Пропасти? В чем их различия?

Антропоцен – это время, когда человечество оказывает существенное влияние на окружающую среду, а Пропасть – время, когда человечество всерьез рискует уничтожить само себя.

Антропоцен – это геологическая эпоха, а геологические эпохи, как правило, длятся миллионы лет, в то время как Пропасть – это период человеческой истории (сродни эпохе Просвещения и промышленной революции), который, вероятно, завершится за несколько веков.